Kitobni o'qish: «Два голоса, или поминовение», sahifa 10

Профессиональные союзы

 
Не было в Польше профсоюзов,
был только дым труб.
Хозяин царил над толпой синеблузой,
мастер был нагл и груб.
 
 
Пятнадцать часов в цехе фабричном,
гроши за неделю труда.
И темп! Темп работы ритмичный...
Радовались господа.
 
 
Росли Шайблеры и Лильпопы,
росли их барыши.
Трубы росли. Из деревни шли хлопы
на каторжный труд за гроши.
 
 
Дети росли в сточных канавах,
рос голод, туберкулез.
На улицах кнут творил расправу,
текли реки крови и слез.
 
 
Не было в Польше Великой Коммуны
и баррикад Июля,
но молниистрелы для смелых и юных
ковались в фабричном гуле.
 
 
Год тысяча восемьсот семьдесят шестой
создал для стачек кассы.
Товарищи вышли, как гвардия в бой,
ведя за собой массы.
 
 
Путь преградила к светлой цели
тень виселиц над столицей.
Под ней остались в Цитадели
Оссовский, Бардовский, Куницкий.
 
 
Стачки... Локауты... Минули годы.
Лились майские песни свободы,
как воды, прорвавшие шлюзы.
 
 
Девятьсот пятый!.. Из крови и гнета
росли для нас,
росли наши славные профсоюзы!
И выросли гордо
на радость народа
Польши, сбросившей узы!
 
 
Мы создаем города,
мы создаем человека!
Биенье сердца – мерило труда
на стройке нового века.
 
 
Стены вздымаются ввысь,
бодро жужжат веретёна.
Польша входит в Социализм
единой, неугнетенной!
 
 
Трасса «В – З», «Солдек», Забже.
Больше стали, угля нам нужно!
Быстрей и лучше! Сегодня и завтра!
Дружно!
Дружно!
Дружно!
 
 
Дружно, с любым справимся грузом,
вперед – за новую жизнь.
Создал профсоюзы,
побратал профсоюзы
Социализм.
 

Бытие определяет сознание

 
Невесёлые эти дали —
терриконы, отвалы, клети...
Кто такой пролетарий?
Тот, кому ничего не светит.
 
 
Что ж о горьком думать, тоскуя?
Но и не замечтаться б тоже!
Сегодня, друзья, хочу я
радости подытожить.
 
 
Тогда-то мы и тогда-то
одержали ещё победу.
Спросят меня ребята:
«Пап, а масло будет к обеду?»
 
 
Жена улыбнется: «Странно!
Так трудился – и не замотан!»
«Я же вкалывал не для пана,
я на социализм работал!
 
 
Я сегодня одной киркою
врубался, как сотни тысяч.
На триста план перекрою!
И больше сумею высечь!»
 
 
Шахта, отвалов камень,
конторы чёрное зданье...
Будущее перед нами!
Бытие определяет сознание!
 

Мост Понятовского

 
Польша в руинах,
мрак, бездорожье.
Нас угнетали веками,
но не погибла,
погибнуть не может,
мы возродим ее
сами.
 
 
К небу взывает
пепел Варшавы.
Сотни и тысячи
с ломами вышли.
 
 
Из щебня истории,
из осколков славы
мост воздвигаем
над Вислой.
 
 
Дети народа —
враг не сломил их
в годы военной невзгоды —
строят сегодня
с гневом, с азартом.
 
 
Своды под небо!
Арки на своды!
Выше!
К социализму!
В светлое Завтра!
 
 
Мост для народа —
в этом награда.
Больше упорства,
мужества больше!
Массы пройдут здесь
мощным парадом.
Мост созидаем —
Польшу.
 

Двадцать второе июля

 
Двадцать второе июля. Варшава в огненном зареве.
Буг перейден. К оружию! Свобода уже видна!
Смертельный враг отступает, в наступлении
братские армии.
Каждый живой – сражайся! В военных пожарах
страна.
Пять лет мы трудились яростно на пепелищах,
руинах.
Поля распаханы плугом, и города поднялись.
И уголь – шахтерская слава – мчится, словно
стремнина,
по тысяче новых дорог. Польша растет ввысь.
Пробивает в камне Варшава дорогу «В – З», чтоб
вздымала
четвертый свой мост Висла – и дальше,
на Мариенштадт!
На восток! На запад! Прямо! Скорости мало! Мало!
Общий Дом пусть, сияя, встанет в честь твою,
пролетариат.
Строитель, быстрей кирпичи клади: каждый кирпич —
победа,
шахтер, в пласты врубайся: каждая тонна – триумф,
пусть заводы трубят о том, что живет Неподлегла,
что в соревновании крепнут руки, сердце и ум.
Над Силезией дым фабричный – выплавляется
больше стали,
Лодзь прядет на множестве кросен – километры
пряжи слились.
О, товарищи, до крови руки натрудим, чтобы врастали
в Польшу июльские рифмы: победа и социализм.
 

Пятьдесят

 
Осенний вечер, как палач,
во мраке сонный город топит.
На площадях – лишь ветра плач
да патрулей тяжелый топот.
Октябрь. Шестнадцатая ночь...
Внезапно адский рев моторов
кошмаром сотрясает город.
Варшаве спать уже невмочь.
 
 
Прищурив веки занавесок,
она считает: девять... десять...
Не спит Варшава – словно лев,
напряжена и непокорна,
она лежит во сне притворном,
тая презрение и гнев.
 
 
Не спит... И вражьи батальоны
напрасно рвутся на восток.
Уже с неделю эшелоны
горят у взорванных мостов.
И по откосам вдоль дороги —
стрельба и ругань, крик и стон.
Уже неделю по тревоге
немецкий поднят гарнизон,
и ночь варшавская привыкла
к сухому треску мотоциклов...
 
 
Тугая горсть осенней тьмы
сдавила здание тюрьмы.
Вдруг смерть пробилась сквозь решетки
зловещим сполохом лучей,
и шагом равнодушно-четким,
и жестким скрежетом ключей.
 
 
Подсчет был короток и точен,
и – всё. Конец. Надежды нет.
И криком боли в горле ночи
застрял несбыточный рассвет.
 
 
Их было пятьдесят. По группам
разбили их, втолкнули грубо
в пустые пасти кузовов.
И вот уж – Воля, Влохи, Двожец...
Как знамя, рея и тревожа,
растет далекий гул боев.
 
 
Смотри на них, моя Варшава!
Они – борьба твоя и слава,
судьбою пламенной своей
они учили нас сражаться
и умирать, но не сдаваться
во имя наших сыновей.
Мы отомстим за них, Варшава!
Шутам коварным и кровавым,
несущим рабство и позор,
нигде не скрыться от расплаты,
и будет беспощадно краток
наш справедливый приговор.
 
 
Их было только пятьдесят.
Их заточили в каземат
с варшавских фабрик и заводов.
Всю жизнь короткую свою
они прожили как в бою
за нашу Польшу, за свободу.
 
 
Их было только пятьдесят,
но следом тысячи солдат
пошли в сраженья и невзгоды
за счастье нашего народа.
 
 
Их было только пятьдесят,
а гнев и боль в виски стучат!
 
 
Товарищи лежат в могилах,
и я писать уже не в силах...
 

Для кого стихи?

На Лодзинской ткацкой фабрике

им. Гарнама второй молодежной бригаде

присвоено имя Владислава Броневского.

 
Не так это вовсе просто,
а кажется – вещь простая,
ты думаешь: кончится с ростом,
а с ростом того не оставишь.
 
 
Рифма тянет и школьников в классах,
и профессоров седовласых,
и рабочих передовых,
и даже глухонемых.
Только это не виршеплетство,
не напыщенное пророчество;
в польской речи прочно и просто
людям высказать себя хочется,
 
 
объяснить, что хотят миллионы,
описать их поступки и лица,
разгадать, к чему они склонны,
чтоб душой с ними слиться
 
 
во имя огромного дела —
достоинства человека, —
чтобы лучшая рифма взлетела
к вершине века.
 
 
И тогда в стихах, как и в прозе,
закаты усилий стоили.
Спасибо ткачам из Лодзи
за то, что имя мое
своей бригаде присвоили.
 

Колокол в Плоцке

 
Колокол по погибшим под Варной
бил девять раз.
Пал король державный
с войском храбрым,
а колокол бил девять раз,
пока не смерклось.
 
 
Катилась Висла у Добжиня,
багровое солнце лизало поверхность
волн, темнел сосновый бор,
мазовецкая серела равнина —
стоял Мазовецкий замок,
стояла святыня!
 
 
Так было сотни лет,
звон тот слышали я и мой дед.
Под каштанами за Тумом
мы пригоршней черпали сумерки,
как ворожейный купальский цвет.
 
 
А звон накатывал огромной тучей,
горней кручей,
девять раз
и сотни лет.
 
 
Чему же века научили нас,
внемлющих этот дальний глас?
Как под Варной —
стоять!
Тут и смерть принять.
 

Моя библиотека

 
Этих полок с поры довоенной – со мной ряд
с дырявыми от пуль томами.
Бури войн, бывает, мирволят —
поэтому я между вами.
 
 
Помню мифов лепет убогий
и ложь средневековья...
Что же мне осталось в итоге
для здоровья?
 
 
Не рог Роланда, не меч Дон Кихота,
не простодушный Кандид —
прежде бравая книг пехота
мне нынче мало чем подсобит.
 
 
Не Байрон с Шекспиром, не Гёте,
не их стих сурововысокий;
даже Норвид – и тот не
оставил мне строки.
 
 
И Словацкий слово мне свое живое
(как там: «попугаем и павлином...»)
не оставил – а ведь у него я
учился глубинам!
 
 
Это всё сохранил бы я в памяти,
добровольно, неутомим,
но – одна, и другая пришла метель,
и покойной жены помин...
 
 
Ничего-то не пронес из книг тех
сквозь грозу я,
кроме чудной путеводной нити,
что весь мир связует.
 
 
Я в отбитых обозах советских
в девятнадцатом, двадцатом (молодо-зелено!)
читал – подпоручик – не по-детски
книги Ленина...
 
 
...Ночь красит зарниц пожарище,
жизнь в позднюю входит пору...
Спасибо вам, товарищи,
за поцелуй Альманзора!
 

Поклон Октябрьской революции

 
Кланяюсь русской Революции
шапкой до земли, попольски,
делу всенародному,
советскому, могучему,
пролетариям, крестьянам, войску!
 
 
Только шляпа в поклоне не вельможная:
над околышем нет перышка цапли!
Это ссыльная, польская, острожная,
шлиссельбуржца Варынского шапка.
 
 
В холопах мы жить не охочи,
к царям не ходили с поклоном.
И с плеткою царскою кончено,
подняться время пришло нам.
 
 
Кланяюсь праху Рылеева,
кланяюсь праху Желябова,
кланяюсь праху павших
борцов за народное счастье.
 
 
Мавзолей Ленина прост, как мысль.
Мысль Ленина проста, как деяние.
Деяние Ленина просто и велико,
как Революция.
 
 
Кланяюсь могилам Сталинграда
и могилам до Берлина от Москвы,—
после лет осколочного града
в Завтра мы по ним мостим мосты.
 
 
И на русской и на польской почве,
кровью политой и так любимой нами,—
жизнь в цвету: уже раскрылись почки
у могил с родными именами.
 

Капля крови

 
Добудь каплю крови.
Только потом
можешь браться за стихотворенье,
и пусть она в горле стоит твоем,
предшествуя слов рожденью.
 
 
И пусть слова твои станут стеной,
оградой державы польской...
Польша? – это река и лес за рекой,
трамвай на улице Вольской.
 
 
Польша – это работать, Польша – жить,
трудиться неутомимо.
Польша умеет врагов своих бить,
но Польша жаждет мира.
 

Повесть о жизни и смерти Кароля Вальтера Сверчевского, рабочего и генерала

I

 
Не каждый славится песней громкой,
не каждому памятник воздвигают,
не всякую песню помнят потомки,
не всякий памятник сохраняют.
 
 
Надо выковать цепь своих лет,
как звено – каждый год закаленный,
и в труде пронести через весь свет,
жизнь лишь правдой цветет неуклонной.
 
 
Этой цепью весь шар земной,
как невесту, украсить лентой,—
кто живет так, тому суждено
над всем миром сиять легендой.
 
 
Он укажет звездою полярной
путь для тех, кто в потемках бредет,
он засветит зарей лучезарной,
он посеет сев зёрен янтарный,
о таких вот и песня поет.
 

II

 
Будет повесть о нем величава,
она не нуждается в ореоле.
Кароль родился в Варшаве,
он сын рабочего с Воли.
 
 
Будет повесть о нем пролетарской
и начнется с тех лет проклятых,
когда били нагайкой царской
на улицах и в казематах.
 
 
На Качьей он бегал, проказил,
год прошел Девятьсот Пятый,
во дворе все углы облазил
мальчик ловкий, молодцеватый.
 
 
По Желязной, по Вольской в те годы
он носился, пуская змея.
Приходил отец поздно с завода,
спать ложился еще позднее.
 
 
Был он добрый, ласкал сынишку,
на колени сажал, дав конфету,
вынимал нелегальную книжку
и читал, читал до рассвета.
 
 
И о крови, что лили тираны,
иногда тихо пел он, читая,
утром шел на работу рано,
спрятав книжку надежно в сарае.
 
 
Не прочел Кароль эту книжку,
но узнал он много у жизни,
мостовые Варшавы парнишку
учили социализму.
 

III

 
Отец умер. Надо быть сильным.
Стиснув зубы, бороться он хочет.
Кароль взялся тогда за напильник,
у Герляха стал рабочим.
 
 
Он теперь всей семьи опора,
и надежда ее, и гордость.
Подружился он с красными скоро,
проявились в нем сила и твердость.
 
 
Светит взгляд его ясный и чистый,
словно отблеском стали серым.
Как отец, он стал металлистом,
как отец, стал революционером.
 
 
Он как взрослый, совсем как большие.
Год четырнадцатый нахлынул.
Весь завод уезжает в Россию,
Кароль город родной покинул.
 

IV

 
Рушится фронт. Рушится трон.
Это Семнадцатый год.
Заревом красным со всех сторон
заря над миром встает.
 
 
Выстрел с «Авроры» уже возвестил
Октябрьский праздник.
На площадь к дворцу повалил
черный люд разный.
 
 
Не сброд, а народ рабочий,
солдаты и моряки,
улица залпом грохочет,
восстали большевики!
 
 
Выстрел с «Авроры» гремит
для всех поколений,
на всю Россию, на весь мир:
Победа! Свобода! Ленин!
 

V

 
Расшумелась октябрьская песня
и с ветрами в степных раздольях
разносилась вдали повсеместно...
Он на фронт пошел добровольцем.
 
 
Ведь везде, где в грозе военной
поднимает свобода знамя,
там поляки в строю неизменно
маршируют с другими борцами.
 
 
Мерный шаг измеряет равнину,
сжали пальцы винтовку, твердея, —
всю Россию и Украину
так прошел он, красногвардеец.
 
 
Были штурмы, атаки, походы,
были Врангель, Юденич, Деникин,
шел он, красный солдат пехоты,
ни пред кем в боях не поник он.
 
 
Зимний холод, распутица, вёрсты,
голод, раны, вши да больницы,
кровь на земле высыхала черствой,
так ширились республик границы.
 
 
Был он взводным и ротным и верно
бил по цели с цепью стрелковой,
командир боевой, примерный,
прямодушный, сердечный, суровый.
 
 
Кароль с белыми дрался смело,
расправлялся со сворой барской,
его сердце билось, кипело
революцией пролетарской.
 

VI

 
Во взрывчатой смеси начало свободы,
многоязычной толпы громада,
на своих костях ты счастье народа
строишь, Четырнадцатая бригада.
 
 
Напирают фашистские орды,
хотят из народа вытянуть жилы.
Названье «Интернациональной» ты гордо
под красным знаменем заслужила.
 
 
Это братский знак, понятный, знакомый —
кулак, поднятый над головой!
No pasaran! И отзвуком грома:
«последний и решительный бой...»
 
 
Со всей Европы для удара
идут пролетарии
в Мадрид и в Гвадалахару,
в Сьюдад Университариа.
 
 
Кто же ведет тебя к славе,
командует массой, в бригаду сбитой?
Металлист, рабочий из Варшавы,
генерал Вальтер знаменитый!
 
 
Среди полей Испании знойной
сражаясь с фашистским скопом,
под пулями не сгибаясь, спокойно
проходит он над окопом.
 
 
Штурм Сарагосы. Рев металла...
«Орудия на передовую!»
Уже бригада дивизией стала,
время и кровь текут не впустую...
 
 
Снова, солдат, уходи скитаться,
затишье сейчас на краю переднем,
но и завтра будет кровь проливаться —
бой этот не был последним.
 

VII

 
Дороги войны не пройти просто,
не одна задержит преграда.
Встал немецкий «Drang nach Osten»²⁸
у Сталинграда.
 
 
Орудия, танки завязли надолго,
обрушилась, огневея,
другая стальная волна – от Волги
к Шпрее.
 
 
В руинах Польша геройски
с сентября ведет бой кровавый,
сражается польское войско
в Варшаве.
 
 
Генерал дошел до Вислы,
армию организуя.
Через реку летят его мысли,
зачерпнул, пьет воду речную.
 
 
«Генерал, из цепи вражьей
с того берега нас обстреляли...»
Разве кто из солдат прикажет
генералу?
 
 
Он бросился в воду, как прыгают дети,
радуга в брызгах повисла...
«Всех рек дороже на свете
Висла».
 
 
Как древний Ахилл, закаленный
купаньем в стиксовой бездне,
он армию вел неуклонно
на Дрезден.
 
 
Под обстрелом, в огне наступлений,
среди минометов, у батареи
пишет поэт сражений
эпопею...
 
 
Уже весна. Год Сорок Пятый.
На Берлин дорога открыта.
Смолкли орудий раскаты,
трупы зарыты.
 

VIII

 
Над разбитым городом солнце восходит,
жито шумит на взрытом поле.
Рабочим – хлеб и станок на заводе,
крестьянам – земля и воля!
 
 
Раскроем объятья от счастья,
радость в сердцах не вместится:
Одра и Ниса! Балтика настежь!
Железо! Уголь! Пшеница!
 
 
Строясь, встает из руин Варшава
в бетоне, известке, асфальте.
Армия на страже границ и права,
в армии – генерал Вальтер.
 
 
Еще рыскают по лесам фашисты,
каиново отродье.
Армия из народа, она очистит
землю Польши народной.
 
 
Генерал, как всегда, неусыпно, храбро,
полный вниманья, участья,
теперь над Саном, как раньше над Эбро,
каждый день объезжает части.
 
 
Сам у руля. Две машины с отрядом
впереди, а третья сзади.
Стоп! Внезапно под Балигродом
выстрелы из засады.
 
 
«Все из машин! Вперед! На высотку!»
Рассыпалась цепью охрана,
с пригорка пули звякают четко,
бандиты стреляют рьяно.
 
 
Меток бандитский огонь прицельный,
ранено наших немало,
сам генерал ранен смертельно,
пуля вторая просвистала.
 
 
Светят глаза вождя, догорая,
смотрят сурово, строго:
«Поднимите... Я умираю...
Не оставьте здесь, на дороге...»
 

IX

 
Не о каждом песня поется,
но хранит народная память
это имя: оно вознесется
легендою над веками.
 
 
Ему памятник – наша армия
и трубы фабричные в дыме.
Песнь начнет мастерская токарная
с волнами Вислы седыми.
 
 
Вы слышите – шумным плеском
волны поют, заиграли
о Вальтере-Сверчевском,
о рабочем и генерале.
 

Слово о Сталине

I

 
Век девятнадцатый погас,
как в полутьме фабричных зданий
перед рассветом гаснет газ, —
век забастовок и воззваний,
когда еще рабочий класс
земли не сдвинул с основанья.
 
 
Маркс огласил свой «Манифест» с трибуны.
Кричали перестуки телеграфов
о мощи Бисмарка, о гибели Коммуны,
о нарастанье кризисов и крахов.
 
 
Росли прядильные Манчестера и Лодзи.
Плясали акции под звон и лязг металла.
В подвалы,
в чердаки,
в предместья
шло предгрозье.
Шли толпы.
Человечество восстало.
 
 
О песнь Потье! Кровавым битвам вторя,
звени и пой далеким поколеньям!
О «революция, локомотив истории»,
тебя предвидел Маркс, тебя направил Ленин.
 
 
Век девятнадцатый погас,
как гаснет газ в рассветной дали,
когда в борьбу рабочих масс
вошел двадцатилетний Сталин.
 

II

 
Не испугаться, не отстраниться,
когда история страшнее сказок.
А жизнь прекрасна. Ее страницы —
тайга Сибири, хребет Кавказа.
 
 
Лжет тишина тюремных камер,
в подземной глуби бьют ключи.
Бьют буревестники крылами,
зарю зовущие в ночи.
 
 
Пускай кренится алое знамя
на демонстрации тбилисской.
В России вспыхнет грозное пламя.
Мир озарится нетленной искрой.
 
 
Девятьсот Пятый рассеет мрак.
Октябрь откроет ворота настежь.
Напрасно ты бьешься, хитрый враг,
напрасно правду Партии застишь!
 
 
Везде, где кровь, где огонь и дым,
где боль и гнев, где стонет рабочий,
там голос Партии непобедим,
она – маяк в беспредельной ночи.
 

III

 
Революция, локомотив деяний,
хвала твоим машинистам!
Враг не потушит твоих сияний,
хвала пылающим искрам!
 
 
Слава тем, что в метельном поле
тверже гранита встали,
как воплощенные разум и воля,
как Сталин!
 
 
Сгинула белогвардейская орава,
сгинула, не возвратится.
Выстоял прочный, вечный, как слава,
юный Царицын.
 
 
Шли напролом фашистов колонны,
били свинцовым градом,—
спят, сожжены огнем непреклонным
под Сталинградом.
 
 
Миром, благословенным трижды,
дышит вселенная вся.
Знамя Советов, вольно паришь ты,
стражу над веком неся!
 

IV

 
Двадцатый век расщепляет атом.
Рухнула Хиросима.
Бомба, грозящая взрывом проклятым,
разве непобедима?
 
 
Вражьи войска иль скалы расколешь,
будто лесные орехи,
иль повернуть назад приневолишь
неукротимые реки?
 
 
Дадим мы пустыням прохладу рек,
пустыни наполним жизнью,
направим дальше двадцатый век
к счастью всемирной отчизны.
 
 
Мы ветром повиты, солнцем облиты,
не знаем пути назад,—
мы строим Речь Посполиту
крестьян, рабочих, солдат.
 

V

 
Мчится история дальше.
Век семафором открыт.
Без славословья и фальши
революция говорит.
 
 
Славу ее Машинисту
ветры земные трубят —
другу, вождю, коммунисту,—
имя его как набат.
 

VI

 
Кто выстоял шторма десятилетий
на капитанской рубке? Только он.
Шестая часть планетной суши светит
для всей планеты, утвердив закон.
 
 
Там – стачки, безработица, нужда.
Здесь – вольный труд простого человека.
Его рука спокойна и тверда.
она творит историю от века.
 
 
Кто вел народы сквозь десятилетья
к вершинам созиданья? Он, один,
открыл дорогу к счастью всей планете,—
непобедим!
 
 
Кто ветер революции стреножит,
закон движенья вечного поправ?
Она сама все кодексы низложит
и свергнет все таблицы римских прав!
 
 
Семидесятилетняя заря
встает над миром, бурями объятым.
Грядущее растет из Октября,
и старый мир взрывается, как атом.
 

VII

 
На нашей земле
могил миллионы,
на нашей земле,
огнем опаленной.
 
 
На нашей земле
за клочьями дыма,
на нашей земле
зола Освенцима.
 
 
Средь пепла и тленья
расцвет плодоносный.
Здесь дремлют растенья,
рождаются весны.
 
 
Для гордой Варшавы,
для гордой Москвы,
годины кровавые,
кончились вы!
 
 
Мы в рукопожатье
непобедимом,
борцы и братья
в строю едином...
 

VIII

 
Миллионы граждан Советского Союза и граждане
стран, идущих той же дорогой социализма, строят но-
вый мир и несут в сердцах имя Сталина.
Народная армия Китая изгоняет из страны чуже-
земных насильников, свергает господство капитала.
Идет вперед и вперед с именем Сталина.
В Бирме, Вьетнаме, в Малайе солдаты свободы и
правды борются с колонизаторами. Они побеждают
именем Сталина.
Французские горняки стойко несут вахту в дни за-
бастовок. Простирая руки на восток, они восклица-
ют: «Сталин!»
Итальянские крестьяне отбирают пустующие по-
мещичьи земли. А если их гонят оттуда силой, они
взывают: «Сталин!»
Поэт, изгнанный на чужбину за то, что любит сво-
боду и правду, прекрасный чилийский поэт пишет по-
эму о Сталине.
Жестоко истерзанная Варшава быстрее восстанав-
ливает стены, обагренные кровью, ибо работает с
именем Сталина.
Везде и всюду, где еще царят произвол толстосума,
штык наемного солдата, дубинка полицейского, люди
борются и побеждают именем Сталина.
Сотни и. сотни миллионов сегодня произносят: «Ста-
лин! Сталин! Сталин!»
 

IX

 
Прекрасно бурное море,
когда господствует шквал.
Прекрасен орел на просторе,
на высях стремнин и скал.
 
 
Прекрасен натиск упорный.
Прекрасен смелый полет.
Моря граниту покорны.
Орлов обогнал самолет.
 
 
Но подвиг мысли нетленной
прочней в веках, чем скала...
Сталину – честь и хвала!
Да будет мир во вселенной...
 

II

Мазовия

1

 
Стихи даю вам,
как хлеб – крестьянин,
как шахтер – уголь.
 
 
Хлеб вас насытит,
уголь согреет,
а стих мой?..
 
 
Слышите,
как новорожденный,
в крови еще стих мой и плачет,
но будет и радоваться.
 
 
Прекрасна поэзия.
Прекрасна жизнь.
 

2

 
Равнина мазовецкая,
раскинувшаяся широко,
блуждают по тебе мое сердце детское
и мужское око.
 
 
С Тумской горы гляжу на Лес Королевский,
временем стерты
его резкие
контуры.
 
 
Калужницы мазовецкие —
давно это было – болотца, лужи.
Но мысли мои уж не детские, не молодецкие...
А почему же?
 
 
Старею, как плоцкий дуб,
как он, могучий,
с судьбой и с временем зуб за зуб,
и вы отойдитека лучше!
 
 
Если рухну – а рухну здесь я,
на любимую землю, куда же иначе! —
то и тебя здесь схороним, песня,
с последним плачем.