Kitobni o'qish: «Внутри»

Кто-то стучал по зеркалу.

Изнутри.

Я понимаю, как безумно это звучит, и я сама не поверила бы в такое, если бы мне рассказали. Но у меня просто не осталось выбора – верить или не верить. Это было в моем доме, в моем мире, и я оказалась к такому совершенно не готова.

Этот звук и разбудил меня. За окном все еще царила типичная городская ночь – темная, но безжалостно разреженная золотым светом фонарей. Она всегда одинаковая, что в восемь вечера, что в пять утра. Но я-то знаю, как определять время, не глядя на часы: по окнам дома напротив, такого близкого, что кажется, будто соседи давно уже следят за моей жизнью.

Когда я проснулась, все окна в доме напротив потухли. А это значит, что было не больше четырех утра. Да и мне в такое время следовало бы спать! Однако сон слетел с меня за секунду, мгновенно сменившись тревогой. Я ничего не могла с собой поделать: я лежала в спальне, в своей уютной постели, никто мне не угрожал, но меня вдруг охватил такой ужас, что я не могла унять нервную дрожь, и мне хотелось плакать от бессилия.

Мое одиночество давно уже не тревожило меня – привыкла. Но сейчас, впервые за много лет, я все бы отдала, лишь бы кто-то оказался рядом, успокоил меня, обнял, сказал, что мне просто чудится. Однако никого не было – только я и этот… звук.

Я даже не сразу заметила его. Слишком уж неожиданным было мое пробуждение, слишком силен был страх… Да и звук сам по себе оказался тихим, ни на что не похожим. Этот странный, глуховатый звон – даже если по оконному стеклу постучать, не так будет! Я услышала его, но не сразу распознала, подбирала мирные варианты: может, ветер в окно скребется? Или капает что-то в трубах? Или у соседей?..

Но нет, в такое время даже в нашем доме с идеальной слышимостью наступала абсолютная тишина, в которой этот звук, негромкий и какой-то беспомощный, казался мне громом. Сжавшись под одеялом, я могла думать лишь о том, что в мой дом пробрался безумец, который так развлекается, выманивая меня. Сейчас я выйду из спальни и столкнусь с ним, увижу его искаженное болезнью лицо, пустой взгляд, а потом… Мне не хотелось думать, что произойдет потом.

Может, позвонить кому-то, позвать? Но это же так глупо! Здравый смысл понемногу просыпался, брал верх над суеверным страхом. Если я позвоню в полицию, что я им скажу? «Здравствуйте, у меня кто-то по зеркалу стучит»? Да они в жизни не приедут! А моя версия с психом… Я ведь слышала только стук. Если бы здесь кто-то был, я должна была уловить шаги, скрип двери – хоть что-то!

Нет, мне мерещится, или должно быть другое объяснение. Вот только… Этот стук не был ритмичным или механическим. Напротив, в нем читалась какая-то паника – быстро, быстро, а потом – пауза, после которой следовали один или два удара, и все начиналось снова. Здравый смысл не мог объяснить мне, что это такое. Но он требовал, чтобы я вела себя как взрослая женщина, а не как десятилетняя школьница. А значит, мне полагалось выбраться из-под одеяла, выглянуть в коридор и посмотреть, что происходит.

Я заставила себя это сделать. За последние годы я наловчилась заставлять себя. Да, меня колотило от страха, мне казалось, что в комнате очень холодно, хотя такого никак не могло быть. Я даже не выдержала и схватила с полки тяжелую бронзовую статуэтку – лишь бы не идти туда с пустыми руками. Плевать, что я выгляжу смешно, никто ведь не увидит, а мне так спокойней! Это был компромисс с собой: да, я выйду, я буду вести себя как взрослая, но я не буду делать это безоружной!

Я не включала свет, потому что золотого сияния фонарей с улицы мне вполне хватало. Дрожащими руками я отперла замок спальни и выглянула в коридор, где и стояло большое, в полный рост, зеркало.

В коридоре никого не было. Но стук здесь звучал громче, четче, отчаянней… Стучали точно по зеркалу – и точно изнутри.

Здравый смысл окончательно стушевался, уступив место панике. Ночью все иначе, правила разумного мира просто не действуют, ты остаешься один на один с чем-то древним, примитивным, скрытым в глубине твоей души. Не важно, какой сейчас год и какой путь проделало человечество. Я вдруг поняла, как чувствовали себя первые люди, робко выглядывавшие из пещер в темноту – где их уже поджидали монстры.

Я сдалась. Я захлопнула дверь, заперла замок, я отскочила подальше, а проклятый стук все не утихал. После такого я не могла вернуться в кровать и сделать вид, что ничего не происходит! Я завернулась в одеяло, потому что мне становилось все холоднее, и сжалась на кресле напротив двери. Я понимала, что если там действительно… нечто… то я уже ничего не изменю. Но я хотела видеть его, видеть, как это случится!

Ирония заключалась в том, что я никому не могла позвонить. Я только сейчас вспомнила, что мой телефон остался там, в коридоре – напротив зеркала! А значит, все равно что на другой планете. Да и кому бы я позвонила? Решилась бы я вообще подать голос? Нет, вряд ли, ведь это могло привлечь ко мне того, кого пока сдерживало зеркало. Максимум – написать сообщение кому-то из друзей, попросить приехать и спасти меня.

Вот только не было у меня таких друзей, которые, бросив все, метнулись бы ко мне посреди ночи. Раньше был один человек, всего один… но что теперь вспоминать об этом? Нет, я осталась одна, и я чувствовала себя маленькой и потерянной.

В этом была какая-то злая издевка: обычно в моем доме трудно почувствовать себя в одиночестве. Слышно все, что происходит вокруг! Но поздняя ночь приглушила звуки, усыпила людей, и осталась только я – и тот, кто стучал по зеркалу.

Мне казалось, что этот стук, отчаянный, зловещий, длится целую вечность, однако и вечность когда-нибудь заканчивается. Он наконец затих, погрузив меня в звенящую тишину пустой квартиры. Я все сжимала дрожащими руками эту проклятую статуэтку, вслушивалась так, что даже дышать забывала, но звук больше не вернулся.

Оно отступило… чем бы оно ни было.

А потом настало утро, быстрое и динамичное утро большого города. Снаружи все еще горели фонари, но теперь загорались и окна, все больше и больше. Звенели будильники, звучали голоса и шаги, люди просыпались, даже не подозревая, что происходило рядом с ними.

Но я никак не могла выбраться из своего убежища, сил просто не было. Шок отступал, сменяясь усталостью. Я слушала пульс многоквартирного дома и думала о том, что он не защитил бы меня. Так странно… Мне всегда казалось, что все самое страшное происходит в каких-нибудь частных домах, на отдаленных хуторах, в старинных особняках. Вот как в фильмах! А в этом человеческом муравейнике такого не бывает, ведь правда?

Неправда. От того, что рядом люди, но тебе все равно никто не поможет, становилось хуже.

Мне стало легче, только когда наступило настоящее утро – позднее, ноябрьское, серое и грязное. Мутный свет, добравшийся до моего окна, был слабым утешением, но даже его оказалось достаточно, чтобы отогнать мои страхи и из дрожащей девочки снова превратить меня в женщину «за тридцать».

Теперь я по-другому оценивала свое поведение, и мне было жутко стыдно. Даже при том, что никто этого не видел – перед собой стыдно! Наверняка тому, что произошло, было какое-нибудь разумное объяснение. А я перепугалась, как дура, и несколько часов провела без сна, в черт пойми какой позе!

Теперь тело безжалостно мстило мне за это нелепое ночное приключение. У меня болели все мышцы – даже те, о существовании которых я не подозревала. Голова кружилась, меня подташнивало, я чувствовала себя слабой и несчастной. Был даже соблазн завалиться в кровать и проспать весь день, но я напомнила себе, что большие девочки так не поступают, я весь график собью. На сегодня у меня ничего важного не запланировано, прорвусь как-нибудь!

Злость отрезвила меня, подхлестнула, заставила выйти в коридор уже без тени страха. Там по-прежнему никого не было – а зеркало по-прежнему стояло на своем месте. Я включила свет и заглянула в него.

Что ж, то, что я увидела там, было страшно – но ожидаемо. Бледная тетка с всклокоченными волосами и осунувшимся лицом, а больше – ничего. Ни мистических царапин, ни отпечатков ладоней с той стороны. Да что за наваждение это было?! Я протянула руку к зеркалу, осторожно постучала по его холодной поверхности – и услышала точно такой же звук, как тот, что разбудил меня ночью.

Страх, только-только отступивший, вернулся, ужалил меня, и я поспешно одернула руку. Так, ладно, с источником звука я не ошиблась… Но наверняка ему есть какое-то объяснение! Хватит уже себя накручивать, ночь закончилась, а к следующей… Выставлю-ка я, пожалуй, зеркало на лестничную клетку, пусть бомжи забирают!

Я кое-как привела себя в порядок и сварила такой крепкий кофе, что его впору было жевать, а не пить. Это помогло взять себя в руки, ну а дальше я планировала отвлечься скучной, монотонной работой у компьютера, однако звонок мобильного отвлек меня еще до того, как я добралась до стола.

Мне не хотелось отвечать. Да что ж со мной творится сегодня?! Инстинкты упрямо шептали мне, что после такой ночи, бессонной и злой, утро не принесет хороших новостей, лучше и не связываться с ними. Но я упрямо погасила эти мысли. Я ведь работаю на себя, мне постоянно звонят с незнакомых номеров, не хватало еще пугаться этого!

– Слушаю.

Тут уж я могла гордиться собой: прозвучало ровно и спокойно, как обычно. Вроде как ни этой ночью, ни утром ничего особенного не произошло, я сижу, попиваю кофеек, готовлюсь к очередному рабочему дню востребованного фотографа, давайте, говорите со мной!

И со мной действительно заговорили. Голос на том конце был женским, таким же спокойным, как у меня, приветливым даже. Я такие знаю: так обычно говорят люди, которые звонят с рабочего места и строго по работе. Они отстраняются от самих себя, в этот момент они представляют только свою компанию, то самое «ничего личного, только бизнес», и им от этого легче.

Такие люди звонили мне редко и уж точно не в восемь утра.

– Здравствуйте. Я ищу Екатерину Андреевну Петровскую.

– На проводе, – рассеянно отозвалась я.

Знаю, ужасная фразочка, особенно в эпоху мобильных телефонов, когда о проводах вспоминают не все и не всегда. Но, как это часто бывает с паразитами, она приклеилась ко мне и отказывалась уходить. Обычно я следила за речью лучше, но этот звонок все же застал меня врасплох.

– Вас беспокоят из частной клиники «Серебряный бор». Вам удобно сейчас говорить? Дело деликатное, и мне понадобится пара минут вашего времени.

Утро упорно отказывалось быть обычным и пыталось подражать моей бурной, сюрреалистичной ночи.

– Какой еще «Серебряный бор»? – нахмурилась я. – Впервые слышу! Так, если это какая-нибудь реклама пластической хирургии или элитной косметики…

– Это не реклама, уверяю вас, – мягко прервала меня собеседница. – «Серебряный бор» – это частная психиатрическая лечебница. Мы работаем с узким кругом пациентов, о нас знают все, кто нужно, и мы не даем рекламу. Поэтому, вероятно, вы о нас никогда не слышали. Хотя я надеялась, что вас предупредили, но и по-другому тоже бывает.

– Предупредили о чем?

Я начинала злиться, потому что это все больше напоминало розыгрыш. А мне сейчас не до шуток, я и так злая на весь мир!

Вот только моя собеседница, похоже, привыкла к таким переговорам, и мое раздражение, уже звеневшее в голосе, никак на нее не повлияло.

– Екатерина Андреевна, мне очень неприятно обрушивать на вас эту новость, но вам придется приехать к нам. Не переживайте, клиника расположена недалеко от Москвы!

– Я и не переживаю, я не понимаю, зачем мне вдруг понадобилось к вам ехать!

– Для того, чтобы забрать пациента или написать официальный отказ забирать его.

Она произнесла это так просто, будто не было в мире факта очевиднее. Мол, Екатерина Андреевна, вы тупая или что? Только ради этого ездят в «Серебряный бор», все же знают!

Я была в шаге от того, чтобы бросить трубку.

– Какого еще пациента? – прорычала я. – Вы издеваетесь?

– Петровский Руслан Павлович. Вам знакомо это имя?

И вот тут меня словно ледяной водой обдали. Головокружение, только-только покинувшее меня, вернулось с новой силой, и мне пришлось опуститься на ближайший стул, иначе я бы просто рухнула.

– Это какая-то ошибка… – с трудом произнесла я. Больше ничего на ум не приходило.

Вот только голос, этот долбаный голос, был все таким же уверенным, ровным, жизнерадостным даже.

– Уверяю вас, ошибки нет. Руслан Павлович – уже много лет наш пациент. Это ведь ваш муж, не так ли?

Да.

Да, по закону это был мой муж. Но по факту – нет, и наши пути разошлись так давно, что я даже забыла об этом штампе в паспорте, который мы так и не удосужились убрать! Не договорились, не сошлись, а потом это все стало неважным…

Я не произносила это имя даже в своих мыслях, слишком больно было. Я смирилась с тем, что произошло, и отпустила его, просто отпустила. Я понимала, что Руслан где-то есть, не исчез же он с планеты! Но я не сомневалась, что он счастлив, с такими людьми по-другому не бывает.

Я не была готова к тому, что его имя свяжут с психиатрической лечебницей.

– Все верно, – прошептала я, сжимая трубку так, что судьба телефона вызывала опасения. – Пожалуйста, расскажите, что произошло, потому что я уже ничего не понимаю!

Моя собеседница не была удивлена, видимо, ей не раз приходилось сталкиваться с таким.

– «Серебряный бор» – это частная клиника, где мы обеспечиваем уход пациентам с серьезными психическими отклонениями, тем, кому помочь уже нельзя, – пояснила она. – Это те случаи, когда «лечение» – всего лишь способ сделать их неопасными для общества и обеспечить им достойный уровень жизни, насколько это вообще возможно.

– Но… при чем тут Руслан? – не выдержала я.

– Вы не знали? У вашего мужа давно уже диагностирована шизофрения, и три года назад он получил серьезную травму головного мозга, после которой он просто не в состоянии за собой ухаживать.

Нет, это все-таки какой-то розыгрыш. Такое не может быть по-настоящему, не с Русланом, не с ним! Ее слова казались мне еще более нереальными, чем ночной стук по зеркалу.

Однако моя собеседница не видела меня, не знала, какой эффект производят ее слова, и беззаботно продолжала. Да и о чем ей заботиться, о ком? Для нее это была всего лишь работа, история очередного пациента.

– Насколько я поняла, из всех родственников у Руслана Павловича была только мама, пожилая женщина, которая не могла обеспечить ему должный уход.

– Ирина Георгиевна, – рассеянно подтвердила я.

– Да, именно так. Она обратилась в нашу клинику и оплатила пребывание здесь Руслана Павловича. С тех пор он у нас, мы заботимся о нем уже три года.

А мне ничего не сказали… Про травму эту. Но понятно, почему! Да, мы не развелись официально. Но Ирина Георгиевна прекрасно знала, что происходит между нами, не могла не знать. Да я сама сказала ей держаться от меня подальше! Но разве я знала? Разве я могла знать?..

Ладно, травма головы – это хотя бы возможно. А шизофрения откуда? С чего бы? Руслан был здоров, всегда, я бы знала…

Или я знала, но отказывалась видеть? Впрочем, об этом можно будет подумать позже.

– Почему вы звоните мне именно сейчас? – уточнила я. Я уже чувствовала, что ответ мне не понравится.

– Понимаете, мне тяжело об этом сообщать, но «Серебряный бор» – не благотворительная организация. Мы не можем держать здесь пациентов, если их проживание не оплачивается. Когда финансирование прекращается, пациента должны забрать родственники, или его передадут в государственное учреждение.

– Ясно… Значит, Ирина Георгиевна больше не может платить?

– Ирина Георгиевна умерла. Разве вы не знали?

Нет, я не знала. Я ничего не знала о жизни этой семьи – которая, теоретически, была и моей семьей. Проклятье, ведь чувствовала же, что не нужно отвечать на этот звонок… Нет, что за глупости? Я должна была узнать, хватит себя жалеть!

– Нет, я не знала, – только и сказала я.

– Мне очень жаль, примите мои соболезнования.

Это была дежурная фраза, которая на самом деле ничего не значила.

– Спасибо.

– Пребывание Руслана Павловича оплачено до конца месяца, и к этому времени что-то нужно решить. По правилам клиники, родственник пациента, устраивающий его к нам, должен указать запасной контакт на экстренный случай. Ирина Георгиевна указала только вас, вы ведь его супруга! Но, я так понимаю, вас ни о чем не предупредили?

– Нет…

– Не переживайте! Вам не обязательно его забирать. Как я уже сказала, вы можете написать отказ – вы ведь не подписывали никаких документов.

– И что будет, если я напишу отказ?

– Забота государства, – ответила моя собеседница, акцентировав слово «забота». – Других родственников у него нет, самостоятельно он позаботиться о себе не сможет, поэтому оставлять его на свободе нельзя.

– Вы не могли бы рассказать, что именно с ним произошло?

– Ой, нет, это вам лучше с доктором обсудить! Он вам и расскажет подробно обо всех возможностях. Но вам в любом случае нужно будет подъехать к нам, даже отказ нужно написать официально. Выбирайте любой день до конца месяца, мы вас не торопим!

– Я приеду сегодня.

– Екатерина Андреевна, ну что вы, в самом деле, вам не обязательно так спешить!

– Я приеду сегодня, – жестко повторила я. – Диктуйте адрес.

Она серьезно предполагала, что я смогу ждать? Остаться в стороне и делать вид, что ничего не случилось, еще парочку дней? Да конечно!

Эта новость обрушилась на меня лавиной, я была к такому совершенно не готова, скажу честно. После такой ночи я надеялась провести день осторожно, тихо, просто переждать его. А тут – мир перевернули!

Одно ведь не может быть связано с другим, правда?.. Да ну, что за бред! Ночной стук мне просто послышался, а это все по-настоящему!

Я вычеркнула и Руслана, и его мать из своей жизни. Это был не мой выбор – но итог все равно один. Их просто не было со мной все эти годы! Я не забыла своего мужа, я просто переболела им, выжила после всего, что случилось между нами. Я думала, что никогда больше его не увижу… Не знаю, почему. Наверно, это очень наивно с моей стороны, если учитывать штамп в паспорте. Но мне так было проще: закрыть глаза, чтобы ушла боль.

И вот на меня обрушили эту новость. Ирина Георгиевна мертва, ее больше нет, а Руслан… с ним все непонятно, потому что слова этой женщины не могут быть правдой. Он был здоров, ни о какой шизофрении и речи не шло! Да я бы скорее с ума сошла, чем он, Руслан всегда был титаном, скалой посреди бушующего моря, не было в мире силы, способной вот так сломать его!

Но что толку рассуждать об этом теперь? Женщина, звонившая мне, была простым администратором, и не было смысла доказывать ей что-то. Ей все равно, она выполняет свою работу… Так что я записала адрес клиники и подтвердила, что прибуду сегодня. Изучение карты подсказало, что на дорогу у меня уйдет час-полтора, максимум – два, но я была к этому готова. Сонливость как рукой сняло, во мне кипела энергия, которую всегда приносил с собой сильный стресс. Это ночью я трусливо пряталась в коконе из одеяла, сейчас, при свете сумрачного ноябрьского дня, я готова была действовать.

По крайней мере, я готова была бросить все и ехать в клинику. Я понятия не имела, как поступлю, когда доберусь туда.

* * *

Май был приятно теплым, почти по-летнему, но свежим, укутанным в пышную легкую шаль из цветущих каштанов. Они, такие яркие и беззаботные, всегда успокаивали меня, поэтому я бежала в старый парк работать, когда получалось. Я стелила пестрый плед на землю у ствола, подальше от дорожек с шумными гуляющими, устраивалась там с ноутбуком, а когда мне хотелось отдохнуть, смотрела на небо, скрытое за пеной каштановых цветов.

Это был почти психологический трюк, способ убедить себя, что жизнь не так уж плоха. Хотя моя, объективно, в этот период была не очень. Есть определенный список вещей, которые нужно «успеть до 25» – вон сколько в интернете вариантов! И если такие списки верны, то я – это какой-то ходячий провал.

Чего там полагается добиться? Блестящей карьеры и финансовой самостоятельности? Да конечно! Я кое-как перебивалась и оплачивала счета, но мне приходилось тесниться в крошечной комнатке коммуналки, и я понятия не имела, когда выберусь. Да и выберусь ли вообще! Иногда накатывало чувство, что все зря и что я полезла не в свое дело.

Путешествия? Я бы не прочь, но тут снова вступает фактор денег. Я не могла бросить все и уехать в Индию в поисках себя, как показывают в молодежных фильмах. Если только пешком уйти! Нет, круто было бы разъезжать по всей Европе, но не в моем случае.

Что там еще, жизнь в свое удовольствие? Не моя тема – по крайней мере, такая жизнь, которую называют насыщенной и правильной. Я не люблю толпы, шум, громкую музыку. Мне спокойней всего в своем мире. Как это называют, зона комфорта? Вот из нее я не люблю выходить, что бы там ни твердили.

Несложно догадаться, что и с семьей у меня проблемы – из-за всего вышесказанного, да и не только. Что любопытно, во времена моей мамы женщин после двадцати пяти уже называли «старородящими» – слово-то какое безобразное… А у меня в двадцать пять лет еще ничего не было. И когда я говорю ничего, я имею в виду НИЧЕГО. Огромное, постыдное. Я даже не целовалась толком – в щечку не считается, это детский сад какой-то.

Не знаю, как так получилось… Да я и не ожидала! Меня нельзя назвать некрасивой – скорее, наоборот, к родителям даже приставали какие-то модельные агенты, чтобы меня на съемку отправить. Но я всегда была стеснительным ребенком, и позировать перед камерами мне не хотелось. Так это ведь ничего не меняет! Выросла я вполне себе привлекательной девушкой – ноги длинные, грудь на месте, лицо тоже милое, это я как фотограф сказать могу… Вот только этого оказалось недостаточно.

Наверно, все дело в том, что я никогда не была хохотушкой, легко идущей на контакт. Я очень осторожно подпускаю к себе людей, а такое испытание не каждый выдержит. Всякий раз, получая комплимент или приглашение на свидание, я не смущалась и заливисто хохотала, а настораживалась, замыкалась в себе, выпускала невидимые иголки, которые ранили несостоявшегося кавалера, совсем как настоящие.

Мне на это не раз указывали. Я и сама все знала – а остановиться не могла. Нет, я не какой-нибудь социопат, до такого не дошло! Когда нужно работать с мужчинами, дружить с мужчинами или просто общаться с мужчинами, с моей стороны нет вопросов. Но когда появляется другой интерес, я… Я просто не могу ничего с собой поделать. В душе будто все замерзает, я чувствую себя зверьком, загнанным в угол, мне неприятно находиться рядом с тем, кто улыбается мне и желает мне добра! Поэтому я отказываю или делаю глупость, и человек уходит… а я остаюсь одна.

Когда-то я думала, что перерасту это. Пройдя всю школу без единого романа, я успокаивала себя тем, что уж теперь-то, когда мне исполнилось восемнадцать, все будет по-другому… по-взрослому! Но оказалось, что цифра в паспорте ничего не меняет, вот вообще ничего. Природа слепила из меня красавицу – а я сама себя превратила в угрюмого ежика, прячущего лицо под волнами пепельных волос.

Нет, я понимаю, что это ненормально и нужно что-то делать. Но в то же время, так не хочется ломать себя! Поэтому я решила просто поставить это дело на паузу: у меня сейчас и без любовных страстей забот хватает. Вот разберусь с работой, жильем, доходами, путешествиями, водительскими правами и собакой, тогда посмотрим… И не важно, сколько мне будет лет.

Примерно так я думала в тот майский день, спасаясь от нарастающей тоски весенней красотой каштанов. А потом ко мне подошел он.

Обычно я в такие дни обходилась без постороннего внимания, я все для этого делала, и случайно оказаться рядом со мной было невозможно. Так он ведь и не оказался случайно! Он не делал вид, что просто проходит мимо, он направился сразу ко мне.

В руках он держал два стаканчика кофе из местной кофейни и бумажный пакет – явно с какими-то плюшками. Он подошел ко мне и с улыбкой протянул мне кофе. Он вел себя так, будто мы знакомы уже давно.

А я видела его впервые в жизни! Тут без сомнений, я бы такого точно запомнила. Он был примерно моего возраста, высокий, спортивный – такой массивный здоровяк, каких обычно для календарей снимают. Он сошел бы за викинга, если бы не был жгучим брюнетом: волосы каштановые, аккуратная темная борода, кожа смуглая и глаза темно-карие. Но самой примечательной его чертой, пожалуй, была улыбка. Белоснежная, широкая, голливудская, только не постановочная, а вполне искренняя.

Мне в жизни так никто не улыбался, и этим он сразу сбил меня с толку, не дал сказать ему ни колкость, ни гадость – а обычно мужчин, пытающихся со мной познакомиться, я приветствовала именно так. Ошарашенная, я невольно приняла протянутый мне стаканчик с кофе, даже не подумав о том, что делаю. А незнакомец, продолжая улыбаться, устроился на траве напротив меня, и теперь наши глаза были на одном уровне.

Я смогла рассмотреть, что глаза у него не просто темные, в них мерцали какие-то непонятные веселые искры. Они напоминали мне солнечные блики, потерявшиеся в янтаре…

Я тряхнула головой, сгоняя наваждение. Что я веду себя, как малолетка?! Это наверняка какой-то пикапер, который перед товарищами выделывается! Поэтому я заставила себя нахмуриться, включая «режим ежика». Правда, на этот раз мне потребовалось немало усилий, чтобы сделать это: рядом с ним я почему-то не чувствовала той неприязни, которая обычно мешала моей романтической жизни. Не знаю, почему, но мне не хотелось, чтобы он уходил!

Но я не была бы собой, если бы вела себя, как адекватный человек.

– Что происходит? – строго спросила я.

– У нас свидание, – обыденно пояснил он. Глядя на его улыбку, мне тоже хотелось улыбаться, но я старательно сдерживалась.

– С чего это? Я не соглашалась!

– А я знал, что вы не согласитесь, – вздохнул он. – Увидев вас, я сразу подумал: эта девушка слишком хороша для меня, если я приглашу ее на кофе, она откажет мне. Поэтому у меня был только один шанс: сразу прийти с кофе. И я пришел.

Я не выдержала, улыбнулась. Даже не знаю, почему! Но это было так легко, так естественно… То, что у меня никогда раньше не получалось, сейчас давалось мне очень просто. Дело было не в том, что происходило, не в словах или поступках. Нет, скорее, в игру вступили инстинкты: та часть меня, которая раньше пылала неприязнью, теперь согревала теплом. Как будто те, кто был до него, были чужими мне, и я знала это до того, как они начинали свою ритуальную брачную игру.

А с ним, наоборот, все было так правильно, что я просто не могла притворяться стервой.

– Вдруг я не люблю кофе? – спросила я. Мне было любопытно, что он ответит.

– Нет, мне кажется, любите. Если проблема в чем и была бы, то только во мне. Кофе тут не при чем. Так проблема есть?

Я осторожно сделала первый глоток. Кофе был приятно теплым, сладким и дурманяще ароматным. Я его сто раз покупала в этом парке, но никогда еще он не казался мне таким вкусным.

– Нет. Проблемы нет.

– Вот я чувствовал, что так будет! – обрадовался он. Как ребенок обрадовался тому, что я просто приняла маленький подарок! – Меня, кстати, Руслан зовут. А вас?

Мне вдруг показалось, что это важная черта, граница, которую нельзя пересекать просто так, не подумав. Странная мысль, конечно… Ну что такого в том, что я назову ему свое имя? Я все равно могу уйти точно так же, как ушла бы в других обстоятельствах! Но я чувствовала: если отвечу, если завершу это знакомство, случится что-то… новое. То, чего у меня не было раньше и к чему я, может быть, не готова.

Хорошо, что он не знал об этих мыслях, потому что они простительны лет в шестнадцать – но никак не в двадцать пять! И все же…

Я подвинулась ближе к каштану, освобождая место на пледе рядом со мной.

– Катя. Не сиди на земле, простудишься, еще ведь не лето. Садись со мной.

«Он уйдет», – шептала та часть моей души, которая уже начала превращаться в злобную, циничную, одинокую тетку.

«Он останется», – возражали инстинкты, которые раньше, до него, не подпускали ко мне ни одного мужчину. Теперь я поняла, почему.

* * *

На первый взгляд «Серебряный бор» напоминал санаторий. Изящная каменная вывеска – целая скульптура с цветочками и всяким там зверьем, – указывала нужный съезд с дороги и даже намекала, что там всем рады. Но я знала, как обманчив в этом случае первый взгляд, и скоро мои догадки подтвердились. За живой стеной из старых сосен и елей скрывался высокий бетонный забор с колючей проволокой. Гнетущее зрелище, но как же иначе?

Отправляясь сюда, я успела навести кое-какие справки. Клиника «Серебряный бор» была единственной в своем роде. Сюда принимали пациентов, которым требовался особый уход – опасных, буйных или, наоборот, лежачих и совсем беспомощных. Тут работали врачи и целый штат дюжих медбратьев, которые, кажется, и с медведем бы справились. На сайте было указано, что о пациентах тут заботятся, как о родных, кормят, одевают, моют, холят и лелеют.

Вряд ли все было так радужно, но одно я знала наверняка: оставаться в «Серебряном бору» очень, очень дорого. За то, чтобы больше не видеть потерявшего человеческий облик больного, но при этом не терзаться угрызениями совести, родственники должны были выкладывать нехилые суммы. Хотя, подозреваю, Ириной Георгиевной двигало не желание освободиться от забот. Она безумно любила Руслана – единственного сына, она бы не отказалась заботиться о нем, если бы могла. Получается, он дошел до такого состояния, что она не могла… От этого мне становилось еще страшнее.

А вот то, откуда она взяла деньги, меня не шокировало. Ирина Георгиевна была уважаемым человеком, профессором, ученой, она преподавала и писала книги, у нее всегда был неплохой доход, да еще дача, две квартиры… Ей было, что продавать, она могла себе позволить такие условия для Руслана, только вряд ли это уменьшило ее боль.

Почему она не сказала мне? Потому что считала, что мне будет все равно? Мне не было бы все равно… Но сложно сказать, готова ли я была услышать. Я и сейчас не готова, а что толку? От меня уже ничего не зависит.

В «Серебряном бору» меня ждали. Дисциплина здесь была строгая – как в тюрьме, не меньше, но это и понятно. Въезд на территорию – только по паспорту, да и то для тех, кто в особом списке. Дальше все разграничено сеткой-рабицей, даже внутри периметра, чтобы пациенты могли пройти лишь на выделенные для них площадки. Повсюду дежурят охранники, иногда – с собаками… Гиблое место какое-то! Да и атмосфера такая… гнетущая.

В какой-то момент мелькнула шальная мысль, что Руслан тут вообще не при чем. Нет здесь его и не было никогда, а все это – для меня, просто повод загнать меня сюда, чтобы схватить, запереть…