Intervyu

Евгений Ткачук: «Достоевский внес огромный вклад в наше сознание»

23 Kitoblar

Марина Зельцер

Текст: Марина Зельцер, фотография: Слава Новиков

Евгений Ткачук, как говорится, проснулся знаменитым, что сегодня бывает очень редко, после показа в 2011 году сериала «Жизнь и приключения Мишки Япончика». Безусловное обаяние, бешеная энергия и, конечно же, умение проживать на экране широкую амплитуду чувств и при этом быть легким позволили молодому актеру моментально влюбить в себя зрителя и привлечь внимание критиков, коллег, режиссеров. Стало понятно, что у него яркая индивидуальность, а дальше роль за ролью Ткачук доказывал, что он действительно может все. И не только на съемочной площадке, но и в театре.

Чего стоит хотя бы «Стеклянный зверинец» Уильямса, где он на сцене Театра Наций партнерствовал с Мариной Нееловой. А Григорий Мелехов в «Тихом Доне» Сергея Урсуляка был сыгран настолько пронзительно и мощно, что казалось, не осталось вообще никаких вопросов. Но с каждым следующим своим появлением Евгений открывался с новой стороны. Его работы в сериалах «Бомба» и «Обитель», сделанные просто на разрыв аорты, в «Праведнике» того же Урсуляка, «Короле и шуте», в картинах режиссера Романа Михайлова «Наследие», «Отпуск в октябре» и многих других оставляют лишь два вопроса: как ему все удается и чего еще ждать? А он умеет удивлять. Так, несколько лет назад создал конно-драматический театр «ВелесО», во что мало кто верил даже из его окружения, а он мечтал об этом долгие годы и упорно шел к своей цели.

Мы поговорили с Евгением о кинопремьерах и о новых съемках, о любимых книгах и о тех, что он открывает сейчас, о том, как в его жизнь вошел Гоголь и какие мысли вызывает Достоевский, а также о важных встречах, мистическом и поэтическом и о том, почему он предпочел Питер Москве.

В конце интервью вас ждет сюрприз 😉 Будьте внимательны, чтобы не пропустить👇

Женя, в прокат вышла картина «Повелитель ветра», где вы играете сына Федора Конюхова. Вас сразу заинтересовала эта история и чем?

Как только был прочитан сценарий, я сразу согласился, потому что это уникальная история про уникального человека, про его запредельные достижения, которых можно добиться только с верой в Бога. И этот акцент ставит рассказ совсем на другой уровень, что в принципе нетипично и для нашей жизни, и для нашего кинематографа. Как правило, избегают такого разговора, много чернухи, а здесь речь идет о мечте, идее во славу Божию. Поэтому меня эта история очень заразила.

А ваш герой похож на отца?

Наверное. Они близки в позициях.

Если бы вы подходили по возрасту и фактуре, вам было бы интересно сыграть самого Федора Конюхова? Ведь это история отчасти и про вас, вы тоже достигатор, пусть и совсем в другом...

Я как-то не думал об этом, но, наверное, да.

На этих съемках у вас не было физически тяжелых сцен? Ведь что ни фильм, то у Жени Ткачука актерский подвиг. Из свежего, наверное, лишь «Родители строгого режима» были в этом смысле легче...

Нет, здесь все было спокойно в этом плане, и, мне кажется, не всегда такой уж подвиг (смеется), но как раз-таки в «Родителях строгого режима», казалось бы, таком камерном кино, семейной трагикомедии у меня были очень тяжелые физически сцены. Никита (Никита Владимиров – режиссер фильма. – Прим. ред.) просил меня разорвать клетку, в которой я, то есть мой герой, сидел в родительском доме. И мы целый день снимали, как я пытался это сделать, я просто чуть не умер (смеется). Понятно было, что я не сломаю эти железные прутья, но Никите было очень важно, чтобы я прямо рвал ее.

Когда Никита предложил вам такую симпатичную трагикомедию, вы, думаю, согласились прежде всего потому, что не каждый день доводится сниматься с Фрейндлих и Адабашьяном?

Конечно. Когда я узнал, что у меня будут такие партнеры, уже было совершенно неважно все остальное. Я думал только о том, что скоро соприкоснусь в кадре с Алисой Бруновной и Александром Артемовичем, а это же моя родня с детства (улыбается), и что мне нужно будет хоть как-то им соответствовать. Я люблю Фрейндлих бесконечно. И конечно, когда я встретил ее на первой читке, у меня в душе просто елей разливался (улыбается).

Вы разговаривали с ними о чем-то, кроме работы?

Да, но я в основном слушал. Что я могу рассказать в свои годы? А вот у них биографии действительно неимоверные. Алиса Бруновна делилась в меньшей степени, она не любит много разговаривать, а вот Александр Артемович немало рассказывал, и я, конечно, сидел открыв рот и радовался, что столько интересного узнаю.

Вы вместе с вашим другом Даниилом Воробьевым несколько лет назад писали сценарий. В какой он сейчас стадии, он же не был воплощен на экране?

Мы неоднократно пытались запуститься, но денег не нашли. Мне кажется, тогда он был очень ко времени, а сейчас не нужно за него браться.

Вы так легко расстаетесь с идеей, если вкладывали в нее душу?

Я вообще легко отпускаю неслучившиеся проекты, потому что хватает других.

А о чем был ваш сценарий и в каком жанре написан?

«Триптих» – это исследование на тему поиска духа человека. Он писался в тот момент, когда всем, как мне казалось, было на все наплевать. И у меня самого был период, когда я тратил очень много времени на то, чтобы посмеяться. Но порой я чувствовал, что душа куда-то уходит и становится неловко за свою эмоциональность и чувственность.

И кто был героями вашего сценария? Он же не из серии пьесы Треплева «Люди, львы, орлы и куропатки...» в «Чайке»?

Нет (смеется). Это была история в трех новеллах с разными героями.

А у вас нет идеи снять фильм по какому-то конкретному произведению?

Есть. Я очень хочу сделать фильм по «Редчайшей истории о любви», это пьеса Питера Хирча. Мне кажется, она дает возможность сделать очень интересное кино – глубокое и романтическое.

Но пока вы попробовали свои силы как театральный режиссер, поставив моноспектакль «Портрет» по Гоголю...

Не могу сказать, что я что-то ставил, это громко сказано, потому что для меня основной задачей было прочитать произведение с симфоническим оркестром, донести тему и текст. Другое дело, что я помог себе сам, как мог, чтобы хоть какая-то динамика была для зрителя. И «Портрет» – такой коварный материал, что можно столкнуться с формализмом в работе, который начнет убивать содержание, а это заложено в самой истории превращений. Я думаю, потому так редко и брались за произведение, что оно не поддается, не получается. Хотя, безусловно, Гоголя выигрышнее ставить в яркой театральной форме, он не бытовой изначально.

Получается, Гоголь – ваш автор. С какого возраста вы его полюбили?

Полюбил его еще в институте, у нас ему был посвящен целый семестр. И именно тогда я вскрыл для себя тот театр, которым мне было бы интересно заниматься – мистический, игровой. Поэтому с тех пор, со второго курса, пытаюсь искать для себя что-то в этом направлении. В институте я играл в «Старосветских помещиках», в «Носе», который потом лет семь шел на малой сцене МТЮЗа, в «Вие» был Фомой Брутом. А также участвовал в танцевальном спектакле по «Невскому проспекту», который поставил известный хореограф Олег Глушков (он преподавал у нас на курсе) в жанре театрального кордебалета, положенного на музыку одного из барочных композиторов. Это был очень интересный эксперимент с Гоголем. Поэтому для меня Николай Васильевич – учитель со стороны литературы.

Творчество Гоголя состоит из двух частей: мистической и реалистичной, психологической. И на мой взгляд, вы могли быть и прекрасным Хлестаковым в «Ревизоре» и Кочкаревым в «Женитьбе», а чуть позже и Чичиковым в «Мертвых душах». Вы никогда не думали об этих его произведениях и героях?

Спасибо. Гоголя всегда хочу играть (улыбается). Недавно только узнал, что сняли фильм по «Мертвым душам», мне интересно его посмотреть, и я бы с удовольствием в этом поучаствовал, но меня никто не звал.

У вас много проектов с мистикой и в то же время есть исторические фильмы, в том числе по большой литературе, советской классике, как «Тихий Дон», и современной прозе, как «Обитель», а также психологические драмы и трагикомедии. Вы мастер на все руки. А вам все жанры интересны?

Всегда интересно играть тему, и самое главное, чтобы она горела у тебя внутри. Без этого очень сложно что-либо делать. А «Тихий Дон» и «Обитель» – это глубоко поэтический материал. В «Обители» очень много эпического.

Да, но он без мистики...

Как без мистики?! Все это там есть. А поэзия без реализма становится пустой. Вот вам те самые качели, которые мне интереснее всего в кино. А какую ты как артист играешь роль, неважно, главное, чтобы фильм в целом получился, чтобы можно было его смотреть и думать не о том, как ты в кадре сейчас уникален (смеется), какой ты суперпрофессионал, а чтобы рождалось общее высказывание. А иначе – кто выше, кто дальше, кто лучше – тупик творчества. Хотя без этого тоже невозможно, просто на момент сотворчества нужно перестраивать мозг.

Какие у вас были отношения с романом «Тихий Дон» до приглашения Сергея Урсуляка?

Никаких (смеется).

Он сумел вас влюбить в роман? Или имя Урсуляка опять же перевесило все, когда вы соглашались? И после того, как вас утвердили, вы взялись за роман или начали со сценария?

Я прочитал роман, а потом взялся за сценарий и начал работать над ним. И мне кажется, правильно, что Урсуляк не стал всю палитру персонажей выводить, их там тьма, а выбрал самые важные линии. И по-моему, получился кинороман.

И какое впечатление произвела на вас книга без примерки на себя?

Ох! Этот роман такой русский, такой личностный, вскрывающий характерную русскую струну. Он написан с таким осознанием багажа и нечистоплотности жизни и неверием в будущее, в проклятую страну, где все перевернуто с ног на голову, и непонятно, куда этому народу идти, что тебя просто переворачивает. Это время так притягательно для всех русских творцов, потому что оно переформатировало, переламывало человека, превращая его в труху. И в «Обители» уже следующий уровень искупления русским народом того греха, на который он себя обрек. Конечно, я читал роман в первую очередь просто как человек, как русский человек, в котором это все отзывалось и о-го-го как отзывается до сих пор. И сейчас он в тысячу раз актуальнее, вот мы и пришли к тому, что хочется кричать: «Ребята, вы что?! Где мы?» Срочно всем с утра до вечера читать роман, в том числе на «Разговорах о главном» во всех классах.

Понимаю, что такое профессия актера, мастерство, ремесло, и все же, когда вы играете столь затратные роли, как Мелехов или Артем Горяинов в «Обители», то это все равно история про проживание...

Да, это вообще катастрофа. Но подагра пока не грозит (смеется). Это святой дар профессии. Почитайте Камю и осознайте этот процесс волшебства, в который человек нарочно себя погружает. И как вы думаете, я себя тогда чувствую? И как закалялась сталь? (Улыбается.)

В прокат выходит «Отпуск в октябре». Что значит в вашей жизни Роман Михайлов, у которого вы уже в третий раз снимались?

Маг.

Как режиссер или прежде всего как автор?

Во всех смыслах маг (смеется). Если зайти на его имя в Интернете, можно просто поразиться путями развития его личности.

Какова история вашего знакомства и начала сотрудничества?

Все произошло достаточно спонтанно. Мне позвонил Федя Лавров и сказал, что они с Ромой Михайловым снимают кино, а я тогда не знал, кто это такой, но не мог отказать Лаврову, потому что он мой друг. А как говорит сам Рома: «Мы искали странное место со странными людьми», – и они нашли все это (смеется).

И сейчас, если зовет Михайлов, вы идете не глядя или надо все-таки прочитать, что он написал и кого вам играть?

К Роману я иду на площадку просто помочь ему. Даже если мне нужно будет только сумки переносить, я буду это делать.

Нет ли отсылки в названии фильма «Отпуск в октябре» к картине Виталия Мельникова по «Утиной охоте» Вампилова?

У Ромы просто так ничего не бывает. Это связь со временем того самого кино, и «Отпуск в сентябре» Виталий Мельников тоже снимал в Петрозаводске, как и мы.

А в роли вы за что зацепились? Чем именно сценарии «Наследия» и «Отпуска в октябре» вас заинтересовали?

Во-первых, мне очень близка проза Романа Михайлова, его мир, он в меня попадает. Мне интересно находиться там и пробовать утвердиться (смеется). Я играю того же самого героя, что и в «Наследии» – странного диджея, который ездит по всему миру, разговаривает на четырех языках и дает людям ритму (смеется).

Вы читали книги Михайлова?

Он фантастически фанатический человек, я знаю, что у него планировалась съемка уже седьмого фильма, но я не во всех занят, потому что у меня есть свое расписание и другие дела, я не успеваю. А его книги я читаю, вот прямо сейчас со мной его сказки. Я считаю, Рома создает такой литературный и кинематографический мир, в котором интересно пребывать.

Вы для себя как бы определили жанр, в котором он пишет?

Бытовая сказка. Вообще есть такое понятие, как рассказывание сказок. Это важно делать и не забывать сочинять их.

Когда вы попали в «Сказку для старых», чем Роман вас сразу удивил?

Я не был знаком с ним или с его творчеством тогда и совершенно не понимал, что мы делаем, что мы снимаем. Только после съемок, посмотрев эпизоды и начав с ним тесно общаться, узнав, что это за человек, я начал что-то понимать, и до сих пор я в этом процессе и перечитываю его произведения.

В «Наследии» было уже все понятно?

Да. И вообще мир Михайлова, а он какой-то совершенно отдельный, меня поглотил.

А вообще вы находите время для книг, кроме тех, с которыми работаете, или они как-то связаны с этим процессом?

Действительно, очень давно ничего не читал просто так в силу другого чтива, и вдруг в аэропорту увидел странную книжку «Жутко громко и запредельно близко» Джонатана Сафрана Фоера. Подумал, что надо взять. И она так зацепила меня, просто засосала, что я за два дня проглотил. Сам удивился, что, оказывается, умею так книжки читать. Она достаточно легко написана, но при этом рассказывает о страшной трагедии – истории башен-близнецов и потере отца мальчиком в случившейся катастрофе. Меня поразили тема и слог.

Это все очень тяжелое и мрачное. Невозможно же жить только этим. А более легкую литературу вы читаете?

Я читаю Аллу Горбунову «Ваша жестянка сломалась». Купил недавно, и не знаю, зачем приобрел книгу «Семь возрастов смерти» Ричарда Шеперда. Пелевина читаю, Бориса Седых начинал «Море на двоих», это весьма легкая романтическая история про моряков и молодых, которые ищут себя в море, как и «Дождись лета и посмотри, что будет». А вот «Девственность» Евгения Алехина тяжеловато идет. Вспомнил еще одну интересную книжку – Фридрих Великий «Анти-Макиавелли», и, конечно, это рассказы Бунина.

А что еще перечитываете для души, кроме Бунина, из вечного?

Всегда, конечно, рядом Введенский у меня.

Знаю, что в вашем конном театре «ВелесО» идет спектакль по нему. Имя Введенского возникло в связи с поиском материала или этот поэт был с вами и раньше?

Разговор с Введенским тянется достаточно давно, потому что у нас с однокурсниками и соратниками была традиция – устраивать литературные бдения (мы заряжались читать произведения различных авторов), которые проходили то один, то два, а то и три дня. Первый раз собрались, когда происходило это странное стояние на Болотной площади. И я вот думаю, как все это интересно, что даже абсурдно звучит «стояние на Болотной площади». Очень много было вопросов «ты идешь на Болотную?», и у нас не было осознания, для чего это, что нам там искать. И мы думали, думали и придумали альтернативную акцию – устроили в этот день литературное бдение, связанное с поэтами, которые так или иначе являются бунтарями.

И кто еще, кроме Введенского, попал в этот ряд?

Маяковский, Хлебников, Заболоцкий, Лермонтов. И мы двадцать четыре часа без перерыва вчетвером читали: я, Роман Шаляпин, Даниил Воробьев и Ильяс Тамеев, друг, который вышел в окно, это трагедия в нашей компании. И на восемнадцатом часу бдений вдруг этот материал открывался и переставал быть абсурдом, который звучит в каждом слове, и все сплеталось в образы, и они начинали двигать мои мысли и вообще менять понимание творчества.

Так вы вообще любитель и знаток поэзии? И кто вам открыл этот мир и с чего все началось?

С Пушкина, наверное. Со «Сказки о царе Салтане». «Золотого петушка» я не очень любил, но он меня почему-то преследует, все время вылезает откуда-то. Кто-то что-то про него рассказывает, или так получается, что я иду на этот спектакль. Но на самом деле я лишь подхожу ко многим поэтам, до Вознесенского только добрался, и для меня это пока не раскрытый мир, я еще «подзастрял» в Серебряном веке. Недавно с подачи Ромы Шаляпина, моего однокурсника, а он сделал потрясающий концерт по Вознесенскому, который играют в театре Ермоловой, я прочел одно стихотворение там.

Какое стихотворение звучит в спектакле? И как Вознесенский открылся вам?

Стихотворение «Корни и кроны», а что касается самого Вознесенского, тут надо отметить, что для меня он стал вдруг в правильном смысле поэтом, который доказал своей жизнью и своим творчеством, что поэзия способна выходить на смыслообразующие, жизнеутверждающие позиции, где царит справедливость. Через него открылся какой-то высший смысл поэзии. И сама фамилия тоже очень конкретно работает (улыбается).

После этого вы взяли его томик и прочитали или достаточно было и нескольких стихов, чтобы все это понять и почувствовать?

Томик всегда рядом.

Кстати, вы теперь с Меньшиковым спектакль играете. Он для вас являлся тем магнитом, с которым вы мечтали партнерствовать?

О, конечно! Я с большим удовольствием принял предложение, очень хотел сотрудничества с Олегом Евгеньевичем, ждал возможности. Он часто меня приглашал, но не получалось по срокам, и наконец-то все срослось, чему я очень рад. И у нас с ним прекрасные партнерские отношения, даже доверительный контакт.

А пьеса «Комната Адлера» для вас был интересна?

Материал мне кажется очень театральным, это исследование детской травмы, которая выливается в расщепление личности человека. Тема глубокая, и для сегодняшнего зрителя это лихой, хлесткий, побудительный материал.

Вы снялись в третьем сезоне сериала «Мир! Дружба! Жвачка!». Соглашаясь на роль, слышали, что фильм стал громким событием, полюбился и зрителям и актерам, играющим в нем?

Да, но мне это не то чтобы важно, просто, когда я посмотрел сериал, мне понравилась подача и форма, в которой история рассказана, и захотелось в этом поучаствовать.

И почти одновременно вышел фильм «Король и Шут», где вы сыграли Шута. Изначально вы не были поклонником музыки Михаила Горшенева, его группы. А чем вас увлекла ваша роль после прочтения сценария?

Меня зацепила тема шутовства, и опять же было интересно прикоснуться к очень русской парадигме, которой является сам Горшок, Михаил Горшенев. Это самое интересное в группе «Король и Шут» – та самая революционная энергия, которая способна на чудеса.

Говоря о русской душе, я бы не обошла вниманием Достоевского, который как никто в этом покопался. А вы с ним сталкивались трижды: Шатов в «Бесах» Хотиненко, Рогожин в Театре Наций и Верховенский в другой экранизации «Бесов»...

Конечно, он глубоко русский автор, вскрывающий парадигму русского человека и суровость его существования, выживания. Это, безусловно, огромный вклад в наше сознание. Но не могу сказать, что все мысли, которые он несет читателям, нравственные. Думаю, что он даже запустил какой-то механизм саморазрушения в человеке. На мой взгляд, ставроговщина – это страшнейший червяк.

Вы считаете, Достоевский это возводил в ранг достоинств? Он же просто вскрыл, что такое может быть в человеке. Потому и называется «Бесы». Мне не кажется, что он Ставрогину, как и Верховенскому, симпатизирует, хотя, конечно, они страшны, но весьма привлекательны: харизматичны, умны и талантливы...

Конечно, но мне кажется, что такие глубинные вещи не то что нелицеприятны – а не нужно их подавать. Их только отмаливать. Но при этом его талант заключался именно во вспарывании этого брюха, из которого гниль течет. И вот вам опять очередной портрет, который вдруг возникает у Достоевского и становится драматичнейшей тягой. Он понимает, что вскрывает бесовщину, но остановиться не может и зарабатывает на этом огромные деньги. За каждое лишнее слово, за каждое лишнее предложение, и понеслось... Конечно, он большой мастер и держит себя в какой-то узде и не уподобляется Ставрогину, но тему-то поднимает. Может, и дочитывать не надо, чем это все закончилось. И в этом смысле Достоевский меня «достает, собака, и достает» (смеется). Хватит уже, ну куда ты это вываливаешь на нас? Как нам жить теперь с этим? А живите, и все. При этом он, безусловно, гений.

Как вам кажется, Достоевский это лишнее во всех романах вскрыл или все именно в «Бесах» сосредоточено?

Конечно, для меня «Бесы» – это абсолютный концентрат. Что ни глава, что ни ситуация, просто вываливается кошмар.

А какой из его романов, на ваш взгляд, все же благотворнее для души и ума?

Достоевский на то и Достоевский, что у него легко все нанизано. Но в этом плане «Идиот», наверное, самый светлый. Там есть попытка прощения. Мне очень понравилось решение нашего спектакля «Идиот» в Театре Наций. Режиссер Макс Диденко построил его как черную клоунаду, которая в какой-то момент превращается в белую. Можно говорить, получилось это или не получилось, но саму идею я бы даже продолжал разрабатывать. И если бы мне еще посчастливилось поработать с этим материалом, я бы с удовольствием сделал это.

У вас был театральный кружок, вы играли спектакли с отцом. А книги вас тогда интересовали, до института вы любили читать или когда вас это захватило?

В школе, лет в двенадцать, меня захватила книжка, которая называлась «Хижина дяди Тома». И дальше как-то пошло, потом был восхитительный Джек Лондон, Фенимор Купер. Недавно открыл для себя Киплинга с поэтической точки зрения, как стоящего со мной на близких позициях.

А каким образом и когда вы добрались до Бунина?

В институте. В десятом-одиннадцатом классе у меня стало больше профессиональной деятельности в театре, а читать я стал, к сожалению, меньше. И уже появилось больше потрясений от драматургии. Алексей Дударев меня потряс, когда я работал над ролью по его «Сумеркам». И конечно, Ростан. Мы с отцом создали в Сызрани школьно-антрепризный передвижной театр, и благодаря ему собственно и произошло мое становление. У нас был автомобиль «Москвич», сапожок, с большим багажником, в котором мы перевозили расписанные кулисы, и играли по всяким ДК и школам спектакли на пятерых по «Романтикам» Ростана. А в драматическом театре имени Льва Толстого в «Сирано» я играл роль мальчика-конферансье, фанатеющего по театру.

А сыграть Сирано вам было бы интересно? Понимаю, что пока вы младше его...

Нет пока. Мне кажется, рановато. Сирано повзрослее. Гинкас мне как-то предлагал Ричарда III в форме клоунады, это было интересно, но ничего не состоялось.

Вы сейчас живете в Питере...

Да, уже девятый год.

Ни на минуточку не пожалели, что уехали из Москвы? И это было обусловлено с тем, что вы нашли там возможность организовать свой конный театр «ВелесО»? Или что вас связало с этим городом?

Решение мое было абсолютно правильным. Я давно, а точнее всегда, хотел переехать в Питер. Когда первый раз попал в Северную столицу, понял, что это мой город и я буду тут жить. Не сегодня, так завтра.

А в какое время года и в какую погоду вы там оказались тогда?

Это была поздняя осень, и все два дня стояла прекрасная солнечная погода.

Вот-вот, вы сразу увидели не Петербург Раскольникова с темной узкой комнаткой и тучами над головой...

Понимаете, так как в городе небо низкое, то погода в день меняется раз сорок. Поэтому все зависит от человека: то ли он запоминает, когда над головой висела туча, то ли – когда вышло солнце и все засияло. А какое в этом году было лето! Вообще огонь. Поэтому сетовать на погоду не стоит, про дождливый Петербург говорят только приезжие, чтобы хоть за что-то зацепиться и обхаять. А когда там мрачно – это классно, сразу Гоголь перед тобой возникает. На самом деле в Москве мрачнее в пасмурную погоду, невозможно дышать, когда там нет солнца. Меня просто втаптывало, я на улицу не мог выходить. Москва же не мой родной город, я приехал туда учиться, а жить там невыносимо. Как только работы нет, столица просто убивает тебя. Именно своим большим количеством возможностей, которые проходят мимо тебя. Вот мой друг Ильяс на этой почве и вышел в окно.

Женя, в «ВелесО» уже был поставлен не один спектакль, сейчас вы думаете уже о новом. Я не была в вашем театре, поэтому представить себе до конца, как все происходит, каково взаимодействие актера с лошадьми, мне сложно...

Объяснить на словах, что и как у нас в спектаклях происходит, непросто. Для этого надо приехать к нам (улыбается). Каждый спектакль должен по-новому открывать взаимодействие артистов и лошадей.

Вы видите, что лошадей по интеллекту можно сравнить с собаками?

Наверное, да, а в какие-то моменты они даже более умны. И лошади тонко чувствуют, реагируют, эмоционируют, в этом смысле они очень живые.

Сейчас вы снялись в «Хрониках русской революции» у Андрея Кончаловского, опять историческое масштабное кино, и вы играете... Ленина. Как все началось?

Сначала были фотопробы, потом посмотрев их, он попросил о встрече. Я пришел к Андрею Сергеевичу, мы пообщались о самой истории и вообще о его намерениях. И он под запись дал литературу, которую мне надо прочитать.

И большой список был?

Сначала да, а потом посмотрел на меня и сказал: «Прочитай только Данилина, тебе хватит» (смеется). Это «Жизнь замечательных людей». В итоге мы достаточно много общались и на площадке, и вне ее и до сих пор находимся в диалоге, чему я очень рад. Мы и переписываемся, и созваниваемся, и встречаемся.

А что вас в нем больше всего удивило и на какие темы происходит чаще общение?

Ой, да всем удивил. Он такого уровня и масштаба человек, за которым следишь, впитываешь каждое слово. Сложно сказать, что мы ведем диалог (смеется), ты просто сидишь и слушаешь одну, вторую, третью историю. Иногда он спрашивает: «Как тебе история?» – и ты расскажешь о том, что услышал. Пока я даже не понимаю, чем могу заинтересовать Андрея Сергеевича Кончаловского.

Не скромничайте, раз у вас такой диалог, даже переписка идет, значит, вы точно его заинтересовали не только как актер...

Ну наверное (улыбается).

Когда вам предложили роль у Андрея Сергеевича, такого мастодонта, было страшно?

Было волнительно.

Во время разговора вам было комфортно или вы находились в напряжении? Каково первое впечатление от него?

Наверное, это было не напряжение, а рядом с ним появилась какая-то собранность и включенность другого порядка (смеется), потому что ты понимаешь, что человек имеет такой опыт и такие связи с миром и что у него немного времени и ты должен сейчас максимально взять все.

Вас сразу после этого утвердили или были пробы еще?

Да, были еще пробы, мы несколько раз встречались.

А что вы почувствовали, о чем подумали, когда вам предложили такую роль?

Почувствовал большой интерес. Это уникальный, запредельный человек, поэтому, конечно, хотелось прикоснуться, да еще через призму Андрея Сергеевича, и это удалось.

А какой он, ваш Ленин? И смотрели ли вы перед съемками какие-то советские или современные фильмы, где он присутствовал?

Что-то смотрел, но больше мы работали с педагогом по речи над текстом. Какой он у меня, я не знаю, всегда разный. Ртуть, такая у нас задача была.

А вы ему сочувствуете в какие-то моменты?

Да. Мне кажется, что светлая идея Ленина о том, чтобы человек начал самоорганизовываться, разбилась о человеческий фактор, и мировая революция оказалась невозможна. Это, конечно, вообще трагедия человечества (смеется), что в итоге все превратилось просто в какие-то политические игры. А он не для того все затевал, что, конечно, делает из него и фанатика, и сумасшедшего, и такого гения, на пути которого встала Каплан.

Он у вас все-таки трагический герой?

А как вы хотели, если еще молодой, достаточно здоровый, спортивный, крепкий человек с большой энергией оказывается в ситуации, когда вдруг тело и мозг начинают отказывать. Это что вообще?! Конечно, огромная трагедия.