Kitobni o'qish: «Чудны дела твои, Господи»
Книга издается в авторской редакции
Верстка и оформление Нелли Васильницкая
В оформлении использован фрагмент картины Виктора Попкова «Мне 40 лет», изображение взято из интернета.
Издательство Книга Сефер
https://www.facebook.com/KnigaSefer
+ (972)50-242-3452
Милосердие Божье
А теперь горбатый!
Ещё лет десять после окончания войны мои родители иногда между собой говорили на идиш.
Обычно это происходило тогда, когда обсуждалась проблема, которую отец и мать хотели скрыть от нас с братом, потому что мы знали только русский и немного украинский.
Детское любопытство заставляло нас напрягаться, навострять уши и улавливать в разговоре русские слова, чтобы по ним сложить смысловую мозаику.
Иногда это удавалось. Но не в этот раз.
Мало того, что родители говорили на идише, так они ещё и шептались, что было абсолютно несвойственно для характера моей боевой и шумной мамы.
Заметили мы и непривычную активность в коридоре и во всём дворе.
Наконец, новость стала доступной и детскому любопытству, а потому взволновала и нас своей оглушающей несуразностью.
Оказалось, что Ира Ковалёва, учительница из финского домика в конце двора, выгнала своего мужа-красавца Сергея и привела в дом горбатого мужика.
Новость была непостижима и неподъёмна ни для ума детей, ни для привычного сознания взрослых. Её соседи за деревянной перегородкой, рассказывали что Ирка с новым мужем целыми ночами хихикают и шумят.
Весь двор недоумевал.
Ну что можно делать весёлого ночью с горбатым, да ещё и такого, чтобы мешать спать соседям?
Сама же Ирка Ковалёва расцвела, повеселела и гордо несла свою голову рядом с маленьким горбатым человечком, который неуклюже держал её под руку, когда они ежедневно вынуждены были проходить через любопытно-осуждающие взгляды многочисленных соседей по двору.
Мужчины делали вид, что их это не интересует и продолжали играть в домино, не отвлекаясь на ежедневное зрелище. Дети же, от природы категоричные и злые, всячески досаждали презираемой всеми паре и, как только могли, вредили Иркиному пятилетнему сыну от первого брака. Эта необъявленная война закончилась так же внезапно, как и началась.
Одноногий Ванька на костылях, как это уже не раз бывало, гнался за своей женой по двору с сапожным ножом в зубах, а его жена Анька истошно орала.
Мужики, оставив домино, повернулись в их сторону, но вмешиваться никто не торопился, опасаясь пострадать за чужое пьяное дело.
Увидев идущую по двору Ирку с горбатым мужем, Анька инстинктивно спряталась за них.
Подскочивший Ванька замахнулся ножом и заорал:
– Отойди, убью!
И тут произошло невероятное. Горбатый закричал неожиданно громким голосом:
– Не сметь!
От растерянности Ванька замешкался и тут же получил короткий и сильный удар кулаком в живот. От боли и неожиданности он выпустил костыли, скрючился и свалился, задыхаясь, на землю.
А горбатый спокойно повернулся к жене, и они продолжили свой путь.
Назавтра уже все знали, что горбатого зовут Яков Степанович Смоляков и что он преподаватель истории. Весь двор стал с ним здороваться издалека, называя по имени отчеству, а он всегда доброжелательно и как-то старомодно и неуклюже раскланивался.
Вскоре они уехали из нашего двора, и мои детские важные дела и события вытеснили из памяти и Якова Степановича и его жену.
Прошло лет восемь – десять.
За разные дурацкие и хулиганские подвиги меня исключили из техникума и, чтобы продолжить учёбу, мне понадобился аттестат зрелости. Я направился в ближайшую вечернюю школу, директором которой оказался мой бывший сосед по двору Яков Степанович Смоляков. Встретил он меня тепло и доброжелательно, но предупредил, что ни меня, ни моих дружков, в случае какой-нибудь бузы, не потерпит.
Он посмотрел мне в глаза, и я понял, что проверять его предупреждение не стоит. Я открыл дверь в одиннадцатый класс и увидел на задней парте красавицу, которая показалась мне знакомой. Не раздумывая я уселся рядом с ней и, по обыкновению, начал что-то молоть, рассчитывая на «продолжение банкета», тем более, что она проявила ко мне интерес, потому что, как оказалось, была наслышана обо мне.
В конце уроков я навязался её провожать, чему она откровенно обрадовалась.
Жила она не близко, и пока мы шли, наши отношения стали настолько тёплыми и доверительными, что я без всяких опасений полез к ней целоваться.
Люба (а так её звали) без всякого жеманства позволила поцеловать себя в губы и серьёзно сказала:
– Парень ты, конечно, ничего, но я люблю другого человека.
– Что, так сильно?
– Очень!
– Он что намного лучше меня?
Люба помолчала, посмотрела на меня внимательно и с какой-то обречённой убеждённостью сказала:
– Лучше.
– Чем?
– Он настоящий мужик.
– А я?
– Ты интересный балбес.
Она примирительно чмокнула меня в щёку и зашла в подъезд.
Я посмотрел вслед её волнующим ногам и расстроился ещё больше.
На следующий день она не отходила от меня на всех переменах, снова попросила меня проводить её, а когда узнала, что я иду в общежитие техникума к своей Ласточке, напросилась со мной, и мы втроём направились к её дому.
Так она превратилась в моего друга и часто свободное время проводила в нашей компании. Все знали, что клеить её бесполезно, поэтому никаких проблем не возникало.
Парня её я никогда не видел, поэтому предполагал, что он в армии.
Однажды, по дороге из школы, Люба была какой-то непривычно озабоченной и, вдруг совершенно не к месту, сказала, что у жены директора нашей школы рак.
– Стыдно так думать, но у меня теперь появилась надежда.
– На что? – я не понимал, о чём она говорит.
– Что Яков Степанович на мне женится.
Я остановился как вкопанный.
Оказывается, красавица Люба Лупова, по которой вздыхала половина моих знакомых ребят, была влюблена в этого несчастного горбуна. И, хотя я уважительно к нему относился, слова Любы не умещались в моей голове.
– И давно ты в него влюблена?
– С детства. Мы летом жили в одном дачном посёлке. Когда однажды загорелась соседская дача, собралось много народу, но спасти домик уже не было возможности. А во дворе под навесом была привязана собака. Огонь подбирался к ней, но отвязать её все боялись, потому, что уже горела крыша навеса, и можно было сгореть. А Яков Степанович один из всех мужиков побежал к собаке, и отстегнул ошейник. У него обгорели волосы и лицо, и он долго лежал дома. А мы дети ходили его проведывать. Постепенно я поняла, что люблю его, потому что лучше и интересней на Земле человека нету. И буду любить всегда.
– А он?
– Он делает вид, что ничего не замечает. А я и в школу хожу из-за него.
После этого разговора прошло, наверное, лет двадцать-двадцать пять.
С женой мы поехали в Дом быта забрать из ремонта телевизор моих родителей, у которых тогда гостили.
Кто-то похлопал меня по плечу. Оглянулся.
– Господи, Люба! Ты ещё красивее. Тебе время только на пользу.
Мы обнялись, как самые родные и близкие люди.
– Пойдёмте ко мне в кабинет. Я здесь директорствую.
Когда мы расположились, зазвонил телефон. Люба говорила с ребёнком.
– Внучка – сказала она, положив трубку.
Ты же помнишь Игоря, сына Якова Степановича и Иры? Это его дочь.
Я недоумённо смотрел на неё.
– А! Ты же ничего не знаешь. Я и забыла, где ты был. Ира умерла в 69-м, и Яков Степанович на мне женился. И мы прожили вместе уже почти двадцать лет. У нас и общая дочка есть Оля, сейчас она в институте в Одессе. А Яков Степанович сейчас в командировке в Спитаке, после землетрясения. Он последнее время в обкоме партии работал, в административном отделе. Вот и напросился. А там так опасно. Но ты же его знаешь, он не меняется. Всегда во все дырки лезет.
Лицо её светилось гордостью и счастьем.
Когда мы, попрощавшись с Любой, спускались по лестнице, я сжал жене руку и сказал:
– Вот что делает с людьми настоящая любовь.
Я и сам был рад и счастлив.
И за Любу и за Якова Степановича.
Встречное движение
Всё было бы проще, если бы она его не любила.
Но Ларочка любила Михаила без памяти, а потому внезапная её беременность путала все карты их отношений, которые и без этого были непростыми и нелёгкими.
Ко времени их знакомства Михаил уже десять лет был женат и имел двух дочек, по которым сходил с ума.
Поэтому надежд на его развод не было никаких, и Ларочка готова была делить Михаила с его женой, лишь бы он всегда был с ней.
Правда, Михаил всегда настаивал на том, чтобы эти отношения были лёгкими и свободными, и не осложнялись непредвиденными ситуациями.
В своих требованиях он был категоричен, и Ларочка старалась ничем не омрачать его жизнь, что давало возможность удерживать Михаила уже почти три года.
И хотя она нисколько не сомневалась в его искренности, когда он говорил о любви, иллюзий насчёт брака с Михаилом Ларочка никогда не питала.
Узнав о беременности, Михаил крайне огорчился и растерялся. Ничего толком не сказав, он исчез из Ларочкиной жизни.
Ларочка была в панике.
Конечно, ёй очень хотелось ребёнка от Михаила, да и её тридцатилетний возраст уже начинал ставить определённые условия. Но обрести счастье материнства и потерять Михаила, было выше её сил.
Без Михаила теряло смысл не только материнство, теряла смысл сама жизнь.
Ларочка без конца звонила Михаилу, но телефон был отключен, и она просто не знала, что ей предпринять, чтобы вернуть любимого.
А Михаил в это время терзался сомнениями и муками. Он уехал к другу на дачу, отключил телефон и, в отсутствии жены и любимой им женщины, решил крепко подумать и принять судьбоносное решение.
С одной стороны были две дочери, которых он не мог оставить.
А с другой был его ребёнок и любимая женщина, без которой радоваться жизни он тоже не сможет. Он почти не спал эту неделю. Не помогал ни алкоголь, ни снотворное.
На седьмой день своего отшельничества Михаил проснулся неожиданно для себя поздно и хорошо выспавшимся.
Он ощутил какой-то незнакомый подъём в настроении и ясность в голове.
Михаил понял, что во сне к нему пришло правильное решение.
Он уйдёт к Ларочке, а о детях будет заботиться и сделает всё возможное, чтобы его девочки полюбили Ларочку и их будущего ребёнка.
С женой он объяснится, и она всё поймёт.
Он всё ей оставит, а с Ларочкой они построят новую жизнь.
И твёрдым шагом Михаил отправился домой для объяснения с женой.
Однако разговора не получилось.
После первых же его слов жена забилась в истерике и стала выбрасывать с балкона его вещи, а прибежавшая на крик тёща плюнула ему в лицо и облила грязной водой из кухонной миски.
– Вон отсюда! И о детях забудь, скотина! – кричала жена.
– Только появись на пороге, я тебя засажу, ворюга! – не унималась тёща.
Михаил пытался что-то объяснять, но от этого и жена и тёща кричали ещё сильнее.
Увидев, что внизу уже кто-то пытается утащить его валяющиеся вещи, Михаил побежал вниз и стал собирать их в принесённые сумки.
– Ну, вот они и показали своё лицо. Вот так живёшь с людьми и не представляешь, какие это дикари. А я ведь хотел по-хорошему, по интеллигентному, чтобы навсегда остаться родными людьми. Жена просто неспособна меня понять и пойти мне навстречу.
Только о себе и думает. Эгоистка! Ларочка, конечно, не такая. Она обязательно бы всё поняла и пошла бы навстречу. Ну и Бог с ними. Ребёнок у меня будет, любимая женщина есть, а с дочками всё равно когда-нибудь помирюсь. Они так меня любят.
Он позвонил Ларочке и отправился к ней, чтобы обрадовать её радостным известием, что он ради неё готов на всё, и готов всегда пойти её навстречу.
Ларочку он увидел, едва свернув на её улицу.
Они бросились навстречу друг другу и, обнявшись, заговорили, перебивая друг друга:
– Родная! Ради нашего ребёнка, я ушёл к тебе навсегда!
– Милый! Ради твоего спокойствия, я сделала аборт!
Галстук товарища Сталина
«Дорогой и любимый товарищ Сталин.
Пишет Вам Женя Косулина ученица 6-Б класса, школы номер 37 города Николаева, потому что очень нуждается в Вашей помощи, дорогой товарищ Сталин.
Дело в том, что меня до сих пор не принимают в ряды Всесоюзной Пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, потому что мой папа во время Великой отечественной войны работал полицаем.
После победы над фашизмом его арестовали и он работает где-то в лесу. Но я тогда была совсем маленькой и ничего не помню.
Учительница математики Ольга Соломоновна говорит, что Вы товарищ Сталин сказали о том, что дети за родителей не отвечают.
Но директор Сергей Иванович сказал, что пока он директор в пионерах мне не бывать, и в таких делах никто ему не указ.
А мама говорит, что и в комсомол меня тоже не примут и тогда жизни у меня не будет. А я хочу выучиться на лётчицу, как Герой Советского Союза Раскова Марина Михайловна, чтобы защищать нашу Советскую родину и Вас дорогой товарищ Сталин.
И ещё мама говорит, что у всех в нашей стране один отец – это Вы, дорогой и любимый товарищ Сталин. А это значит, что я Ваша дочь, а не моего папы-предателя А ещё меня два раза избили мальчишки на улице Чкалова, потому что я полицайша. А взрослые стояли и ничего не говорили.
А ещё они сказали, что вообще меня прибьют, если я буду ходить по ихней улице.
А защитить меня некому, потому что брат Алик ушёл в армию, а мама всегда на работе в литейном цехе. А со мной никто не дружит, потому что я не пионерка и полицайша.
А какая я полицайша, если дороже товарища Сталина для меня на свете никого нет.
И мне очень тяжело и плохо. А дружит со мной только наш пёс Тарзан, но он ничего не понимает.
Кроме Вас, дорогой товарищ Сталин больше некому меня защитить.
Если вы мне не поможете, дорогой товарищ Сталин, я повешусь на чердаке с вашим портретом на груди.
И все тогда поймут, что я люблю Родину и Вас дорогой товарищ Сталин так, что готова отдать жизнь. И они все ещё пожалеют, что потеряли такую настоящую патриотку. Но будет поздно.
А ещё, арестуйте директора Сергея Ивановича Сомова за то, что он не выполняет Ваших указаний.
Будьте здоровы дорогой товарищ Сталин на радость всему советскому народу.
Ваша настоящая дочь Женя Косулина из 6-Б.
26 ноября.1949 года»
Женя очень боялась, что мама не разрешит ей беспокоить товарища Сталина, а потому побежала на угол, чтобы бросить письмо в ящик до маминого возвращения.
Она последний раз перечитала адрес: город Москва. Дорогому товарищу Сталину.
И опустила в щель письмо.
Сначала Женя ждала ответа, но проходили дни и недели, а ответа не было.
– Наверное ему ещё не передали письмо – я же не одна такая, кто ему пишет.
Потом Женя перестала ждать и только иногда вспоминала об этом.
Поэтому она очень удивилась, когда её прямо с урока повели в кабинет директора.
Там сидело несколько учителей и два военных человека.
Один из них тот, что был постарше, обратился к Жене:
– Вот Женя, товарищ Сталин прочитал твоё письмо и дал указание принять тебя в пионеры. Мало того, он сам прислал тебе пионерский галстук, который ты должна носить с честью и гордостью, потому что в нашем городе ни у кого такого галстука нет. И ещё товарищ Сталин распорядился проследить, чтобы ты хорошо училась и поступила учиться на лётчицу, чтобы защищать нашу Родину.
Он передал галстук пионервожатой, и та повязала его Жене.
Все учителя пожали Жене руку, как взрослой, а директор сказал, что завтра выпустят стенгазету и сделают объявление по всем классам.
Галстук был шёлковый. Такой в классе носила только одна девочка.
Все ученицы подходили и спрашивали у Жени разрешения дотронуться до галстука товарища Сталина. Женя всем разрешала. Она была счастлива и всех любила.
После уроков Женя шла по улице, и ей казалось, что все уже знают про её галстук от товарища Сталина.
И все смотрят на неё и радуются вместе с ней.
На стене поликлиники висел большой плакат, на котором товарищ Сталин обнимал маленькую девочку. Женя впервые обратила внимание на счастливое лицо девочки.
– Как у меня – подумала Женя – Какое же это счастье жить в стране, где о каждом простом советском человеке заботится самый добрый и отзывчивый человек на земле – товарищ Сталин.
Женя подошла поближе к плакату, стала по стойке «смирно» и отдала салют.
Валькирия революции
Ирина Семёновны Радецкая была огорчена и расстроена всерьёз.
Пересматривая свои альбомы с фотографиями, она обнаружила, что один из них пропал.
Причём пропал, именно тот, в котором были особенно дорогие ей фотографии и, которые имели большую революционно-историческую ценность.
Она собиралась завещать этот альбом музею Революции.
И вот он был кем-то бессовестно украден.
Ирина Семёновна немногих удостаивала чести посмотреть на снимки, где она стояла рядом с самыми выдающимися деятелями революции и государства.
Причём некоторые из них были неофициальными, что говорило о близости её к этим людям, а так же о её близости к руководству революцией и страной. Конечно, только завистники могли нанести ей такой тяжёлый удар.
Все эти легкомысленные революционные дамочки, искавшие в революции выгоду и удовольствия. Таких в пансионате для старых большевиков, где доживала свой век Ирина Семёновна, было большинство.
Для неё же революция была и смыслом и целью жизни.
…Фира Соломоновна Бронштейн (в замужестве Радецкая Ирина Семёновна) была ровесницей века.
Февральскую революцию она встретила с восторгом и из множества появившихся партий и движений примкнула к большевикам, как наиболее радикальным и близким её духу и характеру. Она была образована, хорошо умела печатать на машинке и работала, сколько хватало сил, на благо революции.
Ещё в гимназии она познакомилась с теорией Зигмунда Фрейда о значении секса для человеческой деятельности, а потому не отказывала в близости своим сотрудникам, если считала таковых достойными революционерами.
Это она рассказала этой дешёвке Сашке Коллонтай о своём взгляде на сексуальные отношения между революционерами, а та бессовестно выдала её идеи за свои, придумав от себя легкомысленный принцип «стакана воды».
Однако Ирина Семёновна не относилась к сексу так поверхностно, как Александра Коллонтай, а уж о том, чтобы до победы революции завести себе любовника или мужа не могло быть и речи.
Даже получать удовольствие от секса Ирина Семёновна себе не позволяла. И если очередной партнер доводил её организм до высшей точки удовольствия, она долго корила себя за это и больше с этим партнером не встречалась.
Мало было в высшем партийном аппарате мужчин во времена революции и Гражданской войны, которые не пользовались её помощью для поднятия тонуса и работоспособности.
Но никому и в голову не приходило считать её доступной и дешёвой женщиной, потому что никаких себе привилегий и подарков она не принимала, и продолжала, после близости, держаться официально и независимо.
А если у ответственного работника была жена или любовница, то мечтать о контакте с Ириной Семёновной ему бы и в голову не пришло.
Все знали, что для неё это революционный долг и не более. Не зря же сам Сталин назвал её как-то Валькирией революции.
И она была уверена в 30-х годах, что это именно он защищает её от чисток и репрессий, хотя она всю жизнь до войны работала в партийном аппарате, которого репрессии коснулись в первую очередь.
Она верила, что и сам Сталин свои поступки и решения определял только революционной целесообразностью. Уж она-то хорошо знала, что Сталин никого и никогда не наказывал из-за личных антипатий. Как и она сама, Сталин жил только интересами революции, и за это она его уважала и прощала ему любые ошибки.
К репрессиям Ирина Семёновна относилась спокойно.
Она представляла страну в виде мчащегося перегруженного автомобиля. И, если останавливаться за каждым упавшим из кузова кирпичом, никуда не доедешь. А, если автомобиль застрял в грязи, то часть кирпичей можно и сбросить, как бы жалко их ни было. А иначе не нужно было и браться за революцию. Могли бы жить, как и прежде, если страшно испачкать руки.
В конце двадцатых она вышла замуж за красного командира Радецкого.
И хотя не очень его любила, была заботливой и верной женой, а иначе она семейную жизнь и не представляла. Она поменяла фамилию, имя и отчество, потому что еврейские фамилии начинали выходить из моды.
То, что она не могла иметь детей, её не смущало. Сказалось революционное прошлое с болезнями, абортами и прочими сопутствующими революции неприятностями. Но на своё бесплодие она смотрела, как на боевую инвалидность. Муж её понимал, и жили они хорошо и дружно.
Но, когда мужа арестовали в 36-м, просить за него она не пошла, хотя и была уверена в его невиновности. Его арест и гибель она считала необходимыми издержками революции. Она и за себя бы не просила.
Больше замуж она не выходила из принципа, доказывая и себе и окружающим, что в виновность мужа она не верит и останется ему верна навсегда. И с мужчинами она больше не общалась. До самой войны. А потом, служа в политотделе действующей армии, снова стала оказывать услуги командирам, благо в свои сорок лет она смотрелась много эффектнее многих тридцатилетних.
Но после войны в её жизни была только работа.
До самой пенсии Ирина Семёновна проработала директором детского дома. Она дневала и ночевала на работе и заботилась о детях даже после их ухода во взрослую жизнь. Это была её семья, и дети платили ей взаимной любовью и вниманием. И даже теперь почти никто её не забывал. И она была счастлива.
А тут вдруг такая неприятность.
У неё украли её славное революционное прошлое.
Ирина Семёновна позвонила своему выпускнику Саше Скворцову, который работал в органах, и пожаловалась на свою беду. Уже давно у неё так не болело сердце. Боль отдавала в руку и под лопатку. Вечером пришёл Саша Скворцов с товарищем по службе.
В руках у Саши был её альбом.
– Вот, Ирина Семёновна, мы его нашли – и он положил альбом Ирине Семёновне на живот.
– Спасибо тебе, родной. Проследи, чтобы, когда я уйду, он попал в музей Революции.
– Обязательно всё исполню, Ирина Семёновна. Только рано вы собрались умирать.
– Нет, Саша, Я всё, что могла для революции, уже сделала. Наверное, пора уходить.
Ирина Семёновна Радецкая-Бронштейн член КПСС с 1917 года умерла той же ночью в 4 часа утра.
Хоронили её бывшие воспитанники детского дома и несколько старых большевиков.
