Совершенное преступление. Заговор искусства

Как всегда, есть над чем подумать. Хоть и не заметно, но Бодрийяр в своих мыслях подражает Гегельевской Логике – все стремится к деградации. И искусство, начиная свой путь, как натурализм портретов, натюрмортов и пейзажей отображая идеальный, окружающий мир- оно закончится, как подражание самому себе. Как попытка изобразить пустоту.

Французы, они же какие? Любят почемпионствовать - в (их) идеале - всегда и во всем, в реальности же - кое в чем (справеливости ради), время от времени, им это удаётся.. От революции 1789 года с последующем выдвижением Наполеона Бонапарта и до импрессионистов-постимпрессинистов (им как-то повезло), автор же рецензируемой книги попал в последнюю французскую чемпионскую волну - в обойму главных форматировщиков секты деконструкторов-постструктуралистов.. и, думаю, сей их последний французский успех был вполне аутентичен их фрунцузской же клоунско-кривляющейся сущности.. - именно на (краеугольном) принципе обязательного обезъянничанья построила свой вышеназванный успех вышеназванная же секта. Там их была целая куча деятелей, отличительной же особенностью (сей группировки) была их способность феноменальной валоризации новых адептов и новых идей, укрепляющих и расширяющих первоначальные зёрна концепта. Бодрийяр же, пожалуй, один из самых симпатичных из них, по крайней мере, своей честностью симпатичный (и в этой книге, в том числе). Есть там ещё один, по-настоящему гениальный персонаж - Жиль Делёз, но он стоит как-бы немного особняком (и о нем, насколько я помню, я здесь, в других рецензиях говорил уже коротко), да и то, не всегда.. Да, так вот, Бодрийяр, чем он здесь ещё интересен? Тем, что он пытается (всё-таки) по-настоящему думать, а не только имитировать "интеллектуальный поток" радикальных и полу-радикальных синтагм и смыслов, и тем ещё, что он не занимается излишней романтизацией и возвеличиванием искусства и культуры. Вот и всё. Ну хотя бы это, а и это уже неплохо).

При том, что каждая из двух работ, включенных в данное издание, составлена как это ныне принято из отдельных статей и интервью, все издание в целом имеет логику построения почти классическую. Несмотря на то, что Бодрийяр – мыслитель нетривиальный, провокативный, шагает он в данном томике своих работ дорогой вполне традиционной – от абстрактного к конкретному, от онтологической проблематики к социальной философии, культурологии, антропологии, к вопросам эстетики. В конспективном и схематичном духе представлены все моменты его философского мировоззрения от учения о реальности (симулякры само собой прилагаются) до разговора о сексуальности (если Бадьи интересует угроза исчезновения мужчин, то здесь проблема изживания женского), насилии, искусстве и т.д.

Само собой Бодрийяр не устает твердить на каждой странице об имитационном характере современного общества (тот факт, что перед нами реалии середины 90-х в сущности мало что меняет). Не придерживаясь строгой терминологии в целом его позицию можно охарактеризовать также как протестную. Долой позитивизм во всех смыслах этого слова, - и как самодовольство, и как самоослепление, и как самооскопление, лишение себя чувства бездны, забвение о зыбкости, шевелящемся хаосе. Главная проблема состоит не в подмене реальности, а выстраивании псевдореальности, порождающей жизнь в декорациях и забвение о том, что за ними пустота. Мы забыли о животворности постоянного мерцания очевидного и иллюзорного. В итоге у нас началась разруха. Но не от нехватки, а от избытка, не от промахов и ошибок, а от их отсутствия.

На мой взгляд, в определенной степени рассуждения Бодрийяра представляет развитие и переосмысление старых добрых идей Ницше, с его критикой исторического, злой мудростью, рассказами о манипулятивности страдания и сострадания, темой нигилизма и всем таким прочим. Усложненное, учитывающее современную действительность. И хотя принципиально нового в абстрактной схеме не так уж много, все это работает и до некоторой степени верно описывает окружающее. Что же до манеры вброса мыслей и суждений, то философствование молотом все также эффектно.

Пересказывать содержание книги совершенно бесполезно, потому что всякая попытка переложения оказывается ущербной в сравнении с афористичностью выписываемых Бодрийяром диагнозов:

«Любые отбросы могут выполнять функцию произведения искусства, вследствие чего любое произведение искусства может выполнять функцию отбросов»

«Повсюду несчастье, нищета, страдания других становятся основным сырьем и первичной сценой. Виктимальность идет рука об руку [assortir] с Правами человека как единая заупокойная [funèbre] идеология… Нужда [déficit] и несчастье торгуются и перепродаются точно так же, как международный долг на спекулятивном рынке, — в данном случае политико-интеллектуальном рынке, который по объему вполне сопоставим с рынком приснопамятного военно-промышленного комплекса. Теперь всякое сострадание вписывается в логику несчастья. Ссылаться на несчастье, пусть даже для того, чтобы с ним бороться, это означает давать основание для его неограниченного объективного воспроизводства».

«Ни один человек не заслуживает быть убитым за что бы то ни было вообще. Это окончательная констатация незначимости: как идей, так и людей. Это кредо, которое стремится засвидетельствовать наивысшее уважение к жизни, на самом деле свидетельствует лишь о презрении и безразличии к идеям и жизни вообще. Хуже, чем желание погубить жизнь, — отказ рискнуть ею [mettre en jeu]. Ничто теперь не заслуживает того, чтобы пожертвовать жизнью. И это воистину самое худшее преступление, самое страшное оскорбление, которое можно нанести. Это — фундаментальная пропозиция нигилизма».

Все узнаваемо в работах Бодрийяра, несмотря на разделяющие нас четверть века. Поэтому ни «Совершенное преступление», ни «Заговор искусства» не смотрятся архивными, музейными текстами. Ничего не изменилось. Скорее усугубилось. Однородность и однотонность мира. Сглаживание противоречий, «высокая точность, низкая четкость», неразличие, переходящее в безразличие, потерю Другого, и порождающее конструирование псевдоинаковости в искусственной нежизнеспособной системе, которая становится предметом ожесточенных дискуссий и обсуждений симулирующих отсутствие симуляции.

Но и тот посыл, с которым они написаны – «абсолютное правило мышления заключается в том, чтобы вернуть мир таким, каким он был дан, — непостижимым [inintelligible] — и, если возможно, немного более непостижимым», не теряет своей значимости. Эта книга – интеллектуальная провокация, вирус, призванный привести в себя больное общество, отчего-то возомнившее себя как никогда здоровым

Эта книга меня до сих пор пугает. Пугает своей мыслью прозрачного мира, копией, голографической моделью вселенной, клипардом спёртым из базы с картинками, в личных целях. Пугает ..Преступлением убийства реальности. Не будем пересказывая рассуждения Жана. Они действуют на мозжечек, расшатывая тебя из стороны в сторону, как будто ты уже в нелепой позе еле стоишь на полу, в шлеме виртуальной реальности, в кибер зале ..боясь сорваться с виртуальной качели в пропасть..

Единственное, что тебя держит это Метафизическая ответственность)) или 600 секунд, которые ты заплатил, за ощущения виртуальной реальности, или 328 страниц бумаги.

Хочется добавить, что вчитываясь, ты как червяк лезешь в словарь за сносками, который находится в конце книги. Вникаешь в понятия. Умничаешь. Трепещешь. Откладываешь. И снова читаешь мыслящего человека. Ум – страсть, зависимость, высшая точка наслаждения. Субъект)) ты за этим взял эту книгу? Даже сложно произносимый набор терминов, не так пугает, как идея заговора искусства. "А если это преступление было совершенным?"

И если у тебя нет якоря в реальной жизни... Прощай. (*повод задуматься)

Энди Уорхол, вынесенный на обложку книги, обвиняется в том, что он – мутант. В отличие от Ницше, который считал что Бог, умер, Бодрийяр говорит, об его исчезновении. Как комиссар Мегрэ, вооружившись лупой, он скрупулёзно ведёт расследование. Правда, в заключений он признаётся, что эта книга, часть этого преступления. Как и все книги Жана Бодрийяра, «Совершенное преступление», читается на одном дыхании.