Kitobni o'qish: «Горячие камни», sahifa 2
Кот и в самом деле передумал. Спрыгнув на землю, он уже прежней походкой трусил в ту же сторону, что и девушка. Вероятно, решил, будто к нему успели потерять интерес. Когда Полина обернулась, серый застыл на месте. "Ну вот, нечем людям больше заняться!" – прочитала она в его глазах.
Мимо проехал грузовик, грохоча на ухабах. Кот напрягся, собираясь при необходимости снова воспользоваться своим убежищем.
Однако девушка больше не собиралась пугать бедное животное. Недоверие к посторонним – вещь в наше время полезная, и здесь осмотрительного кота упрекнуть совершенно не в чем. В районе гаражей охотно жарили шашлыки из всего, что попадало под руку. Полина слишком много раз слышала о пропаже домашних животных, чтобы принимать это за шутку. Да и какие шутки? – бомжи и безработные алкоголики ели мясо с тем же аппетитом, что и все остальные, а воровать кур в "частном секторе" получалось далеко не у каждого.
– Все, все, ухожу, – сказала Полина тихо, и, развернувшись, продолжила свой путь.
Вернее, попыталась так сделать. Ее движение было стремительным, но она отнюдь не рассчитывала, что поблизости кто-нибудь есть. И потому едва не сбила с ног человека, быстро вышедшего из-за угла дома.
Если бы не этот грузовик, она наверняка бы расслышала его шаги!
– Ой, простите! – от столкновения у нее потемнело в глазах, но Полина автоматически выпалила нужную фразу. Потом ощутила, что падает.
Крепкая рука подхватила ее и снова поставила на ноги.
– Прошу прощения, – мягко произнес мужской голос. – Я мог бы предвидеть, что налечу на тебя. Ты не ушиблась? Все хорошо?
– Да… да, – Полина потрясла головой, восстанавливая ориентацию, и затем посмотрела на незнакомца.
Смуглый мужчина лет тридцати, на полголовы выше ее. Черные волосы пострижены коротко. Высокий лоб. Черты лица гармоничные и приятные – кажется, что они постоянно держатся на грани улыбки. Одет в серые брюки, белую рубашку с галстуком и серые же туфли. В правой руке – папка, которая, вероятно, раскрылась во время столкновения. Лежавшие в ней бумаги теперь белели повсюду под ногами: на траве, на асфальте тротуара и даже на ветках кустов.
– Ой, простите! – повторила девушка и бросилась собирать листы.
– А, не беспокойся! – незнакомец присел рядом, помогая ей.
Вместе они за считанные секунды вернули рассыпанные документы в папку.
– Спасибо, – поблагодарил мужчина. – Еще раз, прости мою оплошность.
Напротив них остановилась старенькая белая "Волга". Незнакомец кивнул водителю.
– Мне пора, – сказал он вслух.
И, легонько потрепав застывшую в растерянности Полину по плечу, сел в машину.
Когда он уехал, девушка задумчиво покачала головой. Надо же, по своей нерасторопности она влезла под ноги занятому человеку! А тот даже не рассердился, хотя явно спешил. Или, может, просто не показал раздражения из вежливости.
В любом случае, ей следовало бы быть немного осторожней. Доставлять людям неприятности, пусть даже маленькие, вряд ли стоит. Особенно посторонним.
"Посторонним? – повторила про себя Полина. – А не-посторонним, значит, можно доставлять неприятности? Родным, близким?"
Она осознала, что действительно подумала что-то в таком духе. Это ведь естественно: близкие многое стерпят, тогда как посторонние могут легко за любую провинность втоптать тебя в грязь. Животный инстинкт самосохранения диктует нам, где можно кричать и грубить, а где следует вежливо улыбаться. Так?
Но человек – это нечто большее, чем животное?
Полина взглянула в ту сторону, откуда пришла. Возможно, ей нужно научиться лучше контролировать себя. Тот незнакомец… он казался таким сильным, и его сила была в спокойствии. Наверное, только так можно добиться чего-нибудь в жизни – спокойно и уверенно делая свое дело…
Конечно, место чиновника в мэрии не являлось для девушки предметом мечтаний, но здесь уж каждому свое.
"Быть человеком, – сказала себе Полина. – Быть человеком, вот что самое важное".
Там, дома, осталась расстроенная мама. Они поругались. Но почему уходить прочь?
"Мы больше, чем животные", – твердо повторила девушка и зашагала назад.
Если уж мы склонны причинять боль нашим близким, нужно набраться смелости хотя бы для того, чтобы признать свои ошибки. Признать… а затем исправить.
Но второе без первого невозможно.
Когда Полина тихо открыла входную дверь и, не снимая обувь, прошла в комнату, мама все еще сидела там, за столом. Она плакала.
Полина присела у кресла и тронула ее за руку:
– Мама, прости меня. Я… я не хотела. Не сердись, пожалуйста. Я тебя очень люблю.
***
После примирения Полина почувствовала себя гораздо лучше. Она даже не без удовольствия – редкое дело! – откликнулась на просьбу помочь в уборке квартиры. Девушке хотелось как-нибудь загладить то плохое впечатление, которое оставила ссора после завтрака. Да и, кроме того, они с мамой теперь так нечасто находили общий язык, что взаимное согласие казалось настоящим праздником.
Затем Полина все-таки отправилась погулять: в квартире жара стала, с ее точки зрения, невыносимой. Солнце явно собралось запечь жильцов, словно утку в духовке. Мама, впрочем, сказала, что чувствует себя уставшей после рабочей недели, и устроилась на диванчике перед телевизором. Духота пугала ее меньше, чем необходимость куда-нибудь идти.
Перед выходом девушка захватила свою тетрадку – в голове уже начинали рождаться новые строки, требуя перенести их на бумагу. Удивительно, подумала Полина мельком, как меняется настроение!
Во дворе было еще хуже, чем в квартире. Два часа пополудни, самое пекло. "И как можно жить в районе экватора?" – пришло девушке в голову. Она как-то слышала, будто в первобытных лесах поблизости Амазонки сочетание зноя, высокой влажности и отсутствия даже малейшего ветерка создает невероятно тяжелые для человека условия. "Намного тяжелее, чем здесь? – полюбопытствовала мысленно Полина. – Это невозможно представить".
Впрочем, сравнивая себя с окружающими, девушка приходила к выводу, что достаточно хорошо переносит жару. Она могла бы даже сейчас отправиться на пляж, тогда как другие хватали ртом воздух и прятались в спасительной тени. Могла бы… но слишком много в последнее время говорилось о том, что дневной загар не самый полезный, и даже опасный, что получать лишнюю долю радиации ни к чему… ну и, кроме того, Полина очень не любила без дела валяться на песке, заботясь лишь о том, чтобы тело правильно подрумянилось. Туристы с севера – это понятно, но зачем местному жителю часами просиживать на пляже? Достаточно два-три раза в день окунаться в море – и через недельку ровный симпатичный загар обеспечен.
"Куда пойти?" – задумалась Полина, остановившись перед подъездом с тетрадкой в руке.
Сам по себе напрашивался лишь один ответ: к морю. "А если они снова там?" – под "ними" девушка подразумевала вчерашнюю компанию.
Однако соблазн тихого местечка и легкого всплеска волн на этот раз оказался очень сильным. "В конце концов, чего я боюсь? – спросила себя Полина. – Посмотреть всегда можно. А в самом крайнем случае – убежать".
Впрочем, в душе она признала, что больше опасается самой встречи, чем каких-нибудь нехороших действий со стороны парней. Ей было неловко.
И все же настроение звало если не на подвиги, то во всяком случае на небольшое геройство. "Нельзя же все время быть трусихой", – решила девушка. Разумная осторожность, конечно, всегда нужна, но это немного другое.
Она обошла дом – во второй раз за сегодня. Улица была пустынна, несмотря на тень от каштанов. Даже коты и собаки в полдень предпочитали лежать где-нибудь в прохладных местах и двигаться поменьше. Воздух над асфальтом дороги – особенно вдали – дрожал зыбким маревом, навевая какие-то странные мысли о гранях реального.
Где-то там, вдалеке, за туманом болот,
За снегами безжизненных горных вершин
И за зноем пустынь… там нас что-нибудь ждет -
Сон? Мечта? Тень? Опасность? Иль холод один?
Стишок сложился сам собой, без всяких усилий, и Полина лишь пожала плечами: чего только не взбредет в голову! От строк веяло какой-то тоскливой философичностью, совершенно не подходящей к хорошему настроению. Разум – забавная штука. Холод, опасность… когда вокруг – мирный летний полдень, а дорога под ногами раскалилась до такой степени, что припекает даже через подошву шлепанцев.
Нет, стишок явно неправильный, и заносить его в тетрадку вряд ли нужно. Хотя…
Рассуждая про себя о судьбе нежданного творения, девушка пересекла проезжую часть, прошагала по виляющей тропинке и вошла в лес.
Здесь было тоже тихо, но намного прохладнее, чем в городе. Чуть дальше, в двадцати шагах, откос превращался в достаточно крутой склон, по которому можно было спуститься к набережной, а деревья росли не так густо, чтобы полностью скрадывать дыхание моря. Листва давала тень, но не препятствовала движению воздуха.
"Пожалуй, я останусь здесь, – решила Полина, осмотревшись. – На набережной все равно жарче… и людей больше".
Среди зарослей подлеска она нашла лежащее бревно. Уселась на нем поудобнее, открыла тетрадку. Задумчиво взяла ручку.
С бревна открывался хороший вид на безмятежную гладь моря, раскинувшуюся внизу и впереди, почти до самого горизонта. Чуть ближе шла набережная, частично скрытая листвой акаций. Сейчас там гулял какой-то человек с собакой, а поодаль слева кто-то купался. Больше людей в поле зрения не было.
Как ни странно, Полина почувствовала себя уютнее. Здесь, на самом верху крутого откоса, среди зелени подлеска, она была почти невидимкой для тех, кто бродил по набережной. Однако даже сама мысль о том, что ей, возможно, придется снова увидеть вчерашнюю компанию, вызывала непонятное напряжение.
Она посмотрела в тетрадку. Чистый лист бумаги, с ровной аккуратной сеточкой разметки. Чистый лист…
Интересно, почему без тетрадки стихи сочиняются гораздо быстрее?
Что там она хотела записать?
От шлюза, огибая волнолом, выруливала большая самоходная баржа, груженая камнями. Удивительно: в наше-то время – и баржа. Нет горючего, нет денег на ремонт шлюзов, нечего перевозить…
Заметив, что отвлекается, Полина раздраженно поджала губы. Она задумала небольшую поэму-сказку о любви, в духе "Руслана и Людмилы", и некоторые строки уже крутились на языке. Однако хоть сколько-нибудь осмысленное начало отказывалось рифмоваться.
Давным-давно, в одной стране,
Совсем неважно, где,
По чьей – неведомо вине
Остался царь в беде.
Полина покривилась: совсем не то. Четырех– и трехстопный ямб делал стих чересчур динамичным… и легкомысленным. Поэма должна быть более размеренной, основательной – как баллада.
Да и что это за начало: "неважно", "неведомо"…
Вот ритм стишка, который пришел ей в голову по дороге сюда, куда больше годился для поэмы. "Где-то там, вдалеке, за туманом болот…"
Некоторое время она пыталась составить мысленно что-нибудь в таком же ритме, но варианты неизменно оказывались либо примитивными, либо совсем не по теме. Затем Полина опустила глаза и обнаружила, что автоматически водит ручкой по бумаге. Она вздрогнула: раньше за ней приступов бессознательного рисования не наблюдалось.
Тетрадный лист был едва ли не полностью исписан синими каракулями. Неровные спирали, всяческие загогулины, галочки – создавалось впечатление, будто здесь поработал псих-графоман, не умеющий писать.
Несмотря на жару, девушка почувствовала озноб. Когда человек что-нибудь делает и не замечает этого, он явно болен.
Может, она начинает сходить с ума?
Если бы речь шла о каких-нибудь двух-трех линиях, Полина вряд ли стала бы переживать. Однако сплошная вязь каракулей наталкивала на мысль, будто ее рука лихорадочно трудилась все то время, пока девушка рассматривала баржу и пыталась сочинить первое четверостишие для своей поэмы. Глубоко задумавшийся человек в крайнем случае стал бы лениво водить ручкой по бумаге, но с пылом производить загогулины…
– Это тепловой удар, – произнесла вслух Полина, не слишком веря в собственные слова. Она никогда не получала тепловых ударов, даже в более жаркую погоду.
В следующий момент она вскрикнула и выпустила тетрадку из рук. Кривые линии сложились в слова.
"Беги… если можешь… тебя уже ищут…"
Тетрадка упала в прошлогоднюю листву, закрывшись. Широко распахнутыми глазами Полина смотрела на коричневую обложку собственного дневника, чувствуя, как холод внутри делает ее слабой. Она попыталась встать, но не смогла.
Откуда-то налетел ветер. Подлесок заволновался, где-то в ветвях отчаянно застрекотала сорока, торопливо убираясь прочь. Снова открыв тетрадку, ветер перелистал страницы и остановился на том самом месте, с каракулями. И стих.
Теперь, с расстояния в полтора метра, среди крючков и палочек читалось совсем другое, чем прежде:
"Ему нужна ты… только ты…"
Всхлипывая, Полина пыталась перебраться через бревно, подальше от тетрадки, но ужас сделал ее мышцы непослушными.
– Я больна, – бормотала девушка, пытаясь не стучать зубами. – Я больна, больна, больна…
Если бы кто-нибудь сейчас увидел ее лицо, то наверняка испугался бы тоже. Оно стало неестественно бледным, почти белым, а губы приобрели синеватый оттенок.
Попытки убедить себя в том, что увиденное – не более, чем игра воображения, – ничем не увенчались. Полина верила своим глазам. И, даже пытаясь овладеть собой и убраться прочь, не могла отвести взгляд от разрисованного листа.
Еще одно смещение фокуса привело к тому, что предыдущие слова вновь распались на бессмысленные каракули. Зато проступили новые:
"Встреча с ним для тебя означает смерть. Беги."
Сейчас буквы казались особенно четкими и большими.
Наверное, существует какой-то предел ужасу, даже сверхъестественному. В какой-то момент Полина обнаружила, что может двигаться. Ноги и руки казались нечувствительными, чужими, но во всяком случае они повиновались.
Из своего бегства девушка мало что запомнила. Ветки, хлещущие по лицу, потерянный шлепанец, колючки акаций, оставляющие царапины на плечах… Она остановилась лишь возле дома.
К реальности ее вернули самые обычные вещи: безмятежность летнего полдня, маленькая собачка, только что выпущенная хозяевами из квартиры и торопливо обнюхивающая каждый кустик, спокойно шагающие по улице прохожие…
Прохожие, кстати, с любопытством поглядывали на Полину. Необычность ее поведения, наверное, здорово бросалась в глаза. Равно как и отсутствующий шлепанец.
Проведя ладонью по лбу, девушка оглянулась. За ней никто не гнался – впрочем, этого она и не ожидала. Однако то, что произошло в лесу, было гораздо страшнее.
А что произошло в лесу?
Полина присела на бетонные ступеньки крыльца. Сейчас она не могла бы заставить себя идти дальше. От ударов сердца содрогалось все тело, руки и ноги вновь стали безвольными, словно у тряпичной куклы; ее мутило. Подобное состояние она однажды испытывала во сне – в какой-то бредовой игре воображения, – но тогда она просто проснулась, и кошмар развеялся. А теперь все было на самом деле.
Что было?
Голос рассудка наконец достучался до находящегося в ступоре сознания. Что было? – спросила себя Полина.
Она нарисовала какую-то ерунду, затем в абстрактном узоре линий ей что-то привиделось и напугало ее до чертиков. Но ведь ничего страшного не произошло! Вообще ничего не произошло!
Сама того не замечая, Полина всхлипнула.
Строки, которые на ее глазах сложились из бессмысленных загогулин, пришли откуда-то извне. От твердой уверенности в этом девушка избавиться не могла, несмотря на все свои усилия. Так в большинстве случаев человек безошибочно определяет свой почерк среди сотен других, особенно если эти другие значительно отличаются.
Это был не ее почерк. Фразы, привидевшиеся на листе, принадлежали кому-то другому.
"Ему нужна ты… только ты…"
Одно из непоколебимых убеждений юности состоит в том, что ты – совершенно особый, и самое главное в жизни происходит вокруг тебя. Полина не избежала этой точки зрения, однако все-таки была склонна относиться к ней критично. Она могла бы вообразить себя главной героиней какого-нибудь выдающегося события – но не без самоиронии.
Здесь же иронией и не пахло.
Наверное, сообщение о маньяке, который решил поохотиться именно на нее, Полина восприняла бы с куда меньшим страхом. Маньяк – явление, несомненно, плохое, но обычное. Здесь же она почти физически ощущала дыхание чуждого. Потустороннего.
Она содрогнулась.
И содрогнулась опять, когда кто-то прикоснулся к ее локтю.
Рядом стояла бабулька – с сумкой в левой руке, из которой выглядывала буханка хлеба и пакет молока. Бабулька тревожно заглядывала Полине в лицо.
– Тебе плохо? – спросила она.
– Нет, ничего. Спасибо, – Полина сделала над собой усилие и встала на ноги. Для этого ей пришлось оттолкнуться от ступенек руками.
Мир тут же закачался и куда-то поплыл.
Сухая прохладная ладонь снова подхватила девушку под локоть.
– Может, отвести тебя домой? – предложила старушка.
– Нет-нет, спасибо, – запротестовала Полина, желая как можно быстрее избавиться от нежданной помощи. – Мне уже лучше. Наверное, объелась завтраком. Спасибо.
И она побрела к своему подъезду, провожаемая участливым взглядом. Второй шлепанец она несла в руке.
Тетрадка, за годы сделавшаяся ее маленьким сокровищем, уголком больших тайн и маленьких секретов, осталась в лесу, на ковре прошлогодней листвы.
3
Остаток дня Полина провела, не выходя из своей комнаты. Она чувствовала себя вымотанной, словно целую неделю работала на пределе физических возможностей. Страх постепенно притупился, но апатия, кажется, лишь усиливалась.
Часов в шесть пришел мамин "муженек", непонятно где болтавшийся всю предыдущую ночь. Мама в очередной раз попыталась отправить его восвояси, однако традиционно потерпела неудачу. Полина слушала их перепалку через закрытую дверь и злилась – но лишь чуть-чуть, скорее по привычке, чем от души. Обычные, повседневные вещи потеряли для нее свое значение.
Подобно многим своим ровесникам и ровесницам, Полина не успела выработать собственное представление о религии, Боге и "невидимом мире". Ее воззрения, в зависимости от последней прочитанной книги или последнего просмотренного фильма на эту тему, колебались от радикального атеизма до глубокой убежденности в существовании "вселенского разума". Чаще всего, впрочем, она придерживалась середины – здорового скептицизма, – считая обе крайности если не заблуждениями, то, во всяком случае, очень слабо обоснованными допущениями. В чудеса, деяния святых и прочие сказки она не верила ни в каком настроении, а от неизбежных попыток вовлечь ее в одну из процветающих религиозных сект вежливо отмахивалась.
Теперь ее картина мира – пусть неустойчивая, но в каких-то отношениях вполне определенная – получила сильный пинок. Нечто водило ее рукой, направляло ее взгляд, и это зловещее "оно" вряд ли можно было бы назвать вселенским разумом. Духом – наверное, только в духов Полина не верила.
С другой стороны, фразы из тетрадки лишь предупреждали ее. "Беги…" Не очень дружелюбно, но все-таки… И это возвещало о возможном приходе чего-то худшего. Даже намного худшего.
Полина ткнулась лицом в подушку. Будущее неожиданно окрасилось для нее в самые мрачные тона. Куда бежать? Как? И главное – от кого? От бесплотного, невидимого духа?
А нужно ли вообще бежать? – спросила себя девушка. Ей что-то примерещилось, а теперь она и в самом деле собирается следовать – выдуманным? – советам. Так ведут себя сумасшедшие, и потому прежде всего ей следует наведаться к доктору.
Или просто подождать, – решила Полина, почему-то ощутив душевный подъем. Может, она действительно получила тепловой удар и все выдумала? Стоит ли так сильно переживать, если к завтрашнему утру бред развеется? Ну и дурой она себя почувствует!
Полина вымученно улыбнулась: она искренне хотела почувствовать себя дурой. Только бы произошедшее оказалось нелепицей, дурным сном, плодом разгулявшегося воображения. Только бы жизнь и дальше текла спокойно, своим чередом, как прежде.
За дверью что-то ударило в стену, а затем с грохотом обрушилось на пол. Падение сопровождалось звоном разбитого стекла. Дверь вздрогнула: кто-то с размаху врезался в нее с той стороны. Послышалось приглушенное бормотание.
Полина испуганно вскочила на ноги, гадая, что там могло произойти. Громкие звуки, оказывается, способны вывести из оцепенения не хуже, чем какое-нибудь лекарство!
Повернув ручку, она приоткрыла дверь.
На полу, перегораживая коридор, лежало старое трюмо. Большое зеркало разбилось. При этом нижняя его часть раскололась на мелкие кусочки, которые валялись теперь повсюду, – а верхняя осталась в зажимах, отделавшись двумя косыми трещинами. Все содержимое тумбочки – различные флаконы, пуговицы, катушки с нитками – рассыпалось по линолеуму, дополняя картину разрушений.
Среди всего этого бедлама сидел ее отчим и что-то рассказывал самому себе. От него разило перегаром и запахом пота.
– Дурак… – наконец разобрала Полина в невнятной речи. – … поставил… они идиоты все… какой… ставит тумбочку… прямо посреди коридора… гм…
Понять его было трудно, однако, судя по всему, он вряд ли считал себя виновным в происшествии.
Когда Полина попала в его поле зрения, отчим раздраженно махнул рукой и прислонился к дверному косяку.
Из другой комнаты пришла мама. На миг их взгляды встретились, и Полина уловила выражение ее глаз. В них была усталость, и еще что-то такое, от чего хотелось выть. Безысходность…
Мама молча стала помогать отчиму подняться на ноги, и когда это удалось, повела его в спальню. Полина же, стиснув зубы, вновь закрыла дверь. Присела на край своей кровати.
С каким удовольствием она бы отказалась от созерцания подобных сцен! Господи, ну почему не бывает обычной нормальной жизни! Почему всегда должно происходить что-нибудь отвратительное – с тобой, твоими близкими, или просто где-то рядом? Неужели исключительно для того, чтобы человек помнил о своем бессилии?
Она вытащила из-под стола небольшую коробку. Пожелтевший картон хранил аккуратно сложенные аудиокассеты. В основном старые: довольно часто попадались уже забытые МК 60, перезаписанные несчетное количество раз. Импортные BASF, SONY и AGFA тоже присутствовали, но гораздо реже. Все они были выпущены в конце восьмидесятых – в начале девяностых, и куплены еще отцом. Сама Полина добавила в эту коллекцию лишь две новинки: "Мумий Тролль", который она приобрела прошлым летом на собственные деньги, и сборник популярных песен русской эстрады, подаренный ко дню рождения подругой мамы.
Первое ей быстро надоело, а второе она считала, за несколькими исключениями, слишком откровенной чушью.
На старых импортных кассетах хранилось то, что отец особенно любил слушать, и Полина не решалась их перезаписывать. Некоторые вещи нравились и ей – к примеру, Высоцкий, или Тальков. Другие, вроде Pink Floyd, или The Doors, вызывали у девушки чувство глубокой и почти мистической тоски. После нескольких попыток она просто сложила их на самое дно и больше никогда не трогала.
Сейчас ее рука практически на ощупь нашла нужное. Одна из стареньких советских МК, в изрядно потрепанном футляре. Старая обложка коробочки куда-то потерялась, а на вложенном вместо нее кусочке клетчатой бумаги стояло краткое: "Кино '88".
Магнитофон "Весна" – тех же времен, что и кассеты, – сперва угрожающе зашипел, однако при первых же звуках музыки прекратил безобразничать. Качество, правда, все равно оставляло желать лучшего, но могло быть и хуже.
"Могло вообще ничего не быть", – подумала Полина, вспомнив, как однажды едва не силой отобрала у отчима этот самый магнитофон. Возможно, отчим просто хотел послушать музыку, но девушка ничуть не сомневалась, что даже это безобидное намерение не спасло бы магнитофон от участи некоторых других предметов в доме. Взятые "во временное пользование", они исчезали навсегда.
Ровный ритм заглушил звуки, доносившиеся из другой комнаты, и это Полину вполне устраивало.
Почему мама не скажет этому разгильдяю, чтобы он убирался прочь? Зачем терпит его выходки? В конце концов, он не единственный мужчина в городе, и непьющих здесь тоже хватает. Она, Полина, отнюдь не против того, чтобы мама повторно выходила замуж… отца все равно не вернешь. Но, выбрав однажды из всех вариантов самый худший, та продолжает упорствовать в своем выборе. Делая вид, что никакого выбора нет.
Неужели так трудно сказать однажды "нет"? Сказать, не играя, а от чистого сердца, предварительно взвесив все "за" и "против"? Полина была уверена, что сделай мама так – и "дядя Миша" послушался бы. Несмотря на свое превосходство в силе, несмотря на пьяный угар… он бы уступил. Как уступил ей, Полине, в краткой схватке за магнитофон.
Разные вещи, конечно, но…
Погибший около десяти лет назад в автокатастрофе Виктор Цой пел:
Сигареты в руках, чай на столе -
Так замыкается круг,
И вдруг нам становится страшно что-то менять.
– Почему страшно? – вслух спросила Полина, неожиданно для самой себя вслушиваясь в слова давно знакомой и привычной песни. – Почему?
Она подошла к распахнутому окну.
Солнце уже почти скрылось за горизонтом: из своей комнаты Полина не могла его видеть, только наступление сумерек и без того становилось все более отчетливым. Верхушки тополей еще краснели в предзакатных лучах, однако четкая граница тени неотвратимо вытесняла эту красноту прочь, к небу. Радуясь этому, комары начали собираться в стайки. Их жужжание казалось чуть ли не единственным звуком, наполняющим воздух.
Мысли девушки вернулись к произошедшему в лесу, и она снова ощутила, как на затылке шевелятся волосы. Было или не было, событие в любом случае не предвещало ничего хорошего. Если у нее случаются галлюцинации, то может ли она доверять тому, что видит?
Может ли вообще человек доверять тому, что он видит?
Полина высунулась в окно почти по пояс, глядя вниз, и вдруг пришла к выводу, что боится. Даже здесь, дома, в своей личной комнате, она чувствует страх перед тем, что снаружи. Сгущающаяся темнота, безмолвие, пронзительное жужжание комаров – все это словно приобрело какой-то зловещий оттенок, и даже последние лучи солнца на верхушках тополей скорее подчеркивали, чем отрицали застывшее в ожидании… что? Опасность? Красный цвет всегда символизирует опасность…
Город стреляет в ночь дробью огней,
Но ночь сильней,
Ее власть велика… –
пел тем временем Цой.
"Прекрати!" – сказала Полина самой себе. С такими мыслями можно открывать общество содействия духам по запугиванию населения. Разве нельзя размышлять о чем-нибудь более приятном?..
Прикрыв окно, она вернулась к кровати. Затем подумала, встала и закрыла створки полностью. Чтобы комары не налетели… и просто на всякий случай.
***
Сон был тревожным. Она то убегала, то пыталась перейти через дорогу, но постоянно что-нибудь случалось. На дороге она падала и с удивительной четкостью видела наползающее брюхо огромного грузовика, который не мог остановиться. Понимая, что ее сейчас задавят, девушка пыталась отползти в сторону, однако ужас не давал ей сдвинуться с места. Во время погони она изо всех сил пыталась бежать быстрее, но преследователей, казалось, это лишь подбадривало. Каждый ее рывок не увеличивал, а уменьшал расстояние до них.
Два этих эпизода чередовались, и участвуя в одном, она ничего не помнила о другом.
Проснувшись в холодном поту, Полина с облегчением осознала себя живой. Кошмар остался там, за невидимой, но прочной гранью – и слава Богу! Бывают сны, после которых полнее ощущаешь собственное благополучие.
Она перевернулась на спину, отталкивая прочь одеяло.
На дворе стояла ночь. Что-то внутри Полины подсказывало: уже почти утро, – но звезды продолжали сиять с черного небосклона, отбрасывая любые намеки на близкий рассвет. Впрочем, чувству времени Полина редко доверяла полностью.
Лежать казалось почему-то неудобным. Перевернувшись на бок, затем снова на живот, Полина пришла к выводу, что в комнате слишком душно. Еще бы: вечером она полностью закрыла окно, и сейчас воздух уже казался липким.
Неудивительно, что ей снятся кошмары.
В комнате было темно. Снаружи тоже, но как-то по-другому. Наверное, свет звезд вносил свою лепту: во всяком случае, Полина четко видела прямоугольник окна. Более того, она могла разглядеть предметы обстановки: письменный стол, стулья, шкаф. Часы на стене темнели неотчетливым пятном. Как ни напрягай зрение, циферблата не увидишь.
Перекатившись к краю, Полина свесила ноги. Паркет чуть скрипнул, когда она встала. Осторожно, стараясь ни на что не наткнуться, девушка подошла к окну. Открыла сперва форточку, а затем и нижнюю часть (если открывать все вместе, раздавался такой скрежет, что можно было разбудить полдома). С наслаждением вдохнула ночную свежесть.
Впрочем, не совсем свежесть. Раскаленный бетон не успел остыть всего за несколько часов, а листочки на деревьях продолжали висеть в неподвижности: штиль. Однако после спертого воздуха комнаты и это казалось чуть ли не раем.
Хотелось спать. С другой стороны – Полина поняла это лишь сейчас, – хотелось в туалет. Не сильно, но раз уж она встала…
После звездного неба мрак комнаты стал еще более непроницаемым для взгляда. Полина двинулась к двери скорее наугад, по памяти, ощупывая пространство перед собой, прежде чем сделать очередной шаг. Легонько наткнулась на стул – это позволило ей восстановить ориентацию. Более уверенно добралась до стены, нащупала дверную ручку.
В коридоре тоже царила темнота, особенно возле входной двери. Впрочем, Полина прожила здесь уже шестнадцать лет – за такой срок нетрудно изучить трехкомнатную хрущевку до мелочей. Привычно щелкнув выключателем, она вошла в туалет.
Электрический свет резал глаза, заставляя жмуриться. Сон отступил еще дальше. Жужжание невесть откуда взявшегося комара выдергивало из покоя полудремы, порождало раздражение, мысли…
И тогда она вспомнила.
Кроме духоты, существовала еще одна причина, по которой ей могли сниться кошмары! Написанное в ее тетрадке…
"Это было на самом деле, или тоже приснилось?" – подумала девушка, наморщив лоб.
Грань между реальным и вымышленным вновь показалась ей размытой. То, что она считала сном, могло происходить на самом деле. Или наоборот.
Господи, нужно разобраться…
Конечно, есть очень простой метод: проверить, лежит ли тетрадка в ящике стола. Если да, значит, можно выбросить эту чепуху из головы и спокойно ложиться спать. Если нет…
Полина посмотрела на запертую изнутри дверь. Здесь-то светло и почти не страшно…
Она вдруг осознала, что не может заставить себя пошевелиться. Больше всего ей хотелось втиснуться в уголок и тихонько дождаться рассвета. Меньше всего – возвращаться в кровать, зная, что где-то за пределами видимого, в непроглядной тьме, может скрываться нечто.
