Kitobni o'qish: «Три судьбы», sahifa 3
Послышался долгожданный гул вертолетов. Через несколько минут далеко на горизонте появились две черные точки, быстро приближаясь и увеличиваясь, и вскоре в облаках пыли приземлились две винтокрылые машины.
Провожая на операцию, «батя» попрощался с каждым бойцом за руку. Сказал несколько слов на прощание взводному, и вскоре вся группа заняла место в одном из вертолетов.
Через несколько минут, сделав над лагерем круг, «вертушки», натужно урча, начали забираться все выше и выше. Лагерь сначала был похож на большой загон для баранов, опоясанный колючей проволокой и окопами, затем стал напоминать исковерканный прямоугольник, который вскоре растворился в тысячах подобных прямоугольников – полей.
В иллюминатор были еще видны серые грозди кишлаков, прилепившихся к подножиям гор. Вскоре зеленая долина с садами пашнями, кишлаками и огородишками осталась за бортом. Впереди, насколько охватывал взгляд, простирались горные хребты с крутыми стенами ущелий, которые, словно морщины у глаз, собрались у главенствующих над горной стороной пиков.
Вертолеты пролетали недалеко от белых шапок ледников, венчающих самые высокие головы гранитных кряжей. Казалось, протяни руку – и тут же коснешься жароутоляющего льда, на самом деле седеющие пики проплывали в десятках километров от машин, даже не освежая прохладой раскаленный полуденным зноем воздух.
Из кабины вышел штурман с планшетом в руках. Вместе с лейтенантом они долго о чем-то переговаривались, сверяя карты.
Вскоре машина пошла на снижение, внизу показалась узенькая полоска «зеленки». Посреди нее серебряной ниточкой петляла горная речушка, сверкая в лучах уходящего на покой солнца.
Снизу, с долины, в горы поднималась черная грозовая туча, которая вскоре затмила собой весь горизонт.
Штурман, показывая на нее, начал что-то втолковывать взводному. Тот не соглашался с летчиком, настаивая на своем.
Из кабины позвали штурмана, и он торопливо исчез за дверью. Через несколько минут вышел из кабины какой-то взъерошенный, чем-то напуганный и, указав взводному на точку, отмеченную у него на карте, снова начал увещевать командира группы.
Наконец лейтенант Русаков обреченно махнул рукой. Лицо летчика просияло, и он снова исчез за дверью кабины.
Машина резко пошла вниз. Вторая уже заходила над стремительно приближающейся высотой, и вскоре весь ее склон покрылся всполохами взрывов.
Вертолет с десантом приземлился на вспаханное снарядами поле. Открылась дверь. В нос сразу же ударил резкий запах гари и тротила.
Десантирование продолжалось не больше десяти минут, и вскоре вертолет, обдав десантников керосиновым духом, облегченно урча, взмыл вверх.
Провожая взглядом торопливо уносящиеся подальше от грозовой тучи, которая, словно лассо ковбоя, старалась охватить убегающих от стихии стальных птиц, Алексей почему-то подумал, что прощается с винтокрылыми машинами навсегда.
Вместе с исчезнувшими за горизонтом бортами, скрылось за тучами и жгучее солнце. На долину опустились ранние сумерки.
Начал крепчать ветер. Резко похолодало.
– Все ко мне! – крикнул лейтенант. Дождавшись, когда солдаты вместе со снаряжением и оружием подойдут поближе, лейтенант продолжал:
– Значит так, ребятки. До своей позиции мы не долетели километров шесть-семь. Сейчас просто невозможно сориентироваться, темно слишком, а то бы я точнее сказал. Ночевать здесь придется, так что надо окопаться хоть немного. Кто знает, что за ночь может произойти, тем более что из кишлака, который находится напротив нас, не могли не заметить нашего прибытия.
– Здесь копай, потом на основной позиции вкалывай, – проворчал Паша Сорокин недовольно.
– Разговорчики! – прикрикнул офицер. Сорока замолчал.
– Я вас не заставляю окопы в полный профиль рыть, достаточно и для стрельбы лежа, – миролюбиво заключил Русаков.
Он показал бойцам, где рыть окопы и укрытия, а сам с сержантом Червинским занялся оборудованием командного наблюдательного пункта (КНП).
Рыли они на пару и довольно споро. Земля была глинистая, но рыхлая. По всей видимости, когда-то там была пашня.
Вскоре за быстро растущим бруствером уже не было видно голов командиров.
Глядя на них, быстро работали и остальные солдаты. Правда, что-то не ладилось у Сороки. Вместо того чтобы копать себе окоп, он, достав бинокль, начал обозревать окрестности.
Первым после командиров закончил оборудование окопа Худенко. Это был довольно крепкий парень среднего роста, с крупной головой, покрытой пшеничного цвета волосами. Во взводе его уважали не столько за силу, сколько за умение рисовать. Но ни его сила, ни талант не спасали Степана от постоянных придирок старослужащих. Даже, наоборот, разжигали у некоторых из них лютую ненависть. Что поделаешь, так уж устроен обычный, ординарный человек – не любит он превосходства ни в силе, ни в уме. И если кто-то выделяется своей индивидуальностью, не похож на остальных, то ему надо обязательно дать подзатыльник, чтобы не вылезал из общего одноликого строя.
На прибывшее в роту пополнение Алексей даже не обратил внимания. Многие кинулись к молодым солдатам, чтобы узнать, есть ли среди них земляки, а главное, чего хорошего они привезли из Союза. Алексей в такие игры не играл, а о земляках и не думал. Какие могут быть земляки у человека без роду, без племени.
А для молодых началась трудная, полная горьких неожиданностей жизнь. Алексей через это в свое время прошел и теперь созерцал проделки своих годков с каким-то философским спокойствием, никогда не вмешиваясь в традиционные забавы «посвящения» молодых, едва принявших присягу мальчишек, в солдаты.
Только однажды нарушил он свой нейтралитет.
Было уже часа два ночи, когда ему сильно захотелось во двор. Захотелось так, что сил не было терпеть…
Надев на босу ногу сапоги, Алексей вышел из землянки, отошел в сторонку и столкнулся с группой ребят, которые своеобразно забавлялись: на небольшой площадке, за казармой, вдали от начальства они занимались физическим совершенствованием «молодых».
Кто-то из недавно прибывших солдат не выполнил установленную старослужащими норму, и тогда к нему подошел Узбек. Эта была кличка ефрейтора Юлдашева. Он, не говоря ни слова, схватил молодого солдата за волосы и, пригнув голову вниз, стукнул лицом в землю.
Солдат вскрикнул от боли и зажал разбитый нос руками, затравленно озирался по сторонам, словно надеясь на чудо, которое смогло бы его избавить от мучений.
– Не трогай его, – кинулся Алексей между Юлдашевым и молодым солдатом.
Кто-то кинулся защищать Мирзу, кто-то вступился за молодого. В общем, в результате свалки Алексея хорошенько отделали, правда, все обошлось небольшими ссадинами.
На другой день молодой солдат, за которого заступился Алексей, подошел к нему.
– Спасибо за помощь, – с трудом шевеля распухшими губами, промолвил он.
– Как звать-то тебя, «крестничек», – сочувственно оглядывая солдата спросил Алексей.
– Худенко. Степа.
– Ну, Степа, теперь можешь с гордостью носить звание бывалого бойца. Как говорится, за одного битого двух небитых дают, да только никто не берет!
После того ночного происшествия Худенко никто не трогал. Алексея бойцы если и не боялись, то уважали за его смелость и боевую смекалку…
Закончив свой окоп, Степан пошел помогать Сороке. Тот, увидев подкрепление, бросил работу совсем. Чтобы Худенко не скучно было рыть, Пашка забавлял «молодого» свежевыдуманными байками.
Когда позиции были оборудованы, взводный тщательно проверил окопы и маскировку. Увиденным остался доволен.
Не за горой была ночь, и лейтенант приказал саперам поставить по периметру сигнальные мины.
После продолжительного полета и тяжелой физической работы на свежем воздухе очень хотелось есть. Алексей вытряхнул из РД все свои продукты, рассчитанные на три дня. Сначала решил довольствоваться банкой каши и хлебом, но, подумав о том, что на следующий день они дойдут до основных сил, а там и кухни, и все остальные радости для желудка, махнул в сердцах рукой. Вскрыл большую банку тушенки, кашу и, не подогревая, съел. Потом выдул целую банку сгущенки, запил водой из фляги и вальяжно развалился рядом с окопом.
Прохладный горный ветерок приятно освежал тело. В голове не было ни одной мысли. Хотелось просто вот так лежать и ни о чем не думать.
«Это, наверное, и есть счастье, – думал он после обильной трапезы, – вот так живи да здравствуй. Но так не бывает вечно. Обязательно придет кто-нибудь, и это минутное счастье расстроит», – осадила его единственно трезвая мысль, и, словно в ее подтверждение, Алексей услышал:
– Переверзев, ко мне!
«Ну вот и прошло мое счастье, начинаются тяготы и лишения воинской службы», – подумал он, вскакивая.
– Товарищ лейтенант, по вашему приказанию прибыл, – доложил Алексей, останавливаясь у бруствера.
– Вместе с Юлдашевым и Худенко заступаете в боевое охранение. Через три часа вас сменят саперы. Старший – ефрейтор Юлдашев!
– Есть, товарищ лейтенант, – с чуть заметным восточным акцентом сказал Мирза.
От неожиданности Алексей вздрогнул. Он не видел стоящих где-то рядом Юлдашева и Худенко, думал, что он один.
– Леша, ходи ко мне, – сказал Мирза. Алексей, вытянув руку перед собой, пошел на голос.
С того самого дня, когда он стал между Юлдашевым и Худенко, Алексей сторонился ефрейтора. Тот, видимо, поняв, что перегнул палку в случае с молодым солдатом, старался как-то загладить свою вину перед ним, но натыкался на стену отчуждения. Здесь, на небольшом пятачке чужой земли, в окружении враждебных селений им было не до ссор и недомолвок. Перед неведомым будущим все прошлое просто не имело значения. Перед солдатами было будущее с вечным вопросом – быть или не быть, перефразированное Сорокой в «жить или не жить». Вот сейчас, вчерашние недруги, они шли рядышком, локоть к локтю среди чернильной темноты ночи, и кто знает, что ждет каждого из них? Кто кому помогать будет? То, что помогать они друг другу будут, что бы ни случилось, в этом ни у кого из ни не было ни капли сомнения. Каждый понимал, что иначе им просто не выжить здесь, на этом пятачке, в окружении холодных, бесстрастных ко всему гор.
Так думал Алексей, прислушиваясь к тишине ночи. Так думали и ребята, идущие с ним рядом, в этом он нисколько не сомневался.
Ночь прошла спокойно, если не считать нескольких выстрелов, прозвучавших в кишлаке.
5
Наступало утро. Алексей уже не помнит, сколько раз встречал в афганских горах восход солнца. И всякий раз это волшебное действо происходило необычно. Вот и в то утро сначала заискрились радужным огнем звезды на успевшем очиститься за ночь от облаков, небе. Потом все четче и четче начали проявляться на еще темном небосклоне белые шапки высокогорных вершин, которые в одно мгновение озарились чуть заметным золотым нимбом. Нимб стал расти, пока не опоясал ледники слепящим глаза ореолом. Стало светать и в долине. Над кишлаком, словно покрывало, колыхалось голубое облако дымка, сотканное из сотен тоненьких нитей, тянущихся из труб и отверстий в плоских крышах глиняных мазанок. Огромные куски ночного савана еще цеплялись за камни в глубине ущелий и садов, но все живое уже ощущало, что скоро, очень скоро выглянет солнце. И светило вырвалось из плена гор, лаская потоком невидимых лучей все вокруг, будоража жизненные соки в каждой травинке, в каждом кустике, в каждом дереве, побуждая все вокруг к активной, радостной жизни.
Алексей слышал щебет птиц, вдыхал аромат долины и снова, несмотря ни на что, был счастлив. Лежал с закрытыми глазами, чувствуя лицом солнечные лучи и позабыв обо всем, блаженствовал.
«Как все-таки хороша жизнь, елки-моталки! – думалось ему в то утро, потому что все располагало к этому – и ласковый взгляд солнца, и прохладный ветерок, и даже неизвестно откуда прилетевший жук, который, приземлившись на мушку автомата, мирно перебирая лапками, чистил свои прозрачные подкрылышки.
Безотрадную весть, которую Алексей узнал в следующее мгновение, с трудом доходила до его затуманенного внезапно нахлынувшей негой сознания. Мир блаженства улетучился сразу же вместе с жуком, который, почувствовав тревогу, взмахнул своими вычищенными перламутровыми крылышками, взмыл вверх и вскоре растворился в небе. Даже солнце, казалось, уже не ласкало, а нещадно жгло, предвещая жаркий день. Стихли голоса птиц. Тревогой повеяло со стороны кишлака. И все это, словно по мановению волшебной палочки, пришло, навалилось на плечи солдат вместе с тревожными словами лейтенанта.
– Вот б…! Мы, оказывается, не в пяти километрах от наших, а в пятистах метрах от бандитского кишлака. – Взводный сказал это после того, как несколько раз сверил карту с местностью. – Нас выбросили во владениях Ахмадшаха, – уже без тени сомнения обреченно произнес он. – Скажу вам, ситуация хреноватая, но небезнадежная. Если «вертушки» вовремя не прилетят, придется драться до последнего!
На высотке воцарилась тревожная тишина.
Потому что все, может быть, кроме Худенко, знали, что такое быть во владениях Ахмадшаха. Живыми из своей вотчины он не выпускал подразделения и покрупнее взвода.
– Даже если предположить, что нас кинутся искать уже сегодня, пройдет немало времени, прежде чем нас найдут.
– Может быть, по радиостанции попробовать связаться? – предложил Алексей.
– Нас просто не услышат, расстояние слишком большое, – сказал лейтенант Русаков удрученно.
– Я уже пытался связаться, – подтвердил Червинский, у которого была портативная радиостанция.
– Будем стоять здесь до прибытия подкрепления, – решительно сказал лейтенант и тут же, что-то для себя решив, приказал: – Углубить окопы и соединить их ходами сообщений. Все продукты и воду в КНП. Постараемся растянуть имеющиеся запасы хотя бы на два-три дня. Не маячить, передвигаться скрытно, ползком, пока полнопрофильные траншеи не отроем. Вопросы есть?
У солдат вопросов не было. Все чувствовали надвигающуюся опасность, и поэтому каждый был собран до предела или старался делать вид, что и не в таких переделках бывал.
Худенко, у которого позиция еще с ночи была оборудована для стрельбы стоя, начал копать ход сообщения к КНП. Все работали молча, сосредоточенно, без обычных шуток и перекуров, глубже вгрызаясь в землю. Знали, хоть и чужая им эта земля, но от пуль и осколков укроет, а это для солдата в бою самое главное.
Высота была голой, словно лысина на голове плешивого, ни одной былинки не колыхалось на ней. Алексей знал, что вся скудная растительность предгорий обычно использовалась дехканами окрестных кишлаков в топку. Даже верблюжья колючка, не до конца объеденная дромадерами (одногорбыми верблюдами), собиралась афганцами, чтобы в ненастные зимние дни обогреть глинобитные хижины.
Так что весь их небольшой отряд был как на ладони, продуваемый ветрами и простреливаемый со всех сторон. Успокаивало всех лишь одно – вершина, на которой их сбросил вертолет, господствовала не только над долиной, но и прилегающими хребтами и возвышенностями. Это было хоть и минимальное, но преимущество над душманами, которые, в этом никто не сомневался, попытаются их уничтожить или захватить в плен.
К обеду круговая оборона была полностью готова. Взводный, оставив двоих наблюдателей – со стороны кишлака и со стороны ущелья, собрал оставшееся воинство на КНП перед глиняным уступом в виде стола, на котором лежали раскрытая карта и компас.
– Вот все, что у нас есть в наличии, – показал лейтенант Русаков в сторону сваленных в углу банок с кашей, тушенкой и сгущенкой, четырьмя буханками хлеба и мешочком сухарей. Все это умещалось на свернутой вчетверо плащ-палатке. Рядом были сложены боеприпасы – несколько цинков с патронами для автоматов, два ящика с ручными гранатами, несколько круглых коробок с гранатами для автоматического гранатомета.
– Не густо, – процедил сквозь зубы Сорока.
– Этих боеприпасов нам и на день не хватит, – прикинув что-то в уме, удрученно сказал Юлдашев, воинственно сверкнув своими черными как смоль глазами.
– Да. Это вы правильно заметили. Поэтому в случае атаки «духов» стрелять прицельно и лучше одиночными. А для автоматического гранатомета надо оборудовать еще две позиции. – Лейтенант посмотрел на Мирзу. – Бери Худенко, двух саперов и сработай побыстрее. Твоя карманная пушка – для нас теперь самое главное оружие. Гранат, сам видишь, мало, так что бей только наверняка.
– Все понэтно, товарищ лейтенант, – коверкая от волнения слова, сказал Юлдашев и вместе со своими помощниками ушел выполнять приказ.
Взводный обвел оставшихся пытливым взглядом.
– Теперь, ребята, надо за водой сходить, пока тихо. Имеющихся запасов едва на день хватит. Кто хочет?
Солдаты молчали.
Поднялся Алексей.
– Я пойду.
– Хорошо. Но одного я тебя не отпущу.
Алексей повернулся к переводчикам, понуро сидевшим в уголке. Солдаты прятали глаза. Видно было, что идти в долину они не хотели. Боялись.
Алексею тоже страшно было покидать обжитую высоту и идти вниз к речушке, которая плескалась в глубине ущелья. Ведь никто не знает, что их там ждет. Может быть, засада, а может быть, пуля из кишлака. Но идти надо. Через несколько часов над головой встанет, словно огнедышащая печь, солнце. Без воды и до вечера в таком пекле не дотянешь.
«Кто-то ведь должен идти, – решил он и, взглянув на прячущих глаза солдат-переводчиков, напряженно ждал, когда кто-то из них переборет свой страх.
Но не дождался.
Встал сапер. Коренастый, загорелый до черноты парнишка. Ни слова не говоря, он начал цеплять пустые фляжки к своему ремню. Алексей занялся тем же.
Присоединив к автоматам двойные магазины, они торопливо, хоронясь за склоном, направились к речушке.
Впереди шел Алексей, за ним сапер. Спускались по тому склону холма, который не просматривался из кишлака. Когда подошли к обрывистому краю ущелья, Алексей вытащил бинокль и внимательно осмотрел окрестности.
В долине все было, как прежде, спокойно. Видно было, как трудились на своих полях дехкане. Одни занимались уборкой пшеницы, другие копались в садах и виноградниках.
Алексей перевел взгляд вверх, вдоль ущелья. Далеко-далеко, ближе к горам, он разглядел большую отару овец, которая серыми точками покрывала крутые склоны пастбища. Трава уже начинала желтеть, заставляя чабанов гнать свои отары поближе к ледникам. Ничего подозрительного или тревожного не заметив, он решил идти дальше. Махнул рукой попутчику, и они, прыгая, словно горные козлы, с камня на камень, начали спускаться к шумливой речушке. Из-под ног то и дело вырывались мелкие каменья и с грохотом, поднимая пыль, неслись вниз. Приходилось то и дело останавливаться, чтобы не дышать пылью. Алексей взглянул на часы. Прошло всего лишь минут тридцать, а казалось, что минуло несколько часов.
Добравшись до речушки, бойцы, даже не отдышавшись, прильнули к ледяной прозрачной струе. У Алексея сразу же заломило от холода зубы. Ледниковая вода обожгла все внутренности, и он чуть было не захлебнулся, всосав воду и носом, и ртом. Поднял голову, отдышался и снова прильнул к воде.
Пили долго, мелкими глотками, пока не услышали стрельбу.
Торопливо заполнив водой фляжки, бойцы кинулись на приступ круто уходящего вверх склона.
Обратно подниматься было немного труднее. Во-первых, потому, что они спешили, подгоняемые неизвестностью, а спешка не всегда во благо, во-вторых, потому что от булькающей в животе и во фляжках воды стали намного тяжелее и неповоротливее.
В одном месте Алексей сорвался и метров десять катился вместе с обломками гранита вниз. Благо что успел зацепиться за выступ. А то бы так до самого ручья и тащило. Ободрал только локти.
На последнем этапе, когда склон стал почти отвесным, помог напарник. Вскарабкавшись на гребень склона проворнее него, сапер кинул ему конец веревки, которая всегда была при нем.
Пока лезли, Алексей про себя отметил: стрельба ведется только со стороны кишлака, с высотки не было слышно ни одного выстрела.
Это его встревожило больше всего. В голове проносились картины одна страшнее другой. «Духи» могли незаметно подкрасться и вырезать их пост или, хуже того, забрать всю группу в плен.
Не отдышавшись как следует, он выхватил бинокль и направил на кишлак. Руки дрожали от напряжения, бинокль ходил ходуном. Но даже мимолетного взгляда было достаточно, чтобы уверенно сказать: в кишлаке за прошедший час ничего не изменилось. Дехкане как ни в чем не бывало работали на своих полях и виноградниках, а стрельба между тем не прекращалась.
«Что бы это могло значить?» – подумал Алексей и передал бинокль напарнику, который с нетерпением и надеждой взглянул вверх на высотку. Там никого не было видно.
– Давай побыстрее на позицию, – сказал он и сам первый ринулся на приступ. Вскоре запыхавшиеся, взмокшие от усталости и треволнений солдаты были на вершине.
Первыми, кто им попался навстречу, были Юлдашев и Худенко, которые уже закончили оборудовать позиции для автоматического гранатомета и теперь устанавливали на земляной стол свою «карманную артиллерию».
Алексей прыгнул к ребятам в окоп и ни с того ни с сего начал их по очереди обнимать. Радости его не было предела. Только потом, немного позже, он запоздало спросил:
– Кто там стрельбу затеял?
– Лейтенант сказал, что кишлачный гарнизон «духов» встречает каких-то важных начальников, – сказал Худенко, – пока палят в воздух. Скоро начнут в нас. – В словах Степы чувствовалось неподдельное волнение, которое он хотел заглушить этакой словесной бравадой.
– Не дрейфь, салага, будем живы – не помрем, – ободряюще хлопнул по плечу Худенко Алексей и, пригибаясь, направился по ходу сообщения к КНП.
– Вот принесли десять фляжек, товарищ лейтенант, – доложил Алексей, снимая с ремня увесистые солдатские емкости, – на день, может быть, хватит, – неуверенно добавил он.
– Не на день, а на два, – твердо сказал Русаков, – так что придется экономить. Я разделил боеприпасы. Чтобы они всегда были под рукой, разнесите их по позициям.
Забрав патроны и гранаты, Алексей вместе с сапером пошел по позициям.
Все готовились к бою. Даже переводчики. Они уже не прятали глаз. Взяли по четыре ручных гранаты, по десять пачек патронов. На лицах их была написана решимость. Руки только выдавали, когда ребята брали патроны. Они дрожали мелкой, предательской дрожью. Алексей зла на них не держал и потому спросил:
– Что, первый бой?
– Да, – в один голос отозвались солдаты.
– А сколько служите?
– Год уже.
– И что, ни в одной операции не участвовали?
– Нет, не пришлось, – сказал худенький, среднего роста узбек с узенькими черными усиками под орлиным носом.
– Я просился, но командир сказал, что в штабе нужнее, – добавил второй переводчик, таджик.
Еще в лагере, знакомясь со взводом, переводчики рассказали немного о себе. Оба учились в университетах. Один в Ташкенте, другой в Душанбе. Обоих призвали со второго курса, направили в штаб группировки, находящейся в Маймене. Ребята кроме своих родных языков хорошо знали фарси и арабский. Участвовали в допросах пленных, переводили документы исламских комитетов.
– Да, после штаба вам здесь тоскливо будет, – посочувствовал им Алексей, – но ничего, будем воевать рядом. Если что, помогу.
Заметив, что солдаты, не зная куда сунуть полученные гранаты, начали выкладывать их на бруствер, сказал:
– А вы их сюда! – Алексей взял лопатку и, проделав углубление в стенке окопа, показал, куда положить «карманную артиллерию».
– Так удобнее, если что…
Он поправил валик бруствера, выставил свой автомат, прицелился, расчистил земляной столик для упора при стрельбе и только после этого, удовлетворенно хмыкнув, направился в свой окоп.
Стрельба в кишлаке уже прекратилась. Над долиной воцарились полуденная лень и спокойствие. Крестьяне, покинув свои наделы, отсиживались в самое жаркое время в своих глинобитных, с плоскими крышами домах. Алексей не раз бывал в таких жилищах и всегда удивлялся рациональности быта афганцев. Летом там было прохладно, зимой тепло.
«А что еще человеку надо? – думал он, разглядывая афганское селение. – Хороший дом, земля, привыкшие к труду рабочие руки. Живи, работай, будь счастлив. Ан нет. Мало этого человеку. Большего подавай. А за просто так никто свои блага не отдает. И те, кто хочет большего, и те, кто готов защитить свое кровное, берутся за оружие. Пусть бы и воевали друг с другом. Мы-то зачем здесь?»
Эта мысль все чаще и чаще появлялась у Алексея в голове, порождая бурю чувств, и тут же безответно исчезали в глубине сознания. Ведь он по-прежнему еще верил в то, что выполняет здесь свой интернациональный долг, и, очень хотел верить в то, что афганский народ должен относиться к нему, как к своему защитнику.
Но все время, находясь здесь, он, хоть и видел иногда улыбки на лицах прохожих, провожавших взглядом их колонну, но чувствовал, что улыбки и рукоплескания эти неискренние. Доказательств этому было более чем достаточно. Это и случай с гранатой, которую чумазый мальчуган бросил в их БТР взамен банки тушенки, это и стрельба в спину со стороны солдат афганской правительственной армии, это и сами действия сарбазов и царандоевцев, которые при первом выстреле моджахедов кидались в укрытие, оставляя своих русских союзников один на один с врагом. А когда их гнали в атаку, некоторые солдаты и офицеры, ухмыляясь, говорили:
– Вам надо, вы и воюйте!
«Значит, в Союзе нам вдалбливали одно, а здесь все было по-другому, – думал он, – для афганцев мы были не интернационалистами, а неверными, врагами ислама, с которыми под зеленым знаменем священной войны они готовы были драться до последнего. Выходило, что наше вмешательство способствовало не окончанию войны, а ее продолжению. Ведь известно, что, если в семьдесят девятом году в горы уходили отщепенцы, яростные противники режима, а теперь взялись за винтовки и дехкане, чтобы защищать свою землю от нас – воинов-интернационалистов. Абсурд какой-то».
Над площадью, расположенной в центре кишлака, заклубилась пыль. Алексей поднес к глазам бинокль и увидел, как от большого конного отряда, который только что прибыл, отделилась группа человек в пять-шесть. Конники на рысях поскакали к окраине кишлака и затем, перескочив речушку, направились в сторону высоты.
– Всем закончить работы. Приготовиться к бою. Без моей команды огня не открывать! – послышался уверенный голос взводного.
Алексей взял автомат, внимательно осмотрел целик и мушку и только после этого изготовился к стрельбе.
Душманы осадили своих коней где-то в нескольких сотнях метров от высотки. Вперед выехал один. Дальше подножия он забираться не стал. Вскоре послышался его зычный голос.
К окопу, где изготовились к бою переводчики, подполз лейтенант.
– Переводи, – коротко бросил он одному из них.
– Он говорит: курбаши знает, что нас мало. Правда, они думают, что нас человек двадцать. Он предлагает сложить оружие. Обещает всем жизнь. Говорит, что нас переправят в Пакистан, и там мы будем жить до тех пор, пока они не победят. Кто не захочет жить в Пакистане – будет свободен в выборе места жительства. Он говорит, что это слова заграничного гостя, который недавно приехал из Пешевара, и может взять шурави, то есть нас, под свою опеку. Окончательного ответа они будут ждать до рассвета. Если мы не сложим оружие, то воины ислама нас уничтожат…
Всадник поспешно развернулся и резво поскакал к ожидавшей его группе. Вскоре черные вестники исчезли в лабиринтах кишлака, словно страшное наваждение.
«Если дают время думать до утра, значит, уверены в том, что на помощь нам в ближайшее время никто не придет», – подумал Алексей. Да это и понятно, ведь операция идет где-то далеко, наверное, в другой провинции. Пока там все закончится, пока о них вспомнят – много воды утечет.
От этих мыслей в душе появилась холодная и необъятная пустота, тревожно сдавившая грудь.
«В плен? Ни за что! Что о нас подумают в Союзе, что скажет «батя», ребята? Ведь клятву давали», – твердил он себе, но назойливый, малодушный внутренний голосок, который приходит со страхом, с сильным испугом, нашептывал иное: «Ну и дурак! Это единственный путь к спасению. Отсюда никто живым не уйдет, это ясно, как дважды два – четыре».
Алексей, вздрогнул от этой подленькой мыслишки. Продолжая внутреннюю борьбу, он невольно взглянул на своих соседей. Переводчики сидели рядом и, глядя на кишлак, о чем-то переговаривались на своем.
«О чем они там шепчутся, – подумал он, – уж не драпать ли отсюда собрались?»
Заметив, что Алексей за ними наблюдает, переводчики переглянулись между собой.
– Подойди, пожалуйста, к нам, – обратился к нему худенький черноусый таджик. Алексей понял, что сейчас он как никогда нужен этим необстрелянным первогодкам, впервые в жизни соприкоснувшимся с трагической реальностью войны. Они смотрели на него как на бывалого солдата и ждали искреннего, а не показного участия, поддержки.
Алексею стало стыдно за недавно промелькнувшую мысль о возможном их предательстве. И, чтобы как-то загладить свою вину, он, взяв автомат, подошел к ним.
– Леша-джан, – сказал таджик, когда он перебрался в их просторное укрытие, – а ты не боишься?
– Есть маленько, – откровенно признался Алексей, – по-моему, каждый нормальный человек должен опасаться смерти, и ничего предосудительного в этом нет. Это нормальное явление. Надо только пересилить страх и как следует подготовиться к бою. – Придирчиво осмотрев укрытие переводчиков, он предложил: – Чтобы в окопе было безопасней, давайте воспользуемся «духовской» хитростью.
– Какой? – в один голос спросили солдаты. Он показал, как душманы, предвидя артобстрел, делают в своих траншеях специальные углубления.
– Когда обстрел ведется с фронта, они прячутся в углублении со стороны фронта, а когда с тыла, прячутся с тыла, – добавил он, вгрызаясь своей лопаткой в землю. Переводчики поняли эту маленькую хитрость, и вскоре их окоп был оборудован по последнему слову военного искусства.
Алексей заметил, что подобную работу проделывают и остальные бойцы взвода. Только командир сидел у радиостанции, тщетно пытаясь связаться с базой.
Закончив работу, Алексей сел на дно окопа. Рядом примостились переводчики. Помолчали.
«В течение двух дней мы находимся вместе, завтра возможно, будем смотреть смерти в глаза, а я так и не знаю их имен», – неожиданно подумал он.
– Ребята, а звать-то вас как? – спросил он.
– Меня Абдулла, – сказал первый, а это Сахиб.
– Очень приятно, – улыбнулся Алексей, по очереди пожав переводчикам руки.
До вечера времени еще было достаточно, и потому Алексей решил домыслить мучающий его уже давно вопрос – зачем они здесь? Ребята работали в штабе и, естественно, знали намного больше, чем он или взводный. Рассказал им о своих наблюдениях, своих мыслях по этому поводу.
– Я ответа на этот вопрос не знаю, так же как и ты, – сказал Абдулла, – но я хочу рассказать тебе о душмане, которого допрашивали офицеры ХАД (афганские органы безопасности) в моем присутствии. Его взяли, когда тот пытался оставить магнитофон, начиненный взрывчаткой, в провинциальном партийном комитете. Его вовремя обезвредили. Я опускаю подробности допроса. Вот главное, что я узнал. На вопрос, зачем он хотел подорвать секретаря провинциального комитета НДПА, тот прямо заявил, что с того самого дня, как в Афганистан вошли войска неверных, он, как и многие простые афганцы, вступил на тропу борьбы не только с захватчиками, но и поставленным ими незаконным режимом.
