Kitobni o'qish: «Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном», sahifa 2

Глава 2
Только этот путь (Дао Лао-Цзы)

Место: Древний Китай, граница империй Восточная Чжоу и Ци (современный центральный Китай)

Время: 557 год до нашей эры

Мне пришлось отдать начальнику пограничной заставы несколько золотых монет. Коррупция в Китае – что две с половиной тысячи лет назад, что сейчас – кажется, неискоренима.

Инь Си, на коне, в легких доспехах и шлеме, выглядел величественно. Это был сильный, уверенный мужчина в расцвете сил. Я просил его закрыть глаза на пересечение мною тщательно охраняемой границы в это неспокойное время. Я был явно не китайцем, что несколько упрощало дело. Да и плата была достойной: всего за пару таких монет можно купить приличный деревенский дом. Так что за эти деньги я хотел еще и кое-что узнать.

Инь Си снова смерил меня взглядом, попробовал монеты на зуб. Конечно, они были настоящими. Наконец, не без традиционного презрения к чужеземцу, Инь изрек:

– Так уж и быть, помогу тебе. Если сможешь объяснить, что и зачем ты ищешь.

Я хотел было ответить, что ищу Истину и ничего больше. Но он вряд ли оценил бы мою иронию. Я спросил его о произошедшем с утра.

– Ладно. Уговор есть уговор. Но запомни хорошенько. Если хоть один человек из Восточной Чжоу узнает о том, что я тебе расскажу, то я найду тебя где угодно, своими руками отрежу тебе язык и поджарю его на ужин.

Мы проследовали с ним в тесное каменное строение размером с сарай. Вокруг во все стороны простирался лес, свежий и благоухающий в этот весенний полдень. Здесь никто не смог бы нас подслушать.

Инь Си принялся рассказывать, как было дело.

На рассвете после дождливой ночи, он, как и каждое утро в последние несколько лет, совершал обход вверенной ему заставы. Редко кто пытался пересечь этот важнейший рубеж. Империя Восточная Чжоу занимала почти весь центр Китая, ее правители – ваны – вот уже пятьсот лет имели неоспоримый мандат неба на управление всем Китаем. Но в последние сто лет железная рука правителей Чжоу ощутимо ослабла, и от нее стали откалываться приграничные территории. Формально они признавали императора Чжоу своим сюзереном, платили ему дань, делали вид, что выполняют его приказы, но на самом деле с каждым годом становились все самостоятельнее. Самым опасным из таких новых государств была империя Ци.

Ци была невелика по территории, зато имела выход к океану, порты для торговли, и в этой стране процветали наука и искусство. Там были лучшие во всем Китае ремесленные мастерские, приносившие большой доход. Правители Ци уже почти перестали притворяться, что подчиняются Чжоу. Отношения накалились, и не случайно великий ван назначил главой пограничной заставы одного из самых преданных лично ему военных – Инь Си. Пересекать границу было запрещено всем, кроме лично знакомых Инь Си крупных торговцев и послов, имевших разрешение императора. Но я не являлся подданным Чжоу, я даже не был китайцем, поэтому на меня этот запрет распространяться не мог.

Во время утреннего обхода военачальник заметил приземистого старика, который шел через границу так спокойно, словно ее и вовсе не было. Это было неслыханной дерзостью, и Инь Си уже занес над головой большой хлыст, чтобы с силой, – возможно, до смерти, – отхлестать им странного бродягу, явно выжившего из ума. Но как только тот с озорной улыбкой поднял голову, они со слезами радости бросились друг другу в объятия.

Инь Си отлично знал этого человека еще с тех пор, как был юнцом. Звали его Лао-Цзы. На китайском, в зависимости от контекста, это имя означало «старый мудрец» либо «старый ребенок». Странным образом оба эти значения отлично подходили ему. Седые волосы и фигура пожилого мужчины сочетались в нем с почти детским задором, невероятной скоростью мысли и огромной любознательностью. Лао-Цзы умел читать, видимо, с рождения, и всю жизнь читал все, что ему попадалось. Он происходил из знатной семьи, и правитель назначил его смотрителем своей личной библиотеки, в которой хранились горы пергаментов, накопленные за века. Говорят, что этот книгочей мог читать месяцами напролет, все это время не выходя из архива. Там же Инь Си с ним и познакомился.

Позже библиотекарь оказал ему большую услугу. Семилетний племянник жены Инь Си, живший у важного богатого чиновника, скоропостижно умершего, по древним традициям должен был быть заживо погребен вместе с покровителем, так же, как жена чиновника, его наложницы и прислуга. Женщина горько оплакивала еще живого мальчугана, и Инь Си в отчаянии попросил у мудреца помощи. Тот во время аудиенции показал правителю древний манускрипт, который запрещал предавать живых детей погребению, а затем упросил пощадить ребенка. С того момента Инь Си стал не только другом уважаемого архивариуса, но и отчасти его последователем.

Встретив Лао-Цзы этим утром (по счастливой случайности солдат рядом не было), он, конечно, не стал его задерживать. Инь Си с удивлением узнал, что тот попросил у правителя отставки со своей почетной должности. Он решил, что сделал все, что мог, для просвещения жителей Чжоу, и собирался полностью изменить свою жизнь, навсегда уйдя в Ци. Инь Си был крайне этим опечален. Он спросил Лао-Цзы, не оставил ли тот письменный трактат о своих идеях, превратившихся в очень популярное в среде образованных людей Чжоу учение. Мудрец ответил, что всю жизнь только размышлял, но так и не написал ни строчки.

Инь Си был не просто этим расстроен, он был в ярости. Он встал перед учителем во весь рост, стал трясти его за плечи (что, конечно, было совершенно неподобающим), сказал, что пока он жив, он не выпустит Лао-Цзы из страны. Тогда Лао-Цзы со своей привычной рассеянной улыбкой попросил принести несколько больших кусков пергамента и перо с чернилами. Несколько часов подряд он без отдыха диктовал Инь Си трактат «Книга пути (Дао) и достоинства». Закончив последнюю фразу, старик еще раз тепло и крепко обнял друга, а после встал и незамедительно продолжил путь.

Они расстались всего пару часов назад. Опечаленный военачальник зашел домой и рассказал о случившемся жене. Та не могла ему поверить, а затем показала великолепный шейный платок из тончайшего шелка, вышитый ее руками золотой нитью, уберегающей от зноя. Она собиралась вскоре проведать родителей в столице и заодно зайти в библиотеку, чтобы подарить его Лао-Цзы.

Я сказал, что почти наверняка нагоню Лао-Цзы еще до заката и с удовольствием передам ему подарок. Инь Си поблагодарил, вручив мне платок (и в самом деле, дивной красоты), за которым сбегал к нему домой его подручный. Страж границы подробно объяснил, каким путем мне следует добираться в новую столицу империи Ци, куда держал путь мудрец. Она находилась не очень далеко – на расстоянии одного дневного пешего перехода от заставы.

После полудня солнце палило нещадно, но с листьев все еще капала скопившаяся за ночь вода, поэтому идти по тропе в густом цветущем лесу было приятно. Такого звонкого, разноголосого гомона птиц мне, возможно, в жизни не приходилось слышать. Где-то в подлеске шуршали антилопы, наверное, там же рыскали тигры, и бог весть какие еще хищники, не истребленные человеком в ту давнюю эпоху.

Я едва не разминулся с ним. Пройдя часа три быстрым шагом, почти бегом, я уже практически проскочил мимо развилки, где в тени, у реки, вдали от тропы, решил присесть отдохнуть старый философ. Меня выручил лишь мой тонкий слух. По пути я постоянно прислушивался, не шуршат ли в кустах, переступая, лапы изготовившегося к прыжку тигра. Вблизи же этого места я услышал тихие, нежные звуки игры на сяо – тонкой длинной бамбуковой флейте. Казалось, что мелодия вторит легкому ветерку в ветвях деревьев. Некоторое время я просто стоял, наслаждаясь ею, а затем, стараясь ступать как можно тише, подошел к игравшему.

Он сидел ко мне спиной. Я был уверен, что это и есть тот самый мудрец, хотя пока и не видел его лица. Действительно невысокий и хрупкий на вид, он сидел в укромном месте на камне у берега речушки, повернувшись к воде. Когда я подошел вплотную, старик не перестал играть – кажется, не услышал меня. Его крупный лоб выглядел необычно высоким и совершенно облысевшим, но на затылке росли густые волосы, абсолютно седые и длинные, почти до плеч. Звуки флейты стихли внезапно. Человек же остался сидеть, не оборачиваясь.

– Добра вам. Это вы – мастер Лао-Цзы?

Старик продолжал молчать, созерцая течение воды.

– Вы меня слышите? Я ремесленник и иду через много стран с далекого запада. Направляюсь в столицу Ци. Меня просили передать вам ценную вещь.

Я обошел его сбоку, вынул платок и показал ему. Лао-Цзы наконец посмотрел на меня, в его глазах мелькнула улыбка.

– Знаю. Я специально присел передохнуть, чтобы тебе не пришлось бежать за мной до самого вечера.

– Вы знали? Как?

– Знающий не говорит, говорящий не знает.

Неожиданно он протянул мне блестящий речной камушек, еще влажный от воды.

– Ты оказал мне услугу. Я должен заплатить тебе за это, но у меня нет с собой ни единой монеты. Возьми этот камешек на память. В нем запечатлена вся Вселенная. Как и в любой вещи.

Я принял подарок, отдал старику прекрасный платок (о том, откуда он, мудрец даже не спросил), который тот сразу же повязал себе на шею. Я присел на соседний камень. Снова повисла тишина.

– Инь Си по секрету рассказал мне о пергаменте, на котором он сегодня утром записал ваше учение. Я хотел его прочитать, но ваш друг отказался его даже показывать. Сказал, что это теперь главное государственное сокровище. Всю дорогу я шел и горько сожалел, что упустил такую возможность. Солнце еще высоко, а идти уже остается немного. Вы не могли бы рассказать, о чем это учение?

Пожилой философ снова задорно, но не без тени сомнения взглянул мне в лицо.

– Дело не в том, могу ли я рассказать, а в том, готов ли ты понять. Когда ученик готов, учитель сразу найдется. Для начала объясни, зачем тебе знать учение?

– Я не знаю точно. Я постоянно задаю себе сложные вопросы, и не так уж часто нахожу на них ответы. Порой мне кажется, что я полжизни проблуждал в темноте.

– Да, я вижу это. Ты выглядишь бледным и встревоженным. Тот, кто думает о прошлом – живет в тоске и печали, кто думает о будущем – в тревоге. Лишь тот, чей разум находится здесь и сейчас, в реальности истинной (в отличие от других реальностей, на самом деле не существующих), чувствует радость.

Мудрец взял пригоршню мелких камешков, бросил их в воду.

– Все беды человека – от того, что он сошел со своего пути. Каждый человек и каждая вещь в мире имеет свой путь. Счастлив и спокоен только тот, кто идет по дороге, предначертанной ему одному. Делает в жизни то, ради чего родился. Но большинство людей, к сожалению, сворачивают со своего пути. Кто-то или что-то их заставило. Хотя почти все могли отказаться и идти себе дальше, но им не хватило духа. Кому-то захотелось больше денег, кому-то славы, но чаще всего на людей слишком влияют чужие мнения, которые для них почему-то становятся важнее собственного. Не надо копаться в прошлом. Не надо чрезмерно заботиться о будущем. Видишь речку? Как тихо и спокойно струится ее вода. Как затейливо на ней играют лучи солнца. Она находится в полной гармонии с собой. А что же мешает тебе? Заметь, Природа никогда не спешит, но при этом никогда никуда не опаздывает. Будь как она. Все вещи в мире случаются тогда, когда им предписано случиться. Попробуй помешать этому дивному порядку, естественному ходу всех вещей – и ты обречешь себя на вечные беды. Просто примешь мир, каким он создан – и твой дух воспарит от счастья. Довольствующийся собой – богаче прочих, ибо его богатство некому украсть.

– Просто так сидеть, ничего не делать и ни о чем не думать? В этом весь секрет?

– Это состояние называется У-вэй. Созерцательная пассивность. Не стремись изменить то, что ты не в силах изменить. Просто следуй своему пути.

– А в чем смысл окружающего мира? И откуда он вообще возник?

Лао-Цзы поднял голову, словно вглядываясь в облака.

– Путь Вселенной нельзя описать никакими человеческими словами. Попытаться сделать это значит наплодить новое незнание и заблуждения. Присвой любой вещи имя, и она тут же изменится навсегда, потеряет свою первоначальную сущность. Но человек слишком любопытен. Поэтому я все же отвечу на твой вопрос.

В основе Вселенной лежит Дао. Дао – порождение двух противоположных начал: Инь и Ян. Свет и мрак, холод и огонь, вода и твердь, мужчина и женщина. Когда Инь и Ян прикоснулись друг к другу, возникло Нечто. Затем в него вселился дух, позитивная энергия Дэ. Она оживила Нечто, превратив его в Дао; это привело в действие космические силы, дало начало постоянному движению. Сначала появилась одна вещь, потом две, затем их стало три. А из трех вещей, которых достаточно для бесконечного разнообразия свойств, возникла и вся безграничная Вселенная.

Дао не имеет формы, но определяет форму всего. Дао ничего не делает, но нет того, что оно не может сделать. Дао – как вода: оно есть гибкость и слабость, легко побеждающие любую силу. Дао так велико, что его нельзя увидеть, и в то же время настолько мало, что его нельзя увидеть. Дао создает вещи, но не владеет ими – оставляет их свободными. Кажется, что Дао пребывает в недеянии, но его деяния деятельнее всех прочих. Дао никогда ни с кем не ссорится и ни с чем не воюет, поэтому его нельзя победить. Оно не говорит словами, но лишь оно делает все логичным и понятным. Следовать Дао – значит быть частью гармонии Вселенной. Тот, кто противится Дао, обречен на исчезновение.

– И все же откуда оно взялось? Ведь должен был быть миг, когда его не существовало?

– Этот вопрос задавать бессмысленно. До самого конца времен не родится мудрец, который сможет познать, откуда появилось Дао и что наполнило его духом Дэ. Вполне возможно, оно существовало всегда, ведь даже само время – суть его порождение. То есть до него времени просто не было. Кстати, мы с тобой – тоже проявление Дао. Его сила наполняет чудесными способностями и нас.

– Мудрец, дай мне немного времени, чтобы осмыслить твои слова.

Тон голоса Лао-Цзы казался тихим и вкрадчивым. Старик словно не говорил, скорее, его слова лились так плавно, что они и мягкий плеск воды как будто превращались в одно.

Я удивился, откуда в этом древнем учении так много современных понятий – просто мы представляем их себе и называем по-другому. Дао, обретшее энергию Дэ – то, из чего возникла Вселенная. Конечно, мы до сих пор не знаем, что именно в начале времен взорвало бесконечно малую точку материи в момент Большого Взрыва. Как верно говорит старик, мы тем более не знаем, из какого источника это точка приобрела энергию, которая, допустим, называется «Дэ». Инь и Ян похожи на положительный и отрицательный заряд частиц, из которых состоит Вселенная. Протоны и электроны, первооснова материи. В то же время, если Дао, как он говорит, заранее четко запрограммировано, это может идти вразрез с неопределенностями квантового мира. Хотя по большому счету это не аргумент. Мы ведь до сих пор слабо представляем себе, как устроен этот самый квантовый мир.

Тем временем мудрец прикрыл глаза, чтобы в них не светило солнце. Я встревожился, что он заснет, а мне хотелось продолжать его слушать.

– Почему вы разрешили этим утром записать учение?

– Потому что оно не принадлежит мне. Чаша, наполненная водой, не может в себя ничего принять. Только отдавший что-то владеет этим. Передав учение людям, я стал действительно свободным.

– И вы полагаете, что знаете все об окружающем мире?

– Отнюдь. Знать, как ничтожно мало ты знаешь – признак величия ума. Не осознавать, как ничтожно мало ты знаешь – болезнь духа. Мудрый человек может не знать многого. А тот, кто знает многое, чаще всего не мудр.

– Мастер Лао-Цзы, почему вы ничего не взяли с собой в дорогу? Все те годы, что вы служили правителю Чжоу, вы получали щедрое жалованье. У вас наверняка осталось в столице немало имущества и денег.

– Если у тебя нет денег, тебе не страшны разбойники на дороге. Кто имеет много, потеряет больше, чем тот, кто имеет мало. Место, где можно поесть или остановиться на ночлег, я найду всегда. А если даже и нет, тогда с удовольствием засну прямо под звездами, а утром утолю голод лесными ягодами. Все, что у меня есть, находится во мне. И я не понимаю, что еще кроме этого человеку может быть нужно.

Мне показалось, что философ посмотрел на солнце, чтобы проверить, не склонилось ли оно уже слишком низко над горизонтом. Мне стало неловко задерживать его расспросами. Но, кажется, мы нашли общий язык. Возможно, ему понравилась моя любознательность. Или он счел интересной мою внешность. Ведь людей с Запада ему вряд ли доводилось встречать.

Учитель положил руку мне на плечо и улыбнулся.

– Ты выглядишь намного лучше, чем в то мгновенье, когда я впервые увидел тебя. Спокойнее. Я редко даю советы. Жизнь сама учит человека лучше любого наставника. Но все же скажу. Ты явно пытаешься стать тем, кем не можешь быть. Трепетной антилопе не стать тигром, и наоборот. Делай только то, что хочешь ты, а не то, что тебе говорят. И помни, что ты не должен творить зло, вмешиваясь в чужое дао, нарушая счастье других людей. Просто вернись к своему началу, к истоку.

– Прямо сейчас закрой глаза. Я обычно проделываю это недолго, но каждый день. Делай это тоже, когда будешь оказываться в одиночестве. Дыши спокойно, медленно. Сделай две простые вещи. Отбрось все дурные, вредные или суетные мысли. Ведь именно из-за них мы совершаем в жизни ошибки; подгоняемые ими, мы постоянно вредим сами себе. Затем обрати взор внутрь себя. Почувствуй себя песчинкой необъятного мира: она слаба, но без нее Вселенная все равно была бы неполна. А дальше, когда ты научишься хорошо делать эти два необходимых шага, в твою голову потекут новые, прекрасные мысли. Это и будет третьим шагом. Чтобы стать тем, кем ты хочешь быть, прежде всего надо обрести свободу от того, чем ты являешься сейчас. Расслабься.

Кажется, я просидел так недолго, пару минут, или даже меньше. Но за мгновения у меня перед глазами пронесся целый мир. Я видел над собой вращающуюся хрустальную сферу, из которой лился мягкий свет, слышалась музыка, ощущались приятные ароматы. Это был словно яркий красивый сон, пронесшийся вихрем, как один миг. Я открыл глаза, и хотел спросить, что это было.

Но рядом со мной уже никого не было. Я был совершенно уверен, что он не мог уйти так, чтобы я не заметил или не услышал. Я резко встал на ноги, окликнул его, всмотрелся вдаль. Никого. Только тишина и тихие шорохи весеннего предвечернего леса.

Я осознал, что мне надо срочно, прямо сейчас, написать о встрече с Лао-Цзы. Поделиться основами его учения со всем миром, не расплескав по дороге ни капли.

Ведь это было гораздо больше, чем просто мое задание, работа, профессия или ремесло.

Это было мое личное Дао.

Глава 3
Наслаждение порядком (Конфуций)

Место: Древний Китай, город Цюйфу, столица царства Лу (современный восточный Китай)

Время: 506 год до нашей эры

Это было трудное, жестокое, кровавое время.

Великая многовековая империя Чжоу окончательно распалась, и на ее обломках возникло более сотни независимых китайских государств – от крохотных до достаточно крупных.

Войны этих государств (а иногда и просто городов) друг с другом шли почти безостановочно. И даже те страны, чьи правители предпочитали мир, жили в постоянном страхе перед соседями. В те годы немногие мужчины в Китае доживали до преклонного возраста. Большинство погибали в боях, а многие из уцелевших умирали от голода: уберечь свой урожай от разбойников было почти невозможно. Понятий о милосердии у воюющих сторон не было. Женщин и младенцев сжигали, иных закапывали живыми. Разрубить человека на части значило дать ему умереть быстрой, легкой смертью. Старинные пергаменты сохранялись лишь в нескольких крупных библиотеках, остальные в хаосе тех десятилетий были сожжены или просто утеряны. Великая история и традиции древнего Китая теперь оказались почти повсеместно преданы забвению.

Впрочем, были и такие государства, где жизнь (благодаря здравому смыслу их правителей) текла спокойнее, чем в других. Одним из таких мест было царство Лу, где правили князья из рода Цзи, родственники бывших императоров Чжоу. Царство Лу находилось на востоке, на берегу Желтого моря, между государствами Ци и Вэй. Ее столица Цюйфу была не таким уж большим городом, но она возвышалась на величественном холме, откуда открывался великолепный вид, и была окружена мощнейшими каменными стенами. Отовсюду Цюйфу казалась неприступной крепостью.

Ночью эти стены выглядели особенно зловеще. В этот раз мне пришлось освоить новое для себя ремесло: я стал колесничим. Мне надо было подвезти одного человека. Еще вчера этот человек был ученым и чиновником, уважаемым всеми. Но теперь, в самом расцвете своей жизни, он, словно вор или загнанный зверь, тайком, один, был вынужден бежать из царства Лу, презираемый и, кажется, никому больше не нужный. В те времена судьба любого человека могла перевернуться в один миг.

Ночью шел сильный дождь, и единственная принадлежавшая ему телега, угодив в канаву с водой прямо у порога его дома, из-за сломанной оси пришла в негодность. Я правил колесницей с двумя сильными, хорошо обученными лошадьми, и, узнав о его беде, ринулся ему на помощь. Но сделал все так, чтобы происшедшее показалось философу случайностью.

Когда я увидел его вблизи (пусть даже в бледном мерцающем свете луны), он произвел на меня сильное впечатление. Это был очень видный человек, высокого роста, широкоплечий, с длинными густыми и еще почти не седыми волосами, заплетенными на старый китайский манер. В этот миг он бессильно стоял у своей разбитой телеги в глубокой грязи. В его фигуре и позе было что-то величественное и трагичное одновременно. Рядом хлопотала, плакала и что-то нервно выкрикивала его миниатюрная, просто одетая жена, внешность которой, напротив, была ничем не примечательна. Приблизившись, я предложил ему свои услуги. Человек, оглянувшись (его лицо было строгим, с правильными чертами), сначала отнесся ко мне с явным недоверием. Но его положение, очевидно, было отчаянным, и другого выхода у него не было. Тем более, что я запросил за свои услуги умеренно, несмотря на то, что путь предстоял очень длинный. Человек собирался в соседнее царство Вэй, до границы которой было не менее двух дней езды. Вопреки явно высокому социальному статусу и врожденному благородству, он, кажется, был небогат. Я согласился принять плату не золотом, а несколькими горстями странных на вид железных фигурок разной формы, которые здесь ходили как деньги. Вещей у путника было немного: кое-какая одежда и скромная деревянная коробка с пергаментами, очевидно, написанными им самим.

Я помог ему переложить вещи в мою колесницу. Жена с новым приступом плача бросилась к нему на шею, но он довольно грубо оттолкнул ее. Строго и без всякой приязни приказал ей не поднимать шум, чтобы не разбудить соседей, и возвращаться домой. Добавил всего пару слов о сыне (видимо, тот был ребенком, и в это время спал дома), наказав ей воспитать его достойным человеком. Когда он сел в мою колесницу и приказал трогаться, то даже не обернулся, чтобы бросить взгляд на то, что, очевидно, много лет было его родным домом, и где он, возможно, навсегда оставил свою семью.

Первое время стук копыт и грохот жестких деревянных колес по ухабам пустынной земляной дороги, ведущей к городским воротам (каждая встряска древней колесницы отзывалась крайне болезненно в спине и ягодицах) было единственным, что нарушало тишину ночи. Несмотря на то, что я был его спасителем, я спиной ощущал, что человек не горел желанием общаться со мной. Лишь перед самыми воротами он попросил накрыть его сверху вещами, чтобы охранники не узнали его. Я сказал им, что везу заболевшего родственника к знахарям в его родную деревню и затем щедро отсыпал им железных фигурок, чтобы нас выпустили без долгих расспросов.

Еще через пару часов езды дорогу осветили первые лучи рассвета. Мы проезжали мимо деревень, в основном пустых и разоренных. Тут и там виднелись брошенные и покосившиеся небольшие деревянные дома, поля заросли бурьяном. Там, где еще недавно жили тысячи крестьян, теперь было сплошное вымершее пространство.

Мой пассажир какое-то время спал, а проснувшись, видимо, пришел в лучшее расположение духа. Я предложил ему ненадолго остановиться, чтобы перекусить сухими рисовыми лепешками, которые у меня были с собой. Мой новый знакомый ответил, что нам нельзя терять времени, но затем голод взял свое, и он согласился. Завтракал он с видимым удовольствием. Чтобы как-то разговорить спутника, я спросил, что он чувствует, когда обстоятельства заставляют его бросить дом, семью, расстаться навсегда со всей прежней жизнью. Но он даже в такой ситуации не собирался терять лицо перед простым возницей и жаловаться на судьбу. Ответил коротко:

– Не стоит бояться перемен. Чаще всего они случаются именно тогда, когда необходимы.

Задумался ненадолго, и затем добавил:

– Если ты ненавидишь, значит, тебя победили. То, что ты можешь воспринимать спокойно, больше не управляет тобой. Надо прощать людей, даже если они обошлись с тобой несправедливо.

Благородного чиновника звали Кун-Цзы (некоторые из большого почтения называли его более официально – Кун-Фу-Цзы, что означало «мудрый учитель Кун»). Он коротко представился мне после того, как переоделся и совершил краткую молитву Всемогущему Небу. Кажется, даже сейчас он считал недопустимым быть одетым неподобающе своему положению и времени суток. Когда мы снова поехали, он опять глубоко погрузился в мысли, не горя желанием делиться ими со мной. Но я все же спросил:

– Вы были в Лу высокопоставленным чиновником? Если да, то из-за чего мы так спешим? Что вам угрожает?

– Не поговорить с человеком, который достоин этого – потерять для себя этого человека. Говорить с человеком, который этого не достоин – впустую потерять свои слова, что еще хуже. Зачем ты докучаешь мне вопросами?

– Потому что, как мне кажется, вы – прирожденный учитель и очень образованы.

– Даже если и так, какой мне смысл обучать того, кто вряд ли поймет хотя бы ничтожную часть сказанного мной?

– Как хотите. Но ответьте хотя бы на один вопрос. Вы знакомы с мастером Лао-Цзы?

Низкий, звучный голос бывшего чиновника был полон искреннего удивления.

– Ты, неграмотный возница, слышал о сем великом мудреце?

– Я много читал. А об этом достойнейшем учителе слышали многие люди во всех частях Поднебесной.

– Верно. Я встречался с ним лично два раза. Первый раз – мельком. Еще совсем юнцом меня, уже хорошего мастера каллиграфии, послали из Лу в библиотеку Чжоу сделать копии старинных пергаментов. Тогда я лишь видел его, но мы не разговаривали. Второй раз случился лет пятнадцать назад. Меня как посланника направили в княжество Ци вручить местному правителю документы. Лао-Цзы перебрался туда на склоне лет. Мы встретились случайно на окраине деревни близ окутанного туманом красивого зеленого холма, где он сидел на большом камне и что-то рассказывал прохожим. Он был уже очень стар и почти слеп. Я представился, хотел поделиться своими идеями. Но он, лишь мельком оглядев меня, посоветовал умерить гордыню и смириться с тем, что я всю жизнь буду скитаться по разным странам, и что при жизни мои идеи так и не будут воплощены. Тогда мне эти слова показались забавными – что вообще этот старик мог знать обо мне? Но как раз сейчас я задумался над тем, что он, возможно, был не так уж и неправ.

– Так что же случилось с вами?

– Всю жизнь, с детства и до вчерашнего дня я старался каждую минуту служить во благо обществу. Ведь это – главное призвание благородного человека. Я родился в знатной семье, но мое детство было тяжелым. Мой отец, признанный воин и герой, был женат трижды, но все его жены рождали только девочек. Не иметь наследника – позор. Отчаявшись, уже в старости он женился на юной безродной наложнице, пусть это и не принято. Она, наконец, подарила ему долгожданного сына – меня. Вскоре отец умер, и мою мать со мной на руках выгнали из дома его старшие жены. Чем мне только не приходилось заниматься с раннего детства, чтобы заработать на кусок хлеба для себя и для нее. Я был пастухом, и благодаря этому научился считать. Смотрителем амбаров с зерном, где мне пришлось научиться писать. Ночами я читал старинные пергаменты, запоминал как можно больше иероглифов. Затем стал жрецом в храме: в мои обязанности входило общение с духами умерших. Родственники умерших требовали, чтобы я делал это для них по многу раз в день. Именно тогда я понял, что, хотя духи сильны и существуют на самом деле, человеку надо держаться от них как можно дальше, чтобы не лишиться собственного рассудка. Наконец меня приметил кто-то из приближенных правителя, и мечта всей моей жизни сбылась. Я стал чиновником и смог начать полноценно служить обществу. Но моя радость длилась недолго. Я стал часто ездить по разным важным поручениям за границу и ужаснулся тому, что творится в соседних царствах. Я понял, что великого Китая, о котором столько прекрасного написано в древних пергаментах, больше не существует. Общество расколото, всюду война и страдания. Каждый человек думает только о себе и своей быстрой и легкой наживе. В современных царях не осталось и крупицы былой мудрости и благородства. Что же это за правители, если они не пекутся о вверенном им народе, простых людях, так, как должен заботиться о своих детях внимательный и чуткий отец? Ведь счастье или беды любого народа прежде всего зависят от того, как устроено общество, каковы его ценности и как организовано государственное управление. Я потратил годы жизни и размышлений, но в итоге продумал абсолютно все, вплоть до мелочей. Затем я решился поделиться своими идеями с правителем. К счастью, он оказался мудр, воспринял мои предложения с интересом и даже пообещал утвердить некоторые из них как непреложные законы. Но почти ничего так и не было принято. Зато против меня оказались настроены главы трех самых влиятельных в царстве семей, так как мои идеи, став законами, могли лишить их немалой части доходов. Моя репутация в глазах правителя была настолько чиста, что просить мой отставки они не могли, но они явно искали способ от меня избавиться. Ко мне подсылали в ночи убийц, но мои молодые ученики, которых у меня набралось к тому времени две сотни, были настороже. Главный военачальник, чтобы скомпрометировать меня, предложил мне сместить правителя и занять его место, но я гневно отказался. И все же трагедия случилась. Из одного из дружественных соседних царств правителю прислали дорогой подарок: шестьдесят прекрасных юных наложниц. Он развлекался с ними три дня напролет, еще и пьянствуя при этом. Опоздал на заседание Совета, а когда появился, то был нетрезв и одет в мятую домашнюю одежду. Все сделали вид, что ничего не произошло, но я, преисполненный праведным гневом, тихо и вежливо, шепотом, сказал ему, что государю не к лицу такое поведение. Мне казалось, что он устыдится. Как я ошибался. Он, всегда относившийся ко мне с уважением, швырнул в меня глиняную чашку. Сказал, что я, ничтожный пес, не имею права говорить ему такие вещи. Стража хотела обезглавить меня, но он дал им знак отступить, пообещав, что через день соберет Совет, который определит форму моего наказания. Зная, как много в нем моих недоброжелателей, я не стал испытывать судьбу и решил бежать этой ночью.