Kitobni o'qish: «Рутинная работа»

Всякий, кто бывал на море, замечал, что время здесь всегда бежит удивительно медленно. Сам воздух вокруг тебя кажется непомерно тяжелым, почти осязаемым. Даже секундной стрелке будто бы очень трудно двигаться по своей орбите. Здесь человек замечает, что перестает быть самим собой рядом с большой водой. Твоя сущность остается где-то за пару километров до линии прибоя и ждет там тебя. Будь ты хоть офисный клерк или известный хоккеист, неважно. Все эти личины терпеливо ждут где-то по обочинам дорог. Терпеливо ожидают того момента, когда хозяевам неминуемо придется возвращаться назад. Тогда по дороге домой человеку ничего не останется, кроме как вновь влезть в свою шкуру и вернуться в свой привычный мирок.

Можно даже почувствовать тот момент, когда твоя личина нарывается на непреодолимую преграду и отпускает тебя. Тот самый момент, когда скорый поезд выныривает из тоннеля, и ты краем глаза видишь вдалеке серебристую гладь воды. Тот самый легкий укол куда-то в живот, от которого все тело вдруг наливается теплом, и тебе неожиданно хочется глупо смеяться и много говорить.

Все! Порог пройден. Ты больше не региональный представитель международной компании распространяющей сантехнические изделия из латуни, произведенные другой крупной международной компанией в Китае, по лицензии третьей крупной международной компании из Италии. Теперь ты только человек и больше ничего. Дикарь, лишенный длинного списка обязанностей и правил. Человек, которому очень повезло и теперь ему ненадолго дозволяется освободиться от самого себя и прикоснуться к вечному.

Налетает легкий прохладный ветерок, и я немного поежившись, перестаю гипнотизировать точку на горизонте и теперь вижу картину целиком. Вечер спокойного безоблачного дня, такого же безмятежного как море передо мной. Я стою по щиколотку в воде и слушаю море. Мелкие волны то и дело накатывают на берег. Я тону. Я медленно, но верно ухожу в песок с каждой волной все глубже и глубже. Кто знает, лет через пятьдесят я погружусь в песок с головой, не надо смеяться, я в страшной опасности.

Но я не отчаиваюсь, я неотрывно смотрю на небо. Так получилось, что я стою лицом к востоку и закат скрыт от меня медленно разрушающимися древней горной цепью на западе. Бьюсь об заклад, они сейчас столь величественно окружены красным ореолом от заходящего солнца. И, кажется, что так было всегда, что уж тут говорить, эти горы начали разрушаться еще тогда когда мои далекие предки, наконец, поняли что мясо, поджаренное на огне вкуснее, чем сырое. И разрушатся окончательно только когда мои далекие потомки, наконец, домучают нашу бедную планету. Господи, как же ничтожен я, у которого всего сто лет срока, да и то только при хорошем раскладе, это же просто смешно. Я до смешного недолговечен, даже против каждой песчинки под моими ногами.

Каждая капелька воды вокруг меня уже существует четыре с половиной миллиарда лет. Континенты двигались, лед сковывал планету, родились и умерли динозавры, человек стал главенствовать на планете, появлялись и гибли построенные им города, и все это время вокруг них была одна и та же вода. Представляете, волна сейчас в одну секунду выбросила на берег целый пласт истории нашей планеты, вот эта капля – слеза, что была на глазах девушки, которую запечатлел Пикассо в своей картине. А вот эта побывала в том канале, что вырыли карфагеняне, чтобы окружить римлян во время последней для них войны…

Чайка пролетает надо мной и заливисто кричит, будто посмеивается над моими мыслями. Да, пожалуй, я и правда, слишком сильно вдался в области, где ничего не смыслю. Вернемся к делу, задачу я поставил перед собой следующую: спокойно стоять и не сводить взгляда с небосклона. А цель моя: засечь первую звезду. Я каждый вечер выхожу сюда и стараюсь увидеть эту заветную первую звезду, при виде которой принято загадывать желание. Я бы без труда нашел ее, но периодически мои мысли уплывают куда-то в область высоких материй, а когда я возвращаюсь назад в наш бренный мир, то на небе уже ярко горят десятки звезд.

Я абсолютно не суеверен, но именно здесь на море, почему то задался глупой целью поймать эту самую первую звезду. Разум в моей голове в недоумении сопротивляется, рекомендуя просто взять и посмотреть на карту звездного неба. Ведь стоит просто определить по ней самую яркую звезду и дождаться ее появления. Но здесь я не ищу научных путей. Моя личина научного работника осталась в нескольких километрах отсюда в терминале аэропорта, у нее не было с собой паспорта, и ее не выпустили из зоны прилета.

Из здания аэровокзала вышел уже просто человек, который теперь стоит на пляже и ловит первую звезду, медленно утопая в песке. Иногда так приятно отступиться от себя и посмотреть на мир глазами ребенка. Для тебя все ново, весь мир вокруг не изучен, ты дикарь который даже не задумывается о том, почему светит солнце и что за «небесное тело» у него под ногами. Да и сам термин «небесное тело» ему совершенно побоку. Все что знает дикарь это то, что именно ему, именно сейчас надо увидеть первую звезду.

А вот же она, первая звезда… А вон вторая… И третья, я опять все пропустил. Снова задумался. Дикарь снова переусердствовал в работе мозгами, когда надо было работать лишь глазами.

Я смотрю на личный терминал, закрепленный на запястье, уродливое технологическое новшество, оно мешает дикарю и не дает в полной мере оставить самого себя подальше. Но отказаться от него я не в силах, жду важное сообщение. Но сейчас он нужен мне лишь как часы, и часы эти показывают полдесятого. Я на всякий случай подношу терминал к уху, разумеется, электронный дисплей не тикает, но я что-то чувствую. Так и есть, время здесь явно движется медленнее. Электроника терминала отсчитывает секунду за секундой, но этот интервал будто несколько более протяжен, чем обычно. Знакомый такт замедлен, совсем чуть – чуть, но ощущается иначе. Секунда это время равное 9 192 631 770 периодам излучения, соответствующего переходу между двумя сверхтонкими уровнями основного состояния атома цезия-133. Навскидку я сейчас определил что в морской секунде 9 192 632 867 периодов излучения. Шах и мат наука, даже дикарь, вязнущий в песке и вновь упустивший свою звезду знает, что время не постоянно.

Вдруг я осознаю, что чувствую чье-то присутствие, кто-то крадется за моей спиной. Я не слышу, и не решаюсь обернуться, все это на уровне интуиции, но я уверен в своих ощущениях. Я знаю, кто это, я чувствую, как она подбирается поближе, стараясь произвести как можно меньше шума. Да она хочет испугать меня!? Вот негодница.

Я не вижу, но откуда-то знаю, что на ней одето легкое свободное платье, раскрашенное во все цвета радуги дизайнером-эпилептиком. А на ногах у нее белые теннисные туфли. Вероятно, я – экстрасенс. Да все сходится, я – дикарь-экстрасенс, эмпирически доказавший протяженность морской секунды, в данный момент, упустивший первую звезду и очень медленно тонущий в песке.

Но мой невидимый оппонент не теряет времени даром, и теперь она уже совсем близко. Девушка крадется, но даже сейчас чувствуется, что она слегка прихрамывает на левую ногу. Я ощущаю это благодаря тому, как неравномерно она перемещается в моей ауре. Ведь дикари верят в ауру, верно? Или я просто слышу, как она с каждым шагом слегка шаркает по песку. Хотя не верно, я не могу слышать это шарканье из-за волн, но этот звук родившейся в моей голове поражает своей реалистичностью.

Я все знаю, я же экстрасенс. Вот сейчас я открою вам ее прошлое все как на ладони, в детстве ее мама, весьма крупная к слову женщина, хотела видеть дочь гимнасткой, но серьезная травма дочери избавила ее от навязчивой идеи и та, осознав ошибочность такого подхода, дала ребенку зеленый свет заниматься тем, чем она хочет. Как вам? Да, я очень хорош.

Тем временем она подкрадывается все ближе, и тут вдруг издает предательский смешок. Я слышу это, но не оборачиваюсь. Я готов рассмеяться, меня распирает. Но я держусь. Она тем временем замирает, я знаю, что сейчас она, закусив верхнюю губу, положит руку на лоб, стараясь удержать свои сильно кудрявые волосы, и будет пытаться понять, раскрыта она или нет. Продолжай, дорогая моя, я тебя не услышал, сыграем в эту игру.

Но тут вдруг она кричит грубым мужским голосом: «Алекс, с дороги, драть мать твою за ногу!».

1

Хмммм, мне кажется, что тут что-то не сходится. Вдруг море куда-то исчезает, иллюзия разрушается, и теперь надо мной предстает черное звездное небо усыпанное звездами. А под ногами белоснежный прессованный миллиардами лет лед. Я смотрю направо, где на пределе возможностей по льду на меня несется огромная шестиколесная машина. «Вот и конец сказке!» – проносится в моей голове.

Но я не из такого теста, пол секунды паники и я со всех сил толкаюсь и падаю вперед. Гравитация, хитрая ты падла. Дома я бы пролетел положенные пару метров и шлепнулся на брюхо. Но здесь пролетев по дуге петров пять, я втыкаюсь в грязный лед прямо шлемом, и, кувырнувшись, падаю ничком. Все забрало шлема теперь в белой ледяной крошке. Но я уже чувствую, что разминулся с вездеходом, лед вибрирует где-то в стороне. Я не могу слышать работающий двигатель, ведь, как известно звук в космосе не распространяется. Но по рации в шлеме слышу, как ревет двигатель за спиной водителя вездехода, что сейчас орал на меня по внутренней связи.

Я, наконец, поборов позывы сердца к инфаркту, приподнимаюсь на руках и сажусь. Вот так, оставаясь сидеть прямо на пятой точке, я смотрю вслед вездеходу. Метров через пятьдесят он начинает вязнуть, вездеход заметно тащит влево. Лед там значительно мягче, чем там, где сейчас сижу, и вообще представляет собой что-то вроде толстого слоя мелкой пыли.

Еще пара метров и вездеход зарывается уже по самые оси, теперь его не только ведет влево, но и понемногу опрокидывает на бок. Но он продолжает продвигаться вперед хоть и со скоростью улитки. Вдруг, он перестает двигаться вперед и только все глубже зарывается в ледяную крошку. Пару раз водитель дает задний ход, пытаясь выехать «враскачку». Все тщетно, и вдруг передатчик у меня в шлеме начинает орать. Это водитель, огромная двухметровая детина вдавливает рычаг газа до предела и помогает своей машине фирменным боевым криком. Вскоре его крик тонет в высокочастотном шуме электродвигателя уже почти дошедшего до предела. Тут вдруг двигатель издает непонятный писк в районе ультразвука и все в момент замолкает. Вездеход беспомощно замирает примерно в пятидесяти метрах от меня. Гаснут кабина и огни. Вместе со смертью вездехода для меня обрывается связь и в эфире устанавливается мертвая тишина. Такая, что я слышу теперь только собственное дыхание и биение сердца. Именно эта тишина обычно заставляет неопытных ребят вроде меня внезапно улететь в давно позабытое путешествие на море, а при долгом и неаккуратном обхождении ненавязчиво предлагает снять шлем скафандра и побегать голышом прямо в открытом космосе.

Я вижу, что открывается кабина, и водитель вездехода выбирается из своего кресла наружу на борт вездехода. Он машет мне рукой, а потом усаживается на борт и, свесив ноги вниз, начинает болтать ими как малое дитя. Наконец автоматически включается резервная цепь питания от аккумулятора, на вездеходе загораются сигнальные огни, а вместе с этим ко мне, наконец, возвращается связь…

– Ну, твою мать, я же вчера только все починил. Я уже и так из трех вездеходов два собрал, так они и эти доломать пытаются. Говорю «не проедем, сломаемся», значит, так оно и будет. Нет, программа у них горит, надо что-то им делать. «Давайте с накатки заедем». Молодцы и что теперь, как его вытаскивать…

Мимо меня хаотично подпрыгивая, проносится луч света, прикрепленный к маленькому скафандру, луч света быстро несется к вездеходу. И не затыкается при этом не на секунду.

– …Вот скотина, да как так можно!? Вчера! Не месяц назад, вчера движок только перебрал! Два раза за неделю уже загнал движок! Скоро там не только нечем будет что-то чинить, но и нечего!

Он причитал, не прерываясь иногда он так сильно ругался, что соскакивал с единого языка на свой родной французский.

– Гарсон! Фрам на связи! – резкий голос в передатчике, он был настолько пропитан сталью, что даже я против воли вскакиваю на ноги, хотя знаю что обладатель этого голоса в нескольких сотнях километров от нас. Тот факт, что человек говорил по всепланетной связи, и его голос был изменен электрическими помехами, не умалял его достоинств, в нем чувствовалась несгибаемая сила и мудрость, приобретенная колоссальным опытом. Я с испугу зачем-то отдал честь пустоте перед собой. Хотя это было и не обязательно, даже при личной встрече.

– На связи! – отвечает только что причитавший луч света, замирая подле вездехода.

– Гарсон! Или выруби передатчик или не ной! Был бы ты первую смену в космосе, тогда еще ладно, просто больше бы никуда тебя не взяли. А то механик, каких мало, а толку то? Бернар доложи обстановку.

– Привет, Фрам. – Спокойным голосом сказал медведь в скафандре. Ой, простите, человек, сидящий на борту вездехода и дрыгающий ножками. – Продвижение было остановлено после прохождения метров пятидесяти по насыпи. Дальше я завяз, а потом и матчасть подвела. Зацепиться не за что, колеса как в воде крутятся, только глубже уходишь. Я считаю, что это тупик. Вот тебе мое объективное мнение пилота техники повышенной проходимости – ни один из наших вездеходов здесь с грузом не пройдет. И точка. Да и снова лоханка наша сломалась, теперь уже видимо серьезно, думаю, если так работать «Мальту-2» тоже скоро утиль ждет.

– Я тебе дам в утиль! Сам слышал, как движок визжал, не бережешь технику, вот и все. «Объективное мнение пилота техники повышенной проходимости» он тут высказывает. Дегенерат ты, а не пилот! – Маленький человек вновь начал движение к вездеходу.

– Гарсон!

– Извини, Фрам. Но все же ситуацию знаем, в наших условиях надо бы экономить запчасти, а не надрывать технику, особенно в таких замечательных начинаниях как «разогнаться под гору и на полном ходу проскочить насыпь» – Наконец дошедший до вездехода Гарсон со всей силы въехал ногой по борту машины.

– Алекс! Я слышал как Бернар на тебя орал. Что это было? – Фрам наконец соизволил обратиться ко мне.

– Я стоял тут с радиомаяком уже часов пять, один одинешенек, ну и немного уплыл от реальности. А связи то нет, мой личный передатчик был сломан, еще до того как я на эту планету попал. В тишине, да без дела целых пять часов, еще хорошо, что крыша совсем не поехала, а то бы сейчас хихикал в эфир и анекдоты рассказывал. – Я помолчал, набираясь храбрости и выпалил, – Фрам, что в агентстве то говорят? Когда передатчик то придет?

– Заказали, Алекс. Пойми, нам к двигателям запчасти не всегда присылают, а тут передатчик.

– И наколенник на скафандр. – Добавил я, уже окончательно потеряв берега.

– И наколенник. – Покорно повторил за мной Фрам, хотя я отсюда видел, как в восьмистах километрах отсюда у начальника экспедиции сжались кулаки.

– Все, мир праху его. – Вдруг послышался в эфире голос Гарсона, спасающий меня от стандартной морально-поучительной взбучки от Фрама.

Фрам не был человеком, который попусту орал на подчиненных или придирался к мелочам. Он был выше этого, матерый космонавт, он начинал работать еще под началом тех, кого теперь называли вторыми родителями космонавтики и ставили им памятники везде, где только можно. Фрам все прекрасно понимал и без напоминаний. Он знал, что мой скафандр неисправен, и вовсе не по моей вине. Он знал, что мой передатчик не может работать автономно, а только рядом с сильным источником радиосигнала. Он видел своими глазами, как предыдущему геологу раздавило ногу куском льда. После происшествия Гарсон починил скафандр, но коленная пластина все равно теперь работала кое-как, не фиксируя чашечку и толком не защищая ногу. А в движении она скорее мешала, чем помогала.

Казалось бы, все просто, привезти запчасти с Земли и все. Но у нас были проблемы, проблемы которые от Фрама не зависели. А именно – финансирование экспедиции. Нильс Фрам, такой человек, что должен контролировать все, быть нам отцом, мамой и командиром в одном лице. И если что-то плохо делалось, и Фрам никак не мог на это повлиять, то он приходил в священную ярость от бессилия. Сейчас он злился, его седые волосы встали дыбом, но он никак это не выдаст, может даже пошутит. И все сдержит в себе, чтобы потом наорать на раковину в ванной.

– Гарсон, конкретнее. – Тембр голоса Фрама не поменялся ни на секунду, а благодаря помехам теперь вообще казалось, что говоришь с роботом.

– Совсем все. Движок умер. Целиком менять надо. Могу, конечно, что-то сделать, но это будет уже газонокосилка, по хорошему грунту можно проехать, в гольф поиграть, но это уже не вездеход. Да и не выберется отсюда он сам. – Гарсон тяжело вздохнул и застонал, ему всегда становилось физически дурно, когда кто-то гробил одно из его детищ.

– Фрам, надо думать… Ах, твою то мать! – Бернар всегда плевался от досады, и уже в тысячный раз только на моей памяти плюнул себе на забрало скафандра, которое теперь естественно не вытрешь.

– «Мальта-3»? – спросил совсем уж ставший механическим голос Фрама.

– Там якорь генератора еле жив. Да и если не учитывать этого, его сил не хватит. Мы даже в ущелье не спустились, по насыпи метров пятьдесят проехали и уселись по самые оси. Вон Алекс, с маяком стоит. Да и «экспертное» мнение Бернара гласит, что вездеходам тут не место.– Выпалил Гарсон, до сих пор только наполовину торчащий из моторного отсека.

– «Биргсон»? – сказал задумчиво Фрам.

– Этот хлам может и везет чуть больше «Мальты», но ему уже сорок лет, он развалится еще по дороге, вот стоит он под тентом на базе, как донор запчастей, вот пусть там и стоит впредь. – Высказался Бернар, относительно старого гусеничного вездехода стоящего сейчас на базе в восьмистах километрах отсюда.– Нам тут только новые вездеходы помогут, даже какой-нибудь «Кельт» прошел бы тут с буром, ящиком виски и десятью девочками. Может, подвезут нам пару списанных машин, а? Мы тут уж соберем рабочую.

Фрам молчал. Он не хуже Бернара знал, что даже уже считающийся устаревшим «Кельт» был на голову лучше «Мальт». «Мальты» уже использовались, когда я еще марал прописи учась писать первые буквы. Но Фрам и так давно давил на агентство относительно матчасти, чуть ли не ежедневно строча запросы, однако пока нам так ничего не прислали.

– Бернар, а без бура проедет «Мальта»? – сказал я, попутно проверяя батареи маяка, уже понимая, что простоит он теперь здесь достаточно долго.

– Без бура с одним водителем? – Гарсон перебил Бернара, только успевшего набрать воздух в легкие и высунулся из под капота. Он, неотрывно смотря на ущелье, постучал ключом по корпусу вездехода. Я видел что луч фонаря закрепленного на шлеме Гарсона непрерывно скакал по насыпи. Они с Бернаром быстро переглянулись и после кивка Бернара, Гарсон продолжил. – На дно ущелья точно спустимся, но толку то, без бура?

– Алекс, что-то можешь предложить? – сказал Фрам, его голос не выражал ни надежду, ни интерес. Я иногда не мог понять, что движет этим, не побоюсь сказать матерым волком. И это меня, честно говоря, пугало, иногда я думал, что лучше бы он орал не на раковину, а на нас, тогда хотя бы было ясно, что он чувствует, а тут игра, угадай настроение начальника исключительно благодаря собственной интуиции.

– Предлагаю со спутника или со станции бур в ущелье сбросить, прямо рядом с предполагаемым местом разведки. Потом на легкой «Мальте» тут проехать, до дна ущелья. Сами туда спустимся на своих двоих и все, спокойно пойдем работать.– Предложил я просто, потому что кто-то должен был это предложить.

– Бур сломаем. Со станции попадем в ущелье, но точно сломаем. Со спутника не попадем, и значит тоже, точно сломаем. Селиванов не очень меткий. – Сказал Гарсон, при этом он явно проворачивал в голове всю операцию, хаотично вертясь на месте. Это его особенность, мысленный процесс у него всегда сопровождался странными, нервными телодвижениями

Гарсон здесь уже третью смену, сразу после института поступил сюда, даже домой ни разу не ездил. А Селиванов вроде как работает здесь и того дольше. Вероятно кроме Фрама, который как шутили, и родился здесь, они провели здесь дольше всех. Хотя учитывая, что смена идет два Земных года сам Гарсон, торчал здесь безвылазно уже почти шесть лет кряду.

– Я понял. – Сказал Фрам, и исполнив свистом незаурядную мелодию, которую передатчик превратил в вой циркулярной пилы, продолжил. – Значит так, Селиванов сейчас полетит на спутнике сбрасывать бур. Сломаем, так сломаем. Я сам на третьей «Мальте» приеду на времянку к завтрашнему утру. То есть часов через десять. Вопрос один, на базе остаются только Перес и Раджич. Это значит, что кто-то из вас должен Селиванову подсобить с земли?

– Я против этой идеи. И Селиванов промахнется, и мы, не зная толком, что в ущелье, собираемся туда пешком спускаться. Потеряем бур, потеряем «Мальту», да и сами опасности подвергнемся. – Сказал Гарсон, к этому моменту вновь окончательно скрывшийся в моторном отсеке второй «Мальты».

– У кого-то есть другие предложения? – Спрашивает Фрам.

– Сбросить «Мальту» прямо с грузом. А что? У нас ведь три вездехода. Ну, ладно, в сумме полтора. Можно сразу с экипажем. А что? Помоему неплохо выйдет– Заворчал Бернар.

– Ты серьезно?! – Фрам не сдержал грустный протяжный вздох.

– Нет, предложений. – После затянувшегося молчания, наконец, сказал Гарсон. – Но это все равно не выход, я считаю надо все еще раз обмозговать. А то, как сегодня, поторопились, решили «с наката»! И чем закончилось?

– Гарсон, – у Фрама в голосе появляются утробные нотки. – С вашего позволения, я воспользуюсь своим положением начальника экспедиции и приму этот план в исполнение. Еще недовольные есть?

В эфире молчание. Гарсон недовольно вылез из под капота вездехода, спрыгнул на лед и пошел в мою сторону.

– Фрам, я могу на связи с Селивановым посидеть. Как говориться инициатива инициатора.… Ну, вы поняли. Я за весь день максимум сотню снимков сделал, да килограмм образцов набрал. А ребята пусть отдохнут. – На самом деле я просто не хотел, чтобы Гарсон потом весь вечер строил из себя мученика, мол, пришлось на связи с Селивановым посидеть. Да и к тому же Селиванов все-таки мой соотечественник, всегда приятно поговорить с земляком.

– Хорошо, двигайтесь на времянку прямо сейчас, часа через три Селиванов уже будет на орбите. Конец связи.

– Нет, блин, здесь заночуем, устроим дискотеку, пригласим девочек. – Прорычал в микрофон Бернар.

Но Фрам уже отключился, за это время Гарсон уже прошагал мимо, бросив мне что-то вроде: «Ну ты даешь, малыш». А Бернар, поравнявшись со мной, хлопнул меня по плечу своей медвежьей лапой, наверняка он добродушно улыбнулся, но из-за отражающей поверхности забрала я этого не увидел. Я же напоследок, решил оглянуться вокруг.

Теперь вместо теплого моря, передо мной лежала ледяная пустыня испещренная скалами и впадинами. «Мальта» с открытой кабиной и зияющим моторным отсеком бесхозно лежала на склоне, плавно спускавшемся на дно ущелья. По левую руку от меня высились огромные каменные горы, выглядящие сейчас абсолютно черными и плохо заметными на фоне почти такого же темного звездного неба. Стоит заметить, что по сравнению с этой горной системой земные Гималаи кажутся не более чем детской песочницей. И самое печальное здесь в том, что согласно программе исследований именно туда нам надо пробиться в течение одного земного месяца.

Возможно, вам могло показаться, что мы великие первооткрыватели или смелые авантюристы. Но нет, мы скромные люди, со скромными целями, мы – геологоразведка, ищем, что ценного можно увести с этого куска льда и камней. Первооткрыватели уже давно побывали здесь, сделали удачные фото с флагами и выпили поздравительное шампанское под поздравительную речь президента. Потом они улетели покорять дальше, и на их место пришли мы, те о ком в учебниках уже не напишут, простые работяги, ищущие, чем человечество может здесь поживиться.

Я поднял глаза к небу, на западе вместо солнца, прячущегося за разрушающейся горной цепью, величественно раскинув свои кольца, безумно быстро относительно пространства и в тоже время невообразимо медленно относительно моих глаз двигался в пространстве маленький Сатурн. Он всегда был в одной точке, придя сюда завтра, мы вновь увидим его там же. Даже когда моим прапраправнукам, зачем-то захочется побывать в местах боевой славы их предка, они смогут найти Сатурн ровно в той же точке где он расположен сейчас.

Я немного поясню. Дело в том, что спутник Сатурна, на котором мы сейчас находимся, всегда повернут к планете одной стороной, точно так же как с Земли мы всегда видим только одну сторону Луны. Этот самый спутник несется вперед, сияя в пространство перед собой своей ослепительно белой стороной, показывая вселенной только белоснежную улыбку, и пряча на невидимой, ведомой стороне темное пятно своего прошлого.

Я серьезно, там на той стороне тоже лед и по составу точно такой же, как здесь, но он смешан с космической пылью, отчего стал практически черным, в отличие от этого полушария, где лед, вероятно, самый чистый во всей изведанной человеком вселенной. Если суммировать то, что я только что сказал, то я нахожусь на планете одна сторона, которой полностью белая, а вторая полностью черная, ну это так, если уж совсем грубо.

Ну что ж мне кажется, я достаточно хорошо разрекламировал свое теперешнее место жительства, пришло время вас представить лично, знакомьтесь – Япет, он же Сатурн 8, двадцать четвертый по расстоянию от Сатурна его спутник и третий по величие. Япет, знакомься, люди, просто люди. Двуликое создание, которое хранит в себе множество непонятных тайн, которые нам надо раскрыть, но не просто раскрыть, а сделать это с максимально возможной выгодой для человечества.

Ладно, даже на холодном спутнике Сатурна, где на ближайшие несколько тысяч километров вокруг всего семь человек, включая меня, я умудряюсь найти место какой-то глупой романтике. Надо спешить на времянку, а то если не проследить что Бернар уснул на боку, то все сегодня спать не будем.