Kitobni o'qish: «Повесть дохронных лет», sahifa 3

Класс выдал вторую порцию улюлюканья – явно, в мою честь.

– Тише! Тише! – стучала по графину вязальным крючком Маргарита Астафьевна.

Доцент, последним проходивший мимо на «камчатку», проронил на ходу:

– Ты это зря, Франц.

Со смутной догадкой я ринулся к стеллажу, но успел пробежать только четверть расстояния, как вдруг:

– Что за шум, а драки нет?!

Директор! За рост, голос, за то, что до конца уроков в школе прогуливался у склада сельпо, господину Вандевельде дали прозвище Квартальный. У меня в семье его запросто звали Ваней и Дядей Ваней. Мэром называла одна Катька, и в случае только, когда за чаепитием, забирая у меня ананас с куском торта, заграбастывала и порцию гостя, обращаясь с елейной констатацией: «Господин мэр, я тут собираю «застольные роскошества» в пользу бедных. Безработным. Вы же им не откажете, они же избиратели, ваш электорат».

Я задом попятился к станку и сел на табурет. Позыркал по сторонам. На меня не смотрели, внимание всех приковывал Квартальный.

Лажанулся ты, Покрышкин, смеялся я над собой. Ретировка задом к табурету разве что уступит крылышкам херувимчика, изображённого тобой, когда эфиопка целовала.

Квартальный стоял в проёме входа, в мастерскую не входил – видимо, кого-то поджидал.

Мальчишки притихли. А те немногие из девчонок, кому посчастливилось надеть длинные юбки, на всякий случай натянули их ниже коленок, те же, кто только что светил бёдрами под юбчонками, крутанулись на табуретах и спрятали ноги под столешницами станков. Батый с Плохишем отменили свои стойки. Первый поспешно заправил под наушник сигарету, а второй, бросив в рот ириску, начал деловито поправлять на стеллаже пластилиновые фигурки. Маргарита Астафьевна, не отрывая испуганного взгляда от директора, шарила руками под полкой кафедры – вязание прятала.

– Вера Павловна, отпустите господина Курта… Мы ждём, – обратился Квартальный в коридор к учительнице из соседней химической лаборатории.

Отец. За завтраком после объявления купить мне вертолёт сказал, что сегодня в школу зайдёт, вспомнил я. В химлаборатории идёт урок класса сестры Катьки – «проныры, пройдохи и безобразницы» по словам дяди Франца: за её проделки чаще моего вызывали отца в школу и штрафовали.

Прокушенная губа! Спохватился я. Опухла как назло. Промял её зубами, но та от этого вздулась ещё больше.

Квартальный, посторонясь, пропустил гостя вперёд. Смущённый таким к нему вниманием отец вошёл, пригнувшись под дверную притолоку, повернулся и пригласил войти директора. Раскланивались, друг дружку приглашая первому пройти к кафедре. Оба – могучие великаны, лицами похожи очень. Голубые глаза, завитые по моде пшеничные усы под большим прямым носом, рот волевых очертаний, ямочка на подбородке, прямые ниспадающие до плеч соломенные волосы. Люди несведущие считали их братьями-близнецами. В молодости они работали бригадирами монтажников, познакомились, схлестнувшись в соревновании по армреслингу. Длилась тяжба на руках чуть ли не четверть часа – ни голландец, ни российский немец не могли одержать победы. Растаскивали их силами бригад. С тех пор подружились. Да так крепко! Мне с Дамой талдычат, что дети от нас пойдут такие же здоровые и красивые, как дедовья. Ну да, красивые, только пусть попробуют сначала нас поженить, злопыхал на это я. Дама же не противилась, папашам выражала согласие, и, видя моё безразличие к ней, как-то попросила Портоса и та на дискотеке, отбивая со мной стэп, излила мне чаяния подруги.

Дядю Ваню отрадновцы отличали по шляпе – в тридцать лет он начал лысеть. А отца моего по берестяным лаптям, носил на хуторе под «миской», в доме, в парнике и под «миской» посёлка, лето не снимал. Оригиналом в этом не был, Хизатуллин-старший, отец Салавата, владелец ресторана «Эх, тачанка!» первым подал пример. Интерьер ресторана он оформил в этническом стиле, весь персонал кухни и официанты носили лапти, на входе посетителей встречал метрдотель в лаптях же.

Ученики встали из-за станков в почтительном приветствии. Отец и им поклонился. Вспомнив, видимо, что в мастерской должен быть и учитель, поспешил поклониться и ему. Получилось – «танку»: Маргарита Астафьевна за секунду до этого исчезла в нём, вязание подальше прятала.

Я видел, в замешательстве от своей неловкости отец теребил пальцами мочку уха, а это у него – от сильного недовольства или волнения. Без сомнений, что-то Катька нахимичила, и протокол составили на сумму приличную. А у него на ферме дела не ладились: оптовики заключали все меньше и меньше контрактов, оставались неоплаченными банковские кредиты. Моих актёрских «заработных плат» поправить положение не хватало. Вот купит парубка, стану и купцом, впятеро больше начну зарабатывать.

Директор оставил отца и поспешил к кафедре. Встал на приступок у основания трибуны, должно быть, сделанной для удобства техничкам бронзу герба Российской Федерации протирать и полировать. Вытянулся, став на носки, – даже с высоты своего роста он не мог видеть кто внутри. И… лицом зарылся в причёску Маргариты Астафьевны, взбежавшей по ступенькам. Зоологичка от неожиданности присела, пропала в «танке» и снова объявилась, отстраняясь назад от застывшего в испуге директора.

– З-здравствуйте.

– З-здрасте, – смутился Дядя Ваня, и всё же, подпрыгнув, заглянул внутрь кафедры. – Смотрите футбол?

– Я… в-выключила телевизор.

– Вы подменяете учителя изобразительных искусств? Он же здоров, – опустился директор с носков.

– Н-нет… учителя пения. Вы меня растрепали, – поправляла зоологичка причёску.

– Извиняюсь. Вадим Аграфенович репетирует с хором ветеранов стройки. Неделю не будет. А ключей от класса пения, как водится, не оставил. За орган боится.

Директор вернулся к отцу, и сзади за плечи выдвинул его вперёд.

– Дети, мы с господином Куртом пришли спросить, понравились ли вам помидоры и огурцы? Папа Франца выращивает и поставляет эти овощи к школьному столу.

Тут же не замедлило: «Вкусные», «Побольше бы», «Ещё хотим».

– Поблагодарите господина Курта, – призвал директор учеников, приглашая отца на выход.

Ещё громче и с большим энтузиазмом, от класса зазвучало: «Побольше бы бОльших», «И капусты надо бы», «Всё съедим».

Директор и отец вышли из мастерской.

Я встал и подошёл к стеллажу с полной уверенностью в том, что мой бегемот стараниями Плохиша перекочевал с верхней полки на среднюю. Так и есть. Лежит рядышком с кашалотом. Но что это?! Бегемот лишился ушей, глаз и хвоста! Теперь больше походило на кашалота! Только вода с кругами и выдавала, что моё это творение. Причём, расходились круги теперь не у пасти, а от всего туловища. И не пасть вовсе это уже: наведённая по пластилину стеком канавка горизонтальная смазана, её заменила – проделанная определённо чьим-то ногтем – вертикальная бороздка. В довершение всего, начертанное мной по воде «БЕГЕМОТ В ПРУДУ.» тоже смазано и заменено на:

ЛЮБИМЕЦ ДАМЫ

Поборов оторопь, я лихорадочно искал тигра Батыя, которого Плохиш намеревался поправить. Нашёл на верхней полке в кругу жирафа и скунсов. «Червяк» оставался всё тем же «полосатым червяком с ногами».

Что-то подкатило к кадыку, в прокушенной губе запульсировала кровь и с прежней силой заболело в паху.

Класс замер.

– Франц, ты хочешь рассказать о бегемоте? – неуверенно спросила Маргарита Астафьевна, подивившись моей инициативе. – Только не больше пяти минут. У нас тут есть не менее интересные млекопитающие: жираф, черепаха, медведь. Жаль носорога никто не вылепил. С него бы начали – потому, как тема тоже пропущена.

– Во-во, пусть расскажет. У него бегемот ба-а-альшой, кра-а-асивый.

Плохиш подхватил, случая блеснуть познаниями не упускал:

– Семейство бегемотовые – бегемот, или гиппопотам. Хи-ппо-по-тамус ам-фи-биус. Арабы называют его «речным буйволом», но более точно этого неуклюжего великана называли древние египтяне – «речная свинья», поклонялись ему как животному священному. Особенный интерес у них вызывало соревнование самцов в брачных играх. Хвостом раскидывают помет на дальность. Если победитель не выявится, становятся друг перед другом и разевают пасти, кто насколько сможет шире. И только когда и в этом соревновании претендент на гарем не выявится, у бегемотов начинаются обычные у самцов других видов бои, часто с трагическим исходом.

– Запрудный, ты самое интересное рассказал, что Францу останется? – остановила Плохиша учительница.

– Так тож о бегемоте «египетском», пусть о своём расскажет, – вмешался Батый.

Хизатуллина с Запрудным я видел плохо: то что-то, что подкатило к кадыку, поднялось выше и теперь застило мне глаза. Рассчитывали, брошусь и сомну пластилин, а я не стану, просчитались.

Я повернулся к классу. Все уставились на меня, никто не отвлекался. Только Дама одна сидела с опущенной головой, да Изабелла сзади что-то чиркала электронным карандашом по планшету. Глянул на доскплей, под строчками «И КАПУСТЫ НАДО БЫ!», «ВСЁ СЪЕДИМ!!» появилось:

ЗАЦЕЛУЮ ДО СМЕРТИ!!!

Ну, гады! Вы сейчас у меня эту вашу «поправочку» сожрёте, распалялся я, поворотясь к Батыю и Плохишу. О парубке я уже не помнил, а угроза эфиопки не колыхала.

– Ну же, Франц, начинай, – совсем неуверенно потребовала Маргарита Астафьевна: она почувствовала или по моему и класса поведению поняла, что здесь что-то не так.

– Покажи красавца, расскажи, – поддержал учительницу Батый. Он и Плохиш стояли по сторонам стеллажа в прежних позах – с широко расставленными ногами. Только руки их теперь не были заведены назад, оба ногтями одной чистили от пластилина под ногтями другой.

Один прыжок, и я ухватил Батыя за грудки. Тот как будто ждал этого: нисколько не сопротивляясь и оставаясь с широко расставленными ногами, повис в моей хватке. Руки развёл в стороны и помахивал ими, – в точности, как это проделывал я в объятьях Изабеллы. Ещё Батый зажмурил, в томности закатив в потолок, глаза и вытянул трубочкой такие же толстые, как у эфиопки, губы.

Класс хохотал.

– Мальчики, прекратите! – кричала Маргарита Астафьевна.

Я растерялся: от классного авторитета ожидал совсем иной реакции. Поборол же замешательство действием для всех неожидаемым, для меня спонтанным. Впился Батыю в губы.

Класс ахнул.

– Раз… два… три, – начала Ленка.

– Четыре… пять, – подхватила Глашка-головастая.

– Хизатуллин! Курт! – кричала Маргарита Астафьевна. Зоологичка стояла на верхней трибунной ступеньке, и, казалось, теперь точно переступит балюстраду и спрыгнет вниз под герб разнимать нас.

Ощутив под зубом соль крови Батыя, я с силой оттолкнул его от себя. Продолжая взмахивать руками, теперь в попытке устоять, классный авторитет полетел спиной в доску. Ударился об неё головой, и на пол к ногам упала сигарета – выпала из-за наушника. Оставаясь припечатанным к рисунку «кружочек, скобка, скобка, точка, точка, запятая – вышла рожица кривая», Батый мгновенно поправил наушник, сползший и обнаживший безобразные шрамы в месте отсутствующего уха. После картинно оттолкнулся затылком от доски и не спеша снял пиджак, встряхнул за плечики и постелил перед собой. Ступив на меловые отпечатки «кривой рожицы», слизнул с губы кровь и языком провёл по золотым печаткам на пальцах собранных в кулак. Медленно, – похоже, не рисуясь, а всерьёз, – принял стойку боксёра.

Класс замер.

Я отпрянул назад. Такого поворота событий не ожидал: драка вживую! В школе! Но скоро овладел собой.

Плевать, смирился я с теперь уже неизбежной потерей парубка.

Левую ногу оставил чуть впереди, а на правой всем телом подался назад. Выпрямил указательный с безымянным пальцы одной руки и указательный другой, остальные подсобрал в кулаки и эффектно с большой амплитудой в движениях выставил перед собой у лица. Получилось, будто из ружья – пальцы: целик и мушка – целюсь в Батыя. И со стороны казалось, что стою я на правой ноге, а на самом деле, вес моего тела остался сосредоточенным на левой – в том секрет моей боевой стойки. Обучил меня ей инструктор рукопашного боя российских воздушно-десантных войск майор Франц Курт, мой дядя. Обычно принимал я её уже в пылу драки, чтобы уловку не раскусили, но сейчас спешил вырубить противника враз.

Класс охнул: назревала драка вживую! В школе. Такого досель не случалось.

Батыю что? У него отец – владелец ресторанов в курортных городах Новой Земли. А вот мне Покрышкину с отцом-фермером придётся несладко.

Ожидание – противник с нападением медлил – меня отрезвило, и я подумал всё обратить в потеху: ринется Батый, развернусь на «толчковой» – пропущу гору мышц и жира. Пару-тройку станков сметёт.

– Ни с места!!

Голос Квартального у меня за спиной.

Глазом не моргнул, отец уже дышал мне в ухо: «Катька натворила, ещё и ты».

И съездил затрещину.

Я успел присесть ниже, но зря это сделал: пальцами только чиркнув мне по затылку, отец стоял с кулаком у своего уха – так слушают жужжание спойманной мухи.

Но ни одного смешка. В классе все будто языки проглотили, вдохнули и не дышали.

Директор схватил отца за руку:

– Господин Курт, я вас па-аа-пра-ашу! – И добавил тихо: – Ты же не будешь здесь, Гена.

Отец попытался вырваться, потом сник с покорным:

–Ладно, Ваня… Извини.

Отпущенный, отец отошёл в сторону, мочки его ушей горели.

Я запаниковал. Присел в своей коронной стойке, а услышал требование Квартального «ни с места» и нырнул по-боксёрски под замах отца… так и остался стоять в застывшей позе, будто парализованный. Такое со мной однажды уже произошло, но тогда случилось во время отработки приёма кунг-фу в спарке с дядей Францем, а сейчас на виду у всего класса. «Успокоиться, расслабиться и встать», – дал я себе команду. Но ноги мои не выпрямились, и рук я не опустил.

Батый, тот сразу послушался Квартального: в стойке боксёра – с кулаками перед собой – нагнулся и поднял пиджак. Отряхивая, отступил назад. Сигарета лежала под плазовой доской прислонённой к плинтусу, наступить не получалось – заслонил ботинками, став в неловкую и смешную для классного авторитета шестую позицию танцовщика. Штраф ему – ерунда, но курильщиков господин Вандевельде к контрабандным рейсам не допускал.

Отойдя от меня ближе к отцу, директор обратился к классу:

– Та-ааак! Разберёмся!.. Выкладывайте, что здесь у вас стряслось?

– Мы л-лепили, – выглянула из-за балюстрады кафедры Марина Астафьевна. Не говорила, лепетала.

– Л-лепили, – передразнил директор. – Так вы кого, учителя пения или всё же учителя скульптуры подменяете?

– У нас пара з-зоологии. М-мастерская свободна, разрешения у завуча я спросила.

– И что лепили?

– Я д-дала задание за первый урок вылепить любимое млекопитающее… медведя, тигра… белку там…

– Хизатуллин и Курт позировали?

– На втором часе, – вместо урока пения, – расскажут… о любимом млекопитающем, – объяснялась взволнованно учительница.

– Сейчас, как я понимаю, второй урок… Хизатуллин с Куртом рассказывали… изображали, я так понял, брачные танцы… самцов?

– Они дрались, – отец с его прямодушием и врождённой честностью сталинградского пионера не мог смолчать.

– Ну да, поцапались. Не бегемотов же изображали, те пасти разевают, меряются у кого зев больше, – согласился с другом Дядя Ваня и обратился к зоологичке: – Вы случаем в хоре ветеранов не поёте? Передайте органисту нашему от меня привет.

– Не пою, мне медведь на уши наступил, – успокоилась и налила из графина в стакан воды Мэрилин Монро, но не выпила. Наверняка знала, что ветераны стройки в хор собирались отнюдь не петь, а пить – дегустировать по заверениям стариков – «огуречный сок». Стаканы себе наполняли прямо из аппарата – под песни трио из учителей пения наших поселковых школ. А когда отпускали их, те ещё долго по домам «отмачивались», и спали с баянами.

– Ладно, лепили, – согласился смущённый своей бестактностью Квартальный.

– Они дрались! Вживую, – настаивал отец.

Что он делает. Что он себе думает. У меня холодело нутро.

Директор поморщился как от зубной боли и поворотился ко мне:

– Франц, ты не путаешь насекомое с млекопитающим? Богомола изображаешь? В кого целимся? Да стань ты по-человечески!

Я опустил руки и выпрямил ноги, только «мушка» с «целиком» не послушались – засунул в карманы.

– Салават и Франц дрались из-за бегемота, – не унимался отец, указывая директору на доскплей.

Какой-то гад под строчками «И КАПУСТЫ НАДО БЫ», «ВСЁ СЪЕДИМ», «ЗАЦЕЛУЮ ДОСМЕРТИ!!!» написал:

ДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА БЕГЕМОТА

Из-за какого такого бегемота? – повернулся директор к учительнице.

– У Курта любимое млекопитающее – бегемот. Хизатуллин, Запрудный, покажите!

Я прикусил пораненную губу, в паху заныло.

Однако на просьбу учительницы Батый и Плохиш отреагировать не спешили. Стас как-то неопределённо повёл рукой в сторону стеллажа и произнёс:

– Вот.

А Салават подтвердил:

– Ага.

– Я не вижу этого зверя, – заявил директор после беглого осмотра полок. – Франц, где бегемот?

Указать ему на… пенис, хорошо хоть фаллосом из воды не торчит, мелькнула у меня шальная мысль. А глянул на среднюю полку стеллажа, оторопел: место рядом с кашалотом пустовало! Где?! Пропал! Но только «мушка» и «целик» у меня в карманах разокаменели, как увидел-таки поделку – теперь на нижней полке. Моего «бегемота» снова укрывала тряпица скрывавшая поделку Марго.

– Есть! Есть бегемот! Дежурные сейчас покажут, – заторопилась Маргарита Астафьевна. – Запрудной, на нижней полке, сними тряпочку, может быть, под ней?

Ну, вот кто тебя, Мэрилин недоделанная, тянул за язык. Лошадь! «Мушка» и «целик» в карманах невольно подались к паху.

И Плохиш сплоховал: послушно снял тряпицу.

Все уставились на пластилиновую ворону из пластилина чёрного, не охристого цвета, обычного для скульптурного. На другое – у птичьих ног – казалось, внимания не обращали. А было на что: под вороной возлежал мой «бегемот». Беру в кавычки: потому, что после чьей-то правки моя поделка уже даже на медведя в речке не походила – на пенис отрока, что спиной, раскинув руки по воде, лежал нагишом на пляже в морской прилив. Но такое, питал я надежду, виделось только мне одному.

Батый оставался на месте сигарету прикрывать, Плохиш принялся перекладывать зачем-то фигурки со средней полки на верхнюю.

Тем временем, директор, тоже, как и ученики, несколько оторопев, но вида не подав, отметил у меня и у Батыя кровь на губах. Сокрушённо – он, догадывался я, считал, что была лишь попытка начать драку, – спросил:

– Уже… дрались?

– Нет-нет! – поспешно вступилась Маргарита Астафьевна.

– А кровь? На губах у обоих… Франц, дрались?

– Да… Не успели, – признался я неопределённо.

– Правда? – проявил надежду директор. – Франц, отчего кровь на губах?

Я молчал.

– Салават, ты ответь.

Батый молчал.

Тогда господин Вандевельде поднял глаза на доскплей.

Ну, какая сволочь написала?! Под строчкой «ДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА БЕГЕМОТА» появилась новая:

И ЦЕЛОВАЛИСЬ

Забыл, гад, что архив-менеджер выдаст мне с какого станка писали. Я обрадовался идеи, как вычислить доносчика и постарался запомнить, кто из пацанов за каким станком сидит. Подумал, что могли это сделать и девчонки, и приметил, где сидят Изабелла, Ленка, Глашка-головастая и Марго. Птичка её – может быть, не ворона, а ворон. По любому, птица. «Белая ворона», хоть и чёрная вся, среди зверья, предположил я, с подспудным подозрением на какой-то подвох со стороны юродивой.

– Целовались?!

Директор не поразился, он – испугался. Ладно, драка, так ещё это напасть – мальчишки целовались, в школе, вживую. Два ЧП! Три с Катькиным! Если признать, что все три происшествия имели место быть, его другу и нашему с сестрой отцу грозило серьёзным в сумме штрафом. А этого допустить Дядя Ваня не мог.

Отец пялился на доскплей и мял пылающие мочки

Маргарита Астафьевна подхватила стакан и выпила воды одним духом.

Ученики, наконец, поняли, откуда директор черпает информацию. Пацаны крутили головами и немедленно поднимали ладони подальше от планшетов с электронными карандашами – показывали мне и Батыю, что не их это рук дело. Девчонки, обтягивавшие под столешницами станков мохеровые юбчонки, и те торопились показать ладошки.

Испугался и доносчик: стал вытирать свою писанину. Да перестарался в спешке – выдал себя: маркер-снимка, уничтожив на экране строчки «И ЦЕЛОВАЛИСЬ», «ДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА БЕГЕМОТА», налез на «И КАПУСТЫ НАДО БЫ». Потёр три на конце буквы, осталось:

И КАПУСТЫ НАД

Любитель капусты всем известен, каждую осень услаждал наши уши, хрумкая кочерыжками прямо на уроках; к нему, хрумкая головками чеснока, присоединялась Изабелла. Такой подлянки от Доцента я не ожидал. Он, вспомнил я, неделю, когда испытывали доскплей, болел, потому мог не знать об архиве-менеджере. Конечно, заложил меня не в отместку за пропажу бойцового ворона, и не за сегодняшнюю обиду – он, все знали, влюблён в Даму Вандевельде. За рыжую, если не мстил, то вступился.

– Вы что-то хотите сказать? – отреагировал на лес рук директор. Руки опустились. – Не хотите. Тогда, кто староста?

– Запрудный! – позвала Маргарита Астафьевна, она наливала из графина второй стакан.

– Я-яа… – не сразу отозвался Плохиш. Он стоял позади стеллажа, с ответом директору я повернулся на его голос и успел заметить, как резко отдёрнул от верхней полки руки.

– Курт с Хизатуллиным… – посмотрел директор на меня и Батыя. – Вымолвить даже противно… Целовались?

– Кусались. – Стас вышел из-за стеллажа и, потупившись, шарил у себя по карманам.

– Вот. Кусались, – повернулся директор к Маргарите Астафьевне. – У нас такое случается. Вы учительница молодая, можете не знать.

– Ну… я не знаю…. Кусались, – спохватившись, подтвердила Маргарита Астафьевна.

– Ай-я-яй, – пожурил виновников Квартальный и повернулся к классу с вопросом: – Что за угроза «зацелую до смерти»? Чья?

– Об зубы мои Франц поранился, а я об его, – вклинился Салават, всё ещё стоявший у плазовой доски в шестой, для него затруднительной, позиции, немного даже плечами и руками балансировал – не танцор.

– Староста, и вы Маргарита Астафьевна, так было дело? Кто дежурные? – дал здесь маху Дядя Ваня.

Плохиш, энергично начав жевать ириску, закивал головой. Учительница кивнула, и вдруг, высунувшись из кафедры в полкорпуса, принялась безотчётно вязать у груди. Того, что заметил вязание, Квартальный вида не подал.

– Я, Жёлудь, Запрудный и Хизатуллин дежурные, – поднялась с места Марго.

– Сядь, Сумаркова, – скосил глаза на Марго директор и потребовал от Батыя: – Хизатуллин, а ну-ка повернись. – Когда же тот нехотя показал «рожицу» на пиджаке со спины, безапелляционно, твёрдо заключил: – Дрались!

Конечно, теперь тебе, Дядя Ваня, больше хочется верить в драку, чем в то, что я и Хизатуллин целовались: штраф за первое меньший, пришла мне в голову догадка. Но ох, как тебе, Дядя Ваня, не хочется верить вообще ни в первое, ни во второе. За Катькины проказы, теперь ещё и за мои, тебе придётся не хило так оштрафовать Ганса Курта – поставить друга в шаге от банкротства.

– Моя угроза! – поднялась с места Изабелла.

– Целовала и покусала, – подхватила Глашка. Головастая.

– Стоп! – поднял обе руки директор и спокойно потребовал: – Изабелла Баба, сядь… После урока классный авторитет составит на тебя протокол: целовала мальчика вживую. В школе, в классе, у всех на виду.

Признал поцелуй Изабеллы – пытается тем самым замять мою и Батыя стычку.Дядя Ваня сиял, прикинув, наверное: Баба целовала – Франц сопротивлялся. Вон губа прокушена. А это в корне меняет картину: эфиопам платить штраф.

В подтверждение моей догадки, проронив, «Покончили с этим», директор, чтобы внимание всех переключить на другое, резко повернулся ко мне и сурово потребовал:

– Франц, покажи, наконец, бегемота!

Въехал! Вспомнил о бегемоте! Лучше б ты, Дядя Ваня, обратил всех внимание на ворону, «белую», птицу среди зверья.

– Запрудный, Хизатуллин! Ну, что же вы? – немедленно вступила Маргарита Астафьевна и обратилась к отцу:

– Господин Курт, у вашего сына определённые способности к скульптурному творчеству – с заданием он справился блестяще. Его бегемот не только реалистичен и художественно выразителен, но ещё и композиция интересна, даже сюжетная канва прослеживается.

Во чешет! Бегемоту пить захотелось, зашёл в пруд и пьёт: и вся сюжетная канва. Сейчас у тебя очки-то запотеют, прикинул я развитие событий. И такое охватило безразличие к происходящему, что, скрестив руки на груди, с безучастным ко всему видом стал разглядывать портреты по стенам. Я не боялся грядущего наказания, – разберутся, драки не случилось и не целовались, – я боялся сгореть со стыда, когда Дядя Ваня увидит какого бегемота вылепил «женишок».

– Вот бегемот, – Стаса голос.

Я не повернулся к нему, всё ещё соревновался в гляделки с Леонардо да Винчи.

– Вы что, за идиота меня держите! Какой это бегемот! Где хвалёный реализм и выразительность?

Заговорщицки подмигнув великому скульптору, я повернулся к Запрудному. Тот держал… тигра. Выдавал Батыеву поделку за мою – тигра за бегемота!

С благодарностью за находчивость в попытке спасти меня, промелькнула досада на то, что не мог Плохиш выбрать из фигурок более походящую на бегемота. Но, окинув взглядом полки стеллажа, согласился с выбором Стаса. Разве что, ещё кит сошёл бы за бегемота в пруду, будь у него уши. Ещё, пожалуй, медведь – если бы лежал в воде на брюхе, но все трое мишек сидели на пнях по-человечески и сосали лапу.

– Я что, тигра от бегемота не отличу?! Я с вами в цацанки играть не намерен. Я… хочу… видеть… бегемота!

В «полосатом червяке с ногами» директор признал тигра, а что если в моей поделке признает бегемота – умышленно. Я неплохо знал Дядю Ваню, он не отец прямодушный – хитроват. Катька, та вообще держала Дядю Ваню за шулера. Согласится с тем, что ему демонстрируют бегемота и не согласится с мнением зоологички насчёт моих достижений в художественном творчестве – вызовет тем полемику и под шумок окончательно замнёт ЧП. Прекрасно ведь понимает, что в классе и бровью не поведут на эту уловку.

– Извините, я перепутал, – поспешил успокоить директора Плохиш, – здесь бегемот. Под вороной. Бегемот купается. В пруду.

И нехотя показал на «белую ворону», в меня стрельнув обречённым взглядом. Я не заметил, когда он ворону с бегемотом переставил на верхнюю полку. Молодец! С мест от станков «любимец» мой теперь виден не во всей своей красе.

Однако у Квартального рост изрядный.

Вдруг Стас повернулся к стеллажу, согнулся к нижней полке… и замер… зашёлся в кашле. Выпучив глаза на Батыя, начал бить большим пальцем через плечо себе в спину. Зная, что тот не может прийти на помощь – сигарету закрывает – сам приблизился, и Салават принялся хлопать ладонью по указанному месту. Довольно ощутимо ударил кулаком и изо рта подавившегося выпала на пол ириска. Для Квартального спектакль: в классе знали, что разыграно. Плохиш за партой якобы давился, срывался с места к отвечавшему у доски Батыю и, пока тот ему хлопал по спине, подсказывал или передавал шпаргалку.

Запрудный откашлялся и оба резко развернулись к классу с возгласом:

– Ап!

Салават прятал за спину тигра, а Стас в вытянутой руке демонстрировал мою поделку, бегемота. Подмигнул мне.

И они, догадался я, раскусили Квартального, поняли, к чему тот клонит. Так только можно было объяснить импровизационную сцену с подменой пластилиновых фигурок.

– Артисты, – восхитилась учительница.

– Фокусники, – уточнил и похлопал в ладоши директор.

– Пройдохи, – не согласился отец.

А за станками на всех нашло безудержное веселье: хлопали, топали, писали на доскплее «БИС» и «БРАВО».

Что на меня нашло?! Я всё испортил!

Подскочил к Плохишу, выхватил у него поделку, решительно подошёл к директору и установил дощечку на свои четыре пальца, ему поближе.

– Аля-гоп, – не удержался.

Лицо Квартального мрачнело, голубые глаза синели. Он не знал, как ему поступить. Вроде замял ЧП. Какие там поцелуи – у мальчишек. И драки не было. Баба поцеловала Франца. Протокол составят – родители штраф заплатят, эфиопам не убудет. А если даже дело к драке шло, – не успели, только покусались, за что тоже штраф установлен. Мелочь. И вот тебе на! «Бегемот».

– Финита ля комедия, – заключил я. Повернулся было отойти, но директор остановил за плечо. Шевелил губами… Читал. Я глянул на угол дощечки и сам прочёл:

ЮБИМЕЦ ДАМЫ

В шёпоте директора отчётливо разобрал «Любимец Дамы». Стас попытался стереть, но верхняя полка стеллажа ему не по росту, потому-то потёр «воду» не совсем в том где надо. Промахнулся Акела. И я вынес приговор своему злоключению:

– И апофеоз с наказанием!

«Стамеску» (так называл Даму, когда ещё не была сложившейся девушкой, а была худой, угловатой девчонкой выше меня ростом) свою ты, Дядя Ваня, в обиду никому не дашь. Держи карман шире, казначей мэрии. Тебе, Батый, – работка: попробуй сформулировать заключение протокола – это тебе не на списывание домашнего задания крапать.

Смирившись с неизбежностью, я попытался вырваться, но директор плечо не отпустил. Тогда я протянул в поклоне дощечку ближе, под самое лицо – дарю, дескать. «Держи сам, – приказал мне шёпотом и добавил: – Отец всыплет, я добавлю». Отпустил моё плечо и отклонился от поделки далеко назад – я так понял, оценить произведение. Покрутил дощечку на моих пальцах – рассмотрел со всех сторон.

– И это бегемот?.. Где хвалёные достоинства – реалистичность и выразительность?

У меня взыграло на душе!

– А мне нравиться. Не совсем реализм, конечно. Стиль здесь – скорее «суровый стиль», в чём-то перекликается с «сюрреализмом». А, впрочем, – «примитивизм», – тут же за директором высказал своё мнение Плохиш.

– Я бы так не слепил, – поддержал Батый.

– Животное по брюхо в воде. Пьёт в пруду Московского зоопарка. Видите, концентрические круги по воде у пасти, – воодушевлено поясняла Маргарита Астафьевна.

«Из пруда воду пьёт!», «Похож!», «Точно похож!», «Ну нормально!», «А бегемот и гиппопотам – это одно и то же?» – поддерживали Стаса, Батыя и зоологичку от класса.

– Ну, если таков тигр… корова… вот такая…. Кит хорош, но волн океанских не хватает. Ёжик – авангардистский, и не плох! Ворона – симпатичная… Молоком питалась, не из яйца вылупилась?.. А это, надо полагать, черепаха… То… – Дядя Ваня повернулся ко мне, – с большой натяжкой можно согласиться с тем, что вот это… бегемот. Стоит… То есть, лежит… То есть воду пьёт! В пруду… Ни о реалистичности, ни о выразительности здесь, конечно, говорить не приходится, несмотря даже на наличие кругов по воде. Соглашусь с Запрудным: «суровый стиль», больше «примитивизм», «сюром» отдаёт.

Я облегчено опустил дощечку, и Дядя Ваня примял поля шляпы вниз, – так всегда проделывал, когда затея ему удавалась.

Но рано было ему и мне обольщаться. Отец встрял!

Стоял, молчал, теребил себе мочки. Сыну повезло, сухим из воды выходил. Друг выправил положение, да чего уж там – выручил. Спас от штрафов, а он! Всё угробил, заявив: