Города власти. Город, нация, народ, глобальность

Разломы на Балканах

Античные города Афины и София (первоначально – римская Сердика) значительно уменьшились в размерах и не доминировали даже на региональном уровне, однако они были выбраны столицами новых государств: Афины – по историческим причинам, хотя новые баварские власти первоначально планировали снести Пантеон и построить вместо него новый королевский дворец^[99], а София – в результате сложной геополитической игры с некоторыми болгарскими городами, которые были несколько крупнее ее^[100]. Для греческих националистов Афины в течение многих десятилетий оставались временной столицей, своего рода Бонном для процветающей диаспоры, пока Константинополь был османским.

Также Афины и София демонстрируют ограниченность суверенитета новых балканских государств. И Греция, и Болгария были обязаны своей государственностью иностранным армиям и флотам: первая – союзу Британии, Франции и России, вторая – России. Греция получила не только абсолютистского баварского короля – сохранявшего нейтралитет между тремя большими державами, – но также баварскую администрацию, тогда как в Афины приехали немецкие архитекторы^[101]. Все это породило две революции в Афинах, в 1843 и в 1862 гг., которые привели к национальной конституции и новой династии. Площадь перед баварским королевским дворцом стала Синтагмой, или площадью Конституции. С 1909 г. и до отстранения от власти монархии приходилось мириться с более скромным особняком, который первоначально задумывался для кронпринца новой династии; дворец после длительной реконструкции забрал себе в 1934 г. парламент. Насколько я знаю, это второй такой случай в мире, когда какое-то здание являет переход от королевского абсолютизма к парламентаризму^[102].

София тоже получила немецкого короля, Александра Баттенберга – из семьи, которая позже в Британии стала известна как семья Маунтбаттенов. В результате в городе появилось немало памятников венской архитектуры. София – одна из двух европейских столиц, чья главная улица названа в честь иностранного принца (другая – Осло, все еще платящий дань уважения бывшему наполеоновскому маршалу, который был выбран королем Швеции и завоевал Норвегию под именем Карла Юхана в 1814 г.). В Софии главный проспект посвящен царю-освободителю, т. е. русскому Александру II, который отвоевал Болгарию для болгар. Сам царь стоит в полукруге перед национальным парламентом в конце проспекта. Статуя по-прежнему там, она сохранилась и в коммунистические времена. Однако первым памятником, возведенным в послеосманской Софии, стал памятник национальному герою освобождения Василу Левскому^[103].

На Балканах все национальное было прежде всего антиосманским и антимусульманским. В основном национальное сосредоточивалось вокруг православных храмов, и для Церкви построили большие новые соборы. В Белграде собор в стиле габсбургского барокко был возведен уже в 1830-е годы, после того как Османская империя признала автономию Сербии^[104]; в Афинах, Бухаресте и Софии появились храмы, отличающиеся неовизантийским великолепием. Еще одним приоритетным сооружением стал королевский дворец, когда королевская власть все еще была в большей степени антиосманской, чем национальной. Более национальной по своему характеру оказалась Бухарестская академия, где впервые стали обучать румын – вскоре она была преобразована в университет^[105]. В сербском Белграде парламент построили на месте бывшей главной мечети^[106], а в Софии главную мечеть превратили сначала в русский военный госпиталь, затем в национальную библиотеку и в конечном счете в национальный музей^[107]. После поражения османских войск мусульманское население в массе своей бежало. Еще одной тенденцией стала деориентализация и европеизация, ради которой приглашали архитекторов и градостроителей из Германии, Австрии, а в некоторых случаях из Франции (особенно в Бухарест) и других регионов Западной Европы, например из Италии в Тирану.

По этим причинам балканские национальные столицы не отличаются той же урбанистической преемственностью, что и остальная Европа. В самом деле, их отказ от предшествующей пространственной планировки и архитектуры является для периода Модерна уникальным, не имея аналога среди столиц бывшей колониальной зоны, столиц реактивной модернизации с их существенными трансформациями или же среди более поздних коммунистических столиц с их реформами (не считая разбомбленного американцами Пхеньяна). Жадно импортируемые европейские идеи публичного пространства: широкие улицы и открытые площади, квартальная сетка, ориентированные на экстерьер (а не обращенные вовнутрь) жилые и общественные здания – все это совершенно расходилось с османской традицией. Даже архитектура зданий, принадлежавших османским властям, стала казаться непривлекательной. Болгарский царь мог думать о конаке османского правителя лишь как о времянке, а румынский Бухарест не нашел применения укрепленным караван-сараям, которые выделялись на фоне садов и виноградников города, остававшегося наполовину сельским.

Хотя массовое бегство турок облегчало перемены, города в целом не могли измениться за одно или два десятилетия. Однако некоторые центральные районы преобразовались, причем существенно. В Афинах в центре проложили три новых проспекта, образовав «академическую трилогию» улиц, на одной из которой были построены впечатляющие неоклассические здания – это Университетская улица для университета, Академии и Национальной библиотеки, спроектированная датским архитектором Гансом Христианом Гансеном и его братом Теофилом. В Бухаресте главной задачей стало строительство и расширение ряда бульваров, которые после войны 1877 г. (благодаря которой Румыния получила полную независимость) были все без исключений названы в честь событий и героев войны, начиная с проспекта Победы, где находится триумфальная арка^[108]. О проспекте Царя-освободителя в Софии я уже говорил. Небогатый Белград менялся медленнее, однако улица, связывающая его с дорогой на Стамбул, стала главным бульваром. Загреб и Любляна никогда не были под османским правлением, а потому могли придерживаться общей европейской линии преемственных изменений. Тирана стала постоянной столицей Албании только в 1925 г., через 15 лет после объявления независимости во время 1-й Балканской войны, и оставалась небольшим городом на 10 тыс. человек. Она не была зачищена от мусульман и мечетей, как остальные балканские города тех времен, однако попала под сильное влияние Италии и фашизма в 1930-е годы.

Этнические перемены в Центральной и Восточной Европе

Этнонациональный характер столиц Центральной и Восточной Европы был, к счастью, определен до того, как национальное государство стало важнейшим вопросом политической повестки. В общем и целом он определялся иммиграцией из сельской местности, которая была запущена сельской пролетаризацией, городской индустриализацией и развитием железнодорожного транспорта. В XIX и начале ХХ в. этническая городская власть и этническое влияние были острым вопросом практически во всех будущих национальных столицах Центральной и Восточной Европы. Только в трех или четырех из 20 будущих столиц большинство населения этнически совпадало к середине XIX в. с титульной нацией – в Варшаве, Любляне, Загребе и, возможно, в маленькой Тиране. Хельсинки был главным образом шведскоговорящим городом, Таллин (в те времена Ревель) и Рига были в основном немецкими, Вильнюс – еврейским (и польским), Минск – еврейским и говорил на идише, Прага была преимущественно немецкой, а Братислава называлась Пожонью и вплоть до 1840-х годов являлась местом коронации венгерских монархов и излюбленной резиденцией мадьярского парламента. Будапешт состоял из Буды, Обуды и Пешта, которые в начале XIX в. были преимущественно немецкими. Белград был мусульманским; Бухарест – в основном греческим; Скопье – больше мусульманским, чем македонским; а София была мультиэтническим, преимущественно мусульманским городом. В Сараево мусульмане, сегодняшние босняки, оставались (значительным) меньшинством до какого-то момента в промежутке 1948–1991 гг., тогда как украинцы в 1926 г. составляли менее половины населения Киева, а румыны – менее половины Кишинёва^[109].

Межэтнические столкновения и конфликты в Центральной и Восточной Европе были не редкостью на протяжении всего ХХ в. и даже позже, однако характер столиц национальных государств никогда не ставился под вопрос, не считая Вильнюса, который не был в период между двумя мировыми войнами столицей Литовской республики, поскольку управлялся Польшей, а литовское этническое большинство сформировалось позже, в советский период.

Серьезные межэтнические конфликты, сопровождавшие развитие восточноевропейского национализма, лучше всего запротоколированы в случае Праги, но это не обязательно означает, что там они были более ожесточенными, чем где-то еще. Учитывая это, можно, однако, отметить, что судьба Моцарта в Праге в 1913 г. – удачная иллюстрация конкуренции в области символического национализма. Пражское общество распространения немецких наук, искусства и литературы хотело установить статую Моцарта перед (немецким) Сословным театром, в котором «Дон-Жуан» был впервые поставлен в 1787 г. Но для этого требовалось использовать небольшой участок муниципальной земли за пределами территории театра. Городской совет, которым с 1861 г. правили чехи, отклонил петицию, сославшись на проблемы с движением транспорта^[110].

Однако современную историю Центральной и Восточной Европы не стоит сводить к национальным конфликтам. Она также составляла часть общеевропейской траектории «континуального» развития и формирования классов. Новые балканские государства – Болгария, Греция и Румыния с их сильными немецкими королями – являли собой пример богатого на события, но все равно постепенного перехода от княжеского абсолютизма к национальному государству, хотя и не к демократическим монархиям. История Центральной и Восточной Европы намного драматичнее истории Северной и Западной Европы, где наблюдалась постепенное национальное развитие столиц, перемежаемое революционными моментами.

Несмотря на всю свою национальную и этническую сложность, а также конфликты, для Центральной и Восточной Европы важнейшей оказалась классовая проблема, типичная для европейского Модерна. Наиболее серьезные насильственные конфликты внутри государств структурировались не этничностью или религией, а классовой борьбой. В Финской гражданской войне 1918 г. «красные» промышленные рабочие и мелкие фермеры выступили против «белых» землевладельцев и прослойки профессиональных управленцев. На Балтике войны в период после Первой мировой войны приобрели форму треугольника: балтийско-немецкие землевладельцы (с немецкими войсками); эстонско-латвийские фермеры (с небольшой прослойкой профессиональных работников), которым помогали британские военные; наконец, эстонско-латвийско-литовские рабочие и солдаты рабочего происхождения – вот стороны конфликта, выступившие друг против друга. Будапештская коммуна 1919 г. собрала городских рабочих (и значительную часть еврейской интеллигенции), которые выступили против высших и средних классов. Греческая гражданская война после Второй мировой войны имела, возможно, более выраженный идеологический характер, разделив народные классы, однако ее полюсами стали, с одной стороны, народное сопротивление немецкой оккупации под руководством коммунистов и, с другой – высшие и средние классы, коллаборационисты, переориентировавшиеся на Англию.

Донациональные Центральные державы

Во время Первой мировой войны Австро-Венгрию и Германию часто называли, используя нейтральный термин, Центральными державами, указывая на их месторасположение в центре Европы. Габсбургская монархия так и не стала национальным государством, но после 1860 г. она, постепенно отказываясь от строгого неоабсолютизма, начала перенимать некоторые национальные элементы. Благодаря русской помощи и наличию способных военачальников она смогла в конечном счете пережить и подавить революцию 1848 г. Ее упадок и все более приспособленческая позиция определились утратой в 1859 г. ее итальянских владений, которые были отняты французской и пьемонтской армиями, а решающий удар был нанесен в 1866 г., когда Австрия потерпела поражение от Пруссии в Кёниггреце (также известен как Садова).

В Вене строительство Рингштрассе, проложенной в итоге вокруг барочного центра, за Гласисом, открытыми участками для военных парадов вокруг городских стен, началось с заявления императора в 1857 г.: «Моя воля такова…»^[111]. Первоначальный план включал сооружение новых казарм, культурных институтов и династического обетного храма^[112]. Также план включал ратушу (выборное муниципальное правительство к тому времени уже было введено в Австрии), но не парламент^[113].

Поражение при Кёниггреце стало для габсбургского абсолютизма смертельным приговором, а Рингштрассе поменяла свой характер, став национально-буржуазной улицей. Вена, как либеральный город, построила для себя величественную готическую ратушу, которая интерпретировалась через отсылку к гордым и независимым фламандским городам, некогда входившим в земли Габсбургов. Рядом с ней Теофил Гансен спроектировал новую версию своей афинской Академии – теперь это был впечатляющий Рейхсрат (государственный совет, на самом деле парламент), но безо всякого национального символизма. Еще в начале 1860-х годов Общество развития искусств подало петицию по программе строительства памятников выдающимся личностям, не входящим в королевское семейство, прежде всего аристократам, связанным с городом; петиция была одобрена в 1867 г. Затем либеральное руководство города эту программу расширило, включив в нее крупных художников и деятелей искусства^[114].

1867-й – также год Австро-Венгерского соглашения и учреждения Австро-Венгрии под правлением двух монархов – императора Австрии и короля Венгрии. Правящие венгерские аристократы, получавшие большие доходы с земельной ренты и быстро растущего экспорта зерна, взяли курс на весьма амбициозную национальную программу, кульминацией которой стало празднование в 1896 г. тысячелетия завоевания мадьярами Венгрии; во время него состоялась Всемирная выставка и была открыта вторая в мире подземка (после лондонской). Императору и его венскому правительству пришлось с этим смириться. В 1882 г. в Будапеште возвели статую поэта и зачинщика революции 1848 г. Шандора Петёфи. В 1894 г. останки изгнанного лидера национальной революции Лайоша Кошута были возвращены в город и захоронены с официальными почестями. В 1904 г. на той стороне Дуная, где находится Пешт, было открыто самое большое парламентское здание в мире, Орсагаз (Дом нации), ставшее своего рода каменным конкурентом Габсбургского дворца на холмах Буды на другом берегу реки. По месторасположению и планированию оно отсылает к Вестминстерскому дворцу, но построено как мешанина исторических стилей, увенчанная золоченым куполом.

Прага относилась к австрийской половине этой двойной монархии, с 1860-х годов управлялась чешским городским правительством, при поддержке которого чешское сообщество построило здания для своих национальных институтов, начиная с неоренессансного Национального музея, возвышающегося над центральной Вацлавской площадью, и заканчивая Обечни домом (Муниципальным домом) в стиле ар-нуво, развлекательным центром, который должен был затмить немецкое казино. Последним вызовом, который католическому императору пришлось проглотить перед самой войной, стало решение города возвести на Стареместской площади огромный памятник чешскому проповеднику-еретику Яну Гусу, приурочив событие к 500-летию его сожжения на костре в 1415 г.

Берлин – еще одна столица, где за драматичной историей скрывается нить преемственности между досовременным и современным, донациональным и национальным. Последнее не составляет зловещего немецкого Sonderweg (особого пути), противостоящего основной линии «западного» Просвещения. Скорее это вариант траектории того же Лондона. В отличие от габсбургской Вены, Берлин Гогенцоллернов подхватил несколько национальных тем из Наполеоновских войн, которые привели к развитию прусско-немецкого национализма, сравнимого разве что с испанским. Посленаполеоновский Берлин приобрел собственный национальный памятник – не слишком заметную постройку вроде храма на холме, увенчанную железным крестом, своего рода новую медаль за военную отвагу, независимую от воинских званий. Когда квадрига с вершины Бранденбургских ворот вернулась в Берлин (ее забрал и увез в Париж в качестве трофея Наполеон), богиню мира Эйрену заменили прусской Викторией с железным крестом на копье. Нединастические военачальники Бюлов и Шарнхорст были увековечены памятниками на изящной Нойе Вахе (Новой караульне), расположенной в центре города. Городские узлы были переименованы в честь прусских побед над Наполеоном – Лейпцигская площадь (в честь победы 1813 г.) и Парижская площадь (в честь завоевания и оккупации Парижа в 1814 г.)^[115].

Тем не менее Пруссия осталась династическим государством. Объединение Германии в 1871 г. также не привело к созданию безусловно национального государства. На самом деле акт создания Германской империи был едва ли не провокационно династическим и ненациональным. Она была провозглашена в Зеркальной галерее в Версале (после оглушительного разгрома французской Второй империи) собравшимися там немецкими князьями. Представителей нации или Берлина на это собрание не приглашали.

Вильгельмовская столица рейха вскоре превратилась в национальный центр Германии, отличающийся быстрым ростом населения, а также концентрацией экономики и культуры. Хотя Берлин не добился такого же общенационального господства, как Лондон или Париж, это был главный узел немецкой железнодорожной системы и город, лидирующий в культурном отношении. Однако империя оставалась федеративной монархией, в которой значительную роль играли князья и знать, от королей до герцогов, подчинявшихся императору. Символично то, что династия удерживала облик Берлина под своим контролем. В главном городском центре (к востоку от большого парка Тиргартен) возвышался Императорский дворец, рядом с которым находился монументальный ансамбль с конной статуей первого императора, получивший вполне отвечающее реалиям двойное название – «Национальный памятник кайзеру Вильгельму». К востоку от центра города находился монументальный Рейхстаг, с надписью над входом в который – «Немецкому народу» – император согласился после 10 лет препирательств. Перед ним была расположена площадь Кёнигсплац (Королевская площадь, имелись в виду короли Пруссии). Императорская семья инициировала строительство 66 протестантских церквей в Берлине, включая новый необарочный собор перед Императорским дворцом и мемориальную церковь кайзера Вильгельма. В Тиргартене император в 1902 г. «пожаловал» городу династическую Аллею Победы (Siegesallee) с двенадцатью правителями-Гогенцоллернами, поставленными на манер средневековых стоянок паломников^[116].

Скандинавия

О точной датировке создания шведского национального государства можно спорить. Его можно считать медленным процессом, затянувшимся едва ли не на два столетия. Отправной точкой стало завершение абсолютизма со смертью Карла XII во время битвы (в 1718 г.), которая привела к почти что парламентской, но основанной все же на сословиях Эпохе свободы. Королевские перевороты, состоявшиеся в 1772 и 1789 гг., положили ей конец, но не привели к полному восстановлению абсолютизма. После катастрофической войны 1808 и 1809 гг., когда Финляндию завоевала Россия, армия сместила короля, а риксдаг гарантировал то, что новая конституция будет принята до того, как выберут нового короля. Однако сословный риксдаг оставался основой политической структуры до 1866 г., а страна была частью личного монархического союза с Норвегией до 1905 г. Королевская власть в течение XIX в. постепенно слабела, однако новое национальное политическое образование, свободное от пут средневекового сословного риксдага и угодливой королевской администрации, развивалось медленно.

К 1905 г. и кризису Шведско-Норвежской унии такая политическая структура, по крайней мере, уже существовала – началось правление национальных политиков, а не связанных с двором гражданских служащих. В 1890-х годах под влиянием норвежского национализма народным символом стал шведский флаг, уже не являвшийся чисто королевской, официальной эмблемой. Национальный характер Стокгольма развивался в соответствии с этим календарем. Свой первый важный национальный институт город получил в 1866 г. – Национальный музей (искусств), в котором разместилась бывшая художественная коллекция короля^[117]. В 1905 г. парламент получил наконец свое собственное здание, построенное из тяжелого северонемецкого гранита, рядом с королевским замком, которому оно сильно уступало в размере. В 1923 г. в Стокгольме появилась новая ратуша, на этот раз готовая поспорить с королевским замком на другом берегу, ставшая альтернативным символом городской славы, – сегодня это место проведения банкетов по случаю вручения Нобелевской премии.

Дания была еще одной старой монархией, до 1848 г. абсолютистской. Конституционная Дания стала, однако, национальным государством не сразу. Король Дании был также герцогом Шлезвига, Гольштейна и Лауэнбурга, с их особыми политическими условиями, включая в случае двух последних членство в Германском союзе. Только после катастрофической войны с Пруссией в 1864 г. Дания стала национальным государством, освободившимся от немецких владений короля.

Копенгаген был единственным городом королевской резиденции, который, когда королевский абсолютизм наконец-то закончился, отпраздновал свой новый статус национальной столицы, переориентировав себя на новый центр – новую ратушу, которая затмила собой все остальные здания в городе. Источником вдохновения послужила для нее ратуша средневековой итальянской Сиены или Вероны; перед ней была разбита обширная площадь Ратуши, ставшая новым общественным центром города. Бюргеры Копенгагена являлись важной силой даже при королевском абсолютизме (и его опорой), и их представители сыграли важнейшую роль в отмене абсолютизма в 1848 г. Ирония в том, что новый центр города был создан городским советом, состоящим исключительно из правых роялистов, собравшимся после дискредитации в 1864 г. национал-либералов.

Норвегия стала национальным государством в 1905 г., мирно отделившись от союза со шведской монархией. В течение двух десятилетий столица не отказывалась от своего датского названия – Кристиания (по имени датского короля), а ее главная улица и сегодня носит имя первого шведского короля, правившего в Норвегии, Карла Юхана^[118]. Финляндия отделилась от Советской России в декабре 1917 г. Ее акт национального самоопределения был признан правительством Ленина, однако страна погрузилась во внутреннюю гражданскую войну, выигранную «белыми», т. е. представителями буржуазии, получившими серьезную, но вряд ли решающую поддержку со стороны немецких войск. Пятое скандинавское национальное государство, Исландия, находившееся под протекторатом Британии, отделилось от Дании, в то время (1944 г.) оккупированной нацистской Германией.