Kitobni o'qish: «Царские кудри»

Shrift:

Муза моя

Муза моя, неизменная странница,
Вновь собирается в дальний поход.
Будет война, ничего не останется
И никого, кто с победой придёт.

Мир содрогнётся от вируса стронция,
Книжные строчки расплавит напалм.
Вот и взираю с испугом на солнце я,
Что каждый день улыбается нам.

Муза моя! Одолей расстояния,
В сердце войди, не встречайся с тоской.
Может быть, от твоего состояния
В мире безумном зависит покой.

Муза моя! Перессорились нации.
Ты очищай их слова ото лжи,
Чтоб на далёкой космической станции
Не прервалась сумасшедшая жизнь.

Муза моя! Мне в плохое не верится,
Но наступает на пятки война.
Кто вам сказал, что Земля ещё вертится,
Если не слышит молитвы она?!

Слух

Памяти солиста Академического ансамбля
песни и пляски Российской армии
имени А.В. Александрова Андрея Савельева

Ах, что за голос у Андрея!
И на фатьяновской земле
Я петь боюсь, я не умею,
Хоть водки много на столе.

С рожденья не имею слуха.
– Ты не конфузь меня, Андрей!
– Я научу! – твердит Андрюха,
И голос мягче и добрей. —

Бросай курить – и тоже сможешь!
Табак мешает соловью!
А сам поёт, мороз по коже,
И душу радует мою…

И вот я бросил, только глухо
Андрюхин голос из дверей.
Ты слышишь, я пою, Андрюха!
Что ж ты не слушаешь, Андрей?!

Мой голос мне не режет уха,
А твой – за тысячью морей…
Ты слышишь, я пою, Андрюха,
Я для тебя пою, Андрей.

Последний блюз

Светлой памяти пассажиров и экипажа
ТУ-154, погибших под Сочи в 2016 году

Не падай, военная птица,
Не надо терять высоту,
Чтоб утром декабрьским столица
Проснулась в холодном поту.

Не надо публичного горя,
Не надо подводных могил.
Горячее Чёрное море
Не даст для спасения сил.

Не надо, военная птица,
Ронять пассажиров и груз.
Ты слышишь, как в сердце стучится
Не сыгранный в Сирии блюз.

А птица страдает, нет мочи,
И птице, похоже, не петь,
И падает птица под Сочи
На воду, чтоб в небо смотреть.

Август

Летела ночь, не зажигая фар,
Был август скуп на тёплые признанья,
И в эту пору снов и увяданья
Мне не встречалось невесёлых пар.

Раскачивались звёзды на ветвях,
И в тишине казалось символичным,
Что чьё-то счастье, позабыв о личном,
Кузнечики ковали второпях.

А я подумал, прочно ли оно,
Поспешно отшлифованное будет,
Не часто ль ошибаемся мы, люди,
Насчёт того, что просто не дано?

Но пары шли, несли в глазах рассвет,
В обнимку шли, охваченные страстью,
А я-то думал, что на свете счастья,
Как и бессмертья истинного, нет.

14 октября 1982 года

Снег выпал в день рождения
И ширился, и рос
Веселым продолжением
Белеющих берёз.

И по аллеям-горенкам
Сновали без нужды
Задумчивые дворники,
Печатая следы.

А высоко над крышами,
Над избами, у туч,
Бог весть откуда вышедший
Искрился солнца луч.

Он постепенно ширился
И постепенно рос
Над трубами, над крышами
И на ветвях берёз.

273-й квадрат

Сергею Иконникову

Двести семьдесят третий квадрат.
Хорошо-то как, благостно, Боже!
И леса меж собой говорят,
Окликая случайных прохожих.

Сколько звуков печальных вокруг!
Сколько вздохов несётся с болота!
И с чего это тянет нас вдруг
Как магнитом к себе позолота?

Увядают кусты и грибы,
И осины дымятся, сгорая.
Ничего не прошу от судьбы,
Кроме этого дикого рая.

Двести семьдесят третий квадрат.
Чьи следы обозначились в иле,
Чьи глаза удивлённо горят,
Чьи шаги в изумленье застыли?

«А было так. Сошла вода…»

А было так. Сошла вода,
Она явилась, господа.
Пришла за столько много лет,
Зажгла в моём жилище свет.
Протёрла пыль, внесла букет.
– А ты ворчал, что жизни нет!
А я и правда думал, нет.
Что мне не выпадет билет.
Вошла – из песен и тепла,
Тогда, когда уже прошла.

«А под окнами пуха не счесть…»

А под окнами пуха не счесть,
Тополиные свадьбы в разгаре.
– Как сегодня спалось, ваша честь,
В этом городе шума и гари?

Ничего не отвечу себе,
Занавеску на сторону сдвину.
«Вон на том, на фонарном столбе
Не мешало бы лампочку вынуть!»

Аллергия на пух и сквозняк
Не проходит бесследно, поверьте:
Вновь на фабрике местной Гознак
Перестали печатать конверты.

А в гостинице нету воды
И уборщицы, видимо, нету,
Но такие под Ряжском сады
И такое душистое лето!

«Птичьих голосов уже не слышно…»

Птичьих голосов уже не слышно,
Дождь зашёлся под окном стеной.
Женщина в плаще из дома вышла,
Кажется, чтоб встретиться со мной.

Сколько раз уже такое было,
Что казалось, рядышком жила,
Одного меня всю жизнь любила
И всю жизнь мне преданной была.

Всё не так, ломает ветки ветер,
Дождь зашёлся под окном стеной.
А ведь правда, ты была на свете,
Но печально грезила не мной.

Вот мы и не встретились случайно.
Я глядел всё время из окна,
Как в плаще, в котором стыла тайна,
Проходила женщина одна.

Белые гнёзда

Белые гнёзда на ветках.
Ветер не трогает их.
Вот и приходится редко
Видеть пернатых своих.

Нет ни репьёв, ни рябины.
Холодно-голодно днём.
Выгнули хвойные спины
Ёлки под самым окном.

Только бродячая кошка
Рыщет опять у окна.
Ладно, осталось немножко,
И возвратится весна.

Перезимуем всё это,
Выбежим птиц привечать
И ежедневно всё лето
Будем довольно ворчать.

Время клёва

Поеду на Ранову! Лещ серебрится,
Размяла плотва плавники.
Неделю забывшие дом и побриться
Торчат над водой рыбаки.

В садки опускают червонные скулы
Пожившие в ямах лещи.
А вот выплывает под берег сутулый,
Камыш от дыханья трещит.

Поеду на Ранову. Время настанет —
И вспомнит народ про плащи.
И вдоволь намокнет, и вдоволь устанет,
Забудет свои беляши.

Устроившись молча на солнечной яме,
Вовек не сумею забыть,
Когда меня лещ золотыми устами
Попросит назад отпустить.

И будет сравним он со сказочной рыбкой,
Готовой желанья творить.
И я над рекой размышляю с улыбкой:
О чём мне ему говорить?

Добрые люди

Люди забыли про жалость,
Чёрствость и злость – не пройти.
Добрых людей-то осталось
В мире не больше пяти.

– Добрые люди! Ну где вы? —
Кашляет дед Никанор.
– Вот они! Справа и слева,
Рядом живут до сих пор.

Серебро

Не отвечай на прошлые звонки,
Где серебром не тронуты виски.
И жизнь пройдёт, наступит та пора,
Где окажусь я сплошь из серебра.

«Я много видел, много знаю…»

Я много видел, много знаю,
Сказать красиво не могу.
Но ни на что не променяю
Берёзы русские в снегу.

Ветрами буйными отпеты
И, в снег закутавшись, как в мех,
Хранят такую массу света,
Что хватит осчастливить всех.

Я никогда их не покину,
Их светом сказочным храним.
И гну я перед ними спину,
И низко кланяюсь я им.

За то, что есть, за то, что дышат,
За то, что строго не винят,
За то, что всё на свете слышат,
Но доброту в себе хранят.

На морозе

Счастьем набрякшие губы,
Свет опьяняющих глаз.
И у морозного сруба
Тают сосульки сейчас.

Как им, сердечным, не таять,
Если такое тепло,
Словно цветы, прорастает,
Словно бы солнце взошло.

А ведь на улице – двадцать
И продирает мороз,
И не дают целоваться
Капли замёрзшие слёз.

У метро

Кормит женщина голубей
Золотистым душистым хлебом,
И становится голубей
От очей её добрых небо.

Верю, голуби – это знак,
Что от Бога сейчас исходит.
Только как же они без нас
Будут счастливы на природе,

Если им не хватает глаз,
Поднимающих их в дорогу?
Да не смогут они без нас,
Да, уверен, одни не смогут.

«Подступает зима осторожно…»

Подступает зима осторожно,
И морозы за горло берут.
Даже Сетунь притихла тревожно,
И притих переделкинский пруд.

Скоро, видимо, первые льдинки
Превратятся у нас в зеркала.
Но пока что висят паутинки,
Ухватившись за полы тепла.

Осерчает мороз, и округа
Станет белой, как белая шаль.
Эту осень, как лучшего друга,
Уходящего в будущность, жаль.

Жаль листвы, увядающей в сквере,
Жаль твоих невесомых шагов.
И в душе просыпается вера,
Что придёшь ты в преддверье снегов.

Холода

Неведомо откуда и куда
Приходят пожилые холода.

И кашляют они над головой,
Ненастья обещая над Москвой.

И видевшие виды холода
О прошлом не жалеют никогда.

И мне немного их, усталых, жаль,
Они приносят вечную печаль.

Пусть неуютно с ними никогда,
Но как же согревают холода.

«Как тихо в округе, как пусто…»

Как тихо в округе, как пусто!
Туманов густые дымы.
И только на грядках капуста
Ждёт вздохов холодных зимы.

И листья неслышно ложатся,
Прощаясь с последним теплом.
И не на что им обижаться,
Что жизнь их осталась в былом.

Сырые холодные ветки
Склоняются молча к земле.
И розы мои, однолетки,
Мечтают уже о тепле.

Неизвестная

Она выходит из кареты,
И я ей руку подаю.
О, как изысканно одета,
Как держит голову свою!

Но почему она надменна,
Не вторит жесту моему,
Зачем же надо непременно
Встречать людей не по уму?

Ах, красота… Она от Бога!
От Бога ревность или страсть.
Она ступает на дорогу,
Где незаметно можно пасть:

Сойти с небес и стать такою,
Как сотни многие других.
Прикрывшись же сейчас рукою,
Она не замечает их.

Каким желанием влекома
В провинциальном городке?..
Да мне-то что? Мы незнакомы,
Мы первый раз накоротке.

«Сотрёт печаль осенний тёплый ветер…»

Сотрёт печаль осенний тёплый ветер.
Я буду думать, радость затая,
Как хорошо, что ты была на свете,
Чужая, но любимая моя.

Ведь мы с тобой не встретились ни разу
И под руку ни разу не прошлись.
Я за свою фантазию наказан,
Я не с тобой, ты на меня не злись.

И ты меня ни разу не встречала,
А ведь ждала, что точно подойду.
Начать бы жизнь прошедшую сначала,
Сорвать бы вместе яблоко в саду.

«В охапку осень соберу…»

В охапку осень соберу,
В костёр отправлю злую нечисть.
И через сутки поутру
Я у зимы в гостях отмечусь.

В объятья бросится мороз,
И упадёт мороз на шапку,
И я расчувствуюсь до слёз
И первый снег сгребу в охапку.

«Не верится в близкую зиму…»

Не верится в близкую зиму,
В большие её холода.
Пока что проносятся мимо
Во Внуково все поезда.

А значит, летят самолёты,
И манит азартно тепло,
И есть на земле ещё кто-то,
Кому в этот час повезло.

«Перевернёт октябрь страницу…»

Перевернёт октябрь страницу
Настенного календаря.
Я не могу с тобой проститься
И каяться не стану зря,

Что неминуема разлука,
Что без тебя тотчас умру.
Но ты не знаешь, что за мука
Стоять и дрогнуть на ветру.

Стоять, тоску сейчас глотая,
И чувств не выдавать своих.
А ты, как птица золотая,
Кому-то машешь в этот миг.

Предзимье

Расшиты золотом подлески,
И запах прели всё острей.
Рябин кровавые подвески
Ещё не манят снегирей.

Но вот когда мороз ударит,
Примчатся снегири сюда.
Рябины горький сок подарят
Голодным снегирям тогда.

А нынче ягоды рябины
Летят в пожухлую листву,
И электрички, выгнув спины,
Бегут по рельсам на Москву.

И, может быть, среди дороги
Накроет крыши снег густой,
И осень кончится в итоге,
Зима примчится на постой.

«Сколько брошенных собак…»

Сколько брошенных собак
И таких же диких кошек.
Их с улыбкой на губах
Кто-нибудь кормил из ложек.

Каждый шаг предупреждал
И по лаю, вздоху, писку
В их столовую бежал
Молоком наполнить миску.

И не чаял в них души.
А душа держалась верой.
Но отъелись малыши
До немыслимых размеров.

Стали чаще раздражать,
Стали донимать всё чаще.
Вот и стали обживать
Дачные сады и чащи.

Вот такая тут судьба —
Шаг лишь от любви до брани.
У позорного столба
Кто-нибудь за них предстанет.

Идут снега

Снега идут скупее и скупее,
Не торопясь, как в юности, кружить.
И я боюсь, а вдруг да не успею
Как надо жизнь короткую прожить.

Снега идут, меня не задевая,
Снежинки тают, не найдя земли.
И влажных глаз от них не отрывая,
Грущу о тех, что от меня ушли.

Снега идут своею чередою,
Пугает плачем близкая пурга,
Одна беда приходит за другою,
Идут и не кончаются снега.

К тебе

Не бойся, ветер, я тебя не трону,
Не стану уговаривать уйти.
Иду и вижу, чёрная ворона
Пытается дорогу перейти.

Как чёрный кот… Вразвалочку шагает.
Ей нипочём спешащий человек.
Она стихи, безумная, слагает,
Впечатывая когти в первый снег.

Леплю снежок, чтобы спугнуть ворону,
Которая забылась на снегу.
Я молодой, и я такой влюблённый,
И никого обидеть не могу.

Глядит ворона, кто идёт навстречу,
Кто ей стихи мешает сочинять?
Эх, знала бы, какой сегодня вечер!
Но ей меня, безумной, не понять.

Спешу к тебе, и ветер тише, тише.
Какой же белый выпал первый снег!
Иду к тебе, сквозь встречный ветер слышу,
Как бубенцы, заливистый твой смех.

Перо

Казалось бы, гусиное перо,
Но сколько лет творит оно добро.

Нет, не добро, историю творит,
И всё, что было раньше, говорит.

Цветут цветы в Лицее, как вчера,
И так благоухают вечера!

Встают полки на бой из-под пера,
И падают на землю юнкера.

И плачет кровью хрупкое перо,
Всю жизнь свою творящее добро.

И невдомёк гусиному перу,
Что я в пример его себе беру.

И, может быть, в трудах из-под пера
Кому-то вздох послышится с утра.

Скворец

Дождусь усталого скворца,
Прожившего и эту зиму.
Но сам останусь без отца,
Что жутко и непоправимо.

С кем поделюсь своей бедой,
Кому теперь открою душу?
Скворец, охрипший, молодой,
Меня не станет даже слушать.

Скворцу сейчас не до меня,
Он ждёт, когда родятся дети,
А мой отец, моя броня,
Скворечник ладил на рассвете.

Дача

Сергею Луконину

Сосны седые стонут
Ночью над головой,
Но охраняют кроны
Сон беспокойный твой.

И у крыльца не тает
Белый душистый снег.
Белок лишь не хватает,
Как и тепла, на всех.

Высохнут в красках кисти,
Вызреет полотно.
Глянешь, проснувшись, в высь ты,
Оно или не оно?

На полотне запляшут
Ласковые глаза.
Разве бывает краше
Зимняя бирюза!

Утро раскроет двери —
Холст, а на нём звезда.
Господи! Я не верю,
Что ты со мной всегда.

Шаржи

Памяти поэта и художника
Виктора Гончарова

Он меня не знает даже,
Только встретились – и вот
Набросал в блокноте шаржи,
Где перо моё поёт.

Ну грустит, не это важно,
Важен ракурс, важен свет,
Важно, что листок бумажный
Превращается в портрет.

Дуэль

А кто-то делает карьеру,
А кто-то свято чтит закон,
А этот вот кричит: «К барьеру!» —
И ставит жизнь свою на кон.

Ну ставь её, пока не поздно!
Чего над фактом размышлять?
Чего ты ждёшь и смотришь грозно,
Ведь страшно будет опоздать.

Давай безумствуй, но во благо!
Во имя чести и семьи.
Перо вот это и бумага
Сотрут сомнения твои.

…Соперник бьёт, а пуля – мимо
Летит, не задевая грудь.
Как всё-таки необходимо
Всей грудью вовремя вздохнуть.

Абакан¹

Абакан – река степная,
Не вода, медвежья кровь.
Тут явилась неземная
Сумасшедшая любовь.

Я в глазах её бездонных
Утопал, всплывая вновь,
Открывая, что бездомной
Может быть одна любовь.

Как она тепла хотела,
Оглушённая тоской,
И со мною в ад летела,
А не в рай, искать покой.

Чувства, вспыхнув с прежней силой,
Обжигали душу вновь,
И несла нас, и сносила
Абакан – медвежья кровь.

Бабочка

Холодно и темно,
Тускло мерцает лампочка.
Бабочка бьётся в окно,
Бабочка.

А на дворе апрель,
А над кроватью рамочка.
Стынет твоя постель…
Мамочка!

Скажете, ерунда,
Спит в это время бабочка.
Только вот не всегда…
Мамочка!

Бабье лето в Москве

Вновь сентябрь рассыпает монету,
Заставляя звенеть синеву,
И мгновения бабьего лета
Наполняют дыханьем Москву.

Чьи-то мысли над городом кружат,
Как вода из криницы, чисты,
И с опаской по глянцевым лужам
Разноцветные скачут зонты.

Я люблю это время шальное,
Время встреч и последних разлук,
Когда бисерный дождик – стеною
И сердец обезумевших стук.

Подбежишь к остановке трамвайной,
Мокрый зонтик в руках теребя,
И какой-нибудь голос случайный
Оглянуться заставит тебя.

Заслонивший собою полсвета,
Мне серебряный дождь не грозит,
Словно лодка по бабьему лету,
Запоздалый трамвайчик скользит.

«…А ты ушла, а я уехал…»

…А ты ушла, а я уехал,
И нам не встретиться уже,
И будет долго-долго эхо
Устало вскрикивать в душе.

Одно-единственное слово
Услышать было не дано,
Но в зоосаде Могилёва
Теперь поселится оно.

Ты будешь там, где дышат травы,
Щебечут птицы в вышине.
Собор Святого Станислава
И тот не вспомнит обо мне.

У Кафедрального собора
Стоит весенняя вода,
И мы увидимся не скоро,
А может, даже никогда.

«Ах ты, старость, глупая, слепая…»

Ах ты, старость, глупая, слепая!
Постареть на свете не хитро!
Вот уже и место уступают
Женщины роскошные в метро.

Вот уже и юноши в бейсболках
Привстают при виде старика.
Ах ты, юность! Ах ты, балаболка!
Как же ты сегодня далека!

Поднимает в небо эскалатор,
У него мальчишеская прыть,
Но и я, стальной, как экскаватор,
Я ещё умею землю рыть.

Перед грозой

Заматерели берёзы,
Соком исходят всю ночь,
Но собираются грозы
Ливнями землю толочь.

Душно на улице, душно,
Запах весенних цветов,
И засыпают послушно
Листья на ветках кустов.

Даже собаки не лают,
Нет до прохожего дел.
Годы летят, пролетают.
Вот и свои проглядел.

Баба Груня

Баба Груня, встань до света,
Загляни в моё окно,
Вспомним, сколько песен спето
Под твоё веретено.

Тихий голос, светлый локон,
Пальцы, клеящие нить…
Ты ушла в своё далёко —
И тебя не возвратить.

Из-за леса, из-за моря,
Из-за вросших в небо гор…
Только ворон на заборе
От прохожих прячет взор.

Никого он не боится!
Кто же тронет старика?!
Что ж ты взгляд отводишь, птица,
Что глядишь издалека?