Сквозь тайгу (сборник)

В этой игре света и тени лес имел эффектно-сказочный вид. Так и казалось, что вот-вот откуда-нибудь из-за пня выглянет маленький эльф в красном колпаке с седой бородой и с киркой в руках.

Пусть читатель представит себе заболоченную тайгу, заваленную буреломом, и банную атмосферу, и он поймет, что значит идти в гору с тяжелыми котомками за плечами.

Стоял лесной великан на берегу реки Иоли и многим сородичам своим, растущим вблизи себя, он дал право тоже называться большими деревьями. Двести с лишним лет он, как патриарх, охранял порядок в лесу и, быть может, простоял бы еще сто лет, если бы не семь двуногих пигмеев, пришедших сюда с топорами.

Туземцы осмотрели тополь, обсудили, куда и как он упадет, убрали весь валежник и затем принялись рубить его с особыми заклинаниями.

Такие болота на высоких горах орочи населяют чудесами своего воображения. В них живут громадные змеи «сунму», глотающие сохатых. Страшные крики их бывают слышны на большом расстоянии.

Я пробовал было экскурсировать в стороны, но каждый раз, как только удалялся от бивака, жуткое чувство охватывало меня, и я спешил снова к людям.

Во время этого перехода Гобули натер себе спину котомкой. На месте загрязненной ссадины образовался большой нарыв. Пришлось больного освободить от ноши и котомку его разобрать всем помаленьку. Это было неприятно, но что же делать. Я предложил Гобули поставить на ночь согревающий компресс, но он отказался и просил Миону лечить его шаманством. Они говорили, что причиной заболевания Гобули был я, позволивший трогать муравейник.

На мой вопрос, почему же в таком случае я здоров, Миону отвечал:

— Удэхейцы постоянно живут в тайге и всего боятся, а «лоца» (русские) живут в городе и в тайгу приходят редко и ненадолго. Кроме того, у русских нет шаманства и севоны их не касаются.

По дороге я стал расспрашивать своего спутника [удэхейца Гобули], почему он не позволил мне шевелить муравьев. Он ответил мне так:

— В огне сидит Пудза мамаса, т.е. хозяин огня, и в каждом муравейнике Пудза адзани — хозяин муравьев. Огонь нельзя резать ножом, поливать водой, нельзя плевать в него, разбрасывать головешки. Такие же запреты распространяются и на муравейник. Человек, позволивший себе грубое обращение с муравьями, непременно заболеет: у него станут гноиться глаза или появятся на теле нарывы.

...

Гобули принялся мне объяснять, что зимородка [Ни Пудза гаэни (т. е. шаманская птица, подчиненная Пудза)] тоже трогать нельзя, потому что он является посланцем Пудза адзани. Он летает, слушает, что говорят люди, и обо всем доносит «хозяину муравьев», а этот последний все сообщает «хозяину огня». Пудза мамаса наказывает виновного сильными ожогами.

...

Когда мы поравнялись с муравейником, Гобули остановился и, указывая на него, сказал: — Пудза адзани ушел.

Я взглянул на муравьиную кучу и увидел, что сбоку она была наполовину разрыта. Медвежьих и других следов поблизости заметно не было.

Вечером после ужина Гобули рассказал орочам о том, как я прогнал из муравейника Пудза адзани. Оказывается, что и у них есть такое же поверье, отличающееся от удэхейского только некоторыми деталями. Хозяина муравьев они называют Икта адзани и считают его распространителем накожных болезней, в особенности лишаев.

Читатель, вероятно, помнит, что сухари, которые были завезены на базы из Владивостока, оказались гнилыми, отчего все мы часто болели животами. Мои спутники туземцы, как и все первобытные люди, были убеждены, что заболевания происходят от злых духов, которые входят в людей и мучают их. Черта можно изгнать только камланьем. То Геонка шаманил над Хутунка, то Хутунка — над Геонка, то оба вместе — над орочем Намука. Каждый раз по указанию одного из шаманов Мулинка вырезал из мягкого дерева изображение севона в виде насекомого, лягушки, человека об одной ноге, змеи с двумя головами и т. д. После камланья севон этот выносился из палатки и на палочке втыкался в песок подальше от бивака. Считалось, что черт изгнан и больной должен получить исцеление. Если такое лечение не помогало, камланье повторялось на другой день, на третий, до тех пор, пока больной не выздоравливал. Как только орочи ложились спать, А. И. Кардаков отправлялся на поиски севонов и забирал их к себе в котомку для Хабаровского музея. Наутро туземцы, не находя их на берегу реки, думали, что злые духи действительно удалились в тайгу, и были довольны.

27 августа, в субботу, заболел Геонка. Камланить над ним вызвался Миону. Он взял две короткие лучины и ножичком апили наскоблил стружек, не дорезая их до основания так, что они все свернулись султанчиками в одну сторону. Хутунка притушил костер и накрыл голову шамана какой то тряпицей. В это время Мулинка принес изображение летящей осы с крылышками из бересты, с лапками, усиками, искусно сделанными из кабаньей шерсти. Оса была прикреплена к палочке, которую воткнули в землю около больного. Геонка лег спиной к огню и закрыл глаза. Миону сел около него на землю, взял стружки по одной в каждую руку и начал петь свои заклинания. Он проводил ими над болящим от головы к ногам и делал вид, как будто переносит болезнь на изображение осы. Минут десять длилась эта процедура. Вдруг Миону дико закричал: «Эхе э э э э!» —все громче и громче, все выше и выше поднимая ноту. Под эти крики Хутунка, как всегда, вынес деревянную осу и посадил ее на куст около воды, а Мулинка с этой стороны около бивака разложил большой костер. К утру оса исчезла.

Когда на другой день орочи стали укладывать груз в лодки, Миону уронил котомку А. И. Кардакова на землю. Она раскрылась, и из нее вывалились все севоны, которые он нес от самого моря. В неописуемое волнение пришли орочи и удэхейцы. Так вот почему они болеют! И не мудрено! Три шамана все время стараются изгнать злых духов из отряда, а один русский собирает их и несет с собой. Эта шутка могла бы кончиться смертью кого либо из туземцев. Они заявили, что дальше с чертями не пойдут, и требовали, чтобы А. И. Кардаков бросил их на берегу. Больше всех волновался Миону. Долго мы урезонивали его и наконец нашли компромисс. Мы условились так: вечером они будут еще раз камланить и перенесут болезни с севонов, собранных А. И. Кардаковым, в одного сборного, которого мы уже не возьмем с собой. Орочи согласились, но потребовали дневки. Пришлось уступить. Целый день Мулинка и Гобули вырезали такое изображение злого духа, в котором сгруппировалось все то, что нес А. И. Кардаков в своей котомке.

Незадолго до сумерек мужчины зарезали одного поросенка и собрали кровь его в чашку. Женщины принесли листья багульника и стали их подсушивать на огне, а Тунси кривым ножичком апали с сырых тальниковых жердей срезал длинные стружки «кауптеляни». На вопрос мой, зачем делаются все эти приготовления, он ответил, что вечером все четыре шамана будут камланить. И действительно, когда на западе погасла вечерняя заря, старшая из женщин принесла железную жаровню, сделанную в виде птицы. Она насыпала в нее горящих углей и поставила посредине жилища. Другая женщина вынула из берестяного футляра бубен и стала нагревать кожу его над огнем, время от времени трогая ее колотушкой, чтобы узнать, достаточно ли она натянулась и звонкие ли будут удары. Когда все было готово, Гобули бросил в жаровню несколько сухих листьев багульника. Тотчас весь дом наполнился едким и ароматным дымом.

Первым камланить должен был Хутунка. Он надел на голову венок из стружек, подвязал на себя пояс с металлическими конусообразными трубками и позвонками и взял в руки колотушку и бубен. Последний имел овальную форму с большим диаметром, в метр длиной, а колотушка представляла собой тонкую выгнутую пластинку, обтянутую мехом выдры и с ручкой, украшенной на конце резной медвежьей головой. Хутунка встал перед жаровней и некоторое время молчал, закрыв глаза, как бы собираясь с мыслями. Все присутствующие расселись по парам.

Прошла минута две, и вот среди всеобщей тишины мое ухо уловило какие то звуки: Хутунка чуть слышно тянул ноту за нотой, не раскрывая рта. Он постепенно усиливал свой голос и призывал к себе духа «севона», помогавшего ему при камланье. Пение его было печальное и монотонное. Понемногу он оживал и переминался с ноги на ногу. К голосу шамана присоединился металлический шорох, издаваемый позвонками. Иногда он вздрагивал, подымался на носки и припадал на колени. Выражение лица его было весьма напряженное. Он говорил несвязные слова, упрашивал и умолял своего духа помочь ему: «Бада па анчи Тэму гаани» (т. е. безликая птица Тэму). Как будто он имел успех, потому что голос его стал более уверенным и более ровным. Минут тридцать Хутунка находился в состоянии такого транса. Постепенно он снижал тон, пение его сделалось медленным и перешло в несвязное бормотание. Он стал тянуть одну две ноты, не раскрывая губ, постепенно стихая, и все закончил глубоким вздохом. Хутунка отдал бубен и снял позвонки. Потом он лег на нары и больше не вставал совсем.

Вторым выступил Миону Кимунка. Он тоже надел на голову повязку из тальниковых стружек и встал перед жаровней с бубном в руках. Стружки длинными спиралями свешивались ему на спину. Пение его было сначала тихое, но потом постепенно усиливалось и превратилось в ропот, протест. Он как будто жаловался на что то, спрашивал своего духа и вслушивался в его ответы, которые долетали до него как бы издалека. Миону стал изгибаться, сделал шаг, другой, пожал плечами и начал плясать. Движения его были плавны и уверенны. Без особого шума и без резких скачков он обошел вокруг жаровни и опять встал на свое место. Он пел и в чем то настойчиво убеждал своего духа покровителя, но не плакал и не умолял его, как Хутунка. Под конец камланья Миону не сразу удалось освободиться от севона. Последний, по видимому, был упрям и долго не хотел оставить общество людей. Дважды Миону кричал: «Эхе э э э!...», то поднимая звук «э» до высокого крика, то снижая его до октавы. Удаление севона отняло столько же времени, как и само камланье. Миону сторонился духа и отталкивал его руками. Наконец севон ушел. Шаман почувствовал облегчение. Измученный до крайности, он положил бубен на пол, снял пояс с позвонками и лег на нары.

Теперь пришла очередь Геонка. Этот шаман камланил совсем иначе. Он снял с себя часть одежды. Так же как и другие, он украсил себя стружками и взял в руки бубен. Заклинания свои Геонка начал шепотом, который все учащался и становился громче. Он всхлипывал, скрипел зубами и изредка касался колотушкой жаровни с углями. Ноги его стали дрожать все больше и больше, рука тоже стала проворнее бегать по бубну. Дрожание перешло во вздрагивание всем телом, отчего металлические украшения на поясе начали издавать шелестящий звон, который все усиливался и перешел в оглушительный лязг. В момент вселения духа Геонка пришел в большое волнение. С ним начались судорожные схватки. Тело его приобрело удивительную гибкость. Он извивался, как змея; с лица его градом катился пот; потом конвульсивные движения перешли в корчи и в конце концов превратились в самую дикую пляску. Он приседал все ниже и ниже и вдруг сразу подымался во весь рост, и каждый раз, когда нужно было особенно сильно ударить бубен, он выкрикивал: «Э э э эх!...» Один раз он сделал прыжок через жаровню и такой нанес удар в бубен, что у всех явилось опасение за целость инструмента. Шаман затрясся на месте и завыл волком, весьма удачно подражая зверю. Можно было подумать, что его трясла жестокая лихорадка. Он метался и кричал: «А ще то то то то то!...» Геонка повелевал своим духом, что то требовал и не хотел слушать никаких его возражений. Камланье оборвалось неожиданно. Когда надо было, он сразу освободился от севона. Он просто отстранил его от себя, прошел мимо и стал раздеваться, затем он выпил ковш воды и лег рядом с Миону и Хутунка.

Последним выступил Инси. Он надел на себя специально сшитый шаманский костюм с перьями по швам рукавов, которые должны были изображать крылья, а на голову — убор, имеющий вид шапочки с маленькими оленьими рогами, сделанными из железа. На шее старика был подвязан особый нагрудник с изображением ящериц и лягушек, а на лбу — особый козырек с нашитыми на нем шаманскими глазами из разноцветной бумажной материи. С помощью этих матерчатых глаз он мог видеть то, что недоступно простым смертным. И голова, и коса, падающая на спину, и пояс с позвонками, и обувь — все было украшено тальниковыми стружками. Инси сел на особый коврик, на котором двумя большими темными кругами изображалась бездна — сункта. Он прислонил лицо к бубну и стал звать севона. Бубен удачно играл роль резонатора и то усиливал, то ослаблял голос шамана. Дух вселился в шамана быстро и очень шумно. Сильное потрясение на короткое время ввергло старика в беспамятство. С диким воем он затрясся всем телом и запрокинул назад голову. Одна из женщин поддержала его и стала опахивать ему лицо берестяным веером. Минуты через две Инси пришел в себя и помутневшими глазами посмотрел на окружающих. Тогда Гобули взял длинный ремень, изображающий большую змею Кулигасэ. Один конец его он привязал к поясу Инси, а другой оставил у себя в руках, чтобы сдерживать шамана, который в экстазе мог унестись в преисподнюю, откуда нет возврата. Старик вскочил на ноги и завертелся в неистовой пляске.

Оглушительные удары в бубен, сильный лязг металлических позвонков и истеричные выкрики шамана — все это создавало такой хаос звуков, что у меня закружилась голова.

Старик положительно обезумел. Он кричал на своего севона, грозил ему, обращался с ним, как с подчиненным, он старался напугать его своим видом и страшным шумом. От музыки его становилось жутко. Кто знает, что сумасшедшему может прийти в голову! Шаман прыгал, как тигр, он спорил, ссорился и дрался со своим духом. Инси набрал в рот горящих углей и сыпал искрами вправо и влево: это были его молнии, а резкие удары в бубен изображали гром. Гобули поднес к губам шамана чашку с кровью. Он выпил ее залпом и опять завертелся в пляске, как раненый зверь. Было достойно удивления, откуда у этого старого человека бралось столько энергии, столько силы. Он куда то мчался, кого то догонял и кричал, что не видит земли, что мимо него летят звезды, а кругом холод и тьма. Тогда на помощь Гобули бросились Миону и Хутунка и делали вид, что изо всех сил сдерживают шамана, летевшего стремглав в потусторонний неведомый мир. Инси потащил их за собой из дома наружу.

...

Инси вскрикнул и снова впал в беспамятство. Севон так же быстро оставил шамана, как и вошел в него. Камланье было окончено.