Kitobni o'qish: «Теория государства»

Shrift:

Именно философия конкретной жизни не должна отступать перед исключением и экстремальным случаем, но должна в высшей степени интересоваться ими. Для нее исключение может быть более важно, чем правило, не из-за романтической иронии парадокса, но ввиду совершенно серьезного взгляда, который проникает глубже, чем ясные обобщения усредненных повторений. Исключение интереснее нормального случая. Нормальное не доказывает ничего, исключение доказывает все; оно не только подтверждает правило, само правило существует только благодаря исключению. В исключении сила действительной жизни взламывает кору застывшей в повторении механики.
Карл Шмитт
«Политическая теология. Четыре главы к учению о суверенитете»

Возможно, нам также следует помнить, что изучение человека в обществе основано на конкретной человеческой истории и опыте, а не на чопорных профессорских абстракциях, не на туманных законах и произвольных системах. Тогда проблема исследования состоит в том, чтобы строить исследование на основании опыта, который подлежит прояснению и, возможно, претерпит в ходе исследования изменения.
Эдвард Вади Саид
«Ориентализм. Западные концепции Востока»

От автора

Современная теория государства, излагаемая в учебниках и преподаваемая в рамках соответствующих курсов будущим юристам, политологам, философам, исходит из того, что форма государства как общетеоретическое понятие и как политическая реальность может рассматриваться как сумма понятийных элементов. К числу таковых относят формы правления (государственного правления), устройства (государственного устройства) и режима (политического режима, порядка). Этот подход, безусловно, адекватный. Однако, по моему мнению, неадекватны широко распространенные представления о конкретных формах правления, устройства, режима. Неадекватны как историческому, так и современному опыту. Сами слова «монархия», «республика», «федерация», «демократия» превратились в клише, которые расставляют не задумываясь, руководствуясь некими якобы общеизвестными и вечными истинами. В данной работе изложены идеи, которые, думается, могли бы быть использованы для разработки новых классификаций форм правления, устройства и режима, а следовательно, для ревизии теории государства.

Свои рассуждения о формах правления, устройства и режима я решил сопроводить, с одной стороны, подробными описаниями понятий государства и суверенитета, а с другой – справочным очерком о российском (и советском) государственном опыте.

Работа была задумана междисциплинарной – на стыке юриспруденции и политологии, и межжанровой – как сборник научно-публицистических очерков и учебное пособие. Очень надеюсь, что студенты и аспИранты смогут почерпнуть из нее факты и интерпретации, которые подвигнут их к критическому переосмыслению того, чему их учили и учат.

I
Государство и его суверенитет

Обычно утверждается, что единого общепризнанного понятия государства не существует. С одной стороны, это действительно так. С другой стороны, никто не может поспорить с тем, что государство: 1) есть объединение людей, организованное на властных началах; 2) немыслимо без территории.

Государство представляет собой, во-первых, властную, то есть политическую, организацию, во-вторых, территориальное образование, то есть территориальную организацию. Совокупно – территориальную политическую организацию.

1.

Уже достаточно давно сложился относительный доктринальный консенсус об обязательных элементах государства. Это: 1) люди; 2) территория; 3) публичная власть.¹

Пройдусь по каждому пункту подробнее.

1) Люди – часть человеческой популяции, обособленная человеческая общность. Обособленная подчинением публичной власти, действующей в определенных территориальных границах, и, следовательно, представляющая собой территориальный коллектив. Обычно его называют «народом», я предпочитаю термин «народонаселение» (поскольку он лучше фиксирует, если угодно, территориальный аспект коллективности). Народонаселение дробится на различные субколлективы. Они могут иметь разные социальные и политические статусы (касты, сословия и пр.), а могут быть объединены единым статусом. В наши дни народонаселение, как правило, рассматривается как единая нация² – отсюда понятие «национальное государство» (national state, é tat – nation). Под нацией я в первую очередь понимаю народонаселение, оформленное институтом гражданства (или подданства), организованное на началах полного или частичного гражданского и политического равноправия, культурно и политически сплоченное и объявляемое как на доктринальном, так и на нормативном уровне единым политическим субъектом³.

2) Территория – часть Земли в пространственных границах (суши, а также воды, воздуха), в пределах которой осуществляется публичная власть. В прежние эпохи границы не проводились четко, к тому же народонаселение и носители власти могли перемещаться, вместе с ними перемещались и границы, отсюда, в частности, феномен кочевых государств. Сейчас большинство государств имеют фиксированные и взаимно признанные границы.

3) Публичная власть – сила: а) организующая людей, объединяющая их в коллектив; б) внешняя по отношению к ним; в) самооформляющаяся правом, устанавливающая правопорядок; г) действующая в определенных территориальных пределах. Здесь ничего не меняется тысячелетиями.

(Как известно, в государстве могут постоянно проживать (причем в довольно значительном количестве) люди, не являющиеся его гражданами / подданными – имеющие гражданство / подданство другого государства, не имеющие никакого гражданства / подданства. Граждане государства могут жить за его пределами. Естественно, чужие граждане и апатриды не включаются в состав нации, хотя «технически» они могут и должны считаться частью народонаселения. А граждане, живущие за пределами своего государства, сохраняют свою национальную принадлежность вместе с гражданством. Люди, имеющие двойное гражданство, принадлежат к двум нациям, и т. д. Соответственно, получается, что, во-первых, власть государства, хотя бы и ограниченно, распространяется за пределы его территориальных границ (такое возможно и в ряде других случаев, к примеру, при аренде чужой территории, оккупации и т. д.). Во-вторых, на территории государства действуют правопорядки других государств. Но это, конечно, не отменяет общего правила, связывающего государственную власть с определенной территорией. Без обладания своей территорией нельзя осуществлять власть на чужой.)

Упрощенно говоря, государство можно описывать как совокупность народонаселения (нации), территории и публичной власти. При этом следует иметь в виду, что часто государством называют только властный аппарат, государственный аппарат – политическое руководство (главу государства, главу и членов правительства и т. д.), законодателей, чиновничество, армию, полицию, суды. И что властвует не государственный аппарат в целом, а его верхушка и не принадлежащие к аппарату, но участвующие в принятии и реализации властных решений политические и прочие лидеры и «decision makers» – властвующие. Они, если угодно, составляют государство в узком смысле. И, в конце концов, история любого государства есть в первую очередь история власти, история аппарата государственной власти, властвующих и властвования.

Однако все эти определения нуждаются в принципиальном дополнении. Ведь регион или муниципалитет также можно описать как совокупность народонаселения, территории и публичной власти, как территориальные политические организации. У них есть властные аппараты, есть властвующие. При этом государствами они не являются, поскольку их жители – граждане / подданные государства, их территории – составные части территории государства, а их власти так или иначе подчинены государственной власти. В свою очередь государство не признает над собой никакой внешней власти, во всяком случае человекоустановленной, во всяком случае теоретически и формально.

Возникает объективная необходимость дополнять описание государства указанием на его суверенитет, то есть, согласно «традиционным» определениям, на его верховенство в собственных пределах, независимость и самостоятельность во внешних и внутренних делах⁴. В отличие от любой другой власти, распространяющейся на те или иные территории внутри государства, на тех или иных жителей и / или их коллективы (субколлективы), государственная власть суверенна. Получается, таким образом, что суверенитет делает государство государством. Государство есть суверен и суверен есть государство.

Часто встречаются формулировки «внутренний суверенитет» и «внешний суверенитет». Такое деление суверенитета, на мой взгляд, абсурдно. Суверенитет един и неделим, нельзя же быть суверенным во внутренних делах и несуверенным во внешних, и тем более наоборот.

«Традиционные» определения суверенитета, как представляется, следует корректировать с учетом децизионистской доктрины Карла Шмитта. Он утверждал, что суверен тот, «wer ü ber den Ausnahmezustand entscheidet» («кто принимает решение о чрезвычайном положении»)⁵, «wer f ü r den Fall zust ä ndig sein sollte, f ü r den keine Zust ä ndigkeit vorgesehen war» («в чьей компетенции должен быть случай, для которого не предусмотрена никакая компетенция»)⁶. Иначе говоря, государство, будучи источником права, не может и не должно быть безусловно связано им. Устанавливая нормы, оно вправе в исключительной ситуации не только изменять их, отменять (оно вправе делать это и в обычной ситуации), но и просто нарушать. Без этого права нет и не будет никакого подлинного верховенства, независимости, самостоятельности. Естественно, речь идет не о государственно-правовом институте чрезвычайного положения и тем более не о практическом «праве на произвол», а о теоретическом (и потенциально практическом) праве государства в ситуации, нигде не описанной и никем не предусмотренной, изменить или отменить существующий правопорядок, нарушить собственные установления, выйти за пределы права, действовать вопреки праву⁷.

Все сказанное в соответствующей мере распространяется и на международный правопорядок. В исключительной ситуации государство вправе в том числе освобождать себя от любых наложенных им ограничений. Без такого права также нет и не может быть верховенства, независимости, самостоятельности.

2.

Надо иметь в виду, что согласно господствующим современным представлениям государство либо учреждено его народонаселением-нацией, либо им «перестроено» по итогам революции, освободительной войны, «прогрессивных» реформ и что именно нация является источником и первичным носителем власти, носителем суверенитета, сувереном⁸. Нация реализует свою суверенную власть на выборах, референдумах и т. п. И государственный аппарат в принципе подчинен и подотчетен ей. Это называется «народный суверенитет». Но одновременно нация в целом и каждый конкретный гражданин ограничены обязанностью подчиняться государственной власти, то есть правовым нормам, установленным государственным аппаратом, приказам последнего; обязанностью, подкрепленной соответствующими санкциями и ресурсами для их применения.

Здесь возникает непреодолимое противоречие. Если народонаселение-нация – суверен, то выходит, что суверен самоограничивает себя. Однако если суверен ограничен чем– или кем-либо (хотя бы и самим собой), то он a priori перестает быть сувереном. И тем более суверен не может быть никому и никак подчинен. Безусловно, суверенитет не исключает поклонение Богу, подчинение Богу и богоустановленным инстанциям, соблюдение богоустановленных ограничений власти. Но подчинение любым земным, человеческим инстанциям, соблюдение человекоустанов-ленных ограничений несовместимы с суверенитетом.

Продолжая известную мысль Эдмунда Берка⁹, нужно констатировать, что теория «народного суверенитета» находится в непримиримом, непреодолимом противоречии с понятиями власти и государства.

Очевидно, что народонаселение (нация) не является сувереном. Более того, ему вообще не принадлежит и не может принадлежать никакая власть ни над собой, ни над кем– или чем-либо и уж тем более оно не способно быть никаким источником власти. Учения о том, что власть принадлежит народонаселению (нации) и даже им осуществляется, что «народная» власть суверенна, что суверенная власть исходит от народонаселения (нации), относятся к самым выдающимся мистификациям государственной теории.

Вместе с тем народонаселение (нация), конечно, субъектно. Хотя его субъектность «дисперсна». И она может проявляться и проявляется лишь эпизодически в особых случаях (выборы и т. п.).

Нужно ставить и обсуждать вопросы о легитимности власти над народонаселением (нацией), то есть о признании народонаселением (нацией) власти, о согласии народонаселения (нации) подчиняться власти, об обязанности власти (государственного аппарата) согласовывать свои действия с народонаселением (нацией), об институтах и практиках такого согласования и пр. Не менее и не более.

Не должны восприниматься всерьез теоретические рассуждения и конституционные установления о передаче (делегировании) народонаселением своей власти, всей без остатка или частично, временно или навечно (как подчас утверждалось в «доРуссоистские» времена, «народ»-де отдал всю свою суверенную власть монарху, поскольку не способен осуществлять ее сам либо по иной причине, и вернуть назад уже не сможет, а монарх волен дальше передавать ее по наследству¹⁰), о «народном представительстве», репрезентации «власти народа» (как абсолютной, при которой представители действуют автономно от якобы делегировавшего их народонаселения¹¹, так и относительной, когда представители призваны руководствоваться волей народонаселения¹²) и т. п. Нельзя передать то, чего не имел, не имеешь и никогда не мог иметь. Народонаселение (нация) может лишь признавать власть над собой или не признавать, соглашаться или не соглашаться с тем, чтобы некие лидеры («свои» или, как часто бывало в прежние эпохи, «пришлые», в том числе завоеватели) властвовали над ним – вводили порядки, отдавали приказы. Суть пресловутого «общественного договора», если вообще уместно говорить о «договоре», – именно в признании и согласии. Ограниченность власти волей нации, право нации и отдельных граждан обращать к власти просьбы или требования (и даже «право» на сопротивление власти, на восстание), ответственность власти перед нацией надо выводить как раз и только из признания и согласия. Власть представителя – производная власть, производная от другой власти, первичной. Если у народонаселения (нации) нет власти, то власть над ним не может рассматриваться как производная от «власти народа», а значит, нет никакой репрезентации.

Нелегитимность власти, ее непризнание народонаселением (нацией), несогласие с нею отнюдь не всегда выступали и выступают непреодолимым препятствием для властвования. История полна примеров завоеваний, узурпаций и переворотов, она знала множество успешных тиранов.

Почему народонаселение (нация) не властно над собой? Прежде всего потому, что, как ни вульгарно это звучит, его попросту много. Договориться между собой о чем-либо действительно серьезном и тем более обеспечить выполнение этих договоренностей даже сотня людей порой не способна. Что уж говорить про тысячу, тысячи, а тем более десятки тысяч, сотни тысяч, миллионы? (не случайно все теоретики «общественного договора» старательно обходили вопрос о технической стороне его заключения.) им объективно необходимо иметь внешнюю власть над собой. Публичная власть, государственная власть – всегда внешняя власть.

Внешняя власть предполагает добровольное или принудительное подчинение некоей внешней инстанции. Пусть и в случае государства условно внешней, поскольку каждый правитель, любые властвующие, как бы они официально ни позиционировались, принадлежат к народонаселению, к нации. Без подчинения государственной власти не бывает, «до» подчинения она в принципе невозможна¹³.

Семен Франк писал, что властвование «есть отношение двустороннее: не один властвующий, но властвующий и подчиненный совместно входят в отношения властвования и активно его строят»¹⁴. Мысль в целом верная, только чтобы подчиняться, далеко не всегда нужно осознанно выразить свое признание конкретной власти и согласие с нею, то есть совершить соответствующее волеизъявление. Для подчинения бывает достаточно лишь внутреннего признания существующего порядка вещей, составными частями которого выступают власть как таковая и конкретная власть, внутреннего согласия с повседневностью. С другой стороны, как утверждал Шмитт, «власть даже там, где она исполняется с полного согласия всех подвластных, имеет еще некое собственное значение, так сказать, «прибавочную ценность»¹⁵. Она есть нечто большее, чем сумма всех получаемых ею согласий, а также больше, чем их продукт».¹⁶

Провозглашаться с трибун, записываться в декларациях, законах, а также в учебниках может все что угодно. Но разбирая сами основы теории государства, объясняя саму сущность государственной власти, следует сохранять максимальную научную честность.

Очевидно, что государственная власть нуждается в официальном обосновании (доктринальном, юридическом, идеологическом). «официально обосновать» в данном случае значит сознательно исказить суть. И понятно, что часто бывает политически полезно мистифицировать народонаселение (нацию), формально «вменяя» ему суверенитет, первичную власть и прочее и объявляя власть правителей, законодателей, чиновников производной от «власти народа», а их самих – «народными представителями». Это открыли в античную эпоху, а может, даже еще раньше. (Здесь я беру в скобки вполне искренние заблуждения множества теоретиков по этому поводу – «демофилия», «народолюбство» есть неизлечимая болезнь интеллектуалов¹⁷.) вовсе не обязательно разоблачать эти мистификации везде и всюду. Достаточно просто знать истинную цену соответствующим словам и, как уже сказано, не воспринимать их всерьез.¹⁸

Рассмотрим «особо показательные» случаи. Допустим, нация на референдуме высказалась против по некоему принципиальному вопросу например, против принятия новой Конституции. Или же на выборах нация проголосовала против действующего главы государства. Поборники «народовластия», «народного суверенитета» и т. п., конечно, заявят, что в данных случаях все это было исчерпывающе проявлено. В действительности же «народ» просто не согласился с властью и / или вообще отказал ей в признании. Это не властные и тем более не суверенные решения. Это «мнения», «позиции», самое большее – «предрешения». Суверенные решения появятся тогда, когда властвующие, подлинные властвующие, в свою очередь, согласятся с «мнениями», «предрешениями». Заставить их согласиться нация не способна. «властвовать – значит, повелевать безусловно и быть в состоянии принуждать к исполнению» – писал георг елли-нек¹⁹ (специально цитирую здесь либерального автора). Нация не «повелела безусловно». Она вообще не повелела. И она не в состоянии принудить к исполнению. То есть о властвовании и суверенитете здесь нет даже речи. Если властвующие согласятся (и конституция не будет принята и введена в действие каким-нибудь иным образом, а глава государства уйдет в отставку), то они подчинятся чему угодно, но только не волеизъявлению нации – писаным законам, традициям, политической конъюнктуре, зАрубежному давлению, собственному страху перед ответственностью и т. д. А могут не согласиться. И настоять на своем, принудить посредством силового давления, убеждения, политтехнологических манипуляций. Несогласие может спровоцировать протестные выступления (митинги, забастовки). Но даже если они заставят властвующих согласиться с «мнениями» либо пойти на какой-то компромисс, все равно нельзя будет говорить ни о какой «народной власти». Потому что, во-первых, протестующие – это толпа. А толпа – не нация и не ее представитель. Во-вторых, за любой толпой всегда стоит и манипулирует ею в своих интересах некая группа властвующих или претендентов на власть. Перефразируя Карла Филиппа Готтлиба фон Клаузевица, «уличная политика» – это продолжение элитной политики, т. Е. Собственно политики другими средствами. Даже если толпа сформировалась стихийно, она обязательно будет кем-то возглавлена и использована. А если же толпа выйдет из-под контроля, то в самом худшем случае возникнет всего лишь кратковременное состояние безвластия.

По моему убеждению, следовало бы исходить из того, во-первых, что государственная власть и суверенитет имеют божественный источник. Как учит апостол Павел, «нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13:1)²⁰. Или же что источником государственной власти и суверенитета выступает объективная, природная потребность в них, в суверенной политической организации. То есть либо, как отмечал Берк, государство пожелал Бог²¹, либо государство «неизбежно», поскольку альтернатива ему лишь одна – гоббсовская «bellum omnium contra omnes» («война всех против всех»). Эти подходы, впрочем, могут интерпретироваться не только во взаимоисключающем ключе, но и во взаимодополняющем²². Поскольку, несомненно, сама потребность в государстве появилась у людей по мере их удаления от послушания Богу как устроителю земной жизни.²³

Во-вторых, что носитель суверенитета – государство в целом.²⁴

В-третьих, что суверенную власть реализует государственный аппарат, выражая и защищая интересы государства (заключающиеся в первую очередь в сохранении и укреплении самого государства), опираясь на признание и согласие народонаселения (нации) либо не опираясь²⁵. Говоря точнее, суверенную власть государства в интересах государства реализуют, опираясь на признание и согласие народонаселения (нации) либо обходясь без такой опоры, правители и иные властвующие. В каждом государстве обязаны быть и обязательно есть люди, которые могут ответственно сказать: «L ’ Etat c ’ est nous» («Государство – это мы»).²⁶

1.См., например: Еллинек Г.Общее учение о государстве. CПб., 2004. С. 383 – 420; Ильин И. А. Общее учение о праве и государстве//И. А. Ильин. Собр. Соч. В 10 т. Т. 4. М., 1994. С. 117 – 129.

2.Без государства нет нации. Можно, правда, говорить о «протонациях» – этнических, языковых и культурно-исторических общностях, проживающих на определенных территориях либо рассеянных, которые под руководством своихлидеров добиваются создания (воссоздания) государств для себя. Известны как успешные примеры (евреи и Израиль, поляки и Польша), так и неуспешные (курды, тамилы).

3.В доиндустриальную эпоху часто признавалась субъектность «народа».

4.См., например: Зорькин В. Д. Апология Вестфальской системы//Россия в глобальной политике. 2004. Т. 2. № 3. С. 1.

5.Schmit C. Politische Teologie: vier Kapitel zur Lehre von der Souveränität. Berlin, 2009. S. 13; Шмитт К. Политическая теология. Четыре главы к учению о суверенитете//К. Шмитт. Политическая теология. М., 2000. С. 15.
Впрочем, Александр Максутов утверждает, что точнее следовало бы перевести так: «кто принимает решения о введении чрезвычайного положения и на период его действия» (Гайда А. В., Максутов А. Б. Теология власти. Екатеринбург, 2001. С.79).

6.Schmit C. Politische Teologie. S.17; Шмитт К. Политическая теология. С. 22.

7.Согласно Шмитту, чрезвычайное положение означает «die Suspendierung der gesamten bestehenden Ordnung» («приостановление действия всего существующего порядка»). И далее: «Ist dieser Zustand eingetreten, so ist klar, daß der Staat bestehen bleibt, während das Recht zurücktrit. Weil der Ausnahmezustand immer noch etwas anderes ist als eine Anarchie und ein Chaos, besteht im juristischen Sinne immer noch eine Ordnung, wenn auch keine Rechtsordnung. Die Existenz des Staates bewährt hier eine zweifellose Überlegenheit über die Geltung der Rechtsnorm. Die Entscheidung macht sich frei von jeder normativen Gebundenheit und wird im eigentlichen Sinne absolut. Im Ausnahmefall suspendiert der Staat das Recht, kraf seines Selbsterhaltungsrechtes, wie man sagt. Die zwei Elemente des Begrifes „Rechts-Ordnung“ treten hier einander gegenüber und beweisen ihre begrifiche Selbständigkeit. So wie im Normal-fall das selbständige Moment der Entscheidung auf ein Minimum zurückgedrängt werden kann, wird im Ausnahmefall die Norm vernichtet. Trotzdem bleibt auch der Ausnahmefall der juristischen Erkenntnis zugänglich, weil beide Elemente, die Norm wie die Entscheidung, im Rahmen des Juristischen verbleiben. […] Es gibt keine Norm, die auf ein Chaos anwendbar ware. Die Ordnung muß hergestellt sein, damit die Rechtsordnung einen Sinn hat. Es muß eine normale Situation geschafen werden, und souverän ist derjenige, der defnitiv darüber entscheidet, ob dieser normale Zustand tatsächlich herrscht. Alles Recht ist «Situationsrecht». Der Souverän schaf und garantiert die Situation als Ganzes in ihrer Totalität. Er hat das Monopol dieser letzten Entscheidung. Darin liegt das Wesen der staatlichen Souveränität, die also richtigerweise nicht als Zwangs– oder Herrschafsmonopol, sondern als Entscheidungsmonopol… Der Ausnahmefall ofenbart das Wesen der staatlichen Autorität am klarsten. Hier sondert sich die Entscheidung von der Rechtsnorm, und (um es paradox zu formulieren) die Autorität beweist, daß sie, um Recht zu schafen, nicht Recht zu haben braucht» («Если это состояние наступило, то ясно, что государство продолжает существовать, тогда как право отходит на задний план. Поскольку чрезвычайное положение всегда есть еще нечто иное, чем анархия и хаос, то в юридическом смысле все же существует порядок, хотя и не правопорядок. Существование государства доказывает здесь на деле [свое] несомненное превосходство над действием правовой нормы. Решение освобождается от любой нормативной связанности и становится в собственном смысле слова абсолютным. В исключительном случае государство приостанавливает действие права в силу как принято говорить, права на самосохранение. Два элемента понятия „правопорядок“ здесь противостоят друг другу и доказывают свою понятийную самостоятельность. Подобно тому как в нормальном случае самостоятельный момент решения может быть сведен до минимума, в чрезвычайном случае уничтожается норма. Тем не менее исключительный случай также остается доступным для юридического познания, потому что оба элемента, как норма, так и решение, остаются в рамках юридического. […] Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок. Должна быть создана нормальная ситуация, и сувереном является тот, кто недвусмысленно решает, господствует ли действительно это нормальное состояние. Всякое право – это «ситуативное право». Суверен создает и гарантирует ситуацию как целое в ее тотальности. Он обладает монополией этого последнего решения. В этом состоит сущность государственного суверенитета, который, таким образом, юридически должен правильно определяться не как властная монополия или монополия принуждения, но как монополия решения… Исключительный случай выявляет сущность государственного авторитета яснее всего. Здесь решение обособляется от правовой нормы и (сформулируем парадоксально) авторитет доказывает, что ему чтобы создать право, нет нужды иметь право» (Schmit C. Politische Teologie. S. 18—19; Шмитт К. Политическая теология. С.25—26).
Если говорить упрощенно, правопорядок производен от порядка, а порядок также определяется властью суверена. Сущность суверенитета состоит в монополии политических решений. Нагляднее и убедительнее всего это демонстрируется при чрезвычайном положении.
Собственно, на самом деле еще Жан Боден указывал, к примеру что суверен «не связан своим законом, так же как не связан клятвой, принесенной самому себе» (Bodin J. Les sixlivres de la République. P., 1608. L. I. Ch. viii. P. 133). А по утверждению Жан-Жака Руссо, «если бы суверен предписал себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, – это противоречило бы самой природе Политического организма [государства. – В. И.]» (Rousseau J. – J. Contrat social: ou Principes du Droit Politique. Geneve, 1776. L. I. Ch. VII. P. 37; Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или Принципы политического Права. Кн. 1. Гл. VII//Ж.-Ж. Руссо. Об общественном договоре. Трактаты. М., 2000. С.210). Аналогичные мысли можно найти и у Томаса Гоббса и пр. Так что Шмитт сформулировал свою доктрину не на пустом месте.

8.Соответствующее положение закреплено в Конституции России (ч. 1 ст. 3).

9.«Government is a contrivance of human wisdom to provide for human wants. Men have a right that these wants should be provided for by this wisdom. Among these wants is to be reckoned the want, out of civil society, of a sufcient restraint upon their passions. Society requires not only that the passions of individuals should be subjected, but that even in the mass and body, as well as in the individuals, the inclinations of men should frequently be thwarted, their will controlled, and their passions brought into subjection. Tis can only be done by a power out of themselves, and not, in the exercise of its function, subject to that will and to those passions which it is its ofce to bridle and subdue» («Государство – это мудрое изобретение человечества, предназначенное для обеспечения человеческих желаний. Люди имеют право на то, чтобы эта мудрость была направлена на удовлетворение их потребностей. Но государство требует, чтобы они сдерживали свои страсти и желания. Общество требует не только ограничения потребностей индивидуумов, но чтобы и в массе посягательства людей пресекались, их воля управлялась, а страсти сдерживались. Все это возможно только при наличии Власти, стоящей вне их, которая при выполнении своих функций не будет подвержена тем же страстям и желаниям, которые сама обязана подавлять и подчинять») (Burke E. Refections on the revolution in France: and on the proceedings in certain societies in London relative to that event. In a leter intended to have been sent to a gentleman in Paris. L., 1790. P. 88—89; Берк Э. Размышления о революции во Франции и заседаниях некоторых обществ в Лондоне, относящихся к этому событию. М., 1993. С.71).

10.Например, об этом писал, ссылаясь на римскую доктрину, Боден (Bodin J. Op. cit. L. I. Ch. viii. P. 127). Гуго Гроций (де Гроот) риторически вопрошал: «[…] quidni ergo populo sui juris liceat se unicuipiam, aut pluribus ita addicere, ut regendi suijus in eum plane transcribat, nulla ejus juris parte retenta?» («Так разве же не волен свободный народ также подчиниться кому угодно, одному или же нескольким лицам, перенеся таким образом на них целиком власть управления собой и не сохранив за собой ни малейшей доли этой власти?») (Grotii H. De Jure Belli et Pacis Libri Tres. Cambridge, 1853. L. I. Ch. III. § 8. P. 114; Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы публичного права М., 1956. Кн. I. Гл. III. § viii. С. 128) и т. д.

11.У Гоббса теория абсолютного «народного представительства» изложена следующим образом. Множество людей становится одним лицом и, выражаясь современным языком, обретает субъектность, когда это множество представлено. Либо одним человеком. Либо коллективом людей. Единство лица обусловливается не единством представляемых, а единством представителя либо единством представителей, достигаемым при голосовании, которое выявляет позицию большинства, а значит, единую позицию представителей. «A commonwealth [выделено здесь и далее Гоббсом. – В. И.] is said to be instituted when a multitude of men do agree, and covenant, every one with every one, that to whatsoever man, or assembly of men, shall be given by the major part the right to present the person of them all (that is to say, to be their representative;) every one, as well he that voted for it as he that voted against it, shall authorize all the actions and judgements ofthat man, or assembly of men, in the same manner as if they were his own, to the end to live peaceably amongst themselves, and be protected against other men» («Мы говорим, что государство установлено, когда множестволюдей договаривается и заключает соглашение каждый с каждымо том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других каждый из них будет признавать как свои собственные все действия и суждения того человекаили собрания людей, которому большинство дает право представлятьлицо всех (то есть быть их представителем) независимо от того, голосовал лион заили противних»). Таким образом, представитель полностью замещает представляемых и становится единственным выразителем их мнения. (Hobbes T. Leviathan, or the Mater, Form, and Power of a Commonwealth, Ecclesiastical and Civil. Oxford, 1998. P. 2. Ch. XVI, XVIII. P. 109, 115; Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Ч. II. Гл. XVI, xviii //Т. Гоббс. Соч. В 2 т. Т.2. М., 1991. С. 127, 134).
Определенно, для обретения субъектности народонаселению не нужно никакого представительства. Способность пользоваться предоставленными правами, предоставленными возможностями признавать или не признавать власть, соглашаться с ней или не соглашаться и есть субъектность.
Те, кого называют «представителями», могут на самом деле находиться в некоей зависимости от народонаселения, быть каким-то образом связаны его волей, современная демократия (которую, будем справедливы, Гоббс не мог и вообразить) предоставляет для этого немало нормативных и практических возможностей. Но эти властвующие не получают власть от народонаселения и не представляют его. Они устанавливают власть, берут власть, им ее дают (другие лидеры, правители, властвующие и пр.) – с согласия народонаселения либо без такового.

12.Для обеспечения этого были придуманы институты «императивного мандата», отзыва и пр.

13.Джон Локк, классик теории либерализма, утверждал: «Men being […] by nature, all free, equal, and independent, no one can be put out of this estate, and subjected to the political power of another, without his own consent. Te only way whereby any one divests himself of his natural liberty, and puts on the bonds of civil society [выделено здесь и далее Локком. – В. И.], is by agreeing with other men to join and unite into a community, for their comfortable, safe, and peaceable living one amongst another, in a secure enjoyment of their properties, and a greater security against any, that are not of it. Tis any number of men may do, because it injures not the freedom of the rest; they are lef as they were in the liberty of the state of nature. When any number of men have so consented to make one community or government, they are thereby presently incorporated, and make one body politic, wherein the majority have a right to act and conclude the rest» («Поскольку люди являются […] по природе свободными, равными и независимыми, то никто не может быть выведен из этого состояния и подчинен политической власти другого без своего собственного согласия. Единственный путь, посредством которого кто-либо отказывается от своей естественной свободы и надевает на себя узы гражданского общества, – это соглашение с другими людьми об объединении в сообщество для того, чтобы удобно, благополучно и мирно совместно жить… Это может сделать любое число людей, поскольку здесь нет ущерба для свободы остальных людей, которые, как и прежде, остаются в естественном состоянии свободы. Когда какое-либо число людей таким образом согласилось создать сообщество или государство, то они тем самым уже объединены и составляют единый политический организм, в котором большинство имеет право действовать и решать за остальных»). И еще: «Whosoever […] out of a state of nature unite into a community, must be understood to give up all the power, necessary to the ends for which they unite into society to the majority of the community unless they expresly agreed in any number greater than the majority. And this is done by barely agreeing to unite into one political society, which is all the compact that is, or needs be, between the individuals, that enter into, or make up a common-wealth. And thus that, which begins and actually constitutes any political society, is nothing but the consent of any number of freemen capable of a majority to unite and incorporate into such a society. And this is that, and that only which did, or could give beginning to any lawful government in the world („[…] все, кто из естественного состояния объединяется в сообщество, отказываются в пользу большинства этого сообщества от всякой власти, необходимой для осуществления тех целей, ради которых они объединились в общество… И все это совершается посредством одного лишь согласия на объединение в единое политическое общество, а это и есть весь тот договор, который существует или должен существовать между личностями, вступающими в государство или его создающими. И таким образом, то, что является началом всякого политического общества и фактически его составляет, – это всего лишь согласие любого числа свободных людей, способных образовать большинство, на объединение и вступление в подобное общество. И именно это, и только это, дало или могло дать начало любому законному правлению в мире») (Locke J. The Two Treatises of Civil Government. L., 1821. B. II. Ch. VIII. § 95, 99. P. 269 – 270, 272; Локк Д. Два трактата о правлении. Кн. II. Гл. VIII. § 95, 99//Д. Локк Соч. В 3 т. Т. 3. М., 1988. С.317, 319).
Иначе говоря, по Локку согласие народонаселения на передачу власти, создающее государство, есть первичное согласие, и из него он вывел вторичное согласие подчиняться государству. Мысль о том, что народ согласию подчиняться не может, и не должно предшествовать никакое согласие на передачу власти (каковой «еще» просто нет!), ему и другим либералам, естественно, органически чужда. Не вполне понимают они или не хотят понять и то, что вопрос о «законности» властвования не стоит связывать с вопросом о самой природе власти и властвования.
Показательная цитата из Декларации независимости США 1776 г.: «We hold these truths to be self-evident, that all men are created equal, that they are endowed by their Creator with certain unalienable Rights, that among these are Life, Liberty and the pursuit of Happiness. That to secure these rights, Governments are instituted among Men, deriving their just powers from the consent of the governed, That whenever any Form of Government becomes destructive of these ends, it is the Right of the People to alter or to abolish it, and to institute new Government, laying its foundation on such principles and organizing its powers in such form, as to them shall seem most likely to efect their Safety and Happiness» («Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых. В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье») (http://www.archives.gov/exhibits/charters/declaration_transcript.html; www.hist.msu.ru/ER/Etext/indpndnc.htm).

14.Франк С. Л. Духовные основы общества. Введение в социальную философию.// С. Л. Франк Духовные основы общества. М., 1992. С. 138.

15.Принято переводить термин «Mehrwert» как «прибавочная стоимость». Но переводивший цитируемый текст Шмитта Александр Филиппов предпочел другую версию.

16.Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю //Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. №2. С. 29.

17.Об этом см. Также главу IV.

18.Шмиттом была предложена довольно оригинальная теория, противопоставляющая представительство (Repräsentation) и тождество (Identität). Она достойна того, чтобы воспроизвести ее здесь относительно подробно.
  «Staat ist ein Zustand, und zwar der Zustand eines Volkes. Aber das Volk kann auf zwei verschiedene Weisen den Zustand politischer Einheit erreichen und halten. Es kann schon in seiner unmitelbaren Gegebenheit – kraf einer starken und bewußten Gleichartigkeit, infolge fester natürlicher Grenzen oder aus irgendwelchen anderen Gründen – politisch aktionsfähig sein. Dann ist es als realgegenwärtige Größe in seiner unmitelbaren Identität [выделено здесь и далее Шмиттом. – В. И.] mit sich selbst eine politische Einheit. Dieses Prinzip der Identität des jeweils vorhandenen Volkes mit sich selbst als politischer Einheit beruht darauf, daß es keinen Staat ohne Volk gibt und ein Volk daher als vorhandene Größe immer wirklich anwesend sein muß. Das entgegengesetzte Prinzip geht von der Vorstellung aus, daß die politische Einheit des Volkes als solche niemals in realer Identität anwesend sein kann und daher immer durch Menschen persönlich repräsentiert werden muß. Alle Unterscheidungen echter Staatsformen welcher Art sie auch sein mögen, Monarchie, Aristokratie und Demokratie, Monarchie und Republik, Monarchie und Demokratie usw., lassen sich auf diesen entscheiden Gegensatz von Identität und zurückführen. […]
  In der Wirklicher des politischen Lebens gibt es ebensowenig einer Staat, der auf alle Strukturelemente des Prinzips der Identität wie einer Staat, der auf alle Strukturelemente der Repräsentation verzichten könnte. Auch da, wo der Versuch gemacht wird, unbedingt eine absolute Identität zu realisieren, bleiben Elemente und Methoden der Repräsentation unumgänglich, wie umgekehrt keine Repräsentation ohne Identitätsvorstellungen möglich ist. […]
  Es gibt zunächst keinen Staat ohne Repräsentation. In einer restlos durchgeführten unmitelbaren Demokratie, in der das «ganze Volk», d. h. alle aktiven Staatsbürger, auf einem Platz wirklich versammelt ist, entsteht vielleicht der Eindruck, hier handele das Volk selbst in seiner unmitelbaren Anwesenheit und Identität als Volk und von eine Repräsentation könne mehr die Rede sein. […] In Wahrheit handeln äußerstenfalls nur alle erwachsenen Angehörigen des Volkes und nur dem Augenblick, in welchem sie als Gemeinde oder als Heer versammelt sind. Aber auch alle aktiven Staatsbürger zusammengenommen, sind nicht als Summe die politische Einheit des Volkes, sondern repräsentieren die politische Einheit, die über eine räumlich zusammengebrachte Versammlung und über den Augenblick der Versammlung erhaben ist. […] Noch viel mehr muß es sich einer modernen Demokratie, in welcher ohne Volksversammlung in geheimer Einzelabstimmung gewählt oder abgestimmt wird, ohne weiteres aufdrängen, daß der einzelne Stimmberechtigte der Idee nach nicht für sich als Privatperson stimmt, daß der einzelne Wahlkreis nicht einen Sonderbezirk innerhalb des Staates darstellt und daß (bei Verhältniswahlsystem mit Listen) die einzelne Parteiliste staatrechtlich nicht ihrer selbst willen da ist, sondern nur als Mitel, um eine Repräsentation der allein wesentlichen politischen Einheit zu erreichen […] Wenn die stimmberechtigten Staatsbürger nicht einen Abgeordneten wählen, sondern bei einem Volksentscheid einem sog. Real-Plebiszit, in der Sache selbst entscheiden und auf eine ihnen vorgelegte Frage mit «Ja» oder «Nein» antworten, ist allerdings das Prinzip der Identität am meisten verwirklicht. Aber auch dann bleiben immer noch Elemente der Repräsentation wirksam, weil auch hier fngiert werden muß, daß der einzelne stimmberechtigte Staatsbürger als «citoyen», nicht als Privatmann und Privatinteressent aufrit; er muß als «Vertreter des Ganzen», nicht seiner Privatinteressen, gedacht werden. Eine restlose, absolute Identität des jeweils anwesenden Volkes mit sich selbst als politischer Einheit ist an keinen Ort in keinem Augenblick vorhanden. Jeder Versuch, eine reine oder unmitelbare Demokratie zu verwirklichen, muß diese Grenze der demokratischen Identität beachten. Sonst würde unmitelbare Demokratie nichts anders bedeuten als Aufösung der politischen Einheit. […]
  In gleicher Weise gibt es keinen Staat ohne Strukturelemente des Prinzips der Identität. Das Formprinzip der Repräsentation kann niemals rein und absolut, d. h. unter Ignorierung des immer irgendwie vorhandenen und anwesenden Volkes durchgeführt werden. Das ist schon deshalb unmöglich, weil es keine Repräsentation ohne Öfentlichkeit, keine Öfentlichkeit ohne Volk gibt».
  («Государство есть состояние, причем состояние народа. Однако народ может двумя различными способами добиться и сохранить состояние политического единства. Он может быть политически дееспособен уже в своей непосредственной данности – в силу сильной и осознанной однородности, вследствие устойчивых природных границ и по каким-либо иным причинам. Тогда он является политическим единством в качестве реально существующей в настоящем величины в своем непосредственном тождестве с самим собой. Этот принцип тождества конкретно наличного народа с самим собой как политическим единством основан на том, что не существует государства без народа и потому народ всегда должен действительно присутствовать в качестве наличной величины. Обратный принцип исходит из установки, что политическое единство народа как таковое никогда не может быть наличным в реальном тождестве и потому всегда должно представляться людьми персонально. Все различения подлинных государственных форм, какого бы рода они ни были: монархия, аристократия и демократия, монархия и республика, монархия и демократия и т. п., могут быть сведены к этому решающему противоречию тождества и репрезентации. […]
  В действительности политической жизни столь же не существует государства, способного отказаться от всех структурных элементов принципа тождества, сколь и государства, способного отказаться от всех структурных элементов принципа репрезентации. Даже там, где предпринимается попытка безусловно реализовать абсолютное тождество, неизбежными остаются элементы и методы репрезентации, как и наоборот – никакая репрезентация невозможна без представлений о тождестве.
  Прежде всего без репрезентации не существует никакого государства. В до конца реализованной непосредственней демократии, при которой в одном месте действительно собирается „весь народ“, то есть все активные граждане государства, вероятно, возникает впечатление, что здесь действует сам народ в своей непосредственной наличности и тождестве как народ и что уже не может идти речи о репрезентации. […] В действительности в крайнем случае действуют лишь все взрослые члены этого народа и лишь в тот момент, когда они собираются вместе в качестве общины или в качестве войска. Но даже все активные граждане государства, вместе взятые, не являются в качестве суммы политическим единством народа, но репрезентируют политическое единство, которое возвышается над пространственно объединенным собранием и над моментом собрания. […] А в современной демократии, при которой выборы или голосование происходят без народного собрания посредством тайного всеобщего голосования, еще в большей степени необходимо настаивать на том, что согласно идее отдельный избиратель голосует не за себя как частную личность, что отдельный избирательный округ представляет не отдельную территорию внутри государства и что (при пропорциональных выборах по спискам) отдельный партийный список с точки зрения государственного права наличествует не ради себя самого, а лишь как средство добиться репрезентации собственно значимого политического единства. […] Если обладающие правом голоса граждане государства не избирают отдельного депутата, а в случае референдума, так называемого реального плебисцита, решают по самому существу вопроса и отвечают на предложенный им вопрос посредством «да» или «нет», тогда максимально реализуется принцип тождества. Но даже в этом случае всегда остаются действенными элементы репрезентации, поскольку и здесь должно осуществляться то, что каждый обладающий правом голоса гражданин государства выступает как «citoyen», а не как частное лицо и частный интересант; он должен мыслиться как «независимый», как «не связанный указаниями и поручениями» и как «представитель целого», а не своих частных интересов. Окончательного, абсолютного тождества соответственно наличествующего народа с самим собой как политическим единством никогда и нигде не существует. Любая попытка осуществить чистую или непосредственную демократию должна учитывать эту границу демократического тождества. Иначе непосредственная демократия означала бы не что иное, как распад политического единства. […]
  Равным образом не существует государства без структурных элементов принципа тождества. Репрезентационный принцип формы никогда не может быть осуществлен чисто и абсолютно, то есть игнорируя всегда каким-либо образом наличный и присутствующий народ. Это невозможно уже потому что нет репрезентации без общественности, а общественности – без народа») (Schmit C. Verfassungslehre. Berlin, 2003. S. 205 – 208).
  Шмитт, как можно убедиться, рассуждал тоньше и, главное, «диалектичнее», чем современные теоретики прямой (непосредственной) и представительной демократии. Конечно, даже такая теория годится больше для обоснования власти, а не для ее объяснения. Вместе с тем если к объяснению власти подойти опять же диалектически, то можно сделать вывод, что для подчинения народонаселения власти необходимо теоретическое представление о тождестве, то есть о способности народонаселения действовать «в своей непосредственной данности». И в реальности подчинение осуществляется через репрезентацию, то есть представительство политического единства народонаселения определенным числом политически активных граждан. Например, избирателями, явившимися на избирательные участки. Таким образом, народонаселение представляют не президенты, губернаторы, депутаты, а те, кто приходит их выбирать. То есть народонаселение теоретически субъектно в своем всеобщем политическом единстве, а практически эту субъектность реализуют представители.

19.Еллинек Г. Указ. Соч. С. 415.

20.Св. Иоанн Златоуст в своем комментарии к данному фрагменту Евангелия указывает: «„Ибо нет власти не от Бога“, – говорит (апостол). Как это? Неужели всякий начальник поставлен от Бога? «Не то говорю я», отвечает (апостол). У меня теперь идет речь не о каждом начальнике в отдельности, но о самой власти. Существование властей, при чем одни начальствуют, а другие подчиняются, и то обстоятельство, что все происходит не случайно и произвольно, так чтобы народы носились туда и сюда, подобно волнам, – все это я называю делом Божьей Премудрости. Потому (апостол) и не сказал, что нет начальника, который не был бы поставлен от Бога, но рассуждает вообще о существе власти и говорит: «Нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены». […] А безначалие везде есть зло, и бывает причиной беспорядка. Апостол, сказав, откуда возникают власти, присовокупил: «Посему противящийся власти противится Божию установлению» (Рим. 13:2). Смотри, куда он ведет дело, чем устрашает и как доказывает, что повиноваться – наша обязанность. Чтобы верующие не сказали: ты нас унижаешь и делаешь презренными, подчиняя начальникам тех, которые должны получить небесное царство, (апостол) доказывает, что и в настоящем случае он подчиняет их не начальникам, но опять Богу, так как подчиняющийся властям повинуется Богу. Впрочем, (апостол) не говорит это в таких, например, словах: кто слушается начальников, тот повинуется Богу, но устрашает противоположным и то же самое подтверждает с большей силой, сказав: кто не повинуется начальнику, тот противится Богу, узаконившему это. И он везде старается внушать это, то есть, что мы не дарим властям повиновение, но исполняем долг» (Св. Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к Римлянам. Беседа 23 //http://www.ispovednik.ru/zlatoust/Z09_2/Z09_2_23.htm).

21.«Tey conceive that He who gave our nature to be perfected by our virtue willed also the necessary means of its perfection. He willed therefore the state – He willed its connection with the source and original archetype of all perfection» (Burke E. Op. cit. P. 146).

22.В любом случае нельзя забывать, что собственно «левиафановская» доктрина Гоббса по своему содержанию и духу нехристианская.

23.«Кто верит во всемогущего доброго Бога, не может объявить власть злой и даже нейтральной. […] Примечательно, что тезис о злой власти распространяется именно начиная с XIX века. Мы-то ведь думали, что если власть не происходит ни от Бога, ни от природы, но представляет собой нечто такое, о чем люди условливаются между собой, то проблема власти будет решена или же лишена своей остроты. Чего же еще бояться человеку, если Бог мертв, а волком не напугать даже ребенка? Но именно с того времени, как это очеловечивание власти, видимо, завершилось, то есть со времени Французской революции, неотвратимо все более распространенным становится убеждение, что власть сама по себе есть зло. Выражение „Бог мертв“ и выражение «Власть сама по себе есть зло» возникают в одно время и в одной ситуации. И означают они, по сути, одно и то же» (Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю. С. 34—35).

24.Идея целостности государства была блестяще разработана Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем (кстати, убежденным монархистом). Приведу только одну цитату: «Aber Volkssouveränität, als im Gegensatze gegen die im Monarchen existierende Souveränität [выделено здесь и далее Гегелем. – В. И.] genommen, ist der gewöhnliche Sinn, in welchem man in neueren Zeiten von Volkssouveränität zu sprechen angefangen hat, – in diesem Gegensatze gehört die Volkssouveränität zu den verworrenen Gedanken, denen die wüste Vorstellung des Volkes zugrunde liegt. Das Volk, ohne seinen Monarchen und die eben damit notwendig und unmitelbar zusammenhängende Gliederung des Ganzen genommen, ist die formlose Masse, die kein Staat mehr ist und der keine der Bestimmungen, die nur in dem in sich geformten Ganzen vorhanden sind – Souveränität, Regierung, Gerichte, Obrigkeit, Stände und was es sei mehr zukommt. Damit, daß solche auf eine Organisation, das Staatsleben, sich beziehende Momente in einem Volke hervortreten, hört es auf, dies unbestimmte Abstraktum zu sein, das in der bloß allgemeinen Vorstellung Volk heißt» ([…] в новейшее время о народном суверенитете обычно стали говорить как о противоположном существующему в монархе суверенитете, —в таком противопоставлении представление о народном суверенитете принадлежит к разряду тех путаных мыслей, в основе которых лежит пустое представление о народе. Народ, взятый без своего монарха и необходимо и непосредственно связанного именно с ним расчленения целого, есть бесформенная масса, которая уже не есть государство и не обладает больше ни одним из определений, наличных только в сформированном внутри себя целом, не обладает суверенитетом, правительством, судами, начальством, сословиями и чем бы то ни было. В силу того, что в народе выступают такие относящиеся к организации государственной жизни моменты, он перестает быть той неопределенной абстракцией, которую только в общем представлении называют народом») (Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. Berlin, 1821. S. 287 – 288; Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 320—321).
Если заменить «монарх» на «государственный аппарат» или «властвующих», то суть принципиально не изменится.

25.Николай Устрялов писал, что «для суверенитета государства безразлично […] какими органами он осуществляется: монархом ли, аристократией, парламентом или советом депутатов. Власть государства – одно, а государственный строй – другое. Если первая всегда равна себе, принудительна, верховна, непроизводна и абсолютна, то второй, конкретно воплощая первую, складывается в зависимости от политических условий жизни страны. Органов государства много, суверенитет его – „един, неотчуждаем, неделим“» (Устрялов Н. В. Элементы государства// http://www.zhurnal.ru/magister/library/philos/ustryalov/ustry002.htm).
Необходимо только одно принципиальное уточнение: определение государственной власти как «непроизводной» следовало бы интерпретировать как указание на ее непроизводность от любых человеческих, земных инстанций.

26.Формулировка предложена Шмиттом, правда, он употребил ее в контексте своей теории тождества и репрезентации (Schmit C. Verfassungslehre. S.207).
  Николай Алексеев, заостряя (сознательно или нет?) децизионистскую теорию Шмитта, писал, что «суверенитет […] в его единственно возможном научном истолковании является понятием, выражающим иерархичность отношений между официальными носителями власти в государстве и утверждающим, что в этих отношениях должна быть некая высшая точка, некий высший центр действия, обладающий способностью последних решений» (Алексеев Н. Н. О гарантийном государстве//Н. Н. Алексеев. Русский народ и государство. С.540).
  Такой «высшей точкой» теоретически может быть глава государства (если он правитель не только формальный, но и фактический). А обычно в таковом качестве выступает правящая группа, состоящая из официальных и неофициальных лиц. При этом помимо прямой власти правителя или правящей группы есть власть косвенная, осуществляемая их окружением. Она вносит весьма существенную лепту.
  Об этом писал и тот же Шмитт: «Даже самый абсолютный монарх вынужден опираться на сообщения и донесения и зависит от своих советников. Несчетное множество известий и фактов, предложений и предположений наваливается на него день за днем, час за часом. Из этого бесконечного бушующего моря истины и лжи, действительного и возможного даже самый умный и могущественный человек может набрать в лучшем случае лишь несколько капель. […] Кто докладывает властителю или сообщает ему информацию, тот уже имеет свою долю власти, все равно, будь он министр, уполномоченный визировать [документы], или же некто, умеющий косвенным образом склонить к себе слух властителя. Довольно того, что он сообщает впечатления и мотивы тому человеческому индивиду, в руках которого на мгновение оказывается решение. Так всякая прямая власть сразу же подвергает себя непрямым влияниям. […] даже самый мудрый институт, самая хорошо продуманная организация не смогут полностью искоренить это предпространство, никакой приступ ярости […] не смогут устранить его окончательно. Самое предпространство обойти не удастся. […] В любом случае в ходе мировой истории в этом пред пространстве власти составлялось пестрое и смешанное общество. Здесь собираются „косвенные“. Здесь мы встречаем министров и послов в роскошных мундирах, но также духовников и личных врачей, адъютантов и секретарш, камердинеров и любовниц. Здесь старый Фредерсдорф, камердинер Фридриха Великого, стоит подле благородной императрицы Августы, Распутин – рядом с кардиналом Ришелье, а серый кардинал – с какой-нибудь Мессалиной. Иногда в этом предпространстве находятся разумные и мудрые мужи, иногда – выдающиеся менеджеры или верные мажордомы, порой – глупые карьеристы и шарлатаны. Вдруг предпространство оказывается действительно официальной государственной палатой, в которой для доклада собираются достойные господа в ожиДании, когда их пропустят дальше. Но частенько это не более чем приватный кабинет. […] Чем больше власть концентрируется в определенном месте, у определенного человека или группы людей, как на верхушке, тем больше обостряется проблема «коридора» и доступа к этой верхушке. И тем яростнее, отчаяннее и молчаливее становится тогда борьба меж теми, кто оккупировал предпространство и контролирует «коридор». Эта борьба в тумане непрямых влияний столь же неизбежна, сколь и сущностна для любой человеческой власти. […] Каждое усиление прямой власти сгущает и уплотняет марево непрямых влияний» (Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю. С. 31 – 32).

Bepul matn qismi tugad.