Kitobni o'qish: «Клеймо на крыльях бабочки. Исторический роман», sahifa 4
Глава 4
1790-е годы. Богемия, замок Дукс.
"Я всегда любил истину так страстно, что часто прибегал ко лжи как способу введения её в умы, которые не знали прелести истины" – Джакомо Казанова.
"Вы слышали об этом необыкновенном человеке? Я знаю лишь нескольких людей, которые могут сравниться с ним в познаниях, интеллекте и воображении". – граф Макс фон Ламберг о Казанове в своём письме к Дж. Ф.Опиц, 1785 год.(33)
Было начало лета 1798 годa, когда в замке Дукс в Богемии сошёл в могилу удивительный старик. Утончённый XVIII век заканчивался. "Кто не жил в восемнадцатом веке, тот вообще не жил. А кто не жил до 1789 года, тот не знает, что такое сладость жизни", – сказал о своём времени Шарль де Таллейран. Этот блестящий аристократ занимал пост министра иностранных дел при трёх режимах, начиная с последнего периода Французской революции. Имя его стало символом беспринципности, хитрости и ловкости. Известный мастер дворцовых и политических интриг, видимо, хорошо знал о чём говорит.
Время обворожительных женщин и галантных кавалеров, эпоха философов и острословов подходили к концу. Медленно уходила и эпоха расцвета авантюризма. Когда путь искателя приключений из нищей лачуги во дворец был коротким. Хотя ещё короче мог быть путь из дворца в руки палача.
С середины XVIII века в этот театр сладкой жизни, остроумия и любви избранных господ, отгородившихся от остальной страны стеной законов, созданных специально для самих себя, начинают проникать мысли и творения философов. Имена этих философов переживут свой век и станут символами духовности. А во Франции, этой законодательницы мод и придворного этикета, уже начинается отсчёт времени, когда взметнётся страшный революционный вихрь и похоронит плоды этой возвышенной духовности под обломками.
Уходил в прошлое роскошный, блистательный и очень опасный век. Об одном из героев этого времени, о великом авантюристе Джакомо Казанове, и будет этa глава.*
Как упомянуто автором ранее, его роль в судьбе героини книги сложно переоценить.
Последние тринадцать лет своей жизни старик служил библиотекарем графа Йозефа Карла фон Вальдштейна, камергера австрийского императора. Граф был каббалистом, путешественником и ловеласом, известным в аристократических гостиных от Мадрида до Петербурга. Чувствуя родственную душу, граф привязался к Казанове, несмотря на значительную разницу в возрасте. Когда они случайно встретились в резиденции Фоскарини, венецианского посла в Вене,(34) граф вызвался оказать ему покровительство и предложил место библиотекаря в своём замке в Богемии. Оказывать покровительство исключительным личностям, возможно, было семейной чертой обоих братьев семьи фон Вальдштейн.(35)
Тринадцать лет в огромном замке Дукс дали пожилому Казанове спокойную жизнь, безопасность и хороший заработок. Но принесли ему скуку и разочарование. Хотя размеренная провинциальная жизнь оказалась самой продуктивной для его творчества. Hе будь этого времени, скорее всего, его рукопись не была бы написана. И память о Казанове исчезла бы навсегда.
Хозяин жил в европейских столицах и посещал Дукс по случаю. Если бы граф фон Вальдштейн не поселил своего друга в скучном замке, а взял Казанову с собой в Париж или в Венецию, дал Казанове возможность блистать остроумием в салонах аристократов, весёлые истории авантюриста были бы рассказаны за бокалами с шампанским. Если бы наш старый ловелас был окружён прелестными посетительницами салонов аристократов, воспоминания о прошедших удовольствиях не посещали бы Казанову. И, вероятнее всего, никогда история авантюриста не была бы записана на бумаге. Из-за отсутствия у него времени, да и желания на написание рукописи.
Замок Дукс – роскошная провинциальная обитель, насчитывает не менее сотни комнат, залов, салонов и кабинетов. Но для старого Казановы замок стал бесконечным холодным лабиринтом. В парадной анфиладе комнат, среди изящной мебели, великолепной коллекции гобеленов и бесценных вещей, в тиши роскошных кабинетов бродила его беспросветная тоска. Слуги порой изводили старика мелкими пакостями. Общество замковой челяди окружало его. Это было хуже, чем одиночество.
В один из хмурых осенних дней, когда мелкий дождь барабанил в окна замка, а мысли были столь же унылы, как и вид из этих окон, старый авантюрист в отчаянии решил удалиться в монастырь. "Мне понятно ваше желание, сын мой, освободиться от груза прошлой жизни, под тяжестью которого прогибается ваша душа. Но ряса не делает монаха монахом", – назидательно ответил своему редкому гостю капеллан местной церкви после утренней службы.
Слова капеллана щебетали птицы в саду, их повторило выглянувшее к обеду солнце. И тогда, оставив идею бегства от судьбы, старик сел в замковой библиотеке за письменный стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Какое-то время он задумчиво вертел перо в руках: "…Бежать, бежать от этой всепроникающей гнетущей тоски,…».
В далёком от привычных его молодости удовольствий замке Богемии Казанова начал вспоминать своё прошлое. Так он мог заново прожить каждый миг снова. Так он мог принести в это тоскливое место своего последнего пристанища шарм и блеск, которыми он старался окружить каждую минуту своей жизни. Стержнем характера этого авантюриста был вечный эгоизм. Казанова всегда говорил только о себе. Он не представлял о чём другом можно поведать миру. И он начал говорить о себе, погружаясь в воспоминания о путешествиях, воскрешая в памяти шалости юности и похождения зрелого возраста, вспоминать любовниц, друзей и врагов. Казанова начал свою рукопись.
Скука бытия может стать сильным порывом к творчеству, дорогой читатель. B затемнённую комнату, под свет лепестка свечи, приходят самые яркие воспоминания. Там создаются самые красочные картины жизни. После тюремного заключения Сервантеса мы наслаждаемся его Дон Кихотом.(36) Лучшими страницами французского писателя Стендаля мы обязаны мрачным годам его вынужденного затворничества.(37) "Божественной Комедией" великий Данте благодарен годам изгнания из своеги любимого города – Флоренции.(38) Рассказы О’Генри были написаны во время его тюремного заключения в тюрьме штата Огайо.(39) Скука и тоска одолевали будущего автора светящихся юмором рассказов. Возможно, что именно они подтолкнули О’Генри к колченогому столу под окном его камеры.
После смерти Казановы в Дуксе были найдены документы и связки писем, перевязанные ленточкой. Большинство документов были закладными письмами из ломбардов. Но главной находкой была огромная, в четыре тысячи страниц рукопись, о существовании которой было известно только посвящённым лицам. На титульном листе рукописи было написано: "Жак Казанова. Венецианец. История моей жизни". Казанова на склоне лет отложил в сторону все громкие имена и титулы аристократов, которыми он окружал себя всю жизнь. Он оставил себе только один титул – "Венецианец".
Когда-то в Париже Мадам де Помпадур, знаменитая фаворитка Людовика XV, спросила Казанову:
– Сударь, вы приехали издалека? Как вы сказали? Из Венеции?
– Да, Мадам. Но Венеция не бывает далекo. Венеция всегда в центре.
Чтобы почувствовать вкус XVIII века, дорогой читатель, блистательного и очень грешного века, важно знать, что символами его были две столицы: Париж и Венеция. В XVIII веке Италия не грустила, вздыхая о былых славных веках. Она была и оставалась родиной музыки, театра, художников и центром масонства. Хотя о масонстве человечество всегда знало ровно столько, чтобы быть уверенными, что там кроется нечто намного большее. Это нечто, что обречено оставаться таинственным веками. Потребность в страшном и таинственном у человечества куда больше, чем потребность в раскрытии секрета.
Италия, разделяя вместе с остальной Европой французские нравы, роскошь и вкусы, оставалась самой собой, нисколько не похожей на Францию. Её драгоценная жемчужина – Венеция стала второй столицей Европы. Город в лагуне делил с Парижем знаменитостей сцены, искусства, любви и интриг, знатных путешественников, необыкновенных людей, авантюристов и куртизанок, всех тонких ценителей и прожигателей жизни. Оба блистательных города, Париж и Венеция, возводили на пьедестал музыканта, певца, композитора. Аристократы и искатели приключений наполняли гостиные, театры и игорные дома двух столиц роскоши.
Но у Венеции XVIII века было преимущество перед Парижем. Город удовольствия не привлекал резонёров и лицемерных моралистов. Венеция счастливо избежала нашествия стай скучных насмешников французской столицы. Венецию не посещали благодетели человечества, занятые самолюбованием и поиском путей истины во "тьме невежества".
Что позволило солнечной лагуне Венеции на время избежать революционного вихря, накрывшего Францию.
В Париже декорация жизни была ширмой, на время скрывавшей зарождение грозных исторических событий. В Венеции декорация была частью яркого театрального представления. Это были декорации легкомыслия, декорации оперы, декорации комедии нравов, декорации комедии масок. Никогда и нигде жизнь не была так похожа на театральное представление, как в Венеции XVIII века. Париж создавал новую моду, новые блюда, новую литературу и театр. Он создавал великую литературу, великую философию. Которая, впрочем, для её создателей закончилась кровавым террором. А беззаботная, легкомысленная Венеция XVIII века веселилась, флиртовала и отдыхала. Слишком много крови было пролито в сражениях за её тысячелетнюю историю, за столетия громких побед, завоеваний и кровавых заговоров. К последней трети XVIII века слишком многоe было навсегда утеряно. Венеция потеряла все свои колонии. У неё не было желания, как, впрочем, не было и возможности что-либо возвращать. Не думая предаваться унынию и бесполезным вздохам о навсегда утраченном могуществе, Венеция занялась тем, чем обычно занимаются легкомысленные повесы и весельчаки. Венеция предалась неге, отдыху и развлечениям.
Этот удивительный город удалил из своей жизни все заботы соседки Европы. Венеция стала столицей праздности, театра, игры и любовных развлечений. Куртуазная легкомысленная эпоха XVIII века надела карнавальную маску и с удовольствием рассматривала себя в глубоком венецианском зеркале, отражавшем в своих многочисленных гранях иллюзию вечного праздника.
В столице праздности не было времени для сна и бодрствования. В Венеции не менялись времена года. В Венеции была лишь смена дня и ночи. Азарт и любовь вели театральное представление. Охота за удачей увлекала, развлекала и поглощала игроков. Влюблённые и увлекающиеся любовью относились к своей поглощающей страсти, как к забавному приключению. Если в Париже любовники измучили бы друг друга борьбой страстей, амбиций, ревности и самолюбия, то в Венеции – они радовали друг друга. Если в Париже любовники, расставаясь, ненавидели, а порой лишали жизни друг друга, то в Венеции – они, расставаясь, благодарили друг друга.
В многочисленных гранях огромного венецианского зеркала отразился мечтательный культ XVIII века. С его фривольностью, ветреной лёгкостью и чувственностью любви. С его страстью к удовольствиям и очаровательным бесстыдством.
Как говорил великий венецианец Казанова: Любовь – это любопытство.
И вот так это любопытство, это фривольное, чувственное, праздное, ветреное венецианство пронизывало все четыре тысячи страниц рукописи, написанной стариком за его последние годы. Праздная челядь замка Дукс коротала своё время на кухне или в кладовых. Только покрытые густой пылью десятки тысяч книг на полках громадной библиотеки окружали старика. Стопка исписанных листов рукописи росла день ото дня. Она казалась ему абсолютно бесполезной. Всё равно её предстояло сжечь. Сохраниться она могла лишь в том случае, если бы смерть застигла старика врасплох.
Хотя нам, дорогой читатель, остаётся и такое простое объяснение, что Казанова просто передумал отправлять своё детище в огонь. После смерти старика шокированные душеприказчики спрятали рукопись в сундук на четверть века. И не потому, что прочитавшие её думали о репутации автора. В рукописи была найдена фраза, которая была воспринята как завещание старика:
"Я пишу эту рукопись в надежде, что она никогда и никем не будет прочитана. Когда наступит моё время, я отправлю её в огонь. Если этого не случится, то, надеюсь, мои будущие читатели простят меня. Написание этих мемуаров было единственной возможностью не сойти здесь с ума."(40)
Но время его тоски и одиночества искупали дни, когда в замок приезжали гости: граф фон Вальдштейн, граф Макс фон Ламберг и родственник хозяина Дукса, кумир Европы, фельдмаршал и писатель принц де Линь.(41)
Да, дорогой читатель, именно тот мастер галантной беседы, которого обожали все монархи Европы. Принц де Линь, который вместе с мастером политической интриги Шарлем де Таллераном после падения Наполеона будет кроить карту всей Европы. Этот великий человек был одним из гостей Казановы, он описал старика в своих воспоминаниях. Именно ему, принцу де Линь, писателю, большому любителю женщин, знатоку придворных обычаев и слухов от Версаля до Санкт-Петербурга, Казанова первому показал черновик своих воспоминаний. Позже принц признался с улыбкой, что не смог прочесть ни одной главы рукописи, чтобы не испытать зависти, удивления или эрекции. Он был очарован книгой, как и самим Казановой.
"После трапезы начиналось то, ради чего приехали гости. Старик начинал читать свои записи, – писал в своих воспоминаниях принц де Линь. – Проживший такую насыщенную жизнь, имеющий таких друзей, он был необычным человеком. Хотя его друзьями были также мошенники и негодяи".
– Если вы хотите проведать обо всех авантюристах на свете, особенно в Европе, наших современниках, обращайтесь ко мне, мой друг. "Funditus et in cute", я отлично знал их всех без исключения и видел насквозь, – смеётся довольный Казанова на вопрос своего старого знакомого графа фон Ламберга.(42)
Отметим, дорогой читатель, что героиня книги – известная авантюристка XVIII века, чьи приключения и интриги занимали немало великих умов и монархов Европы в начале 1770-х.(43)
После изысканного обеда гости замка будут неспешно вести беседу о войне, о приключениях, о женщинах и любовных похождениях, о революции, алхимии, о книгах. Собеседники – три немца и итальянец, были детьми своего XVIII века и с удовольствием транжирили деньги, остроумие и любовь. Попивая в высоких хрустальных бокалах бургундское вино, гости будут слушать рассказы старика о его времени. Слушая воспоминания старого философа, они будут чувствовать себя словно беженцы из потерянной эпохи уходящего роскошного века. Которые знают и видят, что их такой прекрасный когда-то мир "катится к дьяволу".
А потом гости покидали замок. Старик оставался один. В замок возвращалась скука. Некоторое время Казанова бродил по замку и вслух продолжал воображаемый диалог с уехавшими гостями, вызывая этим смех замковой челяди. Но постепенно жизнь входила в привычную колею и Казанова возвращался в библиотеку. Возвращался к своей рукописи.
Когда-то, в годы бурной жизни, он со смехом уверял окружающих, что на склоне своей жизни он будет следовать благоразумию. Но Казанова остался верен себе до конца. Он не стал благоразумным. Eго "вторичная краска стыда", как он со смехом пояснил когда-то, была краска стыда за то, что он никогда не краснеет.(44)
Этот второй стыд не помешал ему ежедневно, день за днём, по двенадцать часов, заполнять своим красивым почерком всё новые страницы и сотворить достойное наследие Казановы. Сотворить рукопись, полную чувственности, таинственности, азарта и авантюризма, похоти, алчности, лжи и непорядочности, опасной игры с законом, любви к свободе, череды тёмных и скандальных поступков.
Помимо странствий, приключений, скандалов и дуэлей, в этой рукописи есть много историй об особых сражениях и победах.
Победах в роскошных альковах, в церковных ризницах, на постоялых дворах, чердаках и сеновалах. Это были мемуары ловеласа и рыцаря постельных сражений, странствующего пилигрима любви. Более сотни "жертв любви" были названы в этой рукописи. Ещё большее количество нежных жриц любви было упомянуто только буквами или инициалами. Там были: англичанка, француженка, итальянка, голландка, русская или просто тексты: "Во Франкфурте я перезнакомился со всеми весёлыми девицами города. Они превосходят француженок и итальянок по части форм."(45)
Сладкие изгибы тел он помнил. Имена помнить он себя не утруждал. Вечный любовник Казанова страстно любил и помнил только одну свою возлюбленную. Страсть к ней была с ним всю его жизнь. Он любил Венецию.
* Начало данной главы написано под впечатлением прочитанной автором много лет назад книги С.Цвейга.
(33) Граф Макс фон Ламберг и Казанова, были почти одного возраста, познакомились в Париже в 1757 году, оставались друзьями до самой смерти. Граф также состоял в постоянной переписке со многими как великими умами, как Вольтер и д'Аламбер, так и авантюристами Европы, как Калиостро и Сен-Жермен.
(34) 1784 и 1785 годы Казанова служил секретарём Себастьяна Фоскарини, венецианского посла в Вене.
(35) Граф Йозеф Карл фон Вальдштейн, (1755—1814), – старший из четырёх братьев фон Вальдштейн, был покровителем Казановы и предложил ему мало обременительную работу библиотекаря в своём замке Дукс, в Богемии, территория современной Чехии.
Граф Фердинанд Эрнст фон Вальдштейн, (1762 -1823), – один из братьев фон Вальдштейн, покровитель композитора Людвиг ван Бетховена. Бетховен посвятил ему «Вальдштейновскую сонату».
(36) В 1597 году великий испанский писатель Мигель де Сервантес попал в тюрьму по обвинению в растрате государственных средств. Незадолго до этого он устроился интендантом в королевскую армию. В его обязанности входил сбор недоимок и закупка провианта для Непобедимой армады.
(37) Стендаль, Мари-Анри Бейль, (1783 – 1842), французский писатель, один из основоположников психологического романа. Стендаль вернулся в Париж из Италии в 1822 году, но и туда добрались слухи о его знакомствах с карбонариями. Ему долгое время пришлось быть очень осторожным, это было время замкнутой жизни. С 1822 по 1830 год были написаны самые значительные его произведения.
(38) В 1302 году Данте был лишён гражданских прав и изгнан из Флоренции. Он вынужден был, оставив жену и детей, покинуть родной город. «Божественная Комедия» была написана в период приблизительно с 1308 по 1321 год.
(39) О’Генри прославился в тюрьме города штата Огайо. Попал он туда в 1898 году по обвинению в растрате средств.
(40) Слова Казановы из его рукописных мемуаров.
(41) Принц Шарль де Линь (1735 – 1814), австрийский фельдмаршал и дипломат, знаменитый мемуарист и военный писатель.
(42) Строки из письма Казановы к графу фон Ламбергу 28 июля 1787. «Funditus et in cute» – латынь дословно «и под кожей и снаружи”.
(43) Автор отдельно отмечает эту фразу, написанную лично Казановой в переписке. С известными фактами, датами и логическим построением оказавшей влияние на развитие некоторых линий художественного замысла этой книги.
(44) Реальные слова Казановы.
(45) Слова Казановы из его рукописных мемуаров.
Глава 5
Июнь 1798 года. Богемия, замок Дукс.
Самые пёстрые картины жизни создаются в затемнённых комнатах.*
В один из тёплых дней начала июня 1798 года Казанова проводил утро в библиотеке, наедине с любимыми книгами и со стопками бумаги на письменном столе. Сидя напротив камина, который разжигали даже летом, он думал о своей вечной возлюбленной – Венеции. Лишь лёгкий ветер нарушал уединение старика, сквозь неплотно закрытые старинные окна приносил запах цветов из сада, гулял между стеллажами с пыльными томами тысяч книг.
Старик вздохнул и отложил полученное утренней почтой письмо из Венеции. Затем открыл свою рукопись и опустил перо в чернильницу. Как и каждое утро, как только старик открывал страницы своей рукописи и писал первые несколько строк, в библиотеку к вечному любовнику шуршащей толпой являлись, будто сотканные из эфира, прозрачные, бесплотные женские тени-воспоминания. Одетые в одежды уходящего века, они какое-то время толпились у входа. Старик раздумывал какой из теней проходить сегодня первой. Затем, одна за другой, лёгкими маленькими шагами тени-воспоминания кружились вокруг горящего камина с потрескивающими дровами. Каждое утро в громадной библиотеке замка, наполненной запахом плесени и мышей, начинался этот воображаемый бал. Из-за пыльных шкафов с книгами выплывали тени аристократок в широких кринолинах, их сменяли тени крестьянок, с закатанными по локоть рукавами рубахи, куртизанок, с открытыми гладкими плечами, и просто шлюх в дырявых юбках.
Они кружились, вовлекали в этот танец другие тени, с полными лицами почтенных матерей семейства и нежными личиками, пылающими румянцем первого стыда. Бал в библиотеке кружил и втягивал в себя, как в воронку, тени прелестных женщин, закутанных в кружева и тени сладострастных старух во всём блеске роскошных драгоценностей на дряблой морщинистой коже. Шуршащие шёлковые, парчовые, хлопковые накрахмаленные юбки и просто дырявые лохмотья, кружась, завершают фигуру танца и отпускают из своего плена очередную бесплотную тень. Одна за другой, ступая медленной, торжественной поступью, они заходят в альков-рукопись.
Сидящий за столом старик облизывает быстро пересыхающие синеватые губы и шепчет скользящему по бумаге перу жгучие слова о начинающейся любовной атаке. Порой слова повисают на острие пера, если фраза кажется старику чрезмерной или неподходящей случаю. Бесплотная тень кружится в танце и старик, мысленно сжимая её в объятьях, шепчет скрипящему перу страстные и нежные слова. Но взор его уже упал на следующую прелестную тень, к которой воспоминания старого соблазнителя готовятся перейти.
В любовной баталии в ход идут галантные слова. Слова нежно обволакивающие, манящие, дразнящие, слова провоцирующие. Слова, лишающие "жертву любви" возможности сопротивляться. Любая женщина могла остановить вечного любовника. Но никакая женщина не могла заставить его остаться. Соблазняя новую возлюбленную, Казанова говорит о нежной любви и поглощающей страсти. Он совершенно искренен в эту минуту. Чуть позднее он будет также пылок и искренен. Но уже с другой возлюбленной.
Забавляется весёлый шалун Эрос, увлекает азарт любовной игры. Костяные кубики, с вкраплёнными на их боках точками, катятся по игровой доске и создают вечно меняющиеся любовные комбинации Казановы.
Его возлюбленные не винили этого ветреника за время, проведённое с ними. Он был искренен с ними в ту минуту, когда шептал страстные слова в нежное ушко. Он был искренен в чувствах и красках любовных переживаний и сейчас, когда они ложились на бумагу рукописи воспоминаниями. Как художник Казанова использует все богатство своей палитры, во всех деталях воспроизводит свой замысел – воспоминание о своей жизни. Он нежно кладёт мазки на свою картину-рукопись, изображая полную приключений жизнь авантюриста. Изображая вечное любовное приключение мужчины и женщины.
Гениальный эгоист в своих странствиях искал и находил то, что не думал подчинять силе страсти и силе своего обаяния. Это то, что трепетно, как крылья прелестной бабочки. Он искал одно из самых нежных и загадочных, наглых и великих чувств – любовь.
"Я никогда не нарушал данных клятв. Даже если держал свою возлюбленную в объятиях всего одну ночь или мгновение."(46)
Многие не согласятся с автором этой книги, что неискренность в любви является результатом вмешательства чересчур трепетных чувств. Любовь нашего ловеласа доставляла его подружкам чрезвычайно мало душевных страданий. Обещая очередной прелестнице бурную стихию страсти и раскаты грома чувственности, Казанове не было необходимости притворяться. Он никогда не становился трагическим героем в судьбе своей очередной пассии. Он не был тёмной, загадочной фигурой. Поэтому его возлюбленные не винили его за обман и ветреность. Их только огорчало, что буйство этой стихии продолжалось недолго.
Перо старика скрипит по бумаге:
"Единственным моим настоящим талантом был талант любить женщину. Я отдавался ему со всей страстью."(46)
Ещё одна прозрачная тень шаловливо юркнула в кровать-рукопись. Казанова заканчивает воспоминание об очередном любовном сражении и скромно дописывает финал своей победы. Ветреник галантно оставляет подробности своих любовных историй за закрывшимися дверями:
"Я затворил дверь и мы предались любви". "Мы набросились друг на друга с жадностью и ненасытностью."(46)
Сын театральных актёров двигался по жизни, как по сцене театра.(47) Когда пройдоха и авантюрист Казанова стоял за занавесом, ожидая своего выхода на сцену в спектакле под названием "Моя жизнь", Казанова повеса, герой-любовник, гениально играл на сцене роль в коротком любовном эпизоде.
Во время бурной молодости Джакомо считал подарком все милости, которые ему даровала судьба, и считал пустяком все неудачи и грустные моменты, которые ему также приходилось переживать на пути его скитаний:
"Судьба порой бывала ко мне неприветлива. Но лишь для того, чтобы не казаться слишком благожелательной."(46)
Наш вечный любовник побывал повсюду. В его жизни были встречи c королями, с министрами, с философами.
Все эти учёные беседы с великими людьми, с императорами Европы занимают такое же место в его рукописи, как её главное действие. Это погоня за его главным призом – за женщиной. Это встречи в гостиницах, в театрах, в замках, в трактирах, на постоялых дворах, в борделях. Его время, его век одарили его блестящим существованием и бесконечными удовольствиями. Но в жизни Казанова искал не только богатства, славы или власти. Он искал полноты ощущений. Он жаждал овладеть тем, что древние называли Аrs Vivendi – Искусство Жизни.
И в этом он преуспел, дорогой читатель.
Роскошный XVIII век заканчивался. И заканчивался он Великой Французской революцией. Полная приключений и чувственной любви жизнь Казановы осталась в галантном веке, разбитом этой революцией. Самым страшным ругательством в устах старика стало слово "якобинцы."(48) Несносная челядь замка награждается этим именем за каждую мелкую пакость старику. Старик сотрясает замок громовыми раскатами своего негодования. Он ощущает себя крохотной частичкой своего великолепного уходящего века, крохотным, еле живым листочком трухлявого дерева, которое собирались срубить. Он чувствует, как гибнет вместе с ним.
"Принцессы и куртизанки порой сменяли друг друга на сцене моей жизни. Мне случалось распознать в принцессе шлюху. Случалось в шлюхе увидеть принцессу".
Старик положил перед собой новый лист, обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать:
"Мои прелестные возлюбленные прошлого легко себя узнают на этих страницах. Читатели будут искать в моей рукописи намёки на имена приятно скомпрометированных дам. Всю мою жизнь милое женское сословие было моим добрым и моим злым гением. Когда придёт моя минута, без сожаления я брошу свои записи в огонь. Я слишком правдиво отобразил в них свою жизнь".
Сегодня старик был особенно печален. Утренней почтой Казанова получил сильно запоздавшее в пути письмо. Республика Венеция прекратила своё существование и захвачена Наполеоном. Ушёл в прошлое город вечного карнавала, танцев, таинственных незнакомок под масками. Ушёл в небытие город его весёлой, бурной молодости. Он знал теперь, что возвращаться ему некуда.(49)
Скрипит пером старик, устремив взгляд в тёмные дали своего прошлого. Всплывают бесчисленные скандалы и авантюры. Мерцают звёздочки далёких любовных привязанностей: "Я наслаждаюсь обществом возлюбленных из моего прошлого. Они дарили мне свою любовь, они дарили мне вдохновение. С ними я разделял восхитительную радость бытия. Мы утоляли наше любопытство. В своих мыслях я возвращаюсь в нашу общую весёлую молодость. Я возвращаю в памяти нежные прелести каждой моей возлюбленной. До моей последней минуты они останутся такими же обольстительными, как в те далёкие, сладкие минуты наших свиданий. Я не в силах взять их с собой в вечность,…"
Блистательный авантюрист, мудрый собеседник, неутомимый любовник был обречён окончить свои дни одиноким философом затерянного замка в Богемии. Последних лет меланхолия неизлечимого романтика Казановы сменится острым, как кинжал, сарказмом разочарованного старика. Можно не сомневаться, дорогой читатель, как всё в жизни, это было также предопределено провидением.
В библиотеку, шаркая, вошла экономка и сообщила, что посыльный привёз послание. Старик открыл надушенный конверт. Его знакомая "каббалистка" Ева Франк прислала свои извинения. Она не приедет в замок к обеду, её задержали неотложные дела. Старик равнодушно прочитал послание. Для него его давняя подружка теперь также принадлежала времени, которое уходило в прошлое. Он встретил её, тогда пятнадцатилетнюю прелестницу, в Германии в конце 1760-х годов, когда колесил по Европе, будучи изгнанным из Парижа личным приказом Людовика XV из-за его аферы с маркизой д’Юрфе.(50)
Ещё тогда он разглядел в ней, дочери какого-то отправленного в тюрьму скандального еврейского шарлатана, талант замечательной любовницы. Последние десять лет она часто останавливалась в замке, чтобы мило провести время со старым знакомым. Казанова искреннее восхищался этой пышногрудой сорокалетней прелестницей. Её остроумие, фривольные истории и неприкрытый цинизм делали её ещё привлекательней в его глазах.
Как настоящий философ, Казанова умел увидеть в одном и том же создании и ангела, и грешника. У него вызывало только смех, что ангел в Еве был изрядно потасканным, а греховное начало Евы бурно цвело. Но в последние годы прелестница соглашалась только разделить с ним трапезу.
С сегодняшнего печального утра он больше ничего не ждал от жизни. Даже его траур по ушедшей в прошлое Венеции длился всего несколько часов: "Когда мы молоды, нам кажется, что весь наш жизненный путь будет обязательно усыпан душистыми розовыми лепестками. А острые шипы достанутся кому угодно, только не нам. Но это не так. Хотя мне не стоит жаловаться. В комнате у меня тепло, меня окружают любимые книги. Они как старые друзья, ничего не требуют и всегда готовы дать ровно столько, сколько у них просишь" – утешает себя старик.
Старый ловелас становился предметом уходящего века. Он чувствовал, что уже не рождает страсть у женщин, но не ощущал грусти по этому поводу. В его жизни происходили и более крутые перемены. Он принимал их философски. Казанова всегда был уверен, что удача вернёт ему всё, что было потеряно.
Сегодня Казанова впервые почувствовал себя слишком старым, чтобы отправиться на поиски новых встреч и впечатлений. Покинувшая его надежда уступала место душевному спокойствию. Он был этому только рад. Утром, прочитав печальные известия о Венеции, он решил навсегда остаться в замке и здесь закончить свой жизненный путь. Замок Дукс был достаточно роскошен, чтобы вместить в себя его богатые воспоминания. И достаточно огромен, чтобы вместить бесконечные тоску и одиночество Казановы.(51) Он будет ожидать конца своего пути со спокойствием. Спокойствие поможет ему влачить тоскливое существованиe.
