Kitobni o'qish: «Гуттаперчевый человек. Краткая история российских стрессов»
© Миркин Я.М, текст, 2023
© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2024
***
Яков Миркин— доктор экономических наук, известнейший экономист и публицист, автор нескольких книг-бестселлеров.
Предисловие
Замри – беги – сражайся
«Замри – беги – сражайся» – азбука, знаменитая триада психологии. Так мы живем, так отвечаем на любой стресс, на любое силовое давление.
Замереть? Это значит – стать неотличимым. Молчать, ни звука; цвет, как у всех, всем низкий поклон; меня – нет, я – как вы, я – свой, а не чужой, и съесть меня нельзя.
Бежать? Это значит – исчезнуть заранее, понимая будущее. А если нет возможности? Тогда сразу же сорваться с места, когда опасность – вот она. А если снова медлишь и считаешься со всеми обстоятельствами? Тогда расплачивайся, полный вперед, когда уйти уже почти нельзя.
Сражайся? А как? Битвы – только словесные? Всех убеждаем, что жить так нельзя? Или ищем у себя клыки?
Как еще отвечают на риски, на опасность? Прорицают. Всегда есть впередсмотрящие. Эти будут кричать, молить, предупреждать, что впереди опасность. Возможно, они – самые беззащитные из существ.
Можно быть слепым, взять и погибнуть – и это тоже ответ. Не видишь опасности, увлечен, ее вроде нет, и все идет как идет, но только до той поры, пока не перестаешь быть.
Так ведут себя люди, семьи и целые народы. Мы должны ясно отдавать себе отчет в том, кто мы. Мы кто – беги? Или замри? Сражайся? Мы способны предугадывать? Мы идем, спокойно покачиваясь, на верную гибель, ничего не понимая? Как мы отвечаем на опасность, каким еще из сотни способов?
Мы – это каждый из нас.
И мы – это народ, российский народ, «коллективный человек», столетия существующий во внутренних опасностях и в стрессах/ Мы существуем в мире, пронизанном рисками. Мы сотни лет подвергаемся сильнейшему давлению в вертикалях общества.
Мы многое теряем в каждом поколении людей.
Нам бы понять, что будет дальше.
Какие вызовы – впереди? Не ложные, не внушенные – а настоящие.
Что с нами будет? Мы погибнем? Мы будем бежать, как народ, в другие края, размазываясь по свету? Мы будем сражаться? Но как? И что это значит – сражаться?
Что с нами будет – лично с каждым и всеми вместе, – если не изменимся?
А как меняться? И что, собственно, менять?
История и «мы»
Повторение пройденного
Чтобы понять будущее, есть история.
Каждый из нас – внутри истории. Каждый из нас – внутри народа, внутри «коллективного человека». И это – очень сложная история и очень непростой «коллективный человек». Его судьба кажется экстремальной в каждом поколении российских людей.
Чтобы строить свою судьбу, нам нужно понимать этого человека, не превознося и не унижая его, просто понимая, как устроен его характер. А как его понять? Ответ – только на основе фактов. Можно рассуждать сколько угодно, можно выстраивать тысячи домыслов, но есть факты, и, хотя их тоже можно понимать по-разному, они – есть. Жизнь прошедших поколений, жизнь людей, которые предшествовали нам, обязательно подскажет нам, какие мы сами, какие фундаментально, и что ждать впереди – от нас самих.
Да, конечно, каждый считает, что может распорядиться своей судьбой сам, но все-таки нам никуда не деться от нас «вместе». Есть «тренд», есть мы сами, «коллективный человек». Ему можно противостоять, можно даже пытаться покинуть общество, но трудно сопротивляться всему народу, пока ты в нем, он тащит и тащит нас из одного поколения в другое, создавая наши личные судьбы и то закатывая нас под асфальт, то вознося на высоты, которые трудно себе представить.
Что ж, попробуем понять. Это будет, наверное, стотысячная попытка ответить на вопрос, кто есть мы, но попытка особенная. Она основана на личных историях. Вы сможете найти людей, судьбы которых могут быть похожи на ваши, и то, что они делали, может быть очень схоже с тем, как вы лично отвечаете на вызовы, которые подбрасывает жизнь.
Все, что было, будет снова. Пусть по-другому, не с ними, а с нами или с кем-то еще, но обязательно будет. И если мы понимаем это, то в каждой своей поворотной точке можем пытаться ответить на одни и те же вопросы, они стары, как мир: что будет с обществом, народом, «коллективным человеком», которому мы принадлежим, и что будет лично с нами.
Иллюстрации
Вся книга пронизана десятками иллюстраций Василия Кандинского и Пауля Клее.
Они полностью отражают наши судьбы – по горечи, по яркости, по экспрессии. Да и их личные судьбы – знаменитых художников – полны рисков, огня (он был неумолим в 1910-х – 1940-х) и поворотных решений.
Пусть Кандинский и Клее помогут нам понять – нас самих.
Источники иллюстраций можно посмотреть в конце.
Благодарности
Многие тексты книги появились благодаря моей многолетней работе как колумниста в «Российской газете» и историческом журнале «Родина». Они дали мне большую сцену, чтобы говорить громко. С ними я выкарабкивался из «скорлупы» академического ученого и университетского профессора, чтобы стать еще писателем и публицистом – для всех. В «РГ» и «Родине» – замечательные профи, низкий им поклон – от всего сердца.
Часть I
Коллективное поведение. Что это такое?
Общества как люди
У каждого общества/народа – свой характер. Это давно известно и подтверждено тысячью томов. Каждый из нас – какими бы мы ни были разными – находится внутри «коллективного человека», его традиций, пристрастий, взглядов на жизнь. Характер «коллективного человека» складывается многие сотни лет. Все, что происходит со страной, – плоть от плоти «коллективного человека». Все, кого мы выбираем, кто вершит наши судьбы, наши институты – плоть от плоти.
Нет народов на темной или светлой стороне. Мы разные, как разными бывают люди. И мы постепенно смешиваемся. Каждый народ заслуживает любви. У каждого народа было в истории все что угодно. Никто не имеет превосходства над другим. Что бы ни случилось в прошлом – коллективной ответственности нет. Народы способны понять свое прошлое – и меняться. Если меняться в «современности» – нужно знать, как это сделать. Есть люди, которые вопросу «как сделать» посвящают жизнь.
Будем говорить именно об этом – как должна быть устроена жизнь. Именно идеи ведут нас, и запас идей должен быть.
Есть ли «коллективные люди»?
Как доказать
Этому вопросу посвящена масса описаний цивилизаций, менталитетов, тома в этнографии. А есть ли типология, статистика, делающие общества / «коллективных людей» сравнимыми количественно?
Да, есть. Типологию обществ можно посмотреть во «Всемирном обзоре ценностей» (международный проект социологов, семь волн обследований, 1981–2021, 120 стран, 95 % населения мира, одни и те же вопросы, по одним и тем же методикам). В нем дана карта обществ со схожими моделями поведения, созданная большой массой замеров. Последняя, седьмая, волна проекта прошлась по 57 странам, в т. ч. России1.
Карта обществ показывает важнейший для всех закон. Чем состоятельнее общество, чем дальше оно от страха, голода и холода, тем больше в нем индивидуализма, чувства самоценности, свободы и самовыражения, тем мягче иерархии, слабее групповые конфликты (при том, что общие интересы могут быть полностью учтены)2.
Табу. Общества нельзя сравнивать по критериям «лучше – хуже», «они такие – мы сякие», «мы – люди, они – нелюди». «Лучше – хуже» несет зло.
Каждое общество, любой народ драгоценны.
П. Клее
«Матрешка» нашей личной судьбы
Первая матрешка – модель коллективного поведения. В ней вторая «матрешка» – модель экономики, собственность. А в ней третья – характер случайно вынырнувшего откуда-то «вождя».
И, наконец, венец творения, четвертая матрешка – мы сами, лично, со всеми нашими собственными тараканами, талантами и желаниями.
Все это нужно, чтобы пытаться прогнозировать будущее, свое и семьи. И, конечно же, не делать (или делать) ошибки.
«Коллективные люди». Сравним их
Насколько мы разные? Пройдемся по семейным ценностям. Учить ли детей дома умению много и интенсивно работать? «Это особенно важно», – ответили 76 % россиян, 40 % немцев, 68 % американцев. А чему еще учить? «Чувству ответственности». За важность этого 76 % тех, кто живет в России, 80 % немцев, 59 % американцев. В каких еще свойствах характера нужно наставлять детей? Ответ – толерантность, чувство уважения к другим людям. Проголосовали «за» 56 % россиян, 84 % немцев, 71 % американцев. «Не быть эгоистичным». Учить своего ребенка именно этому: «за» – 16 % россиян, 6 % немцев, 28 % американцев.
А еще? Беспрекословное подчинение ребенка своим родителям, по малейшему мановению их руки. «Послушание!» Это считают важным 19 % тех, кто живет в России, 12 % немцев и 21 % американцев. И, наконец, еще одно качество наших детей – «независимость». Хотим ли мы, чтобы наши дети были независимыми личностями? Будем ли учить этому? «Да!» – ответ 34 % россиян, 70 % немцев, 56 % американцев.
Не так уж мы и отличаемся друг от друга. Молодые матери найдут общий язык с полуслова, при всех оттенках в традициях. Никто не хочет войны. Все беспокоятся, чтобы их страна не была втянута в войну, – 80 % россиян, 49 % немцев, 74 % американцев. Все мы страшимся террористических атак – 79 % россиян, 58 % немцев, 68 % американцев. Мы, как и «они» на Западе, предпочитаем свободу равенству. Так отвечают больше 50 % россиян, 64 % немцев и 70 % американцев. А если спросить: «Свобода или безопасность, что важнее?». Ответ «свобода» дали 24 % тех, кто живет в России, 43 % немцев и 70 % американцев. «А вы готовы сражаться за свою страну?» – настойчиво спрашивают социологи. «Конечно», – отвечают 68 % россиян, 48 % немцев и 60 % американцев.
Лучше бы, конечно, никто не сражался друг против друга, пусть даже разнятся наши представления о том, как должно быть устроено общество.
А как обстоят дела с «моральным разложением» на Западе? C нравственными ценностями – у «них» и у нас? У социологов на этот счет – десятки вопросов. Ничем не оправдана неуплата налогов – для 34 % россиян, 76 % немцев, 64 % американцев. Ничто не может оправдать взятки при исполнении своих обязанностей для 57 % россиян, 82 % тех, кто живет в Германии, 71 % американцев. Гомосексуальность? Категорическое «нет» – у 58 % россиян, 10 % немцев, 19 % американцев. В этом вопросе совсем не совпадаем. О времена, о нравы! Проституция ничем не может быть оправдана для 49 % россиян, 23 % немцев, 37 % американцев. Аборты категорически не приемлют 26 % россиян, 19 % немцев, 22 % американцев. В этом вопросе чуть больше единства. Развод? Ничем не оправдан для 12 % россиян, 6 % немцев и 5 % американцев. Добрачный секс? Абсолютное «нельзя» – для 14 % россиян, 6 % немцев, 11 % американцев. Сто пятьдесят лет тому назад ответы были бы другими. Длинные тренды, меняющие ценности, одни и те же, нравится нам это или нет. Все больше табу снимаются.
«Верите ли вы в Бога?» Ответ «да» дали 77 % россиян, 56 % немцев и 81 % американцев. «А в жизнь после смерти?» «Да» – 40 % наших соотечественников, 39 % немцев и 68 % американцев. «Верите ли вы в ад?» – «Да, конечно», – подтвердили 37 % россиян, 15 % немцев и 67 % американцев. Не менее чем раз в неделю ходят в церковь 6 % россиян, 8 % немцев и 29 % американцев. И, наоборот, совсем ее не посещают 33 % россиян, 41 % немцев и 33 % американцев. Кто из нас более нравственен? Чье общество более гуманно? Неизвестно, но явно эти сравнения не на разрыв, а, скорее, на развитие. Через 20–30 лет, возможно, мы будем еще более похожи. Мир глобален.
«Кто вы, левый или правый?» «Я – посередине» – в этом смысл ответов 43 % россиян, 51 % немцев, 44 % американцев. «Партия середины» – нас больше всего.
Но социологи не унимаются, вопросы бесконечны. «Большинству людей можно доверять». Так утверждают только 23 % россиян, 45 % немцев и 37 % американцев. Значит ли это, что мы по природе недоверчивы? Нет, конечно, просто нас слишком часто бросало из огня да в полымя последние 100 лет. И все же сколько счастливых людей! «Я очень счастлив», – так отвечают 15 % россиян, 28 % немцев и 28 % американцев. «Я довольно счастлив», – так думают 66 % россиян, 61 % немцев и 60 % американцев.
Есть сходства, есть различия, но не так, чтобы истово кричать: «Мы – совсем другие!». Просто люди из трех стран-конкурентов. Просто семьи. И хорошо бы не мешать им и дальше быть счастливыми. Все хороши, никто не хуже и не лучше других.
В чем большая разница
И все-таки мы – разные. Различия хорошо видны даже из ответов выше. Но в первую очередь различия относятся к тому, как должны быть устроены общество, экономика и государство.
Вот утверждение – «правительство должно принять на себя больше ответственности, чтобы гарантировать обеспеченность каждого». Его разделили, приняли, как свое, по «высшему баллу» (никакого сомнения, только так, а не иначе) 22,4 % россиян, 11 % немцев и 13,6 % американцев.
А вот обратное утверждение – «люди должны принять на себя больше ответственности, чтобы сами гарантировать свое обеспечение». По «высшему баллу» (только так и не иначе) – 6 % россиян, 5,7 % немцев, 17,8 % американцев.
Хорошо видна разница между российской, континентальной (пример – немцы) и англосаксонской моделями поведения.
«Собственности правительства в бизнесе должно быть больше». «За» по высшему разряду – 14,9 % россиян, 3,7 % немцев и 2,9 % американцев. А вот обратное утверждение – «частной собственности в бизнесе должно быть больше». Абсолютно «за» – 4,8 % россиян, 4,3 % немцев и 26,1 % американцев.
Немцы – между россиянами и американцами.
Еще один вопрос: «Сильный лидер, который особенно не "заморачивается" с выборами и парламентом, – это хороший или плохой способ управления страной?»
Ответ «это очень плохой способ» дали 12,7 % россиян, 49,7 % немцев (историческая память), 34,8 % американцев.
Разные идеологии народов, разные модели коллективного поведения создают и разные модели обществ, государств и экономик, с разной судьбой.
Карта обществ
Через призму экономик
Когда-то Станислав Лем в своей «Сумме технологий» сказал, что есть примерно 3000 моделей обществ. Они всегда в движении, закосневшие – умирают, искусственные, общества-утопии – нежизнеспособны.
А что сегодня? И какие мы? У любой экономики ключевое измерение – собственность. Она же создает и другие структуры общества (политические, социальные). Если в собственности совсем мало государства и много семей – это англосаксонская модель. Пожалуйте в США, Великобританию, Канаду, Австралию. Массы акционеров воюют за капитализацию компаний. Огромные финансовые рынки и много новенького. Это общества эмигрантов, они любят риски, мобильность, инновации. Они – резче, жестче. Конкурировать, сделать все, чтобы быть первым. Экономика США быстрее падает и поднимается, чем хозяйства развитых стран Европы.
Вот утверждение: «конкуренция – это очень хорошо»4. По самому высшему разряду, 10 из 10, его оценили 30,6 % американцев, 22,4 % немцев и 17,6 % россиян. В Азии – 4,7 % японцев и 0,6 % южных корейцев. Разница в коллективных моделях поведения очевидна.
Если в собственности государства до 10–15 % бизнеса, люди предпочитают долги и депозиты, а капиталы разделены между крупными держателями – значит, вы в Германии, Австрии. Население не слишком любит риски, в отличие от англосаксонской модели, не настолько мобильно, как в обществах эмигрантов. Не так обожает все новенькое, медленнее, чуть жестче, иерархичнее в структурах, которые создает. Больше требует социальных сеток безопасности (пенсии, медицинское страхование, соцобеспечение и т. п.). Это так называемая континентальная модель, социальная рыночная экономика. Консервативнее, спокойнее, выше роль банков и кредитов. И много мелких бизнесов, по размеру почти лавочек, масса социальной поддержки от государства.
Кто еще в континентальной модели? Нидерланды, Бельгия, Чехия, Словакия, Словения, Польша, страны Балтии, кто угодно в континентальной Европе. В такой экономике возникает «золотое сечение», баланс между частным и общим. С одной стороны, сильная социальная защита и большая роль государства. С другой – энергичное, самодеятельное население, крупнейший средний класс, малый и средний бизнес с долей в экономике до 40–55 %. В результате – независимость человека и семьи, к которой так стремился Людвиг Эрхард, автор германского экономического чуда («Благосостояние для всех»). Семья готова выживать сама, а государство помогает ей в этом всеми стимулами.
Разве рыночная экономика может быть социальной? Разве капитализм может быть милостивым? Разве могут объединяться «рыночный» и «социальный» в одной фразе?
Да, могут. Такая экономика – царство среднего класса. В Германии доля малого и среднего бизнеса – 55 % ВВП (у нас 20–22 %). Рыночные свободы, либерализм сочетаются с самыми глубокими сетями социальной поддержки. Образование – бесплатное (т. е. за счет налогов). Есть, конечно, и платное, если вам очень хочется. Все виды обязательного страхования – пенсионное, медицинское, от безработицы. Источники – за счет личных взносов, платежей работодателей и государства (налоги). Часть взносов платят семьи, но зарплаты велики и их размер учитывает эти расходы. Есть все виды выплат – «больничных», по материнству, инвалидности, овдовевшим и сиротам и т. п. За счет государства – выплаты жертвам войн, преступлений, потерпевшим при исполнении служебных обязанностей, пенсионные схемы госслужащих.
Все это есть и в России. Но для нас важно, что это в одной из самых развитых рыночных экономик, с продолжительностью жизни 81+. Капитализм «самой высокой пробы» вовсе не свел обязательства общества к нулю. Не привел к торжеству «диких хищников». Наоборот, создал самые изощренные сети социальной поддержки.
Эти сети очень мощны. На социальные расходы (из бюджета и частных средств) в Германии идут 25,9 % ВВП (во Франции – 31 %) (2017–2019, ОЭСР). Эти расходы растут, еще в 1960 г. они составляли 16–17 % ВВП. На пенсии уходит 10,2 % ВВП, на медицину – 8,2 % ВВП (ОЭСР). Коэффициент замещения пенсиями зарплат – под 40 % (у нас около 30 %). И у государства не так много собственности. Его совокупная доля в 10 топ-компаниях в Германии – 11 % (2013, ВЭФ), в России – не менее 40–50 %.
В таком «государстве благосостояния», чтобы выполнить социальные обязательства, нужны высокие налоги. Доходы общего правительства в Германии – 47 % ВВП (МВФ, 2020). Для нас это перегруз (в России – 35–37 % ВВП), с такими налогами быстро не растут. Тем не менее видно, что рынок и высокая социальная нагрузка совместимы.
А скандинавская/шведская модель? Это разновидность социальной рыночной. Больше налогов, но и гораздо сильнее социальная поддержка, сети безопасности для каждой семьи.
Есть еще средиземноморская модель. Испания, Италия или даже Франция. Это тоже социальная рыночная экономика, континентальная – не англосаксонская модель. В ней всегда будет больше государства, чем в Нью-Йорке, или Лондоне, или даже во Франкфурте. Выше его роль в экономике, в имуществе, в потреблении. Всегда больше банков и кредита, чем финансовых рынков. В этой модели очень много семейного бизнеса, когда даже крупная компания в собственности у 2–3 владельцев, у семей. И никого они к себе не пустят.
В этих экономиках чуть больше «расшатанности»: кажется, что они чуть больше разболтаны, и южное солнце придает любому экономическому бытию в них оттенок меньшей обязательности и гибкости, чем на севере. В них больше хочется лениться.
Есть в Испании что-то неуловимо похожее на Россию. Бывшая империя. Рывки к модернизации. Тоталитарный режим как ядро XX века. Женщины – красивы и экзотичны. Особенный путь, комплексы – всегда великие. И тот же неуловимый привкус хаоса, приправленного порядком. Талантливы, но не без ленцы. И климат – у одних мороз и печка, у других – жара, сушь и сиеста.
Италия, Испания и Португалия смогли ответить на свои вызовы. Идеологически расколотые нации стали едиными. Совершили свое экономическое чудо: Италия в 1960-х, Испания в 1960-х – середине 1970-х, Португалия – вдогонку. Из технологически отсталых, сырьевых пришли в современность. А дальше с 1980-х шли уже вровень со всеми.
В Испании в начале 1960-х ожидаемая продолжительность жизни была на 2–3 года выше, чем в СССР. Сегодня – на 10 с лишним лет. На рубеже 2020-х Испания на 4-м месте в мире по продолжительности жизни, Италия на 6-м. Живут 83 года. В Португалии – больше 81 года. ВВП на душу населения в Испании и Италии примерно в 3 раза больше, чем в России, в Португалии – в 2 раза. По ППС – на треть выше, в Португалии – на 10 %.
В азиатской модели государства до 20–30 % и выше. Бизнес находится в руках немногих «крупных»; много семейных фирм. Акционеров среди населения немного – разве что спекулянты. Корпорации и банки с удовольствием владеют друг другом, много «перекрестной собственности», крупных финансово-промышленных групп с горизонтальными пересечениями. Жесткие иерархии, дисциплина, традиции служения и закрепленности странным (для европейца) образом сочетаются с высокой степенью свободы и инноваций.
Китай – отдельная история. Он по-прежнему во многом административный, полурыночный. Собственности государства – «выше крыши». Общество одновременно считает себя и рыночно ориентированной экономикой, и социализмом с особенным лицом. Жесткости, директивности гораздо больше, чем в других моделях (кроме командной).
Наконец, латиноамериканская модель. Много государства (очень высокий уровень концентрации власти и ресурсов), свой особенный путь, регулярные шоки из-за границы, масса серой экономики, много бедности, население занято выживанием и времянками. Есть образцы высоких технологий, но в целом – сырьевые экономики с вечно деформированными финансами. Экономику постоянно трясет (бушуют мировые цены на сырье, слишком много спекулятивных нерезидентов с горячими деньгами, вечно склонных к панике и бегству).
Это – модель стагнации. В такой модели очень сильны дирижизм и концентрация ресурсов в одной точке. Это государство сверхцентрализации, любящее упаковывать людей, активы в нечто крупное, чтобы легче управлять. Государство – большая корпорация, где люди являются не целью, а скорее ресурсом, которым управляют.
Это государство крупных интересов, связанных прежде всего с тем, что желает и к чему стремится сама власть, а не население. Оно крайне нестабильно, поскольку модель экономики, лежащая в его основе – рисковая, штормовая, тупиковая. На вертикалях, на сверхцентрализации нельзя выстроить динамику и инновации.
Иранская модель – вынужденная, складывается под сильным внешним давлением. Полузакрытая экономика, под тяжелейшими санкциями, с огромной ролью государства и связанных с ним окологосударственных/силовых структур, с большим теневым сектором, серым экспортом/импортом, с высокой ролью среднего и малого бизнеса (кормит население). Коллективное поведение – в рамках жесткой, насаждаемой сверху идеологии. Больше всего ориентирована на Восток, минимум отношений с Западом (санкции). Крупнейшие объемы участия государства в собственности, ресурсах, производстве и распределении, финансовом секторе, его прямое вмешательство в макроэкономические переменные (цены, курс валюты, процент и т. п.). Экономика, пропитанная идеологией (религиозный или политический фундаментализм). Крупнейшие разрывы в технологиях с развитыми странами и Китаем, попытки автаркии в ключевых системах страны, в т. ч. в финансовом секторе, ИТ, телекоммуникациях, сильная зависимость от серого импорта технологий, оборудования, высокотехнологичных товаров и услуг для населения. В экономику встроены монополии, кормления, кумовство («капитализм для своих»). Развитая инфраструктура вокруг страны для обхода санкций. Высокая нестабильность, масса дисбалансов. Существует десятилетиями, с конца 1970-х.
Модель административной (командной, директивной) экономики
Наше сознание пронизано клише. Социализм – равенство, братство и коллективизм. Всё бесплатно – образование, медицина. Государство платит пенсии.
Реальность – другая. Ни разу в истории социалистические эксперименты (до 15 стран) и запреты частной собственности не заканчивались процветанием. Они неизменно приводили к жестким вертикалям, к дефицитам в потреблении и личном имуществе, к потере интереса людей к деятельному существованию, к созданию «человека зависимого», к резкому отставанию в технологиях и потреблении от рыночных обществ, к закрытости, к штамповке мозгов. А потом утопии разрушались.
Как устроена такая модель («сталинская», в крайнем ее виде)?
1) Максимум собственности государства. Любая другая собственность, кроме личной, превращается в «псевдо» и подчинена государству.
2) Централизованное, сверху установление цен государством (цены рынка вытеснены в «купи-продай» на мелких городских рынках (продовольствие, кустари). Так же, сверху – «цена» денег (процент, курс рубля).
3) Централизованное, сверху планирование производства продукции по самой детальной номенклатуре (неизменно приводит к дефицитам, к устареванию, к припискам и т. п.).
4) Централизованное, сверху распределение продукции между потребителями (пример – завоз на места продовольствия и ширпотреба по выделенным сверху лимитам и фондам).
5) Централизованное, сверху финансирование (бюджет, распределение кредитов по «кредитному плану»), банки, принадлежащие государству.
6) Централизованное, сверху распределение рабочей силы, ограничение ее «самовольной» мобильности, широкое использование принудительного труда (армия, заключенные, спецпоселенцы).
7) Закрытая экономика (запрет валютных операций, перевода денег за рубеж, госмонополия внешней торговли), ноль финансовых рынков, закрытость информации.
8) Низкий уровень оплаты труда, за счет этого – «бесплатные» медицина, образование, частично спорт, отдых и т. п., низкий уровень сбережений, их регулярные отъемы (денежные реформы, прямые изъятия, конверсии госзаймов, повышения цен и т. п.).
9) Милитаризованная, идеологизированная экономика («все против нас»), гражданское производство – «на заднем дворе».
10) Общество дефицитов, неспособность покрыть предложением спрос (нет экономического интереса, рынков, невозможно «сверху», директивно учесть и реализовать все потребности, нерешаемая задача в управлении сверхсложной системой из сотен миллионов человек).
11) Общество подавленных инноваций, копий.
Социализм неизбежно запирает в клетки. В прежнем Китае – клетки с пятак, в СССР – чуть шире, в Югославии – кажется, что ты в комнате побольше, но все равно в клетке. Клетка – в потреблении, в думании, в имуществе, в движении, в добыче своего куска.
Ты не принадлежишь сам себе, ты подчинен, ты находишься в обществе, скорее, карьеристском, лакейском, где главный капитал – власть. И, если вспомнить историю реального социализма, это общество крайне склонно к насилию.
Какова же модель коллективного поведения в такой экономике?
Она может быть сведена к простым правилам:
а) молчи;
б) служи;
в) не двигайся – забьют, как гвоздь;
г) терпи;
д) умей уходить в себя;
е) читай – в книгах есть сложное общество;
ж) абстрагируйся;
з) не думай о будущем – зачем?
и) создай свой круг, самый ближний, именно в нем – вся жизнь;
к) не строй иллюзий;
л) и все-таки – наслаждайся. Нельзя не наслаждаться жизнью, когда она есть.
В России эти правила царствовали больше 70 лет. И для них всегда есть новая почва.
Мобилизационная экономика
Что это такое? Разновидность командной экономики. Возникает во время войн / других сильнейших стрессов, испытываемых обществом. Преобладание: а) прямого распределения государством ресурсов и продукции (Госплан, Госснаб), б) нормированного распределения продовольствия, минимально необходимого набора товаров для населения, в) централизованно устанавливаемых цен, процента и т. п., г) централизованного распределения кредитов (кредитный план) и других ресурсов. Все щели в экономике закрыты (не выехать, не вывезти). Финансовый рынок – под ноль. Прямое распределение «человеческих ресурсов». Рынок труда – под ноль, свободное перемещение людей – к нулю. 100 %-ная монополия государства на идеологию. Репрессивное право и его применение в широкой сфере отношений. Если война – взрыв военных расходов и производства военной продукции.
Какая модель экономики лучше, какая – хуже?
Хуже всего – латиноамериканская и командная. Каждая модель складывалась исходя из истории, местных традиций, моделей коллективного поведения, уровня развития, подверженности крайностям, черных и белых лебедей. Но базовый тренд понятен – там, где «золотой миллиард», государства в экономике не больше 10–15 %. Ну, может быть, чуть больше в азиатской модели.
