Kitobni o'qish: «#Недо_сказочки», sahifa 6

Shrift:

Девочки согласились. И тут, видимо, разбуженный шумом, из коридора притащился Рей, американский стаффордширский терьер – Софочкин любимец. Он громко вздохнул о тяжелой собачьей доле и уселся напротив стола, взглядом давая понять, что «маленькой» собачке не дают не только нормально выспаться, но и держат на голодном безколбасном пайке.

– Рей, скотина такая! – – Благодушно сказала София. – Ну-ка прекрати выпрашивать!

Собака потупилась и заиграла «бровками».

– Так всё, хватит цирк тут устраивать – иди на место.

И он пошел, вот только не на место, а на кухню, посмотреть, не упало ли чего со стола.

Афанасий Петрович Неподоба, жилец дома сто три по улице Первомайской проснулся ранним субботним ночером от того, что соседи делали тыц-тыц-тыц у него над головой.

Мужчина полчаса ворочался пытаясь уснуть, слушая, какой-то невозможный плейлист, в основном состоящий из тяжелого рока и композиций всем известного исполнителя Бориса Гробовщикова.

Сам, Афанасий Петрович, естественно предпочитал классическую музыку.

Снизу забарабанили по батарее.

– Только не говори мне, что этот панк доморощенный еще и на ложках играет. – Хохотнула Алиска.

– Не-е-ет, это – наш второй сосед, Афанасий Петрович. Местный поэт. – Она произнесла это с такой патетикой, что девчонки расхохотались.

– Так, народ развлекается тут как умеет, а мы чего сидим как сычихи? Давайте хоть потанцуем. – Предложила Наташка.

В половину первого ночи, дамы, раздавившие вторую бутылку вина пустились в пляс.

Музыку включать не стали, у Кости она была неплохая.

Через час приехала милиция, это местный поэт подсуетился.

Афанасию Петровичу надоело слушать тяжелый рок, сопровождаемый подвываниями и топотом соседок, отбивать по батарее ритм он тоже устал, поэтому понадеялся на доблестных работников в синей форме.

Звонок в дверь заставил наших дам поправить юбки и приосаниться. Софья пошла к двери на правах хозяйки.

– Кто?

– Откройте милиция.

– Так мы не вызывали.– Ответствовала Софья Арнольдовна, глядя в глазок.

– Понятное дело. Это к вам вызвали. Чего безобразничаете? У вас музыка? Открывайте.

Столпившиеся в коридоре женщины переглянулись, хихикнули.

– Давайте позовем тех, без кого не обходится ни один праздник. – Прошептала Алиска.

– Давайте.

–МИ-ЛИ-ЦИ-Я!!! – В три раза в полголоса проскандировали они и София распахнула входную дверь.

Судя по шуму в квартире, сквозняком захлопнуло кухонную.

Наталья поймала на себе взгляд одного из парней в форме, он смущенно поздоровался.

– Здравствуйте.

– Ой, здравствуйте. Саша, да?

– Саша.

– А что же вы Саша, в другой отдел перешли? Вы же обычно всё к нам наведываетесь?

– А я это… Товарища подменяю. Заболел он. Так это не вы шумите? – Спросил Саша, прислушавшись.

– Не мы, Саша. Не мы. Это сосед у нас.

– Саш, а может я сама схожу к Косте? – Примирительно поинтересовалась уже хорошо подвыпившая Софья Арнольдовна. – Он хороший парень, обычно раньше одиннадцати все выключает. А тут… Ну музыка-то хорошая. А вы пока перекусите, у нас тут стол накрыт, посидим, поболтаем.

Менты переглянулись.

– Если вызовов срочных нету. – Уточнила Наталья.

– А к Афанасию Петровичу зайдете на обратном пути? Скажете что он не прав? Ну честно достал уже всех.То ему то не так, то другое не эдак.

– Мы тут… Если только на полчаса зайдем… – Пробасил Саша, вваливаясь в квартиру.

– Вот и хорошо! Девочки доставайте бокалы. Я сейчас. – Софья Арнольдовна сунула ноги в сапоги и поднялась к Косте.

– Костя, привет.

– Софья Арнольдовна, здравствуйте.

– Выключай музыку, Кость.

– Ой, а времени-то уже! Простите, Софья Арнольдовна, я щас. – Парень исчез в квартире, музыка стала значительно тише.

– Там менты приехали, так что ты это…

– Петрович что ли вызвал? Вот козел!

– Ага… Кость, ты извини меня… Все равно не лег еще. Может спустишься, поможешь, у нас там дверь заклинило, и Рейка один на кухне остался. Я боюсь всю ночь орать будет.

– Да не вопрос, СофаРнольдовна, что-ж Рейку не выручить? Ящик с инструментами возьму и спущусь к вам.

Доблестные работники полиции доели пиццу, и когда Софья Арнольдовна вошла в квартиру, кто-то из четверых печально протянул:

– Да… Без музыки как-то не то.

Пискнул сотовый. Ребят снова потащили на вызов.

– Ну поедем, Наталья Петровна? Вызов.

– Конечно, Саш, только к Афанасию Петрович загляните, хорошо? А то, может ты оставайся…

– Нет, пойду я…

– Ну ладно, поезжайте. Хорошего вечера. – Попрощалась Софья Арнольдовна.

– Спасибо.– Нестройный хор голосов…

Мужчины в синей форме спустились на этаж ниже и начали звонить в дверь.

Стены в старом доме тонкие, поэтому дамы прекрасно слышали, дребезжание допотопного звонка.

– А наш поэт-то надел беруши и спать пошел. – Хихикнула София. – Ща Костик придёт, погодите.

Через несколько минут вернулся Саша.

– Это, Наталья Петровна… Кажется сосед ваш… того…

– Может и не того, конечно, но скорую бы вызвать.

– Так пусть ребята едут, а я скорую подожду. Вот и оформим тело…

– Оставайся Саш, оставайся.

Спустился Костик, выпустил радостно заскакавшего по всей квартире соскучившегося по вниманию Рея. На кухне оставалась непочатая бутылка мартини.

Костя с Сашей выпили за знакомство, а дамы – за освобождение собачки.

Приехала скорая, остановилась под окнами, завывая сиренами.

– Пойдемте, дамы. Сейчас замок срежем, будете понятыми. – Сказал Саша, выходя на лестничную площадку. Он еще позвонил пару раз и Костя помог ему срезать замок.

В квартиру первыми вошли Алиса и Саша, увидели тело Афанасия Петровича, лежащее в темноте ничком на тахте, и пригласили медицинских работников.

Включили свет.

Афанасий Петрович спал кре-е-епко.

Вошел врач, зыркнул на Сашу, подошел, неприветливо протянул ему руку для рукопожатия. Саша демонстративно отвернулся. Доктор скривился и пошел обследовать больного, проверил пульс.

А Афанасий Петрович спал кре-е-е-епко.

– Ань, – обратился врач к медсестре, – пульс есть, сознания нет. Давай фонарик.

– Вить, может приступ? – Спросила женщина, роясь в сумке.

– Да не, не похоже… – Ответил доктор, проверяя цвет ногтей.– Инсульт скорее.

А Афанасий Петрович, как вы уже догадались, спал крепко.

Витя взял фонарик, приподнял правое веко пациента и посветил в глаз.

Вот тут-то Афанасий Петрович и проснулся. Проснулся и как заорет!

– ААААААААААААААААААААААААААА!

Беруши звук глушат, он мало что слышит, но голосить продолжает.

– Саша, держи ему руки! Буйный он, не видишь? Аня, давай успокоина двойную дозу. А вы что стоите? Дурку вызывайте. Не наш это пациент.

Софья Арнольдовна, смеясь в кулачок вызвала подмогу.

Укололи. Успокоин немного путал сознание, но приводил пациента в исключительно радостное расположение духа.

– А вы знаете, я поэт. – Сказал радостно сияющий Афанасий Петрович своему вынужденному эскорту – Да-да! Поэт. Неподоба. Не знаете?

Окружающие тихо покачали головами. До приезда скорой психиатрической оставалось полчаса.

– Ну так я вам сейчас почитаю. На подготовку времени мало, поэтому буду говорить не думая. Экспромт так сказать.

– Ты изменила мне два раза… Твоей несносной красоты… Волчица мерзкая, зараза! Все это ты, и ты, и ты! – Монотонно завыл поэт Неподоба, кажется, цитируя куда более известного Васисуалия Лоханкина.

Саша покраснел. Потом побледнел, видно проняло его стихотворение, затронуло так сказать, глубинные струны души.

Он подошел к Виктору, со скучающей физиономией сидящему рядом с пациентом и в эту физиономию молча ему врезал.

– Это тебе Вить, за Машку!

– Эээ! – Витя покачнулся на стуле, потом встал, вмазал в ответ и тихо сказал:

– Слышь, Санек, ну проехали же.

– Ничего не проехали. – Еще удар в челюсть.

– Кость, звони кому-нибудь! – Взвизгнула Софья Петровна.

– Кому звонить, теть Сонь? Милиция тут, скорая– тут, психиатричка – щас будет.

– Не знаю, Костя! Звони!

Константин набрал номер.

– Алло девушка!

– У вас пожар?

– Нет, у меня тут врач с милиционером дерутся. Не знаю кому позвонить.

– Выезжаем.

А над этим всем неслись стихи.

Действительно, поэзия должна волновать кровь, пробуждать чувства, вызывать в людях отклик. Только тогда это искусство с большой буквы, а не хрен, понимаешь, на палочке.

Моя армия

– Пип! Пип! Пи-и-ип! – Сказал вечно подключенный к сети аппарат, оповестил меня о том, что московское время, как впрочем и всегда шесть часов, ноль минут и разорвал утреннюю тишину воплями гимна.

Обычно я просыпаюсь к началу новостей, но не в этот раз.

Я уснул и мне приснился известный козлобородый певец в бандане и цветных очочках, дребезжащим голосом выблеивающий «Россия священная наша держава» под музыку льющуюся из динамиков. А потом он заткнулся взглянул на меня и сказал что-то очень важное.

Я распахнул глаза под бубнежку утренних новостей и начисто забыл эту фразу.

Ну и потом закрутилось-завертелось. Дела, взрослая жизнь и прочая бытовуха.

Сходил на рынок за смесителем. Старый проржавел настолько, что проще сменить, чем в сотый раз перечитывать.

А потом на треню.

Треня это хорошо.

Мозги прочищает лучше всего остального.

Спортзал. Лето. Жара. Множество мужских и женских тел, растянуты на тренажерах как на дыбах, мучительно исторгающие тонны пота, и нескромные с точки зрения окружающих стоны.

Потом – бассейн. Затхлый влажный воздух голубой хлорированной лагуны, сморщенные пятки проплывающей мимо пенсионерки, все это одновременно раздражало и успокаивало.

После я окунулся в раскаленный воздух улицы, поправил набитый шмотками рюкзак, из которого хромированным хоботом торчал душевой шланг. Купил его вместе со смесителем, просто не мог упустить скидку. Вдохнул городскую пыль, закашлялся и зашагал к трамвайной остановке.

Тень от навеса хоть немного спасает от проникающей всюду жары.

Я сидел и ждал. Кажется, если бы рядом приземлился агент Купер со своей отстранено-благостной улыбкой, я бы заметил его краем глаза, мы бы кивнули друг-другу и продолжили сидеть неподвижно.

В сигаретном киоске вещало радио, облезлая трехцветная кошка сидела в теньке и увлеченно трепала хворостину рогоза, чуть поодаль общалось на своем языке южно-загорелое семейство. Я просто был.

А рядом сидел воображаемый агент Купер.

Дейл Купер слегка качнул головой будто бы говоря, что трамвай скоро подойдет, встал, попрощался, поправил пиджак и растворился.

Рельсы напряженно загудели.

Полупустой.

Я забрался по ступенькам и уселся у окна. Рядом со мной плюхнулся Двенадцатый доктор, поймал мой взгляд, растянул губы в улыбке, которая могла бы означать что угодно, одеревенел лицом и тоже уставился в окно.

Считается, что воображаемые друзья должны появляться в раннем детстве и исчезать в юности. В моем случае– все наоборот.

Я не псих. Я знаю, что – они плод моего воображения. Часть меня. Фрейд называл такое снами наяву.

Ладно, давай по порядку, первый воображаемый друг появился у меня лет в двенадцать, это был Аллан Куотермейн.

Летние каникулы, в них время как ирис кис-кис тягучее, и все никак не хочет заканчиваться. В память врезался желтый песок футбольной площадки, где мы с ребятами ловили стрекоз и огромных зеленых жуков с блестящими спинками.

Тогда я начал читать Хаггарда.

Мне представлялось, что старый Аллан – единственный, кому есть что мне рассказать.

Это с ним я делился планами побега из дома, завоевания мира и сердца соседки-старшеклассницы, придуманными и настоящими приключениями. Он сидел у собственноручно разведенного костра, кивал седой головой, и слушал. Иногда глубокомысленно вздыхал и говорил «хм…».

Потом появился Гэндальф из фильма и Конан Дойловский Шерлок.

Сейчас в моей голове их трое БиБиСишный кудряшка всех ненавидит стреляет в стену, Холмс-Ливанов белой рубашке злословит и корпит над очередным экспериментом, а мой личный, внутренний Шерлок ругает их обоих идиотами и беззлобно по-английски приподнимает бровь, набивая трубку.

Они втроем курят за меня. Я – давно бросил.

В комнате где дымят целых три Шерлока Ватсону нет места.

Джон Ватсон – скромный небогатый военный врач. Просто одинокий человек, который при виде дерьма и крови особенным образом складывает губы, резко выдыхает, на секунду прикрывая глаза, а после закатывает рукава, надевает резиновые перчатки и берется за работу.

За любую, пусть даже самую грязную.

Стойкий оловянный солдатик, который до соплей пьет с полковником Мораном, на чем свет костерит британское правительство и прочее мироустройство.

Еще у меня есть комната людей икс. Осталась от юношеского увлечения комиксами. Росомаха, доктор Ксавье, Магнето, Феникс, Икс двадцать три. Уж кто-кто, а эти ребята точно знают что и физическую и душевную боль можно обратить во благо.

Росомаха и старый боксер Роки отправлялись со мной на пробежки.

Ксавье и Магнето – помогали с математикой и шахматами.

К Гэндальфу я приходил с философскими вопросами.

Просыпался ночью осознавая весь ужас собственной смертности, и шел к нему.

Он говорил, что да, жизнь конечна, что даже если ты белый маг, не всегда знаешь что там за краем, а еще он говорил, что смерть – последнее и самое загадочное путешествие.

Я верил ему.

Я почти ее не боюсь.

Двенадцатый улыбается и спрашивает.

– Едешь к Сереге?

Я отвечаю. Мысленно конечно. Что я дурак, сам с собой в трамвае разговаривать?

– Yes, sir!

– Не сэр, а доктор. The доктор.

– Yes, sir. Doctor, sir. Боже, какая лажа у меня в голове, доктор. Выпиши мне что-нибудь, чтобы прошло.

– Красную или синюю?

– Может сыграешь?

Двенадцатый жмет плечами, достает из-за спины гитару и наигрывает соло. Струны послушно дрожат. Умелые сухие пальцы держатся за гриф. Я прикрываю глаза, вслушиваясь в мелодию, звучащую в голове. Nothing else matters. Чуть не пропустил остановку.

– Приехали, доктор. Выходим. – Срываюсь с места, спрыгиваю с подножки, не оборачиваясь выхожу в проулок, знаю, он идет следом.

– Эй, а каково это не иметь имени? – Спрашиваю я.

– А как это иметь имя, равное сотням других? – Он поравнялся со мной и посмотрел из-под очков невидящими глазами. – И такую же жизнь.

Ускоряю шаг, еще два квартала, и будет нужный дом. Тридцатый по улице Матросской, белая кирпичная малоэтажка хрущевских времен.

Там живет Серега, в облупленной, требующей ремонта двушке, пропахшей… Чем пахнет старая квартира? Обойным клеем, закрутками на зиму, немного канифолью, стираным бельем и чем-то еще неуловимым.

Поднимаюсь по лестнице, вдавливаю пальцем затертую коричневую кнопку звонка. Дурацкий звук слышно аж на лестничной клетке.

– Ну Серега. Ну! Открывай давай!

Шлепки босых ног по линолеуму. Сергей Ипатьев, собственной персоной пошел проверять, кто стучится в его скромное жилище с утра пораньше, то есть ближе к обеду.

Перед моим носом распахнулась дверь.

– Ну Сере-е-ега! – Тяну я вместо приветствия, рассматривая этого деятельного товарища. – Ну! Как-так то?

Товарищ еле стоит на ногах после вчерашних возлияний. Несет от него безбожно.

– Мы ж договаривались.

– А-а-а-а… – Издает он нечленораздельный звук, переступая босыми ногами. Тощие волосатые конечности торчат из безразмерных полосатых труселей, доходящих ему чуть ли не до колена. Где вообще он взял эту дедушкину радость?

– Зайду? – Спрашиваю я вслух, чувствую что ко то теребит мою штанину. Это Пеппи, рыжая, в желтом хлопковом платье со сползающими гармошкой с ног разноцветными кхм… Это сложно назвать чулками, но пусть будут они.

– Пойдем отсюда. – Ее серые глаза смотрят серьезно и настойчиво. – Пойдем. Ты все равно от него ничего не добьешься.

– Я… – Серега собирается в кучу. – Я не один, извини.

Прощаюсь, сбегаю по лестнице, стараясь не даже мельком представлять себе любительницу крепкой выпивки и семейных трусов в полоску. Нет, нет, нет! Главное не думать об этом.

– Она наверное курит трубку и носит черные сетчатые колготки. – Задумчиво произносит Пеппи.

Мы идем по улице. Безветренность держит в янтаре время, наркотический аромат жасминов такой плотный, что я кажется даже могу его видеть.

– Моя бабушка курит трубку. – Задумчиво произносит известный козлобородый певец в розовых очках.

– Это же не твоя песня. – Фамильярно обращаюсь к нему на «ты». – Прекрати.

– Ну так запрети мне! – Он мурлычет что-то про музыку регги и продолжает петь о бабушке.

Я злюсь.

Была бы у меня эта дурная привычка – сел бы и закурил.

– Иду, курю… – Блеет мой спутник.

– Борис Борисыч! – Я укоризненно качаю головой. – Здесь же дети.

– Извиняйте дядьку! – Победно рапортует он.

– Кажется у меня новый воображаемый друг. – Почти вслух думаю я.

– Эт Серега у тебя – друг воображаемый. А мы, настоящие. Верно дитя?