Kitobni o'qish: «Кто ты, человек? Сказание о Свете»
ВЛАДИМИР
ЧЕРНЯЕВ
КТО ТЫ, ЧЕЛОВЕК?
(сказание о Свете)
остросюжетный
приключенческо-фантастический роман
мегет
2014 г
СКАЗАНИЕ О СВЕТЕ
книга первая
(предъистория)
О том, как героиня, попав в далёкое прошлое,
проходит через каскад приключений, приобретя
новых друзей, в поисках Сокровищницы предков;
но, только вернувшись в реальную жизнь, ей удаётся попасть в неё, откуда она выносит Золотую книгу с тайными знаниями.
ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВСЕЛЕННУЮ
книга вторая
(причинное следствие)
О том, как героиня, уйдя в монастырь, посвящает всю свою жизнь изучению Золотой книги, и постигнув
тайну способа перемещения по мирам, отправля –
ется в путешествие во вселенную, а там побывав
на разных планетах, пройдя приключения, узнаёт
точную дату Конца Света на Земле, и то, что у неё
есть генетический двойник – молоденькая девчон-
ка, взяв тело которой, сможет прожить ещё одну
жизнь; возвращается на Землю, чтобы попытаться спасти нашу цивилизацию.
ГИБЕЛЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ
книга третья
(событие)
О любви девчонки – двойника героини, о попытках
предупредить людей о Конце Света и способе уйти
от него, о том, что получилось, и переплетении их судеб.
СКААНИЕ О СВЕТЕ.
(предыстория)
В революциях и войнах,
вёл борьбу за воздух вольный,
ища счастье, человек.
Полыхал двадцатый век.
ГЛ. 1
1
Весенним воскресением,
увлекшись книги чтением,
поздним тёплым вечером,
дождиком отмеченным,
при окне открытом,
свежестью залитом,
выходящем в сад,
где сладкий аромат
яблони цветущей
стоял душистой гущей,
забыв о всём наверно,
над книжкой Жуля Верна
про море честь и смелость,
сильно засиделась
Королёва Света.
Было уже где-то
около полуночи.
Тьма укрыла улочки
городишки старого,
тыщу лет без малого,
лежащего у гор,
ведущего здесь спор
за своё развитие,
знавшего события,
древней старины,
в долгой своей доле
видевшего горе
не одной войны.
Но в жизнь он верил свято,
шел год сорок девятый,
последнего столетия
в втором тысячелетии.
Но вот вдруг спохватившись,
и быстренько умывшись,
платьице сняла,
и в постель легла.
При этом укрываясь,
чему-то улыбалась,
а потом зевнула,
и в момент уснула.
2
Крепок, сладок её сон.
А напротив окон склон,
длинный и пологий,
а за ним отроги
крутых, высоких гор,
где с давних-давних пор
легенды тихо бродят.
И часто там находят
следы былых времён.
И есть средь них клеймён,
«дьявольской дырою»,
под рваною горою,
старинный, мрачный замок.
Там в окнах нет уж рамок.
И рухнули ступени
за много поколений
А стены лишь руины,
полы замыты глиной.
Под толстым слоем пыли,
в молчании застыли
князей и богов лики.
И не играют блики
на шпилях главных башен.
Забыт, угрюм и страшен;
давным-давно заброшен,
веками запорошен
стоит и глух и нем
с призрением ко всем,
храня своё безделье.
За ним лежит ущелье
такое же глухое
без ручейка сухое
завалено камнями.
По этой дикой яме
с заката до рассвета,
в весну и в жарко лето,
в жилой, степной простор,
катятся ветры с гор.
И так оно годами:
на городок с садами
несут ночную свежесть,
в которой сладко нежась,
спят травы и леса,
скрывая чудеса;
спят взрослые и дети
и крепко спится Свете.
3
До полночи немножко.
В раскрытое окошко,
сбегая с ближней горки,
ласкает ветер шторки.
Луна глядит лимонно,
и в комнате всё сонно.
Спит кукла Светы: Оля,
портфель готовый к школе,
отложенная книжка,
в углу тряпичный мишка.
И рыбки, банка с кормом,
и туфельки и форма,
и лента для косы,
лишь ходики-часы
стучат: «Тик-так, тик-так»,
да медно, бледно так
отсвечивает пол,
и у окошка стол,
а рядом с ним в тиши
стоит большой кувшин,
под ним тетрадок стопка.
Вдруг ровно в полночь пробка
с глухим хлопком открылась,
над горлышком разлилось
облачко белесое,
мутною завесою
поплыло к кроватке,
где Светлана сладко
только что уснула.
Обогнув два стула,
над нею поклубилось,
по простыням разлилось.
Так постояв немножко
в раскрытое окошко,
став совершенно бело,
тихонько улетело.
Луна за тучку скрылась,
тьма в комнате разлилась,
совсем там став густой.
Постель была пустой.
4
На утро, как обычно,
взялась мама привычно
на кухне за дела,
и Свету позвала,
окликнув прямо с кухни:
«Вставай, Светик, опухнешь».
Она ещё не знала,
что вечером читала
Света допоздна,
и потому она
немного рассердилась
на то, что не явилась
Света на зов сразу.
Варенье ложа в вазу,
ложкою стучала
сама себе ворчала:
«Нет, так совсем негоже;
и что-то не похоже
это на неё.
Эй, чадушко мое!»-
ещё раз позвала,
и будить пошла.
Когда же дверь открыла,
в молчании застыла,
глядя на кровать.
«Куда же убежать
она уже успела?
Какое ещё дело
с утра себе нашла?»
К окошку подошла
и выглянула в сад.
Каштанов аромат
приятно тронул нервы.
Жужжанье пчёлок первых
слышалось в тиши,
кругом же ни души.
Стоял полнейший штиль.
Урча, автомобиль
промчался в дали лихо,
и снова стало тихо.
Весна катилась к лету.
Ещё раз крикнув Свету,
немного постояла,
но видя толку мало,
и ничего не слыша,
во двор из дома вышла.
В железку побренчала
сердито проворчала:
«Ну что за прятки это,
пора уж кушать Света.
Всё давно налито».
И уж совсем сердито
добавила:«Ну знаешь,
так в школу опоздаешь».
Ворча:«Ну что задело»,-
пошла на кухню ,села
забыв про все заботы,
и то, что на работу
пора ей собираться,
решив теперь остаться,
пока не прийдёт Света.
А в сердце уже где-то
тревога появилась:
«И что же приключилось?
Куда, когда сбежала?
«Жуль Верна» где-то взяла
и вечер весь читала.
А вот когда же встала,
не помню, чтобы слышала,
несчастье с ней не вышло бы,
уж слишком она смела»,-
думая, сидела
вся в тревоге мать:
«Что же предпринять?
Идти её искать?
А может подождать
пока отец придет?
Он в раз её найдёт.
Он всех подружек знает,
и где она бывает».
5 Времечко бежало,
солнышко сияло,
давно всё оживилось,
а Света не явилась.
Пришел отец со смены,
и сразу делом первым
в школе побывал,
что мог поразузнал;
подруг всех обошёл,
но Светы не нашёл:
как в землю провалилась;
что-то приключилось.
В милицию сходил,
на розыск заявил,
дав важную примету:
на мочке уха Светы,
ну точно посрединке,
как ягодка малинки
не крупна, не мала,
родинка была.
Расстроившись совсем,
пришёл домой ни с чем.
Мать в панику пустилась,
в истерике забилась.
Рекой полились слёзы.
Лекарства в сильных дозах
и те не помогали.
Утешить как, не знали,
бессильны все слова.
Гудела голова
как треснувшая дудка.
От мыслей всяких жутких
захватывало дух.
И покатился слух,
что девочка пропала.
Вся улица прознала!
И школу известили,
и в розыск заявили,
и день прошёл с тех пор.
Приехал сам майор,
за дело взявшись смело,
решительно умело.
Обследовал весь дом;
и комнату при том
он изучил особо:
взял отпечатки, пробы;
искал везде следы.
Не усмотрев беды,
он сделал заключенье,
что в это воскресенье
она где-то гуляла,
а вечером читала
наверно допоздна;
и в комнате одна
была, уж это точно,
а утром видно срочно
куда-то убежала,
но ночь в постели спала.
И нет совсем сомненья,
что здесь не похищенье:
окошко в легкой пыли,
следы бы видны были,
и не было машин.
Но вот вопрос: «Кувшин?».
Он к тайне как сигнал,
о нем никто не знал.
6
В воскресенье это
поздно встала Света.
Долго отсыпалась,
а вставши, занималась
домашними делами:
помогала маме
стирать, варить, убраться.
С обеда ж прогуляться
пошла к подружке Томе,
живущей в новом доме,
в пяти минутах хода
у старого завода.
Но той не оказалось,
и Света догадалась,
что Тома ушла к Оле;
с которой ещё в школе
они об одном деле
потолковать хотели,
а Света позабыла.
Идти к ней надо было
улицей Овражной,
где строй одноэтажных
стареньких домишек
средь глухих дворишек
тянулся вдоль окраины.
По ней везде навалены
мусорные кучи,
срезанные сучья
засохших яблонь, груш:
городская глушь
словом, да и только.
И на ней жил Колька,
отъявленный жиган-
местный хулиган.
Света это знала,
и не рисковала
ходить одна здесь прежде.
Так было, но теперь же
себя вдруг не узнала,
боязнь в ней вся пропала.
Сама чуть удивилась
и бежать пустилась,
чтоб подруг застать,
да снова не искать.
7
Прилично пробежавшись,
и чуть подзапыхавшись,
перешла на шаг
в том месте, где овраг
своим нижним краем
упирался в сваи
ветхого моста;
где под ним в кустах
ветвистой дикой сливы,
вечно говорливый,
холодный как кинжал,
ручеёк бежал.
И скоро-скоро тут
буйно зацветут
трущобы дикой розы.
А пока что козы
щипали там росточки.
И на мягкой кочке
в руках с большою кружкой
пасла тех коз старушка.
И старушка эта
вдруг спросила Свету:
«Далеко ль бежишь?
К кому ж ты так спешишь?
Отдохни пока,
попей вот молочка».
И Света задержалась,
немного отдышалась,
молока попила
и старушке милой
на всё быстро ответила,
а впереди заметила,
что сидя на бревне
верхом, как на коне,
Колька ковырялся.
Рядышком валялся
его велосипед.
Навстречу дряхлый дед
с большой сумой тащился.
Колька покосился;
а потом вскочил,
и нож в забор вонзил,
издав гортанный вой.
На что дед головой
качнувши, усмехнулся,
тихонько повернулся,
опершись на сучок,
сказал лишь: «Дурачок!»
Немного постоявши,
поплелся молча дальше.
А Колька озадачился:
«Выходит зря артачился,
эффекта никакого».
И сев на брёвна снова,
стал дальше ковыряться.
Но только поравняться
Света с ним успела,
вновь бросил своё дело,
ей преградив дорогу.
Картинно ставя ногу,
и руки на бока,
с сопением быка
глазами покрутил,
потом вниз опустил;
потом взглянув в лицо,
сказал так с хитрецой:
«Куда летишь Голубка?
Что мокра твоя юбка?»
И тут попалась Света
на хитрость его эту.
Только вниз взглянула,
да юбку отряхнула,
чтоб свой задать вопрос,
как он её за нос
успел уж ухватить;
и больно стал крутить
ей голову по кругу,
и предложил услугу
назад препроводить;
а то, мол, будет бить,
сюда чтоб не ходила.
И хоть ей больно было,
она вдруг изловчилась,
зубами в кисть вцепилась,
обвившись словно спрут.
И грохнулся он тут,
издав истошный крик.
А тут ещё старик
к ним прытко подбежал,
и «Бей его», визжал:
«Надо проучить!»
Но чтоб их растащить,
за ворот ухватился.
А тот ужом крутился:
лягнуть его старался;
и ворот оборвался.
Колька изловчился,
на миг освободился,
поднялся на колени,
и взмыленный как в пене,
прочь побежал ничком.
А дед его сучком
вдогонку по спине:
«Чтоб долго помнил мне,
как младших обижать,
да стариков пужать,
и нашу встречу эту».
И отряхнувши Свету,
пожал её ручонку.
«Отважная девчонка!»-
добавил улыбаясь.
И тут же наклоняясь,
берёт свою суму,
и просит, чтоб ему
Света помогла;
мол, ноша тяжела.
И потом пошли вдвоем
по оврагу вверх, ручьём,
по крутой дорожке.
И пришли к сторожке
на опушке леса,
куда для интереса
Света приходила;
но не заходила,
так как заперта
была избёнка та.
8
Дом старик открыл,
на стол как мог, накрыл:
чай достал, поставил,
молочком разбавил,
со сливками творог,
и большой пирог.
Свету угощая,
себе лишь только чая
в кружку подливал,
да смачно попивал.
А Света пирог ела
и все вокруг смотрела.
Что-то необычное,
глазу непривычное
здесь происходило.
Странно видеть было
всюду чашки, банки,
и горшки и склянки.
Все эти сосуды,
травы, листьев груды,
что на полках вяли,
дом загромождали.
И кругом кипело,
пенилось, шипело,
булькало, парило,
набирало силу,
в зелье превращаясь,
ядом насыщаясь,
чтобы стать лекарством,
чтобы бить коварство
всех недугов, хворей:
гриппа, язв и кори.
Травы чтоб, коренья,
людям исцеленье,
силы приносили;
чтоб полезны были
просто для здоровья;
растекаясь с кровью,
старых молодили,
чтоб те долго жили;
малых укрепляли,
чтоб росли, гуляли;
чтоб все пили, ели,
чтобы не болели.
И спросила Света:
«Для кого всё это?»
Дед в глаза взглянул,
пододвинул стул,
снова чай долил,
и заговорил:
«Дорогая Света,
для людей всё это.
Так со злом воюю,
жизнь веду такую
со своей старухой.
Часто сильный духом,
слаб бывает телом.
Так что, этим делом
занялись мы с нею,
чтоб найти ту фею,
что здоровье дарит,
молодит – не старит.
Чтоб кто честен, скромен,
чист и благороден
мог вступать бы в бой
с нечистью любой.
Цель как будто ясная,
чтоб душа прекрасная
жила в крепком теле.
Но достичь сей цели
оказалось сложно.
Шли к ней осторожно,
жизнь всю проискали,
и уж стары стали,
много потрудились,
многого добились,
а чего хотели,
так и не успели.
Жили не тужили,
счастливыми были,
ссорились и спорили,
но одно усвоили:
чтоб достичь чего-то,
мало души взлёта,
цель увидеть зримо;
здесь необходимо
воспитать в себе,
нужные в борьбе,
а не для чудачества,
три важнейших качества.
Первое– решительность.
Не важна внушительность,
неважно проворство.
Во– вторых: упорство.
Ну а в-третьих: смелость.
И ещё б хотелось,
чтобы ты запомнила:
жизнь лишь только тем мила,
в ком царит участье
за чужое счастье.
Ты девчонка смелая,
и тебе хотел бы я
вот что подарить».
Тут он говорить
наконец закончил,
лоб сильней наморщил,
что-то вспоминая,
и ноги разминая,
после речи длинной,
пошёл, достал старинный
кувшин в резной оправе.
«Принять ты дочка в праве
подарок старика,
хоть ценность велика:
старинная работа,
чеканка, позолота,
и тонкая резьба,
но в нём твоя судьба!»-
закончил так вдруг он.
Затем, взглянув на склон
в раскрытое окошко,
задумался немножко,
и начал собираться.
«Ну, нам пора расстаться.
Мы засиделись слишком.
Ещё возьми вот книжку,
считай что подарил,
и то, что говорил,
запомни навсегда;
и пусть тогда беда
тебя посторонится,
но если что случится
негаданно в судьбе,
то будь верна себе».
И Света распростилась.
А как уж воротилась
рассказывать не буду,
но только было всюду
на улицах пустынно.
Хоть путь её был длинным,
и день ещё был светел,
ни кто там не заметил
как шла, как в дом вошла;
когда ж луна взошла,
она уже читала.
Об этом мать и знала.
ГЛ. 2
1
Солнце всё взбиралось выше,
сквозь соломенную крышу
заглянуть стремясь в сарайчик.
И весёлый рыжий зайчик
по косому лучу света
перебрался вдруг на Свету,
и потрогал ей ресницы.
Только в сене сладко спится.
Ну а солнце в щель смотрело,
веки зайчиком согрело,
от чего они открылись;
и глаза в них удивились,
видя крышу из соломы.
Света сладко от истомы
потянулась, затем села,
вдруг подумав: «Что за дело?
Это верно снится сон.
Но какой же странный он:
вижу всё как на Яву,
стены, крышу, двор, траву;
лишь не видно здесь людей».
А за стенкой из жердей
стоит пёстрая корова,
во дворе гуляет боров
и чумазенькие свинки;
рыльца, ножки, ушки, спинки
все в соломе и земле.
Тут же роются в золе
куры и большой петух.
Вдруг улавливает слух
вдалеке неясный гул,
будто где-то шквал подул
в широченную трубу,
то угу…у…у, то бу-бу-бу.
Света снова потянулась,
потом встала, отряхнулась
и, открыв сквозь щель запор,
вышла на широкий двор.
Во дворе: крестьянский, скромный,
с низкой крышей из соломы,
и обмазан белой глиной,
дом. А вдоль ограды длинной,
из камней и плитняка,
навалили сушняка.
А за домом виден сад,
в нём и сливы, виноград,
груши, яблони, орех,
Но не видно нигде тех,
кто всему тому хозяин.
Двор типичный для окраин
хуторов и сёл старинных.
Вдоль плетня, на тычках длинных,
сохли глиняные чашки.
Дверь же дома нараспашку.
И окошечко раскрыто.
А под ним с горшка разлита,
на дорожке простокваша.
Виден стол с большою чашей,
и как будто позабыто
не досеянное сито
с тёмной, грубою мукой.
Видно чей-то здесь покой
вероломно был нарушен.
Вдруг опять, но только глуше,
долетел до слуха шум,
и отвлёк её от дум.
Дом стоял здесь одиноко,
от лесочка не далёко.
И Светлана из ограды,
вдоль сараев, мимо сада,
пошла к лесу по бугру
продолжать свою игру
не то яви, не то сна,
туда где была слышна
непонятная возня:
стук колес и храп коня,
барабанов частый бой,
труб каких-то сиплый вой.
И чем ближе подходила,
тем понятнее ей было,
что народ весь видно там.
Света скрытно, по кустам,
поднялась на длинный склон.
«Нет. Конечно это сон»,-
вновь подумала она.
С горки стала вдруг видна
ей знакомая уж крепость.
Но какая же нелепость!
Будто новая она:
без поломок вся стена,
и зубцы её все целы,
и сияют шпилей стрелы;
развиваются знамена,
в центре стройная колонна
золотым горит венцом;
и узоры налицо,
и ни чуть они не блёклы,
и цветные в окнах стёкла;
в башнях ровные бойницы,
в них повсюду стражей лица;
и всё чисто, всё прибрано.
А пред крепостью поляна,
как театр, и она
люда всякого полна.
2
Света щиплет себе нос,
мозг её, свербит вопрос:
«Сон?» А жаль, даже печально,
так всё выглядит реально.
Тут народ со всей округи:
толпа знати, сзади слуги;
по краям стоят рядами
высоченные, с усами,
все как будто на подбор,
с копий выстроив забор,
стражи местного владыки.
Их, как каменные, лики,
хранят битв былых следы.
А у крепости ряды
грозных всадников в кольчугах.
Рядом с ними, ближе к лугу,
барабанщиков отряд.
И трубят, трубят, трубят,
неустанно три горниста.
Перед ними поле чисто.
Ну а дальше вся поляна
как ковром цветным застлана,
от людских одежд, нарядов.
И заметить будет надо,
что в середке, как форпост,
возвышается помост.
На помосте том картинно
сам себе стоит детина;
толпу сверху озирает,
топором большим играет;
словно кровь его рубаха.
Перед ним чурбан – то плаха.
И верна его рука,
и сквозь прорези мешка
огоньком горят глаза,
их не трогала слеза.
Смотрит жадно, смотрит смело,
видно будет ему дело;
в нетерпении палач.
А в народе смех и плач,
восклицания и ропот.
Вдруг раздался конский топот.
Башня в замке отворилась,
и оттуда появилась
золочёная карета.
Из кусточков видит Света:
кто-то важный в ней сидит,
и в окошечко глядит
сквозь узорчатую сетку.
За каретой везут клетку.
В ней не лев, не даже мишка,
в ней в рванье сидит парнишка;
на руках и ногах цепи,
а по телу следы плети.
Видно парня не щадили,
на допросе крепко били.
Понапрасну иль за дело,
но покинет видно тело,
уже скоро, голова;
а останется молва:
всё народ попересудит,
только парня уж не будет.
3
Вдруг у Светы прямо сзади
здоровенный возник дядя;
грудь в доспехах, с палашом,
только ноги голышом.
Весь железом забренчал,
как на Свету закричал,
сделав грозный, злобный вид;
и секирой норовит
Свету вытолкнуть на поле.
Но нет чувства, нет и боли
от секиры острия.
«Так как сплю наверно я;
вижу это всё во сне,
потому не больно мне»,-
про себя она решила,
и к народу поспешила.
А пока бежала Света,
золоченая карета
к центру поля подкатила;
применяя коней силу,
всю толпу порастолкала,
у помоста рядом встала.
4
Быстро стих народа гул.
На помост втащили стул,
расписной, резной, как трон;
на него уселся он:
тот владыка из кареты,
расфуфырен, разодетый,
в драгоценностях, в шелках,
с жезлом царственным в руках.
Рядом, весь в нарядах тоже,
встал плюгавенький вельможа
не то с папкой, не то с книжкой,
а потом ввели парнишку.
Трубы зычно протрубили,
люди разом все застыли,
а владыка лишь зевнул,
и вельможе чуть кивнул.
Тот же строг, напыщен был,
важно свой талмуд раскрыл,
кашлянул усердно раз,
громко стал читать указ:
«Всех собрали нынче тут,
чтоб свершить священный суд.
Перед вами здесь юнец.
Сей бродяга, сорванец
есть разбойник и отступник;
он опаснейший преступник!»
По толпе пронёсся гул.
«Он недавно посягнул
на сокровищницу предков,
но был схвачен, брошен в клетку.
И теперь, всем в назиданье,
должен несть он наказанье.
Но он юн, и по законам,
данным нам владыкой трона,
любой может заступиться,
своей жизнью расплатиться
за свершённое деянье,
на себя взять наказанье.
Есть такой кто, или нет?
Пять минут вам на ответ.
А пока мы ждём ответа,
пусть ответит: как на это
он осмелился пойти;
и уже проник почти
куда князь войти не смеет.
Что ответить он сумеет
на своё злодейство это?»
Тут подумала вдруг Света:
«А что если заступиться,
что со мной может случиться?
Всё равно ведь это сон,
зато он будет спасён».
5
Вдруг парнишка как очнулся,
распрямился, улыбнулся,
посмотрел на лес и дали,
и сбежала тень печали
с его бледного лица,
больно тронула сердца,
ущипнула людям души.
И услышали их уши
то, что он сказать хотел,
от чего сам князь вспотел.
Хоть в герои он не метил,
на вопрос он так ответил:
«Вы спросили – как посмел?
Люди, я для вас хотел
те сокровища достать,
чтобы вам их пораздать.
Не хватило только силы,
и конечно страшно было;
но напряг свою я волю,
чтобы вам облегчить долю;
чтоб не только короли,
все чтоб в счастье жить могли».
Он умолк и потупился.
Потом низко поклонился
и, казалось, снова сник.
Вдруг раздался громкий крик,
звонко взрезав тишину:
«Я возьму его вину!»
Вздрогнул, замер люд, а это
на помост вбежала Света.
«Я не дам его убить.
Нельзя голову рубить!
Нет беды в его вине;
отрубайте лучше мне!»
И вельможа содрогнулся,
потом к князю повернулся
и шепнул тихонько тут:
«Это будет уже бунт».
Но владыка был спокоен:
«Не дадим им жить обоим.
Сейчас ей, потом ему;
на себя я грех возьму».
6
Ну а Света уж без страха
кладет голову на плаху.
Барабанов грянул бой,
трубы начали свой вой.
Кое-где раздался плач.
Поднял вверх топор палач,
и немного торопясь,
он по детской шее .... хрясь.
В плаху лезвие вонзилось,
но как будто погрузилось
и прошло как сквозь туман,
никаких, не сделав ран.
Кат не понял. В самом деле,
на него, смеясь, смотрели
снизу детские глаза.
«Что ещё за чудеса?»-
палач тупо удивился.
Как-то весь засуетился,
даже скинул свой колпак,
растерялся видно так.
Еще раз мелькнул топор.
Вновь смеясь, глядят в упор
на него глаза девчонки.
И на шее в жилках тонких
бьется пульс, и кости целы.
Палач стал мгновенно белым,
дрожь пробила его тело,
важность в миг с него слетела,
глаза дико округлились,
страхом, ужасом налились,
и издав истошный вой,
с обнаженной головой,
пятясь, грохнулся с помоста.
Сей силач большого роста,
кого весь народ страшился,
соскочив, бежать пустился,
как напуганный олень.
И полезла страха тень
на людей неудержимо;
и уже промчался мимо
перекошенный вельможа;
и пустился за ним тоже,
опрокинув стул, владыка.
И оглохли вдруг от крика
поле, лес, и даже дали
эхом ужаса кричали.
Все, кто мог, бежать пустились,
и толкались, и давились,
прячась в замке и домах.
Охвативший ужас, страх,
вмиг очистил всю поляну.
И казалось как-то странным,
что один всё же остался,
хотя тоже испугался,
но не скрылся, не сбежал,
только чуточку дрожал.
Он ещё не знал, что с ним,
что здесь нужно им двоим,
что всё это не виденье,
что пришло к нему спасенье,
что не мёртвый он – живой,
цел, здоров и с головой.
7
Встав с колен и отряхнувшись,
и к парнишке повернувшись,
улыбнулась Света мило,
подошла к нему, спросила:
«Как зовут тебя дружище?
Ты из знатных, или нищий?
По твоей судить одежде,
так ты вроде принц был прежде;
ну а то, что с нею стало,
говорит, что уж не мало
ты прошел дорог бедняга,
что под ней не принц – бродяга!»
От её слов встрепенувшись,
и от шока чуть очнувшись,
он уселся, где стоял,
и послушный вид принял;
но глядел ещё со страхом
то на Свету, то на плаху.
Говорить пока не мог,
только гладил раны ног;
видно было им не сладко
от оков железной хватки.
Делать что-то было надо,
и усевшись с ним там рядом,
ему Света назвалась,
успокаивать взялась.
8
Просидев, не знаю сколько,
удалось узнать ей только,
что парнишку зовут Грюн,
что не так уж он и юн,
как ей сразу показалось,
и, наверное, досталось
ему бед уже не мало.
Она позже разузнала,
что терпел он их напрасно;
но он выглядел прекрасно,
и в семнадцать лет почти
за мальчишку мог сойти.
Посидев с ним, осмотрелась,
и ей очень захотелось
с этим местом распроститься,
а то может появиться,
вдруг опомнившись, здесь стража;
и задуманная кража,
с казни юного страдальца,
из далёких мест скитальца,
уже будет не возможна.
И поднявшись осторожно,
помост Света обошла,
ключ, печать, указ нашла;
ключ взяла и печать тоже,
их, наверное, вельможа,
убегая, обронил.
Ключ как раз ей нужен был
от кандального замка.
То везенье, а пока
Грюн свыкался мало – мало,
Света цепи поснимала,
потом за руку взяла,
и от туда повела.
Так пошли они вдвоем
через лес, потом ручьём,
удаляясь в лес от бед,
оставляя один след
кое-где на мокрой глине.
А за ними по лощине
незаметно пошёл дед,
и разглядывал тот след,
он не видел следов Светы.
Обстоятельство же это
его видимо смущало,
и он сзади шёл сначала,
потом в бок на склон поднялся,
след и там не отыскался;
затем вниз сошёл к воде,
следа не было нигде.
А пока те держат путь,
отвлечёмся на чуть-чуть:
здесь наверно в самый раз
о парнишке дать рассказ.
ГЛ. 3
1
Грюн из знатного был рода,
но не здешнего народа,
а из северных краёв,
и там княжестве своём
жил он жизнью беззаботной:
развлекался, кушал плотно,
бед и голода не зная,
что вокруг есть жизнь другая,
стоит только удалиться,
в мир крестьянский погрузиться,
то увидишь нищету,
неизвестную жизнь ту,
коей весь народ живёт,
что для них она не мёд;
сладко ж лишь живут князья.
Но однажды там, друзья,
появился странный дед:
с виду вроде много лет,
но глаза вот – молодые,
руки ж – старые, худые;
и в ногах давно нет прыти,
и волос седые нити
в жидких прядях заплелись;
и усердно уж взялись
рушить тело разны хвори.
Только с ними видно в ссоре,
сколько помнит себя, был,
так как жизнь тот дед любил.
А ещё любил цветы.
Этих детищ красоты
знал он тысячу названий:
для души, и для желаний,
от болезней и от бед,
знал цветов все тайны дед.
Знал уход, посадок срок,
как подкормку сделать впрок,
где сажать их, в какой почве,
как полить, рыхлить и прочее.
В общем мастером был тут,
и любил свой этот труд,
вообще в земле возиться.
И он смог определиться
там садовником при доме.
И ещё считалось в норме,
что он нянькой во дворе
должен быть всей детворе.
И для Грюна стал он другом
не в пример дворовым слугам.
Дед мальчишке полюбился,
потому и очутился
скоро в милости господ,
да и весь простой народ
на него не ведал зла,
но с ним тайна в дом вошла.
2
Незаметно, день за днём,
в тайном замысле своём,
отступаясь, затем вновь,
состраданье и любовь
ко всем бедным, честным людям
стал воспитывать он в Грюне,
чтоб жалел тот, свой народ.
Незаметно для господ
старик делал своё дело,
и парнишка вырос смелым,
понимая, что к чуму;
но как дальше жить ему,
он ответ найти не мог,
только случай вдруг помог.
Лето жарким, знойным было,
солнце всё испепелило,
урожай погиб в тот год,
голод страшный, ждал народ.
Где и так была нужда,
навалилась вдруг беда:
нечего в оброк то сдать.
И людей чтоб запугать,
чтоб собрать оброк весь в раз,
князь такой даёт указ:
«Кто не сдаст сполна и в срок
установленный оброк,
кто надумает скрывать,
тех схватить, четвертовать».
И ещё для устрашенья,
велит строить сооружение,
где вершиться будут казни,
смерти лютой жуткий праздник,
где, как символ власти страха
возвышаться будет плаха.
Но, по-видимому, князь,
людской смерти, с жизнью связь,
во всей сути не постиг,
цели этим не достиг.
Запугать, как не пытался,
все ж богатств не досчитался.
И по истеченье срока,
вновь он сборщиков оброка,
посылает по всем сёлам.
А по лицам невесёлым,
даже верных своих слуг,
князь надменный понял вдруг,
что вершит несправедливость;
проявить же к людям милость,
все же он не смог решиться,
и подумал: «Пусть свершится,
что положил здесь им бог».
Он своё терять не мог.
3
Не прошло ещё и дня,
а по сёлам, деревням
прокатилось уж известье,
что доставлен был в поместье
недоимщик дед Лука;
у него нашлась мука,
хоть оброк был сдан не весь.
И промчалась следом весть,
что казнят уж утром вроде,
да при всём честном народе,
показать чтоб людям власть.
И на утро собралась
люда всякого толпа,
у помоста и столба,
где уж был привязан дед.
Он стоял, угрюм и сед,
в никуда казалось глядя,
не вникая, чего ради
собирается здесь люд,
что сейчас свершится суд,
чем страшна его вина,
и что жизнь всего одна,
что ему в ней места нет,
что, проживши столько лет,
заклеймён вдруг званьем вора.
Он не чувствовал позора,
не надеялся на милость -
знать была необходимость,
чтоб сокрыть муку посметь,
просто, чтоб не помереть.
Дед конечно понимал:
если б всё в оброк он сдал,
до весны б уже не дожил,
с голодухи б кости сложил.
А раз скрыть не получилось,
зачем ждать от князя милость.
Так он думал, рассуждал,
а народ стоял и ждал.
Но вот прибыли сюда
исполнители суда,
и взялись вершить свой суд.
Но потом свершилось тут,
то, чего сам князь не ждал:
в толпе кто-то зарыдал,
зачитали приговор,
дед в нем признан был как вор,
и верёвки привязали,
и уже команду дали,
и коней было хлестнули,
те – верёвки натянули,
разорвать чтоб старика,
но тут твёрдая рука
за узду коня схватила,
казнь на этом прекратила.
И узнали все вдруг Грюна.
На лице красивом, юном
и решительность и гнев.
Таким образом, посмев
отменить отца указ,
на себя навлёк он в раз
все пришедшие вслед беды.
Защитив от казни деда,
не учёл он нрав отца,
и с высокого крыльца
тот разгневанный велел,
чтобы Грюн уже не смел
в дом являться до тех пор,
пока жизнь не выбьет сор
из его дурной башки:
видно тут его дружки
– эти все простолюдины,
в совершённом им, повинны.
И решил: «Пусть хвати горя,
чтоб потом в семейном споре
проще было доказать,
что лишь золото и власть,
исполняют все желанья.
А лишь страхом наказанья
власть и держат над народом.
И не видывал он с роду,
чтобы сын отцу перечил;
пусть мытарство в нем излечит
этот, жалости, недуг.
Пусть поймёт, где место слуг
в этой жизни, навсегда;
в чём их роль, и вот тогда
может быть, его простит».
А теперь же князь велит
гнать его из дома прочь,
не желая и помочь
ни деньгами не едой,
чтобы встретился с бедой,
и один лишь на один,
этот добрый господин.
4
Так случиться было ссоре,
и понявши Грюна горе,
провожённого шпаной,
затворились за спиной,
тяжело вздохнув, ворота.
А от ближнего сворота
по дороге шёл садовник.
И несчастный наш виновник
к нему кинулся навстречу,
с торопливой, страстной речью:
«Ну ответь ты мне мудрец,
где людской беде конец?
Столько слёз народа льётся,
что ж к ним бог не повернётся?
Почему одни в беде,
вечно в каторжном труде,
а другие живут праздно,
время тратят безобразно,
и живут в богатстве, сладко
и нисколько им не гадко
быть людскими палачами,
хоть боятся смерти сами.
Может, бедность виновата?
Может если б все богато
жили б, то ушла беда?
И среди б людей тогда,
был бы мир и справедливость.
Где же всё же божья милость?
Может, есть к другим народам,
о каких не слышал с роду.
Может в странах дальних где-то,
на краю мирского света?
Может, есть туда дорога?
Подскажи мне ради Бога.
Я пойду и погляжу,
а вернувшись, расскажу,
как построить счастье людям,
где мы все, как братья будем».
Дед послушал эту речь,
снял кафтан, потёртый, с плеч,
постелил и, крякнув, сел,
вдаль дороги посмотрел,
и в ответ заговорил:
«Да, друг, дел ты натворил.
Ты теперь, дружок, ответчик,
и тебе я не советчик.
Я ведь сам найти пытался
в том ответ, и проскитался
смолоду до этих лет:
обошёл почти весь свет,
повидал, узнал всего,
жизнь прошла, а на него
я не смог найти ответ.
Но открыть могу секрет!»
И вздохнув, собравши дух,
говорит: «Есть в мире слух
о сокровищах несметных,
о подходах к ним заветных,
и, что если б их раздать,
все б смогли богаты стать.
Слух тот ходит с давних пор:
