Kitobni o'qish: «За гранью времени. Vita aeterna»

Серия «Современная проза» основана в 2024 году

© Ременчик В. Е., 2025

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2025

* * *

И в ночи зияющая тайна

На пути настигнет всё равно,

Так ли уж случайное случайно,

Так ли уж грядущее темно.

Анатолий Аврутин

От автора

Эта история была рассказана одним незнакомым мне ранее человеком во время моей прошлогодней рыбалки на Любанском водохранилище. Я повстречался с ним в посёлке для рыболовов и охотников – милом лесном уголке, в котором приезжие любители рыбной ловли и сезонной охоты собирались компаниями и между выходами на воду или в лесную чащу коротали время за захватывающими байками под едкий матерок и традиционную хмельную чарку.

Мой новый приятель, в отличие от многих наших соседей по щитовым продуваемым всеми ветрами домикам, не имел тяги к спиртному и предпочитал ему крепко заваренный чай, сдобренный душистыми травами и луговым мёдом. Раз за разом отхлёбывая из большой алюминиевой кружки дымящийся ароматный напиток, он просиживал все вечера у небольшого аккуратного костерка, который разжигал прямо у крыльца своего временного жилища.

Неприветливое выражение смуглого бородатого лица и категорическое неприятие алкоголя гарантированно отваживали от его огня представителей необычайно разномастной и необычайно общительной толпы рыбаков и охотников. И было похоже, что он по этому поводу совсем не переживал, напротив, судя по всему, ему нравилось проводить время в одиночестве.

Уже на второй день пребывания в любимом и уютном уголке белорусской глубинки я, набравшись храбрости, подошёл к этому странному на первый взгляд незнакомцу и без лишних прелюдий попросил у него рецепт напитка, волшебный аромат которого каждый вечер проникал в комнату и не давал покоя чуткому к любым посторонним запахам обонянию. Как только прозвучало моё бесцеремонное обращение, мужчина скользнул по мне неожиданно заинтересованным острым взглядом и спросил:

– Вы тот самый столичный писатель, под которого здесь держали лучший домик?

– Да, действительно писатель, – ответил я и тут же переспросил: – А чем же мой домик лучше других?

– Этого я не знаю. Но все так считают.

Он достал из сиротливо висевшего на сучке берёзы старого вылинявшего рюкзака вторую кружку, такую же, как у него, и через несколько минут я стал счастливым обладателем душистого отвара из чудесного травяного сбора. Пока я, ещё не решаясь заговорить на другие темы, наслаждался необычайно приятным вкусом, мужчина раскрыл свой рецепт приготовления лесного чая.

– Смесь ягод клюквы и шиповника размять с листком-другим мяты, сыпануть щепотку чабреца, добавить столовую ложку мёда и несколько ягод облепихи. Если не любите облепиху, то можно заменить её малиной.

Он на мгновение задумался, будто вспоминая что-то, и с лёгкой улыбкой добавил:

– Главное при этом думать о добром, плохие мысли добавляют в напиток горечи.

Я добросовестно записал в свой дорожный блокнот подаренный рецепт, не забыв про рекомендации о позитивных мыслях, а он долил мне крутого кипятка в кружку, и душистый парок из неё зазвучал новым ароматом. Незамысловатая чайная церемония послужила своеобразным ключом к продолжению нашего общения, которое, начавшись этим вечером, длилось ещё пять долгих дней.

Мужчина представился Павлом Павловичем, военным отставником, а также счастливым мужем, отцом, дедом, прадедом, к тому же моим земляком из города Бобруйска. Он не скрывал своего довольно преклонного возраста, при этом совсем не походил на старика – крепкий, широкоплечий, с большими жилистыми ладонями и ясным молодым взглядом. Только резкие морщины на высоком лбу и вокруг глубоких глазных впадин, а также жёсткие борозды в уголках тонких, как ниточка, губ подсказывали, что этому человеку уже далеко не двадцать и даже не пятьдесят.

Я немного рассказал о себе и, между прочим, добавил про недавно вышедшую книгу.

– К сожалению, не читал, – признался мой собеседник, – но вас безмерно уважаю только за то, что вы писатель.

Заметив, как у меня удивлённо вздёрнулись брови, Павел Павлович пояснил:

– Поверьте, это не просто слепое почитание таланта, это уважение родилось благодаря одному вашему коллеге по перу, когда-то очень давно спасшему мне жизнь в тот миг, когда я сам готов был с ней распрощаться. Он сделал меня одним из героев своего романа, персонажем, скажем так, неоднозначным, что не помешало мне стать преданным поклонником его творчества. Я даже содействовал переводу и изданию книг этого автора во Франции, между прочим, достаточно большими тиражами.

Когда Павел Павлович говорил о моём коллеге, зрачки его глаз, отражая пламя костра, светились каким-то удивительно тёплым радужным светом.

– Ещё в прошлом году мы с ним здесь вместе рыбачили, и он с борта лодки поймал на спиннинг щуку аж на девять кило. А в этом году, к моему большому сожалению, уже не смог приехать. Сами понимаете – возраст, болезни. Так что воспринимайте наше знакомство как продолжение дружеской писательской эстафеты. Очень надеюсь, что и улов ваш будет соответствующим.

Узнав, что я, как и он, урождённый бобруйчанин, Павел Павлович уже в первый вечер задал мне вопрос, вначале показавшийся странным:

– Вы бывали когда-нибудь в Бобруйской крепости?

«Вот чудак, – подумал я тогда. – Кто же из бобруйчан не бывал на территории этой старинной цитадели, вернее, в тех её фортификациях, что дожили до наших дней?» Но ответил коротко:

– Бывал, и не раз. Ещё пацаном с друзьями излазил там каждый сантиметр и изучил каждый кирпич.

– Так уж и каждый? – с хитринкой в глазах подначил меня новый знакомый. – И под землёй бывали?

– Вы имеете в виду подземные ходы? – переспросил я, хотя сразу понял, что имел в виду Павел Павлович. – Лазили и там, насколько нам дозволялось, и играли в разведчиков.

– Я тоже там когда-то лазил, вот только не из праздного любопытства. И разведчики там тоже были, только с приставкой «контр».

Поймав мой заинтересованный взгляд, продолжил:

– Так сложилось, что в эти дни исполняется ровно сорок лет событиям, известным небольшому количеству ныне живущих людей и связанным с одной сокровенной тайной.

Павел Павлович пронзил меня острым взглядом, после чего морщины на его лице чудесно разгладились, и в отблесках горящего огня он показался мне намного моложе.

– Если вы составите мне дружескую компанию на рыбалке до ближайших выходных, я поведаю вам эту историю. Думаю, что для вас как для писателя она будет весьма познавательна.

Мой отпуск только начинался, свободного времени впереди было много, и я сразу согласился. Призна́юсь, что рыбак из меня весьма посредственный, но слушать интересного собеседника я могу бесконечно. Правда, земляка интересным собеседником можно было назвать с большой натяжкой, однако подкупило то видимое невооружённым взглядом простодушие, с которым он рассказывал об удивительных событиях далёкого 1983 года и не только о них.

Мой новый знакомый не обладал особым красноречием, однако имел прекрасную память. Рассказ его был наполнен мельчайшими подробностями, что позволяло с головой погрузиться в атмосферу. При этом я оценил Павла Павловича как мастера паузы, во время которой у слушателя появлялась возможность переварить и осознать услышанное в ожидании продолжения истории.

Многое из того, что было поведано у вечернего костра и среди серых любанских вод на борту крохотной резиновой лодки, показалось мне невероятным и даже неправдоподобным, но я отнёс это к погрешностям богатого воображения моего товарища.

«А почему бы не поверить?» – с вызовом говорил я себе. Разве этот человек похож на лжеца, который на протяжении пяти дней морочил мне голову?! Зачем? Да и рассказанное им настолько глубоко запало в сознание, что и сейчас, по прошествии времени, постоянно живёт во мне.

После долгих раздумий отдаюсь на справедливый суд читателю, как и подобает творцу, прикоснувшемуся к некой тайне. Не требую слепого безраздельного доверия, но очень надеюсь на сопереживание.

Ах да, чуть не забыл! Большую щуку я тоже поймал и распрощался с рыбаками, как и подобает, вкуснейшей ухой – янтарной, как вечерний воздух над водой, и душистой, как тёплая летняя ночь.

Всегда ваш,

автор

Вместо пролога

Из посмертного послания священника ордена иезуитов,

физика-биолога Вольвромея Янушкевича

Бобруйск, 25 марта 1748 года

Труд всей моей жизни завершён, и поставлена в нём последняя точка. Мысли мои о вечном, подсказанные свыше, и непрерывные опыты над всем, что было доступно разуму и рукам моим, изложены на каждой его странице. Однако тот жаркий огонь, что пылал во мне все эти годы, выжег дотла мою беспокойную душу, и ничего в ней больше не осталось – ни любви, ни ненависти, ни прошлого, ни будущего.

«Кто же я? – раз за разом вопрошаю Господа. – Несчастный безумец или гений во плоти? Или всё это рукою рока смешано в одной ипостаси?» Мне не дозволено сие познать. Так пусть же это решат другие, кому суждено жить после меня.

Зато познал я то, что во веки веков не дано познать ни одному из смертных. Мне единственному из когда-либо живущих дозволено свыше прикоснуться к самой сокровенной тайне человечества, к тому, что мы называем Жизнь, и совсем не разумеем, что сие такое.

Неужели теперь я способен повелевать случаем, и формула моя лишает вставшего перед выбором права на ошибку?! Наука и вера, слитые воедино, как будто в одном чудесном эликсире, открывают светлую дорогу в вечность!

Знаю, что открытие сие не принесёт мне никакой славы и имя моё вскоре забудется навсегда. Но гордыней не тешу себя и лишь жалею о том, что сделал, и в молитвах своих денно и нощно прошу Спасителя о прощении, ибо посягнул на то, чем владеет лишь Он, и Сын Его, и Святой Дух. Что это – сошедший ко мне дар Божий или кара небесная? Молю Всевышнего открыть истину, но мольба моя возносится к небесам, а они лишь дождят в ответ. Быть может, это есть горькие слёзы созерцающих меня ангелов? Ответь мне, Господь! И снова не слышу отклика.

Все тридцать долгих лет я творил в кромешной тишине, забытый людьми и Богом, и лишь приблудный пёс, огненно-рыжий, как солнце на закате дня, стал единственным на этой грешной земле, кто даровал мне свою верность. Его печальный взор, отражающий вечность, служит мне надёжной опорой и поддерживает веру в то, что жизнь моя прожита не зря. Прощаясь с жестоким прошлым, верю, что протяжный собачий вой на рассвете у моего крыльца – это плач обо мне, покидающем сей бренный мир, уходящем, чтобы снова вернуться, но вернуться в иной мир, в иные времена, в ином обличье, но в том же сознании.

Та единственная, ради которой всё началось, на этом свете уже не будет спасена. Она день за днём является ко мне в рассветной дымке и зрит в мои глаза с немым укором, и бледные болезные уста её сочатся алой молодой кровью. Завтра, как только солнце уйдёт за далёкий горизонт, мы снова будем вместе и, как много лет назад, сольёмся воедино, чтобы уже не разлучаться никогда. И пёс мой с огненной шерстью будет вечно звать нас, воя в небеса.

Сие творение оставляю потомкам, заверяя каждого, что помыслы мои были чисты, и только вера вела меня к истокам открытия, и не было в моих исканиях ни коварства, ни корысти. Ни о чём не жалею. Да не осудят меня понапрасну.

Тот, кто при жизни звался Вольвромей.

25 марта 1748 года. Впрочем, даты уже не важны…

Глава 1
Профессор. Явление первое

Любая случайность не случайна…

Продолжить наблюдение.

Из личных записей

профессора Э. Е. Пантелеева

Минск, 21 июня 1983 года

1

Если бы Василий Васильевич не оказался этим субботним вечером в центральном городском парке, то, возможно, его тихая, размеренная жизнь так бы и текла – размеренно, без лишней суеты и каких-либо потрясений. Что повлияло на выбор места для прогулки, сейчас трудно судить: или возникшее внезапно внутреннее ожидание чего-то нового, ранее ему неизвестного, или наконец установившаяся летняя комфортная погода.

Июнь в этом году выдался на редкость тёплым. Уставшие от капризной промозглой весны люди высыпали на улицы как по команде, и город сразу стал смотреться, как и подобает столице: пёстрым, шумным и суетливым.

Поддавшись всеобщему настроению, Василий Васильевич избавился от тёплых одежд и позволил себе вечерний променад по полутёмным парковым аллеям – без головного убора, в лёгком весеннем плаще. Эти неспешные прогулки в полном одиночестве позволяли отдыхать мыслям и настраивать их на позитивный лад после переполненных творческим бдением будней.

Сейчас Василий Васильевич, к собственному удивлению, испытывал истинное наслаждение от своего вынужденного одиночества. Страдания, которые его обычно терзали в покинутой женой квартире, бесследно растворились в предгрозовом воздухе, будто остались дома и поджидали, когда он, уставший и почти счастливый, вернётся в город. И вот тогда они снова обнажат свои мелкие остренькие зубки, вопьются в его нежное ранимое сердце и не будут давать ему покоя всю ночь и весь следующий день, пока ноги не вынесут уставшую от мучений душу, обгрызенную, как яблоко, на очередную вечернюю прогулку. Но к подробностям о внутреннем состоянии Василия Васильевича мы вернёмся позже, а пока понаблюдаем за ним, в данную минуту праздно отдыхающим на широкой парковой скамейке. Справедливости ради отметим, что его праздное состояние было всего лишь ширмой от любопытных взглядов и случайных знакомств. Василий Васильевич, писатель с большим творческим опытом, усиленно думал над своим будущим литературным детищем.

Это ещё не родившееся произведение он уже оценивал как свой очередной шаг к известности в кругах любителей современного детектива с захватывающим сюжетом, наполненным страшными тайнами. И в эти безмятежные минуты он с удовольствием погрузил в тёплую ласковую негу своё ещё нестарое тело и светлую голову, переполненную дерзновенными мыслями о предстоящем романе.

Нежданно-негаданно его душевная гармония испарилась, уступив место шершавому раздражению, когда, вежливо спросив разрешения, к нему подсел сухонький низкорослый старичок с профессорской бородкой, в осеннем драповом пальто, фетровой шляпе и с тросточкой в жилистой бугристой руке.

– Вы, случайно, не из соцзащиты? – неожиданно спросил источник раздражения, перед этим внимательно и довольно бесцеремонно прощупав взглядом Василия Васильевича от макушки до носков ботинок.

– Нет, – не скрывая досады, ответил Василий Васильевич.

Ему совершенно не хотелось вступать в какой-либо диалог с незнакомцем, поэтому он и сам удивился своему бессмысленному вопросу:

– А что, имеете желание пожаловаться?

– Напротив, – не моргнув глазом ответил старичок, – хочу поблагодарить. Хочу от души поблагодарить за счастливую старость.

– Разве старость бывает счастливой? – с удивлением спросил Василий Васильевич и, в свою очередь, внимательным взглядом изучил незнакомца. Несмотря на странное для летней поры одеяние, он показался вполне нормальным и, судя по всему, о счастливой старости говорил без единой капли иронии.

– Вы считаете, что драповое пальто и фетровая шляпа в летнюю пору – это показатель счастливой старости?

Шутка была довольно удачной, однако собеседник Василия Васильевича оценил её по-своему:

– А вы зря иронизируете по поводу моего облачения, молодой человек, – лицо старика не изменило своего благодушного выражения, похоже, что он совсем не обиделся. – Во-первых, мы, старики, постоянно мёрзнем, даже жарким летом. Во-вторых, это пальто – настоящий Burberry¹, и я его купил в Лондоне, а шляпу – в Мадриде во время моей недавней деловой поездки. Если вам повезёт так же, как и мне, то в старости вы тоже будете стильно и дорого одеты. Если, конечно же, повезёт, – многозначительно завершил свою тираду незнакомец.

– Не буду загадывать, – Василий Васильевич решил откланяться, и не только потому, что не любил драповые пальто и фетровые шляпы, а просто посчитал дальнейший разговор с чересчур приветливым старичком бесполезной тратой времени.

– Не сомневался в таком ответе, – подцепил его незнакомец и бережно за краешек полей поправил шляпу на голове. – У вас вид классического неудачника.

«Это уж слишком, – пронеслось в голове. – Этот антиквариат ещё смеет мне хамить!» Но Василий Васильевич продемонстрировал спартанское спокойствие:

– Интересно, по каким это признакам вы определили? По отсутствию у меня импортных пальто и шляпы?

– И по этим тоже, – продолжил наступление старичок. – Этот дешёвый плащик вам совсем не к лицу, его необходимо без промедления заменить нормальным пальто. Я уже не говорю о древних заношенных джинсах и давно не чищенных вульгарных туфлях со стоптанными каблуками. Вам безотлагательно следует придать себе приличный вид! Могу посоветовать неплохой магазинчик на бульваре Толбухина.

Василий Васильевич невольно задвинул ноги под скамейку, а старик, заметив это, понимающе улыбнулся.

– Но дело даже не в плаще и штанах. Если бы вы даже носили Prada², я всё равно распознал бы в вас неудачника.

И, отвечая на вопросительный взгляд явно обиженного оппонента, старик старательно аргументировал своё вероломное вмешательство в личную жизнь:

– Я наблюдал за вами, когда вы прогуливались. У вас походка неуверенного в себе человека, к тому же вы не знаете, куда девать руки (а это всё от неуверенности в себе), и держите их в карманах. Но когда изредка извлекаете на свет, чтобы почесать нос, то неухоженность ногтей сразу бросается в глаза. И, главное, молодой человек, – это ваш взгляд.

– И что же не так с моим взглядом? – Василий Васильевич старался держать себя в руках и решил дослушать незнакомца до конца.

– Такую грусть в глазах я видел только у моего давнишнего друга Миши Кацнельсона, когда на центральном пляже солнечной Евпатории у него из-под носа увели новенькое кожаное портмоне с полутора тысячами рублей хрустящими банкнотами, припасёнными на шубу для любимой женщины. А я ему говорил, что она столько не стоит…

– Шуба или женщина? – поинтересовался Василий Васильевич.

– Это уже не важно.

Собеседник на минуту задумался, наверное, возвращаясь воспоминаниями в солнечную Евпаторию, но, быстро спохватившись, продолжил издевательство над невинной жертвой:

– С таким взглядом, молодой человек, нельзя выходить в свет, если только вы не выбрались на паперть.

Видимо, посчитав, что он перебарщивает с «конструктивной критикой», старик немного смягчил тон:

– Я понимаю, что у вас могут случаться неприятности, но советую грустную мину, выходя в люди, оставлять дома. Здесь она никому не нужна, разве только в качестве экспоната кунсткамеры под названием «Так не надо жить».

Старик пристально посмотрел ему в лицо и, улыбнувшись краешками губ, сказал:

– Но усы у вас очень смешные.

После этих слов Василий Васильевич передумал уходить и решил во всеоружии принять бой.

2

– Извините, как вас зовут?

– Меня? – зачем-то перепросил его старичок.

– Вас, вас, – уточнил Василий Васильевич, – или в нашей беседе принимает участие ещё кто-то?

– «Ещё кто-то» здесь тоже присутствует, – старик посмотрел на собеседника с новым интересом и тут же представился: – Пантелеев Эраст Ефимович, доктор наук, профессор.

– Шаганов Василий Васильевич, – ответил мужчина, без удовольствия пожав сухонькую ладошку Пантелеева. Литератор решил пока не говорить профессору, чем занимается. Старичок уточнил неразборчиво прозвучавшую фамилию и что-то бегло пометил ручкой, играющей золотым отливом, в маленьком, извлечённом из внутреннего кармана пальто блокнотике в элегантном кожаном переплёте.

Шаганов же продолжил контратаку:

– Так вот, Эраст Ефимович, плохой вы психолог, никудышный физиономист и к тому же ненаблюдательный человек.

Не давая опомниться чересчур самоуверенному оппоненту, он стремительно развивал наступление:

– Одежду я ношу ту, которая мне удобна, при этом фасон, модный бренд и цена меня совсем не интересуют. Поверьте, в моём личном гардеробе имеются и пальто, и деловые костюмы, и даже фрак.

Василий Васильевич немного приврал, фрака у него в гардеробе никогда не было, но он посчитал, что упоминание об этом элитном предмете мужского гардероба должно впечатлить профессора. С чувством глубокого удовлетворения заметив, как округлились глаза старика, продолжил свой спич:

– Что касается моей походки, то это всего лишь ранний варикоз со всеми вытекающими последствиями. И последнее, чтобы у вас не возникало больше вопросов относительно моей внешности, – выражение моего лица, может, и не слишком радостное, ибо мне, как большинству живущих на этой планете, есть о чём грустить. Но в те моменты, когда вы так усердно и, не обижайтесь, бездарно изучали мою вполне заурядную внешность, я не предавался какой-либо грусти, а размышлял о своём будущем романе.

Старик открыл было рот, но, упреждая его вопрос, Шаганов продолжил уверенный путь к победе:

– Так как я зарабатываю себе на хлеб насущный литературным творчеством, то мыслительный процесс в моей голове, полагаю, как и в голове любого учёного, есть явление постоянное. И праздные прогулки – не совсем уединение. В это время я нахожусь рядом с моими литературными героями, с теми, о ком в данный период времени пишу или мечтаю написать. Я общаюсь с ними, пытаюсь подвигнуть на какие-то мысли, слова, действия. В общем, занимаюсь обычной писательской работой. Наверное, поэтому лицо моё не сияет весельем, а имеет маску сосредоточенности на творческом поиске, но никак не печали. А усы я отрастил ещё в десятом классе, чтобы казаться взрослее, а потом как-то свыкся с ними. Да, ещё… Таким нехитрым образом хоть чем-то внешне отличаюсь от своего брата-близнеца. Внутренне мы с ним полные противоположности.

– Так вы вершитель судеб?! – неожиданно громко воскликнул старик и, не давая опомниться оппоненту, с таким же задором продолжил: – Вы уж простите меня, ради Бога, я не желал вас обидеть. И произнесённый мною только что бессвязный бред – всего лишь способ познакомиться. Я, знаете ли, в отличие от вас, не люблю одиночества, даже боюсь его. Тем более скоро Всевышний представит мне вечность для этого неуютного состояния.

Шаганову стало искренне жаль старика. Чтобы хоть немного сгладить остроту своей стремительной контратаки перед тем, как откланяться, он решил перекинуться ещё несколькими словами, удовлетворив его жажду общения.

– Вы назвали меня вершителем судеб? По-моему, это перебор…

– Никакого перебора здесь нет! – мгновенно отреагировал Эраст Ефимович. – Нисколечко! Вы ведь только что сами сказали об общении со своими литературными персонажами: «Пытаюсь подвигнуть на мысли, слова, действия». По сути, вы дарите им жизнь и при этом говорите, как эту жизнь прожить. Что же это, как не судьбоносные решения?

– Вы вроде бы всё верно говорите, – согласился Василий Васильевич и добавил: – Но мне кажется, что вы меня необоснованно возвеличиваете.

– Это не я, а вы сами себя возвеличили. Это же не я сделал вас писателем, а вы сами, уверовав в свою исключительность, которую можно назвать литературным талантом, и взявшись за перо, выделили себя из серой людской массы, приподняли над безликой толпой в надежде обеспечить себе бессмертие.

Он пригвоздил Шаганова к спинке скамейки пристальным взглядом и кольнул вопросом, как острой иглой:

– Или я не прав?

Он был прав, и Василию Васильевичу снова захотелось уйти.

3

А старик как ни в чём не бывало продолжил:

– Прошу заметить, что я люблю читать и с большим уважением отношусь к писательскому ремеслу. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Диккенс, Лондон, Ремарк! Это боги и небожители одновременно! Я люблю их всем сердцем и душой! Я преклоняюсь перед ними, как перед вершителями людских и не только людских судеб!

Шаганова удивила эта вспышка восхищения, и его интерес к собеседнику значительно возрос. А тот в продолжение своей эмоциональной тирады вдруг обратился к стихам:

 
…Охрани меня, Боже, от и́скуса и нищеты,
Ты меня создавал как подобье своё… По дорогам
Поброди Человеком, в песке оставляя следы,
И позволь мне себя хоть мгновенье почувствовать Богом.
 

– В этом обращении к Всевышнему Анатолий Аврутин выразил не только своё пожелание, но и чаяния всех, я уверен, всех без исключения своих коллег по перу: «Позволь мне себя хоть мгновенье почувствовать Богом…» Ах, как смело и всеобъемлюще сказано!

После этих слов Эраст Ефимович вдруг умолк и устремил свой взгляд куда-то в высокую даль за верхушки безлистых тополей, ровнёхонько выстроившихся на широкой аллее. Он как будто вспоминал о чём-то. Василий Васильевич решил его не торопить и молча ждал продолжения проникновенного монолога. Наконец Пантелеев, мягко улыбнувшись, снова заговорил:

– Я ведь не спонтанно сравнил писателя – земного творца – с Творцом небесным. Оба они творят и оба творят в вымышленном каждым из них мире, согласитесь. – Шаганов не возражал. – Ведь Господь так же, как и вы в своих книгах, когда-то выдумал мир, в котором мы имеем счастье родиться, жить, страдать и умирать. Это голубое небо, эти летящие с юга птицы, эта зеленеющая трава, эти деревья с густыми ветвями, я, вы и, наконец, вон та девушка, печально бредущая в конце аллеи, – это всё гениальная, да, да, гениальная Божья выдумка! Но грош цена была бы этому творению, если бы оно осталось в своём первозданном виде. Это была бы книга, в которую не вдохнули жизнь. Вы писали такие безжизненные книги?

Шаганов не успел ответить, но старик и не ждал ответа.

– Книга без жизни! Это очень страшно. Книга, в которой нет мыслей, чувств и действий. Ведь именно этими свойствами вы наделяете своих персонажей, кем бы они ни были. Тем же, чем наделил Всевышний разумные существа на этом никчёмном голубом шарике. Он же и Творец, Он же и читатель своего далеко не совершенного произведения.

Когда старик сделал очередную паузу, Шаганов посмотрел на наручные часы и удивился: он ни с кем из посторонних так долго не общался. Но его жест с часами Эраст Ефимович воспринял по-своему.

– Вы торопитесь? Мне, право, неловко, что я отнял у вас столь много времени, но очень прошу ещё самую малость вашего драгоценного внимания. Я как раз подошёл к главному.

Он на мгновение отвлёкся, проводив цепким взглядом замеченную им ранее рыжеволосую стройную девушку, и с не меньшим воодушевлением, чем четверть минуты назад, продолжил изложение своих мыслей:

– Ответьте мне, пожалуйста, как писатель читателю, что нужно, чтобы сюжет романа заинтересовал и заставил проглотить книгу, как говорится, в один присест?

Шаганов задумался над ответом, а старик в уже знакомой Шаганову манере не стал дожидаться:

– Интрига! Вот что нужно! А что такое интрига? Это непредсказуемость! Сюжет, который предсказуем, априори не интересен читателю и не заслуживает его похвалы. А что такое непредсказуемость? Это синоним неожиданности! А неожиданность – это случайность для того, кому она предназначена!

– Что значит предназначена? – писатель прервал увлёкшегося рассуждениями учёного.

– Странно слышать этот вопрос от того, кто ввергает в неожиданные ситуации своих персонажей, таким образом подчиняя их мысли, чувства и действия воле случая. «Предназначена», мой дорогой друг, это значит, что для каждого имеется своя неожиданность.

– Но неожиданность не может быть закономерной, – не сдавался Шаганов. Обращение «мой дорогой друг» ему было приятно, ибо его никто никогда так не называл.

– Мой дорогой друг, поверьте учёному-биофизику с огромным трудовым стажем: в каждой закономерности встречаются неожиданности. Вот, к примеру, чудо техники – авиалайнер – каждым своим движением в воздухе подчиняется законам аэродинамики, но достаточно маленькой неожиданности на его пути в виде небольшой стайки птиц, как он превращается в бесполезную жестянку. И хвала Господу, если молитвы пассажиров о спасении будут им услышаны.

Небо сверкнуло молнией, в вышине что-то заклокотало, затрещало и звучно охнуло. Эраст Ефимович посмотрел вверх и приподнял воротник своего добротного пальто, наверное, повинуясь привычке.

4

– Итак, мы с горем пополам подошли к самому важному моменту нашей беседы, так сказать, апогею. И мне потребуется ещё несколько мгновений вашего личного времени. Уж послушайте назойливого, но совершенно безвредного старика…

Шаганов не понял этого «с горем пополам», но не рискнул уточнить, хоть и был уверен, что аргументация будет озвучена незамедлительно, однако она может нарушить размеренный ритм разговора. Ему уже вовсе не хотелось уходить. Беседа, начатая с критики его внешности и незаметно переросшая в обсуждение теории случая, была интересна, и он ждал выводов из всего, что было озвучено профессором. Но, как оказалось, до резюмирующей части «лекции» не так близко, как обещал Пантелеев.

– Мы всё ещё говорим о литературе? – на всякий случай уточнил Шаганов, чувствуя, что вымысел и реальность начинают переплетаться в его сознании.

– Пока да, – заверил его старик и загадочно улыбнулся.

В этот миг писателю почудилось, что рядом с ним не обычный пожилой человек, а сказочный чародей, готовый вот-вот совершить волшебство. Словно в подтверждение его подозрений, старик заговорил о сказке:

– Вы, надеюсь, ещё не забыли тот самый былинный камень на распутье, что ставит богатыря перед выбором, недвусмысленно предупреждая: «Направо пойдёшь – коня потеряешь, себя спасёшь; налево пойдёшь – себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь – и себя, и коня потеряешь». Вот оно, вечное людское «если», то самое, что зовётся случаем!

– Но выбор всё же остаётся за богатырём! – воскликнул Шаганов и сразу осёкся, осознав пустячность произнесённого.

– Конечно же, за ним, милым, – мгновенно согласился профессор, – но вот выбирает он лишь из того, что ему предлагается. Может же повернуть назад и найти другие пути без этого дурацкого камня, так нет – упорно стремится туда, где его подстерегают роковые неожиданности.

– Действительно, – согласился писатель, – почему же он не идёт назад? Ведь это самое простое решение.

– Ответ на поверхности, мой дорогой друг, – тоном бывалого сказочника промолвил Эраст Ефимович. – Если он повернёт коня в обратном направлении, то всё равно рано или поздно столкнётся с выбором, случайным выбором неслучайных случайностей.

– По-вашему, выходит, что куда бы ни поскакал богатырь, несмотря на наличие вариантов, каждый его шаг предрешён заранее?

– Вы необычайно догадливы! – пошутил профессор. – Всё как в жизни! Достаточно привести в пример известный цивилизованному миру феномен Вольфа Мессинга. Его дар предсказывать будущее до сих пор не получил научного объяснения. Вместо того чтобы исследовать его, сделали вид, что этого не было. А ведь было! Он действительно безошибочно говорил о будущем! Этому имеется множество задокументированных свидетельств. И вот вам ответ на ваш вопрос: как можно предсказывать то, что заранее не предрешено? Конечно, как говорят некоторые доморощенные исследователи феномена Мессинга, ему ввиду врождённой способности к чувственному анализу на уровне подсознания удавалось выстраивать логические цепочки вероятных событий. Смешно и нелепо это звучит. Господа исследователи игнорируют главное! Случай! То есть ту случайность, которая способна мгновенно разрушить любую самую совершенную логику, и предсказание не сбудется! Дарованная свыше способность предсказывать будущее – это не что иное, как случайная или закономерная возможность получить доступ к тому, что уже задумано высшими силами и только ждёт своего часа.