Kitobni o'qish: «Псалтырь русского философа»

Shrift:

* * *

Вступительное слово

Нет, русская философия – это не философия в европейском смысле этого слова, – думал я, читая «Псалтырь русского философа». В ней нет удаленности, дистанции между тем, кто говорит, и тем, о чем говорится. В ней нет метафизики. В ней есть интимность, то, что можно почувствовать вблизи, лицом к лицу.

Русская философия возникает не как философия, а как литература. Ей не много лет. Она родилась очень поздно, в XIX веке. Чем писатель отличается от философа? Тем, что литератор завоевывает себе позицию внутри семемы слова. А философ пытается удержать себя в пространстве мысли.

Варава, как Платонов, устремлен к той библейской простоте языка, в которой приостанавливается работа рефлексии и слово сливается с вещью. И вещи начинают говорить сами. Ведь слово – это тоже вещь, которая служит для обозначения грез человека.

Федор Иванович Гиренок,

доктор философских наук, профессор философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, научный редактор серии «Современная русская философия»

Предисловие к первому изданию

Верить современному человеку и труднее, и легче, чем тысячи лет назад. Труднее, потому что слишком долгим был путь, и терпение у людей иссякло. Легче, потому что еще очевиднее стала безысходность неверия и заметнее грубые извращения религиозного чувства.

«Псалтырь русского философа» – это исповедь человека, глубоко осознавшего как трудности, так и преимущества современного верующего, исповедь человека, не желающего отказаться от философского вопрошания и в то же время не удовлетворенного ответами чистого разума. В результате, мы оказываемся свидетелями и участниками напряженного процесса постоянного разрешения одних сомнений и возникновения новых.

Есть вера, которая не терпит сомнений. Она панически боится вопросов. Вернее, признает только те из них, на которые имеются готовые ответы. Вопрошание В. Варавы другого рода: «где Ты, Господи!»‚ «почему Ты молчишь!»‚ «зачем обижаешь смертных!»‚ «доколе нам мучаться!», «все ли на благо нам, что Ты посылаешь!», «кто смерть создал!»‚ «как вынести зло!», «как мог Ты умереть!»‚ «почему так много вер!»‚ «стал ли я мудрее от общения с Тобой!» и т. д. Это безответные вопросы. Потому они и ставятся без вопросительных знаков. Они близки к отчаянию, и восклицание здесь уместнее.

Бывает вера, похожая на спецодежду, применяемую для защиты от химического оружия. Одевают такой плащ и ходят все одинаковые, уверенные в спасении и защите – лишь бы все пуговицы были застегнуты и ритуалы соблюдены. Такая корыстно самоуверенная вера хуже неверия. Там хоть возможно исцеление, а тут вместо живой и проблематичной веры – искусственный материал.

Автор много говорит о смерти, и это прекрасно. Пожалуй, нет ничего страшнее для веры, чем перестать реагировать на смерть, не замечать ее. Такой верующий уже после двух бесед с проповедником или учителем вдруг узнает о перевоплощении, воскресении или бессмертии души и навсегда успокаивается. Уже и покойник в гробу, и могила вырыта. Кругом плач, а он высокомерно смотрит на плачущих и тупо произносит: «Смерти нет». Кто не прочувствовал до конца горе смерти, кого не страшит ее тайна, тот не способен поверить.

Автор не впервые касается темы смерти. Не так давно у него вышла очень хорошая книга «Этика неприятия смерти» (изд-во ВГУ, 2005). В работе, которую мы публикуем сейчас, продолжается развитие этой темы. Этика действительно не может смириться со смертью. Нравственна только та смерть, которая превосходит и попирает смерть. Но смерть не может остановить веру. Высшее проявление веры имеет место, когда человек и смерть готов принять без надежды на спасение, но не отрекается от Господа и верит Ему.

Только верующий человек по-настоящему «смертен», ибо он не просто умирает и не просто сознает свою смерть, но еще и видит в ней проявление какого-то скрытого и высшего смысла. Все остальные «бессмертны», хоть и умирают ежечасно. Животные и дети бессмертны, потому что не осознают своей смерти. Надеющиеся на воскресение тоже бессмертны, потому что собираются жить в другом мире. «Смертный» человек и в своей смерти видит истину, которая скрыта от него, но открыта Господу. Потому он и верующий. Верят не в спасение, а в искупление и исправление себя и мира.

Такое отношение к жизни, смерти и вере близко русскому человеку. Даже радуясь жизни, он всегда помнит о смерти. Перенося мучительные страдания, он не отрекается от жизни. Ничего не получая от Бога, он верит в благодать. В. Варава называет русский народ «доверчивым и бесхитростным», который в настоящее время «оболган и поруган». Враги впутали его, соблазнили легкой жизнью. «Погибает, народ мой, погибает!» – восклицает автор.

«Псалтырь русского философа» можно рассматривать как предупреждение русскому народу – не обольститься навязываемыми властями и раздуваемыми рекламой и шоу-бизнесом представлениями о молодости, здоровье, прибыли, телесных наслаждениях и материальном достатке как самыми главными составляющими человеческого счастья и не отвратиться от таких неизбежных и необходимых характеристик бытия как страдание, сомнение, боль, одиночество.

Русские люди не счастья ищут, а чего-то большего, но чего – не знают, а потому верят. Обычно считают, что от религиозной веры зависит характер и нравы того или иного народа. А я бы сказал так: «Каков человек, такова и вера». «Псалтырь русского философа» обнажает душу русского человека в его предстоянии Всевышнему. Помоги и Ты ему, Господи!

Владимир Петрович Фетисов,

доктор философских наук, профессор,

2006 г.

Псалом 1

Где же Бог, Господи, где же Бог!

Псалом 2

Скажи нам, Господи, зачем мы живем!
Скажи нам, Господи, зачем страдаем!
Почему не живем просто —
Как трава и ветер,
Как воздух и дым,
Как гладь речного покоя,
Как ровный полет птицы.
Почему страдаем и тоскуем,
Печалимся и томимся,
В сущности, не зная ничего,
В сущности, не зная для чего.
Ты всадил в нас волю к жизни,
Посеяв страх и тревогу,
Недоумение и печаль,
Сомнение и скорбь.
И вот —
Наше отчаяние беспредельно.
Наша боль безмерна,
Наша тоска бездонна.

Псалом 3

Где мы, Господи, где мы!
Как быстро проходят дни наши,
Как странно течет время;
Река времени, как река крови —
Потоки ее молчаливо несутся в холодную даль.
Небо над нами,
Земля под нами,
Бездна ужаса в начале,
Страх пустоты в конце.
А мир наш, где он!
Высоко парит птица дневная,
Глубоко живет красный червь смерти.
Как робко я смотрю на мир этот, Господи!
Как жадно я вглядываюсь в небо и землю!
Но где мы, Господи, где мы!
Теряемся мы, ибо затеряны,
Блуждаем мы, ибо потеряны.
Кто потерял нас, Господи, кто потерял!
Кто нас бросил в холодную бездну солнца!
Ведь потеряны мы и брошены.
И мир не знает, что он такое,
И птица не знает.
А река времени как река крови
Страшно течет в холодную даль тоски.
И не знает река, куда ей течь и зачем ей течь,
И красный червь смерти не знает, зачем он.
И человек не знает, Господи!
Ничего не знает человек, ничего.
Как же так, Господи,
Что человек ничего не знает!
Ты дал ему ум и глаза,
Дал и мир, чтобы видеть его,
Но ничего не знает человек,
Потому что не знает, куда течет
красная река времени,
И зачем красный червь смерти
вершит свою работу.
И мир, Господи, не знает, где он,
ибо не знает, кто он.
И есть ли, Господи, в мире хоть кто-то!

Псалом 4

Прокляты мы, Господи, прокляты,
Прокляты уже бытием своим.
И нет нам исхода, и страшен наш путь,
Влачим мы пустоту своих дней бесцельно.
И не знаем, как жить, Господи,
Потому что не знаем, чем жить.
А Тобою нельзя жить, Господи,
И Ты это знаешь.
А вокруг – закон и лукавство,
Отчуждение и корысть,
Подлость и страх,
Злоба и месть.
И не к кому обратиться, Господи,
И некому поведать свою тоску,
И не с кем разделить надежду.
Разве с Тобой, Господи!
Не многие понимают это,
Не многие признают беду,
В которой все мы, Господи.
Одни – надменно смеются,
Пряча свой страх вглубь одинокой души;
Другие – гонят, как прокаженного,
Едва заподозрят неладное;
Третьи – «смиренно» принимают все
И «гордо» противостоят судьбе;
Четвертые – утопают в роскоши и неге,
Скрывая трусость свою в наслаждении;
Пятые – делают вид, что слушают Тебя,
В глазах же их мертвый блеск пустоты.
Идешь к себе и себя не находишь.
Научи же, Господи, жить во мраке без света,
Жить во зле без добра,
Жить в пороке без добродетели,
Жить с «людьми» без человека!
Жить с Тобой – без Тебя!

Псалом 5

Где друг мой!
Где враг мой,
Где ближний мой,
Где дальний!
Где разница в них!
Разве дальний не ближний!
И кто был друг вчера,
Не может ли сегодня стать врагом!
И кого искал я прежде,
Найду ли ныне!

Псалом 6

Видел я свежие цветы на могиле, Господи.
Что сказать!
Это их место,
Это их слава.
Но человек, Господи,
Где его место, где его слава!
Здесь ли!
Печаль и покой —
Цветы на могиле.
Печаль и покой —
Брат тишины и ровесник деревьев.
И тишина деревьев, скрывающих тлен,
И тлен, скрывающий суть.
Здесь ли счастье,
Здесь ли удел,
Здесь ли предел, Господи!

Псалом 7

Кричать хочется:
Где же Ты был, Господи!
Где же Ты был, когда убивали
отцов и братьев наших,
Когда терзали вдов и сирот,
И поныне терзают.
Ты испытываешь наши сердца,
Убеждая нас, что нет невиновного, —
И всяк несет свой крест,
И меч расплаты уже навис.
Но виновны ли «виновные», Господи!
Страшны дела Твои, Господи!
Страшны слова Твои, Господи!

Псалом 8

Видел я вчера мертвого человека, Господи,
Когда с веселья возвращался домой.
Лежал он один в гробу своем раскрытом —
Желтый и понурый, одинокий и пустой.
Сжался так, будто все несчастье мира вошло в него,
И застыл он в вечной муке своего распада.
Вот еще вчера ходил он под солнцем,
Бодрый и веселый, беспечный и спокойный.
И не знал он, что ждет его завтра.
Но, впрочем, то был уже поживший человек,
Немало ходивший по свету; и все же.
Что есть человек, которому дано ходить и дышать,
Есть и спать, вставать и смотреть,
А он бездыханный, как жухлая трава осени,
лежит и лежит!
Но то был поживший человек,
И близкие его стояли молча, сжав тоску
и не давая волю плачу.
Но вспомнил я, как видел девушку,
вот так же лежащую в гробу,
И мать ее – обезумевшую,
Исторгавшую проклятия.
И никто не мог утешить ее, Господи.
Все стояли, опустив глаза, не зная, кого винить за это.
А молодая, как весна смерти, лежала недвижно,
Спрятав вглубь вечности тайну своего ухода.
И лишь молчание было ее ответом,
И лишь немые черты бросали страшный упрек,
И мать рыдала, и люди стояли, и мир молчал.

Псалом 9

Как печальна Отчизна моя, Господи.
Как печальна.

Псалом 10

Ношу я смерть свою как вещую вещь,
Как тайную тайну.
Как скрытую суть.
И когда придет час мой,
Выпорхнет из меня смерть моя
Птицей красной,
И полетит в белую обитель тоски,
И бросится в бездну огня.
Вот, Господи, смерть моя —
Птица моя красная.

Псалом 12

Научи нас, Господи, терпеть неправду,
Научи нас, Господи, терпеть зло.
Покажи нам кротость Свою и мудрость Свою,
Научи нас божественному равнодушию
к своей судьбе,
Как и Ты равнодушен.
Не дай ярости низвергнуть нас
В ничтожность нашего ничто.
Как глупы наши стенанья,
Как малы наши страданья,
Как мелок гнев наш,
Как нелепо наше «добро» пред Твоим «злом».
Как смешна наша «любовь» пред Твоей ненавистью.
Накажи нас, Господи, еще сильнее,
Заставь нас мучиться еще страшнее,
Чтоб не захотел никто знать Истину вовек.
Где вы, гонители добра!
Где вы, патриархи зла!

Псалом 13

Ничего нет в мире, что бы удивило нас, Господи,
Кроме самого мира.
Ни вне мира, ни над миром —
Ничего нет, что бы удивило нас.
Только мир и есть мир, Господи.
И что будет после мира,
И что было до него —
Пустой звук.
Ибо и до, и после мира, —
До после мира,
Который есть,
И которого не могло не быть.
И непонятно, почему он есть, Господи!
Ничто не удивительнее самого мира.
И Бог, Господи, не удивителен.
Не удивителен Бог, но страшен;
Если есть Бог, то это страшно, а не удивительно.
Не удивительно, потому что мир уже есть.
И всегда будет какой-то Бог, Господи,
Страх и ужас, этот Бог.
Ибо как же Бог существует, Господи,
Когда уже существует мир!
Пусть Он существует вне мира,
Пусть Он существует в мире,
Пусть Он – мир и творец мира,
Он как-то существует.
И это «как-то» Бога возможно только после мира,
В котором возможно все.
И пусть Бог над миром,
Все же мир – отсчет,
В котором не начинается и не кончается,
но свершается
Таинственная одиссея нашего бытия.
Так что же такое жизнь, если есть Бог!
Да и есть ли жизнь, если есть Бог!

Псалом 14

Ты, Господи, ходи Своими путями,
А я буду ходить своими!
Обижен я на Тебя, Господи.
И обида моя велика.
Не понимаю я Тебя, Господи.

Псалом 15

Как жалок человек, винящий Господа,
Как неблагодарна тварь к своему Творцу,
Как нечестив ропот раба к своему господину.
Как терпишь Ты, Господи, не терпящих Тебя!
Как переносишь Ты тех,
Кто не переносит одного лишь Твоего имени!
Удивляюсь я Тебе, Господи!

Псалом 16

Видел я улыбку младенца, Господи,
И ожила душа моя,
И окаменела.
И понял я, что вся тайна мира здесь.
Как светел и лучезарен взгляд того,
Кто томился много лет во тьме чрева матери своей.
Как он мог выйти на свет!
Как он питался и дышал во тьме египетской,
Что зовется утробой женской.
Откуда знал он, как жить здесь,
Выйдя из глубины подземелья.
Как дитя человека превосходит всех детенышей
животных тварей!
Как он мал и беспомощен,
Но как велик и страшен осмысленный взгляд его.
Как беспорядочны движения рук и ног его,
Но как целеустремлен и сосредоточен его взор,
Смотрящий туда, куда не проникает взрослый,
Всегда упирающийся в смертную тьму этого мира.
И понял я в ужасе —
Как непричастен человек к рождению человека,
Как далек человек от всего того,
что происходит в мире.
Ты, Господи, зачинаешь,
Ты, Господи, сохраняешь,
Ты, Господи, понимаешь.

Псалом 17

Как возможен другой человек, Господи!
Как возможен!
Не зря говорят: «Чужая душа – потемки».
Ибо, что есть, в сущности, другой человек!
Никто ведь не знает.
Вот все такие же, как и я —
Слишком близкие и совершенно чужие.
И ничто более не чуждо, чем другой человек, Господи!
И это невыносимо.
Смотрит на меня брат мой —
И сколько в его взоре холодного отчуждения,
Сколько равнодушия и презрения.
А если и с интересом смотрит на меня ближний,
То лесть – мотив его.
Нет любви и согласия;
Дух вражды и ненависти, подозрения и зависти,
злобы и подлости —
Вот чем полны сердца человеческие.
А все потому, Господи,
Что непонятно, как возможен другой человек.
Чем он жив!
Подумаешь – и ужаснешься.
Ничто не близко в другом:
Все иное, все не то, все враждебно, все неприятно,
Ни за что никто не хотел бы быть другим,
Никогда жизнь другого не радость.
И ты заставляешь нас любить друг друга!
Смеешься Ты над нами что ли, Господи —
Себя вынести не можем,
Как вынесем друг друга!

Псалом 18

Как темны ученые, Господи!
Как безумны.
Не понимают они, Господи, что не понимают.
И что не понимают они, тоже не понимают.
Почему не понимают – об этом нет и речи.
А те, кто понимают, лукавят и лгут.
Ибо нет сегодня более мудреца,
Который мог бы обнажить пустоту своего ума,
И веселиться в простоте своего сердца.
Неужели и сегодня знание
Может быть еще утешением и надеждой!
Псом-рабом заскулить хочу я, Господи,
у ног святых безумцев Твоих!