Kitobni o'qish: «Диалектика мифа и волшебной сказки»

Предисловие

Мифы, сказки, художественные произведения – самые благодатные материалы для диалектического анализа. Но очень сложно, если невозможно, найти сочинение, специально посвященное такому исследованию. Причин этого состояния две – отсутствие общепризнанной концепции диалектики, размытое понимание ее предмета, а также профессиональная специализация литературоведов, догматически разделивших всю область нарратива на разные жанры и не желающих переступать границы своей основной специализации. В настоящем пособии предлагается формула, позволяющая находить и анализировать диалектическое содержание нарратива любого жанра и любой степени сложности – от мифа до обычного художественного произведения. На множестве примеров объясняется ее использование. Предпочтение отдано мифам и волшебным сказкам, так как их объяснение вызывает у специалистов наибольшую концептуальную трудность.

1. Диалектическое противоречие как тождество асимметричных противоположностей

Противоречие – вот что на деле движет миром, и смешно говорить, что противоречие нельзя мыслить. Г. В. Ф. Гегель. Энциклопедия философских наук.

Согласно Г. Гегелю, необходимым и достаточным условием возникновения диалектического противоречия выступает отношение. Поскольку все существующее находится в разнообразных отношениях друг с другом, всякое существование диалектически потенциально и актуально противоречиво. Но что такое диалектическое противоречие? История вопроса показывает, что трудность ответа на этот вопрос состоит в поиске логически адекватной формализации отношения диалектического противоречия¹. Известный закон противоречия формальной логики запрещает контрадикторные противоречия в мышлении. Но диалектическое противоречие не контрадикторное противоречие.

Чтобы понять, что такое диалектическое противоречие, выберем такое бинарное асимметричное отношение, которое можно будет, с одной стороны, считать парадигмальным, а с другой стороны, известным и понятным для всех читателей данной книги. Этим двум требованиям удовлетворяет отношение «обучение». Оно бинарное, так как включает двух функционально различных субъектов – учителя и ученика, асимметричное, так как учитель по определению должен знать больше ученика, и известно всем, кто учился в школе, колледже, университете, или где-либо еще каким-нибудь наукам, ремеслам и т.п. у профессиональных преподавателей.

Функции и мотивы субъектов данного отношения очень точно были раскрыты немецким философом И. Фихте в следующем отрывке из своего «Ясного, как солнце, сообщения широкой публике о подлинной сущности новейшей философии». «Каждый, кто идет в учебу, чтобы учиться какой-либо науке, – отмечает автор, – предполагает, что учитель знает об этом больше, чем он; иначе он не шел бы учиться; то же самое предполагает и учитель, в противном случае он не принял бы этого предложения. Но первый, конечно, не презирает себя из-за этого, ибо он надеется понять эту науку столь же хорошо, как и его учитель, и именно это и является его целью»².

Отношения «учитель» и «ученик» мы будем называть диалектическими противоположностями из-за противоположного характера функций (качеств) их субъектов – учитель только учит, так как знает больше ученика, ученик только учится, так как знает меньше своего учителя. Диалектическое противоречие возникает по той причине, что противоположности отношения «обучение», с одной стороны, взаимно дополнительны и, следовательно, тождественны, а с другой, асимметричны (различны) в одно и то же время и в одном и том же смысле. Они взаимно дополнительны, так как не существует учителей без учеников и учеников без учителей. Оба качества могут возникнуть только одновременно в границах одного и того же отношения «обучение». Но эти же противоположности одновременно и асимметричны, потому что никто в одно и тоже время и в одном и том же смысле не может быть и учителем и учеником. В каждый момент обучения один из его субъектов – только учитель, другой – только ученик. Возникает, как любят выражаться диалектики, тождество с различием или, что то же, различие в тождестве.

Назовем тождество противоположностей с различием комплеиентарностью. Если противоположности комплементарны, как «учитель» и «ученик» в отношении «обучение», значит, мы имеем дело с диалектическим противоречием.

Динамика развития любого диалектического противоречия – устранение асимметрии, т.е. различия, своих противоположностей. Если противоположности некоторой системы тождественны и одновременно различны, они могут изменяться только в одном направлении – от тождества с различием к тождеству без различия. Действительно, смысл обучения может состоять только в одном – последовательном уменьшении исходного познавательного неравенства учителя и ученика вплоть в идеальном случае до полного устранения последнего. Только при этом условии обучение достигает своей цели. Представляя переход от тождества противоположностей с различием (учитель знает и умеет больше ученика) к тождеству без различия (ученик знает и умеет по крайней мере столько же, сколько и его учитель) обучение исчерпывает свое назначение и его продолжение теряет всякий смысл. Отметим, что завершение обучения в указанном смысле всегда приводит к инверсии качеств его субъектов: ученик превращается в учителя, так как достигает уровня знаний своего бывшего учителя, а последний превращается соответственно в учителя учителя(ей), или методиста в педагогической иерархии.

Следующий отрывок из повести братьев Вайнеров «Визит к Минотавру», в котором описывается драматическая сцена окончания учебы юного Антонио Страдивари у выдающегося мастера скрипок XVII века Никколо Амати, подтверждает указанную динамику и результаты инверсии качеств субъектов процесса обучения.

«Они с аппетитом поедали говядину со сливами, сыр, макароны, запивали прошлогодним джинцано, и Антонио, захмелевший от сытости, хорошего вина и счастья, объяснял мастеру, почему он догадался, что именно эуфорбия маршаллиана нужна для лака Амати. Никколо Амати поднял тяжелую голову, посмотрел на радостного Антонио и грустно сказал: – Люди никогда не занимались бы землепашеством, если бы столько же снимали в урожай, сколько засеяли…Антонио удивленно воззрился на учи-теля. – Добрый урожай – только плата за труд человека. Дело в том, что ни я, Никколо Амати, ни отец мой, ни дядя, ни дед Андреа никогда не использовали в своем лаке эуфорбия маршаллиана…

Страдивари начал стремительно бледнеть, а Никколо сказал торжественно и грустно:

– Сегодня самый счастливый день моей жизни. И самый грустный, потому что является он знамением моего конца. Ты ведь сварил вовсе не лак Амати…

Антонио так рванулся из-за стола, что деревянная резная скамейка упала на пол. Амати так же поспешно закончил:

– Это лак Страдивари. И он… лучше знаменитого лака Амати…

Антонио хрипло сказал:

– Учитель…

Амати перебил его:

– Не называй так больше меня, сынок. Ты больше не ученик. Ты мастер, и сей-час я счастлив, что спустя века люди будут вспоминать обо мне хотя бы потому, что я смог многому научить тебя. Ты сделал гораздо больше, чем я» .

К цитированному отрывку есть смысл добавить, что Амати, объявляя о конце обучения Антонио, грустит понапрасну. Успех юного Страдивари в изготовлении скрипок, означает для него и собственный прогресс – из учителя учеников он превратился в учителя учителей.

Интуиции двух мастеров детективного жанра оказалось достаточно, чтобы в небольшом отрывке сформулировать недоступное до сих пор целой армии профессиональных философов и логиков главное условие разрешения диалектического противоречия – превращение его противоположностей из асимметричных отношений в симметричные.

2. Дискуссии о структуре мифа и волшебной сказки

Все волшебные сказки однотипны по своему строению. В. Я. Пропп. Морфология сказки.

Приходится признать, что изучение мифов приводит нас к противоречивым заключениям. В мифе все может быть; кажется, что последовательность событий в нем не подчиняется правилам логики и нарушает законы причинности. Любой субъект может иметь здесь любой предикат, любые мыслимые связи возможны, и при этой кажущейся произвольности одни и те же мифы с теми же отличительными чертами и зачастую с теми же подробностями встречаются во многих областях земного шара. Встает вопрос: если содержание мифов абсолютно случайно, как объяснить их сходство в разных местах Земли? К. Леви-Строс. Структура мифов.

Если вы говорите в первой главе, что на стене висит ружье, во второй или третьей главе оно должно непременно выстрелить. А. П. Чехов. Из воспоминаний С.Н. Щукина об А. П. Чехове

Неутихающие дискуссии специалистов по фольклору, мифологии, культуре, антропологии, истории, философии, психологии, лингвистике о том, что такое миф и сказка, обладают ли они устойчивой структурой а если да, то какой именно, породили множество разнообразных толкований, оставляющих у читателя двойственное впечатление. С одной стороны, подавляющая часть авторов дружно признает, что мифы и сказки имеют определенную структуру и тем самым косвенно также и определенную логику³, но с другой стороны, эти же авторы единодушно указывают на абсолютную алогичность данного жанра⁴. Осознавая амбивалентность подобного мнения , аналитики мифов обычно резко противопоставляют то, что они понимают под логикой мифа и сказки, логике здравого смысла (логике Аристотеля). Показательна в этом смысле позиция Я. Э. Голосовкера. «Мифологический сюжет, – отмечает этот автор, – независимо от того, имеем ли мы дело с эпической или драматической традицией, и есть воображаемая, имагинативная действительность, выражающая смысл всего существующего с его чаяниями, страстями, мыслями, вещами и процессами при латентности его целей…. Но система отношений и связей в этой воображаемой, имагинативной действительности иная, чем в действительности, к которой прилажен наш здравый смысл, Логика здравого смысла сохраняет свою видимость, но не отвечает логике имагинативного мира, которая опровергая первую, то есть логику здравого смысла, кажется нам, с ее точки зрения, алогизмом (но только кажется таковым)»⁵. Поясняя свою мысль в сноске, он еще раз подчеркивает: «Имагинативный мир мифологии имеет свое бытие: это так называемое “якобы бытие”, обладающее своеобразной логикой, которая для действительного бытия будет алогичной. Поэтому логику “якобы бытия” правильно назвать “алогической логикой” или еще лучше – “логикой алогизма”»⁶. Таким образом, логика мифа, т.е. логика «якобы бытия», – это логика воображения, чудесного, фантастического. Но, как известно, воображение, т.е. способность человека создавать и преобразовывать смыслы и образы явлений, событий, объектов, которых на самом деле нет, двойственно по своей природе: оно представляет либо бегство (защиту) от реальности, либо попытку ее творческого преобразования. В любом случае воображение должно так или иначе соотноситься с реальностью и без связи с ней теряет все свои родовые функции. Поэтому существование радикально противостоящей реальности алогической способности под названием «воображение» весьма проблематично с научной точки зрения. Скорее следует говорить о неразделимой паре противоположностей «реальность/воображение».

Может быть единственный, кто резко выступил против редукции логики мифов исключительно к логике воображаемого и чудесного, был К. Леви-Строс. Характеризуя господствующую в этнологии в первой половине ХХ столетия феноменологическую тенденцию сводить все умственные процессы к «смутным и непередаваемым чувствам», он отмечает: «От создавшегося в этнологии верований положения больше всех других ее разделов пострадала мифология…. Как и пятьдесят лет назад, эта наука находится в беспорядочном состоянии. Пытаются обновить старые интерпретации: представления об общественном сознании, обожествление исторических персонажей (или обратный процесс). С какой бы точки зрения мифы ни рассматривались, их всегда сводят к беспочвенной игре воображения, или к примитивной форме философских спекуляций. Чтобы понять, что есть миф, нам остается выбирать только между тривиальностью и софизмом»⁷.

Реальной антитезой тривиальности и софизму в анализе мифов, считает К. Леви-Строс, может быть только структурный анализ⁸. Никакой другой вид анализа не способен адекватно выразить взаимозависимость всех существенных характеристик мифов, а также тот общий закон, которому они подчиняются. Ведь мифы – это и совокупность всех своих вариантов⁹; и внутриязыковые и внеязыковые феномены¹⁰; и истории, чьи объяснения в равной мере распространяется на прошлое, настоящее и будущее (т.е. имеют синхронно-диахронную структуру)¹¹; и нарративы, основной смысл которых определяется исключительно способом сочетания своих базисных структурных единиц (оппозиций, мифологем)¹² и по уровню всегда выше смысла тех языковых средств, с помощью которых они выражаются¹³. Кроме того, все мифы принципиально противоречивы¹⁴ и все они разрешаются по одному и тому же сценарию – посредством медиации базисных оппозиций, т.е. такой перестановки местами героев и их функций, которая символизирует разрешение связывающего их противоречия.

Пусть Fx обозначает негативную функцию (роль), Fy – позитивную функцию, a и b – героев мифа. Согласно К. Леви-Стросу, содержание мифа распадается на две взаимосвязанные ситуации – начальную и конечную. В начальной ситуации один герой выполняет негативную функцию и становится вредителем, другой герой выполняет позитивную функцию и превращается в жертву. Таким образом, начальная ситуация фиксирует отношение нанесения ущерба одним героем другому, что записывается как Fx(a) : Fy(b). Формализация читается: герой a наносит ущерб герою b и превращает последнего в свою жертву. В конечной ситуации происходит инверсия функций и перестановка местами героев таким образом, что тот, кто был жертвой в начальной ситуации, превращается во вредителя, а тот, кто был вредителем, сам становится жертвой. Таким образом, конечная ситуация также воспроизводит отношение нанесения ущерба, но уже с учетом указанных инверсий и перестановок. Конечная ситуация формализуется следующим образом: Fx(b) : Fa¹ (y). Она читается: герой b наносит ответный ущерб герою a таким образом, что негативный герой a «уничтожается» в прямом или переносном смысле, а нанесенный им ущерб ликвидируется или восполняется с некоторой прибылью для b. Об этом свидетельствует тот факт, что в конечной ситуации позитивная функция y становится субъектом мифа и выполняет функцию уничтожителя героя-вредителя a.

Разрешение противоречия, лежащего в основе мифа, создает приблизительное равенство начальной ситуации (негативный герой наносит вред положительному) и конечной ситуации (вредительство ликвидируется, негативный герой наказывается, положительный герой награждается), которое и образует, согласно К. Леви-Стросу, каноническую структуру мифа (1)¹⁵:

Fx(a) : Fy(b) ≅ Fx(b) : Fa¹ (y).       (1)

Формула (1) читается так: ущерб, наносимый негативным героем мифа, нейтрализуется приблизительно таким же ущербом, наносимым в конце мифа позитивным героем негативному.

По предположению К. Леви-Строса, порождаемая формулой (1) система преобразований функций выполняет законы алгебраической теории групп четырех Клейна. Из этого, по его мнению, следуют два вывода. Во-первых, каждая функция, входящая в (1), необходима, а вместе они достаточны для порождения любого мифологического текста. Во-вторых, мышление первобытного человека столь же логично, как и мышление современного человека.

С мнением К. Леви-Строса о тесной связи его формулы с теорией групп расходится мнение некоторых математиков, пытавшихся прояснить ее смысл. «К сожалению, эта формула (структуры мифа К. Леви-Строса. – В. С.) никогда не объяснялась. По всей видимости, вместо того чтобы понимать ее буквально, нам следует признать эту формулу, лишь ассоциативно связанной с определенными математическими понятиями (теории групп. – В. С.), но не эквивалентной ни одному из них. Без точного определения эта формула остается средством риторики, но не анализа»¹⁶.

Определенные основания для такой оценки имеются: не все функции, входящие в формулу (1), как предполагал К. Леви-Строс, являются на самом деле необходимыми с теоретико-групповой точки зрения. Результат разрешения мифа, т. е. Fa^-1 (y), такой функцией не является. По этой причине связь формулы (1) с теорией групп четырех Клейна действительно является ассоциативной. Но к чести К. Леви-Строса следует отнести, что он и не утверждал, что его формула мифа математически совершенна. Наоборот, он был уверен, что она из-за ограниченности доступного материала и несовершенства методов анализа имеет прежде всего эвристический характер и допускал внесение в нее в будущем необходимых уточнений¹⁷.

Канадские антропологи-супруги П. Маранда и Кёнгас-Маранда были единственными исследователями, которые попытались не только прояснить формулу мифа К. Леви-Строса, назвав свою интерпретацию «причинно-следственной формулой», но и применить ее различные варианты к практическому анализу мифов, легенд, песен, преданий, небольших поучительных новелл¹⁸. Они отказались от точки зрения К. Леви-Строса на миф как совокупность всех возможных вариантов и сосредоточились на объяснении различных типов медиации между начальной и конечной ситуациями нарратива. Их основная гипотеза состоит в следующем: формула мифа должна опираться на предположение о том, что в «человеческих культурах действует аксиома равновесия; поэтому постулируется “равновесие усилий”, и возрастание усилия в одной из частей уравнения должно быть компенсировано (его ослаблением в другой части уравнения. – В.С.). Усилие измеряется в терминах политической, магической, экономической, эмоциональной и других сил, а в нашей формальной записи оно выражается с помощью знаков больше () и меньше ()»¹⁹.