Kitobni o'qish: «Шагающий по краю»

Shrift:

Вместо эпиграфа

Жизнь набело не перепишешь,
но я люблю черновики,
в них подлинность того, чем дышишь,
лгать, притворяться не с руки.

Весною ранней так бывает:
пуста, не прибрана земля,
но тихо к свету прорастают
трава, кусты и тополя.

И мне б хотелось с каждой строчкой,
с упорством тем же, как трава,
растить себя, дойдя до точки
в поступках, мыслях и словах.

2006–20.02.2016

Скорый поезд по имени жизнь

Александринский театр

Из мрака вырвавшись с разгона
В кинжальный перехлёст огней,
На узком пятачке фронтона
Четвёрка вздыбилась коней.
Стоят в раздумии мгновенном
Величественны и просты,
Летят на Невский клочья пены,
По Росси плещутся хвосты.
Нет, Аполлон их не торопит,
Но чудится, что через миг
На город хлынет и затопит
Чеканный перезвон копыт.
В них страстный бурный жизни ритм
Рукой творца увековечен.
Пусть смертны эллины и римляне,
Но вечен гений человечий.
Когда-нибудь уйдём и мы,
Но мир в движенье бесконечен,
И будет вновь сиять из тьмы
Слепящий гений человечий.

1961

Васильевский остров

Васильевский остров,
Девятая линия.
Здесь небо то пёстрое,
То сказочно синее.
Весною здесь просто,
Привольно и просто:
Ломает Нева
Ледяную коросту,
Над ней чаек крики,
Как музыка Грига,
Воды синева
Сгущена до индиго,
Капель по утрам
О панель бьётся звонко,
А по вечерам
Здесь гуляют девчонки.
Здесь люди, как улицы,
Прямые и чистые,
Здесь небо коль хмурится —
И то по-мальчишески.
Здесь дышится просто
И любится сильно,
Васильевский остров,
Девятая линия.

1963

В электричке

Люблю, позабыв про обиды,
Нестись неизвестно куда,
Летят за окном, как болиды,
Встречные поезда.
Колёса стучат тревожно,
Качается узкий вагон,
Несбывшейся встречей дорожной
Назад уплывает перрон.
И шалый мартовский ветер
Мне шепчет стихи наизусть,
И нет ничего на свете,
Лишь лёгкая светлая грусть.

1965

Попытка объясниться

Когда рождаются стихи,
Совсем не ладится работа,
От повседневной чепухи
Вдруг отгораживает что-то,
Отодвигаются заботы
И мысли ясны и легки.
Вот появился первый слог,
И сразу же за ним лавиной,
Как будто прорвало плотину,
Слова полились. Дай-то Бог
Запомнить их хоть половину,
Я б всё запомнил, если б мог.
Но я затоплен ими, смят,
Несутся строфы в бурном ритме,
И я поэзии солдат,
Живущий страстною молитвой.
Барахтаюсь в её реке,
Лирическому верен флагу,
А между тем перо в руке
Слова заносит на бумагу.
И проявляются стихи,
Кристаллизуясь из тумана,
В них нет ни фальши, ни обмана,
Но это только лишь штрихи
Картины той, что в тишине
Цветной палитрой вдохновенья
Воображенье и волненье
Недавно рисовали мне.

1967

Воспоминание

Нет ничего прекрасней ночи,
В ней света нет и нет прикрас,
И мысли пристальней и зорче
Десятков самых зорких глаз.
Воображенья искры лижут
Века, пространства, племена,
Пока не спустится пониже
Сна бархатная пелена.
А сны такое напророчат,
Так искры разожгут огнём…
Нет ничего прекрасней ночи,
Пришедшей за счастливым днём.

1971

Предчувствие

«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
Увы, напрасны страстные слова,
Становится запутанное ясным,
В голубизну исходит синева.
Заложена в рождённом обветшалость,
Сквозь зелень проступает желтизна,
И всё в одном мгновении смешалось
В палитру пробуждения и сна.
В мечты воспоминания вплетая,
Летят секунды, годы теребя,
И в пору своей зрелости вступая,
В себе трёхкратно чувствую себя.
Мальчишка хмурит лоб
над первой книжкой,
К окну мужчина головой приник,
Апрельским лесом, торопясь, вприпрыжку
Спешит седой морщинистый старик.

1971

«Вновь луна, как ломтик сыра…»

Вновь луна, как ломтик сыра,
завалилась за дома,
на дворе тепло и сыро,
видно, кончилась зима.
И по краю небосвода,
уклонившийся от дел,
словно прячась от народа,
тихий ангел пролетел.
Снова утренники будут,
но сквозь эти холода
боль, как битую посуду,
унесёт март в никуда.
В полдень разольётся слякоть
под оранжевым лучом,
и сосульки будут плакать
обо всём и ни о чём.
К ночи снова подморозит,
но к апрелю, не спеша,
через обморок и слёзы
тихо оживёт душа.
Многоточьем, а не точкой
враз набухнут тополя,
и вот-вот взорвутся почки,
и раздышится земля.
И я тихо повторяю,
как за ниточку держусь:
«Если буду жив, то к маю
потихоньку раздышусь».

7–10.03.2006

«Чтоб дни твои продлились на земле…»

Чтоб дни твои продлились на земле,
Ходи смиренномудрым перед Богом,
Не вороши, не тереби, не трогай
Того, что не проявлено во мгле.
О чём тревожиться, когда с тобою Бог,
Когда неразделим ты с целым миром?
Ржавеют обветшавшие кумиры
В пыли давно покинутых дорог.
И зреньем не насытились глаза,
Не насладились уши песнопеньем,
Манит к себе янтарная лоза,
И тело не пресытилось движеньем.
Под тихую мелодию без слов
Иду вперёд без страха и оглядки,
И пусть со мной судьба играет в прятки,
Разгадывать не стану вязь из снов.
Как в юности, душа светла, легка
И вечности распахнута навстречу,
И ничего не жаль в последний вечер,
Вот только – люди, птицы, облака…

30.04.2006

«Под низким и сумрачным небом…»

Под низким и сумрачным небом,
где тучи касаются крыш,
где с былью смыкается небыль,
где бодрствуешь ты или спишь…
Неважно, неважно, неважно,
пусть юность давно за спиной,
поскольку кораблик отважно
взмывает над невской волной,
над страхом внезапной удачи,
над белых ночей забытьём,
над тем, как мы тщательно прячем
любовь под банальным нытьём.
Под бледно-опаловым небом,
где день, не сгорая, горит,
осьмушкой блокадного хлеба
кораблик над шпилем парит.
Неважно, неважно, неважно,
пусть юность давно за спиной,
надежды кораблик отважно
взмывает над невской волной.
Мелькнёт то кормой, то бушпритом
сквозь сирые ветви берёз,
и небо как будто прошито
тесьмой из мальчишеских грёз.
Под северным призрачным небом,
где сердце с волной говорит,
посланцем полярного Феба
кораблик над шпилем горит.
Здесь небо не может иначе,
сияет, а чуть погодя
застенчиво преданность прячет
под зыбкой завесой дождя.
Давно уж на поезд пора мне,
ведь в юность утрачен билет,
но адмиралтейский кораблик
зовёт сквозь сумятицу лет.

09.2008

«Меж безделья и забот…»

Меж безделья и забот,
радости и боли
жизнь истает и уйдёт,
как тропинка в поле.
Помню, слева за углом,
там, за поворотом,
был когда-то старый дом,
да теперь чего там…
Как корова языком
этот дом слизнула,
там, налево за углом,
холодом подуло.
Но всё чаще, лад не в лад,
там, за поворотом,
дедушкин вишнёвый сад
вижу отчего-то.
Дедушкин вишнёвый сад,
бабушкины спицы,
сквозь осенний листопад
сон весенний снится.
Ни печалей, ни забот,
ни тоски, ни гнева,
дней осенних хоровод
повернул налево.
По небу, по небу, по небу вдаль
ветер уносит тоску и печаль,
тает весенняя просинь,
золотом падает осень.
Жизнь, как монетка, стоит на ребре,
дней паутинка уже в серебре,
патиной века покрыты дома,
скоро зима.

10.2008

Сухумская ночь

Синяя, стильная,
в пенной шальной оторочке
Льётся, смеётся, бьётся о берег волна,
Пьяная, пряная,
в жёлтенькой рваной сорочке
Вышла проветриться
девкой портовой луна.
Пахнет дымком расставанья,
Где-то костёр догорает,
Лодка прибилась к сваям,
Птица ночная кричит.
Может быть, это свиданье
Было утраченным раем,
Мной не опознанным раем
В душной ночи.
Так ли, не так ли, то ли луна закачалась,
В такт ли, не в такт ли,
то ли в слезах, то ль в вине,
Я ли очнулся, музыка ль эта кончалась,
Ялик качнулся ль,
ты ли не встретилась мне.
Пахнет дымком расставанья,
Где-то костёр догорает,
Лодка прибилась к сваям,
Птица ночная кричит.
Может быть, это свиданье
Было утраченным раем,
Мной не опознанным раем
В душной ночи.
Быль ли, не быль ли, было ли, не было это,
Пыль ли, не пыль ли,
звёздная пыль на волнах,
Плыли ль, не плыли ль,
ночь доплыла до рассвета,
Стыли ль, не стыли ль слёзы твои на губах.
Пахнет дымком расставанья,
Где-то костёр догорает,
Лодка прибилась к сваям,
Птица ночная кричит.
Может быть, это свиданье
Было утраченным раем,
Мной не опознанным раем
В душной ночи.

10.2009

«Скорый поезд полуночный вновь…»

Скорый поезд полуночный вновь
в тишине подплывает к перрону,
чуть качаясь, мелькают вагоны:
обещанье, удача, любовь.
В них, наверно, покой и уют,
но сурова, строга, как Фемида,
контролёр, неприступная с виду,
и билеты в них не продают.
Только в общем свободны места,
хоть и общий забит под завязку,
не хватает в нём чая и ласки,
и колёса стучат неспроста
про разлуки, войну и печали,
но пока что луч солнца в окне,
но пока я лишь в самом начале,
и судьба улыбается мне.
– Всё ведь сбудется, пообещай!
Здесь тепло и уютно, как в сказке,
и ещё далеко до развязки,
где одна только надпись: прощай.
Вон в проходе местечко нашлось,
можно сесть, молча вытянуть ноги
без мольбы и упрёков к дороге,
где всё так неразрывно сплелось.
Где вагоны так сладко качали,
где случились любовь и беда,
где едва лишь успел я причалить —
и пора выходить в никуда.
– Не спеши, не спеши, погоди…
Вечереет, и солнце садится,
а состав всё стремительней мчится,
промелькнула жизнь росчерком птицы,
и уже весь маршрут позади.

12.2009

«Ускользают минуты…»

Ускользают минуты,
Растворяются дни,
Мы с тобой почему-то
Остаёмся одни.
Те, кого мы любили,
На другом берегу,
Хоть следы не остыли,
Их догнать не могу.

23.12.2009

«Ещё один год пролетел, просвистел…»

Ещё один год пролетел, просвистел,
Промчался, как литерный, скорый,
Опять не успел сделать то, что хотел…
В который, в который, в который?..
С восхода летит эшелон на закат,
Печали и радости – мимо,
И жизнь, что дана мне была напрокат,
Давно без румян и без грима.
Осталось немного, кончается путь,
Несётся состав бесшабашно,
И в вечность уже не удастся свернуть,
А только вдоль стрелки вчерашней.
Что сделать успею, разлуку кляня,
Для тех, кто пока на перроне,
Кто смотрит, ладонью глаза заслоня,
Туда, на закат, где не видно меня,
Лишь блики в последнем вагоне.

10.2010

История болезни

1

Поговорим о таинстве любви,
Она от этого не станет меньшей тайной,
Но, может быть, хоть невзначай, случайно,
Беглянка, растворённая в крови,
Виденье, привиденье, невидимка,
Фата-моргана из далёких снов,
Проявится, услышав пару слов,
Сиреневой окрашенная дымкой,
И скроется. Но чудный образ твой,
Тот, на который я смотрел, не видя,
Смеясь, грустя, лукавя, ненавидя,
Меня, как шквал, накроет с головой.
Я вынырну с растерянным лицом,
С глазами, ошалевшими от света.
О господи! За что, зачем мне это?
Я помню, как любовь строчит свинцом.
Я не хочу, я умирал не раз,
И воскресать трудней мне год от года,
Не выжить мне в сиянье этих глаз,
Но музыка всевластна, как природа.
И что с того, что нет обертонов
И голос глуховат и безразличен,
А звук трубы далёк и обезличен,
Звучит клавир из позабытых снов.
Не узнаёшь? Да, до-диез минор,
Не увернуться, никуда не деться,
Ведь знаешь ты, всегда стреляют в сердце,
И медь трубы выводит приговор.
И губы – грозовые облака,
И молнией, смеясь и негодуя,
Разряд солоноватый поцелуя,
И музыка трагична и легка.
И вниз басы, а флейта в поднебесье.
В мелодию вплетается рефрен,
Считалочка из давней детской песни:
Стой!
Нет, беги!
Замри!
Умри!
Воскресни…
Сомнамбулой стою на Красной Пресне,
Неужто здесь попал я в смертный плен?
А где воскрес? Когда?
И впрямь воскрес ли?
И правда ли, что всё вокруг не тлен?

2

Не пишется, не любится, не пьётся.
Случается ж такая ерунда,
Как будто бы полжизни шёл к колодцу,
А там, на дне, болотная вода.
Желаний нет, и, значит, нет страданья.
Свободен, одинок, как волчий вой.
И жалкие осколки мирозданья,
Пылинки звёзд висят над головой.
В такие дни спасает лишь работа.
Проклятие и волшебство труда
В душе внезапно разжигают что-то,
Угасшее, казалось, навсегда.
И оживаешь, ловишь взгляд лукавый,
Движенье плеч, крутой излом брови.
И снова пьян от сладостной отравы
Надежды, недоверья и любви.

3

Как бурей сломленный баркас
Идёт ко дну,
Так я в мерцанье твоих глаз
Тону.
Опасен порт для корабля
В туман,
Обетованная земля —
Обман.
Лишённому любви твоей,
Куда мне плыть?
Всё безнадёжней и больнее
Жить.
Во все оставшиеся дни
Молю:
Спаси, помилуй, сохрани…
Люблю.

4

Здесь плохо пишется, здесь времени река
течёт неспешно, как над храмом облака,
спокойно дышится, печаль светла, легка,
и в бесконечность тянется рука.
Здесь часто слышится, рассудку вопреки,
на расстоянии протянутой руки
твоё дыхание, и я лежу без сна,
смотрю в окно, где юная сосна,
чья ветвь колышется
ритмично, сердцу в такт,
зовёт меня… Звонок, и первый акт
закончился, вновь утро, перерыв,
и давней болью вскормленный надрыв
пульсирующей жилкой на виске
летит аллюром от анданте к ске…
Да, к скерцо, кажется.
Но вдруг, срывая ритм,
асистолией время говорит,
смывая слёзы, грёзы, всплески чувств
и отделяя правду от искус —
ственных построек.
И в последний миг
прервётся ропот, шёпот, лёгкий вскрик,
и губы остановятся в мольбе:
Тебя, Тебе, Тобою, о Тебе…

5

У нас с тобой лишь начат счёт
Ночей и дней наперечёт,
И жизнь припадочно течёт,
Как горная река.
Ты вдруг, как молния, резка,
То удивительно близка,
А то в глазах твоих тоска,
И рябь морщинок у виска,
И ареола лишь соска
Плывёт сквозь ночь и сквозь века,
И мы не ведаем пока,
Где нечет, а где чёт.
Плывёт луной в ночи лицо,
Мерцает губ твоих кольцо,
А за окном встаёт рассвет,
И смерти нет.

6

Плывёт лицо луной в ночи.
То птицей бьётся, то молчит,
то ноет сердце, как гобой,
пленённое тобой.
И отражением лица
луна сияет без конца,
и под мелодию луны
плывём сквозь сны.
Не разобрать, где явь, где сон,
где шёпот, вскрик, дыханье, стон,
и что вначале целовать —
не разобрать.
Луна вплывает сквозь стекло,
и ослепительно светло,
и надо нам глаза закрыть,
чтоб дальше плыть.

7

Вновь в полутьме и полудрёме
передо мной твои глаза,
и нет ни чувств, ни мыслей, кроме
того, что я не то сказал.
Слова беспомощны и грубы,
мертвы, как жухлая трава,
когда не сердце и не губы
их создают, а голова
обдумывает, произносит
логично, чётко, не спеша,
когда застыла и не просит
тепла уставшая душа.
Но прорезают тьму ночную,
как два прожектора, глаза,
и, словно в юности, начну я
ждать, обежавши весь вокзал,
тебя. Опаздывает поезд
на дни, недели, годы, жизнь…
Не узнаю. И жизни пояс
источен дырочками лжи.
Петлёю суеты и скуки
захлёстывает дней кольцо,
но вдруг в толпе взметнулись руки
и проявляется лицо.

8

Но вдруг в толпе взметнулись руки
и проявляется лицо,
и в воздухе застыли звуки,
прошиты молнии концом.
И дождь слепой хлестал без края,
и солнце лилось через край,
мы были изгнаны из рая
и снова возвращались в рай.
В плену случайных соответствий,
меж встреч, свиданий невпопад,
средь пошлости причин и следствий
вилась тропинка через сад
души. … В какой-то странной муке
от боли к радости скользя.
И ожили внезапно звуки,
ликуя, жалуясь, грозя…

9

Ликуя, жалуясь, грозя,
твои глаза в ночи сияли.
Что было можно, что нельзя,
мы, делая, не понимали.
В смятенье рук, в маршрутах губ
не знали меры и порога,
охотник нежен был и груб,
неутолима недотрога.
На теле линии судьбы
мы открывали ненароком,
любви невольники, рабы,
спелёнатые страсти роком.
И лишь сиянье твоих глаз
над пропастью непониманья
от гибели спасало нас,
лишь только глаз твоих сиянье.

10

И лишь сиянье твоих глаз,
агатовый овал,
смогло меня на этот раз
увлечь за перевал.
За перевалом год всего
парю я, как во сне,
моложе вдвое оттого,
что ты живёшь во мне.
В чужое время я попал
иль ты вошла в моё?
I fall in love, в любовь упал,
как в прошлое своё.
Тебя искал я много лет
до нынешней весны,
как наваждение, как бред,
мелькал едва заметный след
сквозь грёзы, явь и сны.
Свет серебристый знаком «Да»
заполнил окоём,
когда вошла ты навсегда
через дверной проём.
Легли на плечи две руки
подобием кольца.
Ведь нет у времени реки
начала и конца.
В твою ль я лодку пересел
иль села ты в мою,
безумен был я или смел
у жизни на краю.
Но линии судьбы сплелись
водою и огнём,
в сиянье радуги слились,
дугою в небо поднялись
и растворились в нём.

11

Я плыву,
надо мной, подо мной океан,
я живу,
я свободен, рассеян дурман.
Рядом с тёмной крутою покатостью спин
реют тени. Свершилось! Свободный дельфин,
среди братьев, ни мыслей, ни чувств не тая,
разорвав какофонию быта,
я струюсь и мелодию сфер бытия
всею кожей вбираю открыто.
Прорезаю сонаром громаду воды,
вдруг локаторы сверху и слева
принимают стаккато мольбы и беды,
вспышку боли, обиды и гнева.
Там, вдали, в наступающей сумрачной мгле
на покинутой, горько любимой земле,
ты сквозь мрак и отчаянья глыбу
бьёшься, как серебристая рыба.
Вверх и влево скольжу, возвращаюсь, спешу,
я узнал этот голос, я им лишь дышу,
я успею вернуться, подставить плечо,
мы сумеем уйти до отлива,
примет нас океан, и волна горячо
нас обнимет и схлынет игриво.
Мы свободны, вдвоём, мы плывём, отчего ж
забивает мелодию нервная дрожь
и сжимает предчувствием сердце?
Тень грядущего кроет лощины судьбы,
и тревога сминает морщинами лбы
частотою в три тысячи герц.

12

В моих словах насмешку слышишь ты,
в улыбке дружеской находишь ты надменность,
ты лживою считаешь откровенность
и ханжеством – суровости черты.
Ты говоришь: трепло и фантазёр,
тепла и нежности в словах не замечаешь,
молчишь и дуешься, зеваешь и скучаешь,
и сумрак в глубине твоих озёр.
И я всё заведённее и злей,
посуду драю и гоняю Марту,
как будто вновь до выстрела со старта
сорвался в фальшь калейдоскопа дней.
Вновь жизнь, как на картинах у Моне:
сегодняшнее кроется в тумане,
забылось прошлое, грядущее обманет,
из слёз и грёз не лепится сонет.
Зажёгся я от твоего огня,
смущённая и дерзкая улыбка
вошла в меня, ликуя и маня,
неутолима, как смычок над скрипкой.
И в этот год семь жизней пронеслось,
за яблоко, что сорвано до срока,
утратой Бога и всевластьем рока
с тобою расплатиться нам пришлось.
Мне нужно просто позабыть тебя,
не знать, что ты живёшь на белом свете,
жить одному, не злясь и не любя,
не помня день, когда тебя я встретил.
Но как забыть?

13

Твоё лицо уж не лучится,
как в те недавние года,
всё, что могло с нами случиться,
не воплотится никогда.
Проклятье было непреложно,
надежда улетела прочь,
нам и расстаться невозможно,
и вместе жить уже невмочь.
Шесть лет, что мы с тобою вместе,
дорогой были в никуда,
обломки гордости и чести
смывает талая вода
разлуки. Сиротливы свечи,
и нам судьбы не превозмочь,
для дружбы всё ещё не вечер,
а для любви уже не ночь.
Ни поцелуя, ни объятья
и ни улыбки – ничего,
и даже без рукопожатья
мы расстаёмся.
Что с того,
что были сплетены так туго,
казалось, не разъять вовек.
И не жена, и не подруга,
чужой, холодный человек.
Прощай!
Последняя страница
прочитана. Но как закрыть
мне эту книгу? Будут сниться
калейдоскопом твои лица,
тоской, бессонницею длиться,
фантомной болью будут ныть,
пока не оборвётся нить.
Прощай.

14

Я тебя любил, не понимая,
не умел и не хотел понять,
ведь на то, что полюбил, не зная,
невозможно злиться и пенять.
Так любил я грозовое лето,
солнце, ливни, лунный звездопад,
громы, что с ворчаньем шлялись где-то,
забредая изредка в наш сад,
град и ливень, рухнувший стеною,
молний свет, расчерчивавший тьму,
мощь судьбы, непостижимой мною,
неподвластной сердцу и уму.
Как в челне, сорвавшемся с причала,
вниз срываясь и взлетая ввысь,
сердце пело, плакало, кричало,
слёзы благодарности лились.
Но законам следуя природы,
замелькали дни календаря,
ты менялась в унисон с погодой,
нудный дождь иль снегопад даря.
Но ведь я любил тебя другую:
ливни, грозы, молнии и град,
и, не понимая, но ревнуя,
нежен был и злился невпопад.
Мы расстались, но в начале мая
в небесах я знаменье ловлю.
Я причину гроз не понимаю,
но, как прежде, грозы я люблю.

15

Да, старый граф, наверно, был не прав,
когда принцессу укорял он за эксцессы.
Чем старше, неустойчивей процессы,
а у принцесс неукротимый нрав.
Но вдруг лишь только телом старый граф,
был юн душой, как звук виолончели,
и, немощь тела дряхлого поправ,
душа взмывала вверх, как на качелях,
и вниз стремглав,
мечтая вдрызг разбиться,
и всё это не в шутку, а всерьёз.
Раз довелось на склоне лет влюбиться,
рыдай до смеха, хохочи до слёз,
представив, как принцесса,
став метрессой,
когда уйдёшь ты и пройдут века,
вздохнёт украдкой, полюбив повесу
с усталою душою старика.

16

Глухая безъязыкая тоска,
отчаянье на грани отупенья.
Замкнулся круг, разбросаны каменья,
вновь собирать не тянется рука.
А обнимать кого-то – что за бред?
Дай боже уклониться от объятий.
Висят в шкафу, как спрятанный скелет,
три вешалки и… этот запах платьев…
Ещё воспоминания тая,
болит душа, сплавляя правду с ложью,
ещё порой во сне ты вновь моя,
целую грудь, и бёдра, и межножье.
Как прежде, ожидание горчит.
В метро, трамвае или магазине
вдруг в ритме скерцо сердце отстучит
пароль разрыва: «Я поеду к Зине.
Ты подождёшь? Я быстренько вернусь».
– Я подожду, вернись лишь, сделай милость.
Сменялись гнев, недоуменье, грусть —
тоской. Она четыре года длилась.
И волглые смешали облака
стынь неба с полем в мареве белесом,
и заячья неровная строка,
как вздох астматика,
петляла кромкой леса.
Но тает лёд, расклад меняя карт,
и полынья манит мечтой острожной,
и неужели вновь случился март,
и вновь любовь, как музыка, возможна.

17

Украл у Клары Карл кораллы губ,
глаз бирюзу, и ровный белый жемчуг
её зубов, и золото волос,
гранаты щёк и, гордостью увенчан,
удрать хотел. Ан нет, не удалось.
Вдруг оказалось, что пропал кларнет.
А как прожить поэту без кларнета?
Когда он есть, не замечаешь это,
а если нет! Ни встать, ни лечь, ни сесть.
Ни спать, ни спеть. Кларнета чистый тон
будил в душе прекрасные порывы
и Клару с Карлом кстати сблизил он.
Как вёл он партию тогда, какое диво!
Вдруг озарение: кларнет украла Клара!
Майн либер Готт!
– каким он был глупцом.
Он видел, как на нём она играла,
глаза закрыв и посветлев лицом.
Поэту не впервой сносить удары.
Надев кораллы, жемчуг, что украл,
выходит Карл уже в обличье Клары,
и вдруг навстречу Клара, то есть Карл.
И тут такое между ними началось…
кларнет, кораллы крали и дарили,
им не пилось, не елось, не спалось…
не до того, когда вы полюбили.
И создал Карл для всех, кто был влюблён,
скользя в веках под звуки менуэта,
хрустально-чистый, мелодичный звон:
«Кораллы Клары» – пьесу для кларнета.