Kitobni o'qish: «Дети вечного марта»
Вечерний дворец безмолвствовал. В сумерках тонули своды парадного зала. Выстроившиеся вдоль стен, изящные тонкие колонны напоминали иссыхающие стебли.
Невысокий легкого сложения мужчина в мантии цвета летней ночи крался вдоль стены.
Он скользил, перетекая из одной тени в другую. За малахитовым и гранитным портиками шла красная яшма. Прежние хозяева дворца постарались украсить чертог. Для этого у них было достаточно власти и времени…
Герцог Арий, припал к колонне. Красные прожилки на черном напоминали брызги крови. Кое-где они сливались в кляксы. Герцог провел тонким почти прозрачным пальцем по контуру «кровавого» пятна. Захотелось прижаться к нему лбом. Не стал. Камень опасен. Он все запоминает. Он впитывает память. Зеркала тоже. Зеркала и камни знают все! Они – самые опасные и верные свидетели. При умелом обращении можно извлечь из них эти знания…
Вмурованное в противоположную стену, древнее как сам дворец, зеркало отразило тонкую, сутулую тень. Герцог испытал прилив раздражения. В силу некоторых особенностей собственного организма он не любил зеркала. Еще в самом начале своего правления он приказал их снять, вынести на задний двор и уничтожить. Зеркала разбили – он потом не раз пожалел о своем необдуманном порыве – осколки и те перемололи в пыль.
Единственное, оставшееся в зале приемов зеркало, было отлито из серебристого металла, секрет которого давно забыли. Его невозможно оказалось расколотить или разрезать, разве слегка поцарапать. К тому же его когда-то вмуровали в стену намертво. Избавиться от ненавистной вещи, пока не получалось. И так слишком много слухов. Хотя, герцог сделал все возможное, чтобы из дворца не вылетело ни единого слова. И – тем не менее, тем не менее…
Герцог знал обо всем, что говорится в его цитадели. Во-первых, ему регулярно докладывали. Во-вторых, он любил подслушать, оставаясь незамеченным. Раньше о нем много болтали. Теперь – редко. Когда длинные языки начали исчезать без видимых причин, челядь мгновенно замолчала. Герцогу иногда становилось в тягость, копившееся вокруг напряжение. Он его чувствовал кожей. Иногда ему даже хотелось сломать этот кокон, но он вовремя спохватывался. Пусть боятся, пусть дрожат. Страх его лучший помощник…
Арий с некоторым трудом распрямил спину, огляделся и шагнул к следующей колонне – монолиту из темного, почти без прожилок, чистого лазурита. Нынешний хозяин дворца не стал к нему прикасаться. Когда-нибудь он прикажет сломать четыре колонны, стоящие по сторонам трона. Он ненавидел лазурит только за то, что тот был камнем прежнего правителя. Подиум отправится вслед за колоннами. А трон он прикажет, выставить посреди мусорной кучи на заднем дворе. Прежний правитель почитал это кусок грубо отесанного арихалка, величайшей реликвией. Не афишируя, свое почитание, между прочим. Тайно. Осталось, над ним посмеяться. Пусть перевернется в своем склепе. Рядом пусть перевернется наследник. Останки второго наследника давно сгнили в какой-то канаве…
Теперь Арий герцог. Он – власть!
У дверей застыли часовые. Они его не видели и не слышали. Арий умел подкрадываться незаметно и появляться как бы ниоткуда. Удобное свойство. Еще он умел…
Зов зародился под ложечкой. Там вдруг шевельнулся холодный колючий комок. Герцог замер. Показалось? Нет. У поселившегося в желудке краба быстро отрастали клешни. Еще немного и он начнет щипать, а потом и грызть тело изнутри. Герцог ненавидел этого краба больше зеркал и камней. Когда-нибудь он от него избавится. А пока ничего не оставалось, как поспешить.
Часовые шарахнулись, когда из ничего образовалась тонкая стремительная фигура и тут же замерли, подняв руки в салюте.
Правитель миновал короткий коридор, открыл собственным ключом дверь в башню и начал взбираться по винтовой лестнице.
На самом верху имелась всего одна комната, окна которой, несмотря на высоту, были забраны решетками и наглухо занавешены тяжелыми черными шторами.
Зов из башни приходил раз в два, три месяца. Герцог бы многое отдал за избавление от этой повинности. Или обязанности. Или кары…
– Почему так долго? – доносившийся из вязкой темноты, голос не повышался и не понижался. В нем почти отсутствовали интонации. Но он каждый раз накрывал правителя душным колпаком чужой воли.
– Прости.
– Я никогда ничего не прощаю. Ты будешь наказан. Потом. А пока слушай: когда ты только-только занял трон, я приказал тебе отыскать некоего мальчишку. Помнишь?
– Нет… то есть да.
– Ты не выполнил приказа.
– Но это – то же самое, что искать иголку в стоге сена, – в голосе Ария против воли прорвалось раздражение. Герцог прикусил язык, однако было поздно.
– Ничтожество, – без выражения, без угрозы, просто констатация факта.
– Тело свел болезненный спазм. Кости начали выкручиваться из суставов. Ему даже воздуха не оставили и только, когда помутилось сознание, страшный голос разрешил дышать, но приказал:
– Повтори: «Я – ничтожество».
– Я ни-ч-чтожество, – выдавил герцог.
– Мальчишка тогда исчез, – как ни в чем не бывало, продолжала темнота. – Не думаю, что он погиб. Прошло двадцать лет. Он вырос. Ты должен его отыскать. Найди его и приблизь к себе. Если не получится миром, захвати и держи под усиленной стражей.
– Зачем он тебе? – человек постарался, чтобы его слова звучали искренне. – Пойми, чтобы добиться успеха, я должен больше знать…
– Много знать вредно, – усмехнулся невидимый собеседник, давая понять, что угадал лицемерие. – Единственное, что ты должен – выполнить приказ. Ты забыл, что мне не задают вопросов? Ты, кажется, вообще забыл, кто я? И кто ты?
– Я – герцог, – язык почти онемел.
– Ты – слизняк.
– Я – твой сын!
– Это не меняет дела.
Глава 1
Саня
– Мамка, а зачем звезды?
– Чтобы путники дорогу находили.
– А зачем дороги?
– Чтобы люди не потеряли друг друга.
– Мамка, а почему идет дождь?
– Спи. Завтра с тятей на поле поедешь. Будешь помогать.
– Мамка, а почему ты такая толстая стала?
– У тебя скоро сестренка родится.
– А почему не братик?
– Так колдун Зязя сказал. Он видит.
– А почему он меня зверенком ругает?
– Он не ругает. Он просто устал. Всяк к нему лезет: наворожи, да наворожи. Надоели ему все.
– А вертихвостка это зверь?
– Нет. Это соседская Лилька.
– Колдун тоже так говорит.
– Ты спать будешь, аль хворостину взять?
– Буду. А меня Лилька тоже зверенком дразнит. Шерсть, говорит у меня на спине.
– Ты рубашку не снимай, никто и не увидит.
– А на руках?
– Урожай снимем, сестренка с Божьей помощью народится, тогда и сходим к колдуну. Он тебе шерстку на ручках выведет.
– Давай, завтра пойдем.
– Без подношения нельзя.
– А когда она народится, ты меня уже любить не будешь?
– Глупый, я тебя всегда любить буду. Ты ж мой сыночка.
– А Лилька дразнится, что меня в речке поймали. Как пескаря.
– Я ей уши надеру. Тебя нам Бог послал.
– А сестренку?
– И ее Бог послал, только другой дорогой.
* * *
За стенами сарая жарило лето. Пока бежали по городу, пока выбирались за стену, пока петляли по межам, Саня успел взмокнуть. Потом – кивок провожатого в сторону двери, высокий порог, и будто провалился в прохладные весенние сумерки. В первый момент понравилось, во второй тревожно захолодило спину, а теперь уже и вовсе ознобно потряхивало.
Саня спрятал руки, зажал коленями. Между ладонями хлюпнуло. Сидел, нахохлившись, ничего хорошего для себя уже не предполагая.
Напротив, через стол устроился высоченный костистый мужик. Жесткие пепельные волосы свободно падали на плечи. Крупные уши тянулись вверх. Из лошадей, сразу определил Саня. Зовут Шак.
Провожатый устроился тут же, привалившись к торцу стола. Назвался: Жук. А какой он, к лешему, Жук! Жук, он чернявый, коренастый, жизнерадостный – стоит: руки в боки, глазами весело посверкивает. Жуки они на юге больше живут. А провожатый кто? То-то и оно, что так вот, сразу не понять. Легкий, невысокий, жилистый. Лицо голое, тоже какое-то жилистое. Черты мелкие. Белые как лен, прямые волосы свешиваются на грудь. Кто?
Зря отвлекаюсь, спохватился Саня, не о провожатом надобно печалиться, а о себе.
Когда Жук подошел к нему в городе, было не до расспросов; вообще ни до чего дела не было, кроме собственных прискорбных обстоятельств. Саня как раз прятался. Спереди раскорячился воз, доверху наваленный сеном. Сзади – глубокая каменная ниша. Бежать, когда кругом сонный полудень, когда людям нет надобности спешить и они как ленивые мухи ползут от тенечка к тенечку, да и тех людей на улице всего-ничего – только себя выдать.
А удрать хотелось так, что в пятках кололо. Нарвался, так нарвался! Три недели прожил в этом городе тихо, спокойно… нет же, натура, будь она неладна, взяла свое.
Виновата была девчонка, которую Саня вечером встретил у городского колодца. Остановился попить, перебросился парой слов с черпальщиком и уже собрался топать к себе, а тут – она. Проводите, говорит, меня, молодой человек, до дому, сама я сильно опасаюсь ночных страхов. Он тихонько хмыкнул на бабьи глупости, – откуда страхи в тихих как сухое болото Кленяках? – и пошел провожать. Сначала, как положено – к ее дому. Потом она запросилась, погулять. Они ее и пригулял к себе в каморку под городской стеной.
Между прочим, не в каждом поселении такое удобство встретишь. А все по тому, что Кленяки – место торговое. С трех княжеств сюда люди за сахаром ездят. Вот городской совет и придумал: наделать в стене комнатушек и сдавать их приезжим по грошику в день. Вход отдельный. Никто тебя не караулит, когда пришел, когда ушел. Умывальник, стол, да лежанка под пестрым лоскутным одеялом – много ли Сане надо.
До кровати они не дотянули, как вошли, она прыг на него, на пол повалила и давай целовать, будто год мужика не видела. А он, что же, он разве против? Сам, поди, давно сообразил, зачем она такие дальние прогулки затеяла.
Сначала они по полу катались, потом он ее на кровать перетащил. И понеслось. Оторвался! Девка сперва хихикала, потом урчала, потом начала орать в голос. Саня испугался – вдруг ей больно? – отодвинулся. Ага, как же! Она в него вцепилась: давай, говорит, еще. И давал. До самого утра. Утром она, только что не на карачках, уползала…
А когда ушла, спать уже и не хотелось. Саня еще немного повалялся, покусал лепешку, попил воды и пошел на рынок, искать работу.
За три недели к нему там привыкли. Знали, что работает он хорошо, не ворует, не скандалит, кому и за так поможет. Рынок место бойкое, народ туда-сюда бегает. Всяк своими делами занят, не до расспросов ему. За все время у Сани только раз и поинтересовались: кто таков. Он назвался. Ему поверили.
Он, не торопясь, шел с окраины к центру городка. Вольно разбросанные заросшие кленами, богатые усадьбы сменились узкими улочками, на которых дома лепились бок в бок, а где и налезали друг на дружку. Выщербленная кирпичная кладка тут и там пестрела заплатами свежей штукатурки. Где-то кривилась просевшая завалинка, где-то надменно выхорашивался каменный цоколь. Из простенков и глухих тупиков наползал запах помойки. Гнилой забор, одним концом завалившись в крапивный палисадник, другим тонул в канаве. За канавой поднималась новенькая кованая загородка, за которой скучал без крыши недостроенный дом. Паучьими лапками разбегались в стороны кривые переулки.
Саня нырял под веревки, с развешанным поперек улицы бельем, обходил выбоины и трещины в тротуаре, посматривал, похохатывал.
Дочка пекаря выложила на подоконник пышные груди, махнула ему рукой, улыбнулась. Он ей тоже улыбнулся, головой покрутил.
– За хлебом придешь? – крикнула девушка.
– Ага.
И пошел дальше, пиная подвернувшийся под ногу камешек. Свернул к колодцу, проскочил узкий переулок и вышел к рыночной площади
Ограды у рынка не было. Зато, будто на смех, стояли ворота – каменная арка с узким темным проходом. В тени Саня остановился передохнуть и осмотреться. За черной границей света-тени колготилась базарная площадь.
Девчонку он заметил сразу. Еще удивился, думал до завтра не встанет, нет, вертится посреди майдана, высматривает кого-то. Не его ли? Саня пошел к ней, растянув рот, в самой своей веселой улыбке, и уже приготовился поздороваться, а девка возьми и заори. Пальцем в него тычет и кричит: «Вот он!»
Ну, он. Я, то есть. И что?
А – то! Из-за девки вывернулся старый сухой сморчок в длинном черном халате и тоже орет: «Где?!»
Спасла реакция. Стариково «где» еще гуляло между прилавков, а парень уже улепетывал в сторону городских ворот.
Только полный идиот не узнает законного колдуна. А встречаться с сим представителем местной администрации в планы Александра никак не входило. Он с первого дня в городе сторожко присматривался да прислушивался. Выяснил: законный колдун у них старый, хворый, сильно не лютует. То есть, надо ему в тапочки насрать, чтобы он поднялся да пошел тебя ловить.
Выходит – насрал. Или люди врали? Не спросишь уже. Набегу не успеешь, а и успеешь, ответ не догонит. Только ветер в ушах – так бежал. Прыгал, перелезал, подныривал, проползал, и все – единым духом. Хорошо, хоть в коморку возвращаться не надо. Все его имущество на нем и с ним: по карманам рассовано – такая привычка, давняя уже. Лишь бы выбраться из, ставшего опасным, города. В полях его фиг поймают. А и поймают, закона такого нет, чтобы его, в поле пойманного, судить.
Ап! Саня поднырнул под очередную веревку с бельем. В конце улицы показались городские ворота. Стражники скучали, попрятавшись в тень. Может, даже спали на посту?
И пошел он тихо и спокойно, будто по своим делам путешествует. А за спиной уже шум. Спасибо тетке, которая белье на общее посмотренье развесила, не иначе все тряпки в доме собрала. Манатки напрочь перекрыли обзор. Только успеет ли он дойти до ворот? Кажется, не успеет.
Воз с сеном, косо перегородивший половину улицы, попался как нельзя кстати. За ним к тому же помстилась щель между домами. Саня, не торопясь, свернул за телегу, пригнулся, нырнул и уперся в стену.
А вот это уже плохо. Хуже некуда. И ни балкончика над головой, ни водостока. Он бы враз уцепился, подтянулся и ушел по крышам. А так – стой не дыши. Зато есть время подумать, зачем девка на него колдуна натравила. Ведь уползала довольная как сытая кошка, целовала, кусала, говорила, что любит на веки. Не в том ли закавыка? Решила оставить при себе и колдуну заплатила, чтобы изловил? А тот как раз подхватился! Щас! Или много заплатила? Ой, горюшко! А голоса все ближе. Но колдунишка, видать, плохонький – кое-как поспешает.
Теперь, что делать, если поймают? Жениться на девке Саня не станет. Он попросту не может…
За возом, с той стороны кто-то остановился. Из укрытия был виден только один пыльный, коричневый сапог. Хорошо встал незнакомец. Еще так немного постоит, и загонщики проскочат мимо, даже не подумают в нишу заглянуть.
Не проскочили, остановились.
– Лохматого парня в серой рубахе видел? – одышливо прохрипел старческий голос.
– Видел, – отозвался гад в коричневом сапоге.
– Куда побежал?
Подобравшийся Саня увидел, как незнакомец махнул рукой в сторону узкого переулка на противоположной стороне улицы. Туда парочка преследователей и кинулась, только цветастая девкина юбка мелькнула. А владелец коричневых сапог завернул в Санино укрытие, посмотрел на парня, сказал: «Ага», выглянул наружу, вернулся:
–Давай за мной.
Какой там, спорить! Саня пролез за незнакомцем под возом, потом под веревкой, свернул за ним раз, потом еще несколько раз, и вышел к городским воротам с другой стороны. Один вышел. Незнакомец, указав, куда идти, сам будто растворился. Только что был и исчез, чтобы появиться, когда Саня уже ковылял по проселку.
Ноги отяжелели, едва только городские ворота скрылись из виду. Надо бы уйти с открытого места и – по кустам, по кустам. Не полез. Сил не осталось.
Незнакомец образовался за спиной совершенно нечувствительно. Только что никого не было, а уже шаги: скрип-скрип. Саня приготовился удирать.
– Еще метров двести, и повернешь налево, – приказал провожатый.
Послушался. Как не послушаться, если человек тебя только что вызволил из крупной неприятности?
За поворотом пошли те самые межи, по которым они еще с час петляли, пока не вышли к сараю. За это время спутник успел представиться Жуком, предупредить, что идут они в табор к арлекинам и, что главаря зовут Шак Апостол.
В сарае Сане предложили, садиться к столу. Главарь сначала смотрел из угла. Там крыша прохудилась. На полу и на серых неровных стенах лежали косые полосы света. Насмотревшись, Шак бросил провожатому несколько тихих слов. Жук не ответил.
А Саня тем временем уже дошел до крайней степени напряжения. Цыкни над ухом – порскнет, только его и видели.
Шак еще потоптался в своем углу, потом медленно подошел и уселся напротив.
– Как тебя зовут?
– Александр.
– Угу, – Апостол косо глянул на Жука. Тот пожал плечами.
– Родительница Леком звала?
– Нет.
– А как?
– Не знаю. Меня чужие люди подобрали. – Саня, между прочим, говорил чистую правду.
– Ну, а они-то как тебя кликали? – продолжал въедаться Апостол.
– Саней.
Шак собрал лоб в складки и улыбнулся, показав большие желтые зубы. Улыбка вышла до жути ненастоящей – арлекин. И страшный арлекин. Зато сразу понятно: ни одному слову он не верит.
– Человек, говоришь, – усмешка стала просто-таки зловещей.
Саня крепче зажал руки коленями. Не хватало, чтобы на глазах у чужаков когти полезли. А они полезли. Сами, сволочи! Он же еще не решил враги они или друзья. Он только насторожился. А когти – вот они. Они, гадство, его не спрашивают, когда вылезать.
– Ты кому врешь? – донеслось со стороны.
Саня быстро оглянулся. Ешь, твою трешь! Собака! Верхняя губа Жука поднялась. Под ней обнаружились клыки, не хуже волчьих. Нос заострился. Уши прижались к черепу.
Шерсть у Сани на загривке встала дыбом. Он уже готов был вскинуть руки: нате, выкусите, если сможете, когда напротив громко стукнуло. Это Шак выложил на стол свои кулаки – каждый с Санину голову. При соприкосновении с деревом, они издавали сухой копытный стук.
Значит – драка. Зачем? Саня не любил насилия. Ни в каком виде. Ни, когда – тебя, ни, когда – ты. Зачем они нарываются? Ой, дурак! Да им просто раб нужен: манатки таскать, за скарбом присматривать. Думают, вдвоем осилить и ошейник надеть.
Значит, будем драться, решил Саня. Рабом он не станет. Он – кот!
Руки легли на стол. Лапы, конечно, поменьше Шаковых копыт, но тоже весьма и весьма внушительные. Пальцы заканчивались длинными острыми как бритва когтями. Раз вжикнут по шее, и прощайся с белым светом.
Жук-собака метнулся от стола и встал у стены. А вот Шак как сидел, так и остался на месте. Копыта, правда, не убрал, но и нападать пока не стал. Саня опешил: или испугал арлекинов?
– Зачем тебе кровь, котяра? – глядя исподлобья, спросил главарь.
– Я рабом не стану.
– Он сумасшедший? – не поворачивая головы, спросил Шак у собаки.
– Не думаю. Просто, напугался парень, – отозвался тот.
– Ты какой-то совсем дикий, – озадаченно протянул Шак. – Сам подумай, кому кот в рабах нужен? Тем более нам. Мы вообще рабов не держим. Мы – свободные арлекины.
– Зачем тогда сюда привели? Зачем стращаете?
– Кто это тебя пугал?
– А чем тебе мое имя не понравилось?
– О, дает! Если ты шерсть на лапах вывел и человеческое имя присвоил, думаешь тебе все верить должны? Людей дурачь. А нас-то зачем?
Отвлекает, решил Саня, зубы заговаривает, а сам готовится. Собаку он, пожалуй, возьмет с первого рывка. Но не пропустить бы удар копытом. Если такая болванка в лоб прилетит – мозги по всему сараю брызнут.
От стены послышался короткий лающий смех:
– Ты прав, Шак, он действительно дикий. Но в городе, сам понимаешь, было не до расспросов. За ним гнались. Дай, думаю, помогу котику. Поймают – кастрируют. Жалко. Молодой еще.
– Так бы сразу и сказал, – главарь обернулся к Сане. – Я к тебе, как к нормальному, а ты – драться. Когти-то убери. Сейчас девчонки вернутся, напугаешь.
Неа, не будет он убирать когти. Хоть и напруга в пальцах ослабла – не чувствовалось в собеседниках злого напора – а вдруг, таки, отвлекают?
Об арлекинах ходили самые разные слухи. Что они детей крадут, что кровь по ночам сосут, что зельями торгуют, что воры, разбойники, что людей спасают, что последним делятся, что никого к себе из чистых людей не принимают, что все поголовно колдуны, что между княжествами ходят невозбранно. В общем – вне закона.
А сам-то ты кто,– пронеслось в голове у Сани. Когти-предатели поползли, пока не спрятались совсем. Только что на столе лежали страшные лапы и уже – обычные руки. Если присмотреться, на тыльной стороне ладоней видны темные треугольники. Там когда-то росла шерстка. Еще приемная мамка ее вывела, свела Саню к деревенскому знахарю. Он пошептал и притирание дал. Долго чесалось. Да и сама шерстка была красивая. Но мамка сказала: зачем? Имя у тебя человеческое, так и представляйся человеком. А что на спине полоска из такой же шерсти, кто под рубахой видит? Чистому человеку легче в жизни, чем алларию. В нашем-то княжестве, все едино, а в других законы бывают очень даже строгие. Где и в города полулюдей не пускают.
Слово получеловек Саня не любил. Его только мамка говорила необидно. Другие так ругались. Со временем, когда пообтерся, да привык и вовсе себя человеком представлял. Почему: «полу»? Он ведь такой же, как все. Шерсть на спине растет? Так у другого вся туша курчавится. Раздень – медведь медведем. Однако, он – человек. А ты – нет. Но мир не переделаешь. Живи и приспосабливайся. Когти еще! Саня одно время даже хотел их вырезать, но как раз нарвался в поле на шайку чистюков. Они сперва не поняли, что он кот – привязались, лишь бы подраться. А как рубаху на нем рванули, да увидели спину, тут уж разговор пошел предметный: ты не имеешь права находится на нашей земле, нечисть, погань, выродок… Когти как раз пригодились. Бежали от него те чистюки, только пыль столбом стояла.
Вообще-то он предпочитал не нарываться, и шел в те княжества, где законы позволяли жить рядом с обычными людьми, и где чистюки не встречались. Он и в Кленяки-то забрел, потому что не добраться до его родного княжества, кроме как через эти земли. По Камишеру, говорят, моровая прошла. Саня хотел повидаться с приемными родителями и сестренкой, если живы, конечно. Говорили, Камишер в последние годы сильно обезлюдел. То нашествие диких трав, то – железная саранча, то, как нынче – моровая. А приемные родители уже старенькие. Раньше нет-нет да посылали весточку. А с начала этого года замолчали.
И всего-то надо было – заработать на подорожную. Без нее через границу не пустят. Он и заработал. Осталось, заплатить и бумагу выправить. Нет же! колдун, будь он неладен, подвернулся.
Но арлекинам свои трудности объяснять не станешь. Они им даром не нужны. Что им нужно, Саня не понимает, а спрашивать не станет. Спрашивать – еще больше нарываться.
Однако обстановка как-то сама собой устаканилась и замирилась. Шак убрал со стола копыта, да и собака не казал больше клыков, стоял у стенки, ногти ковырял.
– Давай разойдемся красиво, – после долгой паузы предложил Сане Апостол, – Жук хотел тебе помочь из чисто гуманных побуждений. Его вина. Нечего! – прикрикнул он на собаку. – Не ерепенься. Каждому помогать, сам без головы останешься.
– Значит, надо было кота бросить, чтобы ему яйца оторвали?
– Его проблемы.
– Он же совсем молодой.
– Будет таким дураком, никогда не состарится.
– Да брось ты, Шак, все путем. Котик пойдет своей дорогой, мы – своей.
Саню вовсе отпустило. Удерживать силой его ни кто не собирался. Наоборот: Шак не чаял, побыстрее избавиться от глупого кота. Осталось, встать и уйти. Другое дело – куда? Подорожной у него нет. В город не сунешься, там законный колдун у ворот караулит, все глаза проглядел… Кстати, о какой кастрации речь? В этом княжестве за самовольное поселение аллария в городе, всего-то штраф полагался. Саня помнил.
– Я про кастрацию… – решился он подать голос. – Нет такого закона.
– Для всех остальных нет, а для тебя особо изобрели, – отбрил собака. – Те, двое, которые за тобой гнались, знаешь кто?
– Девка и колдун.
– Не просто девка, а колдунова дочь. Разницу понимаешь?
Саня понимал. Вернее, только сейчас понял, аж в мошонке закололо. Особым пунктом законодательства оговаривалось: соитие аллари мужского пола с лицами, принадлежащими к высшим кругам, по согласию, или без согласия последнего, карается кастрацией посягнувшего.
Дочь законного колдуна как раз теми самыми кругами и является. Тут не поспоришь.
– А она соврала, что папаша – лавочник, – заспорил Саня.
– Иди, доказывай! Судьи будут оскорбленного родителя слушать. Тебе никто слова не даст сказать в свое оправдание. И заметь, положение действует по всему княжеству, а не только в городе.
Все, приехали! Свободен аккурат до первого поста. Родитель девки, само собой, по всем перекресткам приметы разослал, а уж на границу – и подавно. Капкан!
– Иди, кот, – устало прогудел Шак. – Никто тебя держать не станет. Собаку только не забудь поблагодарить.
– Спасибо, – вежливо выговорил Саня, встал и направился к двери.
Надо бы смириться и попросить помощи. Только он не мог. Ну, никак не мог. Еще мамка приемная в свое время ругалась, что за пасынок ей достался. Другой без мыла в задницу влезет, а этого хоть режь – г-о-о-рдый!
– Стой! – рявкнул Шак, когда одна нога уже стояла на пороге. – Куда пойдешь-то?
– На улицу. Отлить.
Послать бы их подальше! За что? Да просто, никого другого рядом не случилось. Эти, кстати, не самые плохие – даже в лоб не получил. Просто, мир плох или он, Саня, для этого мира плох…
– Отольешь, возвращайся, – велел Апостол.
И будто гора с плеч. Когда есть куда вернуться, угроза, остаться перед людьми и законом совсем одному, уже не грызет, выедая в душе лунку для страха. Он больше не думал, что ему тут придется делать. Манатки сторожить? Да – запросто. Скарб таскать? Он, что, боится тяжелой работы? Арлекина представлять? Научится, не велика затея.
За дверью охватило сухим зноем. Промокшая потом рубаха вмиг высохла и заскребла по спине соленой щеткой. Во рту давно навязла горькая слюна. Саня осмотрелся в поисках колодца. Такового не оказалось, зато в дальних зарослях блестел ручей. Туда кот и направился, по дороге окропив кустики горячей как кипяток мочой.
Рубаху и штаны он прополоскал, выжал и разостлал на низких кустиках жимолости, а сам ухнул в заводь с головой, благо воды хватало. Первым делом надо было смыть с себя пот, грязь и страх.
Запах страха Саня чуял за версту. Другие аллари, впрочем, тоже. И самому от собственной вони противно, и арлекинов злить не стоит. Сколько их всего? Лошадь, собака… Шак помянул каких-то девчонок. Эти не в счет. Неприятности могли проистекать исключительно от мужской компании. В этом Саня за свою не такую уж короткую – двадцать пять лет – жизнь убедился. С женщинами он как-нибудь договорится.
Так бы и сидел в воде. Ни вони, ни пыли, чисто, прохладно. Случись ему когда-нибудь разбогатеть, заведет себе бассейн и будет в нем плавать все лето. А зимой – в горячей ванне.
Размечтался! Вылазь давай, да поторапливайся. Тебя в сарае заждались: один с клыками, другой с копытами.
Но ни злости, ни страха уже не осталось – один интерес. Мало ли что про арлекинов болтают. Про котов тоже всякое врут: и вредные они, и ленивые, и похотливые.
А он, Саня, и добрый, и ласковый, и от работы не бегает. А что бродяга, так то его, свободного кота, дело.
Одежды на кустах не оказалось. Саня метнулся к захоронке, куда сложил содержимое карманов – все на месте. Вор, стало быть, пришел, когда кот уже плескался в заводи, как он прятал свое добро, не видел; похватал одежонку и был таков.
Да что же это такое! Что за день сегодня?! Не иначе, все звезды, будь они не ладны, встали парадом и скосили лучи на одного единственного несчастного кота. Ему артели представляться, а у него из одежды – один кожаный кошель, куда самое время сложить свои мужские причиндалы, завязать бантиком и в таком виде явиться пред очи Шака и собаки: вам клоун не нужен?
Саня опустился на корточки и обхватил голову руками. Надо успокоиться. Глядишь, здравая мысль придет.
– Ко-о-тик! – позвал из кустов нежный-пренежный женский голосок. – Ко-о-тик! Иди к нам. Мы тебе что-то дадим.
Он взмыл с места, легко разворачиваясь в прыжке. Над кустами, на тонких вытянутых вверх ручках, полоскалась его рубаха. Но стоило ломануться в ту сторону, одежда и руки исчезли. Остались легкий треск веток, да, удаляющийся в сторону сарая смех.
Ах, вот как! Шутники тут собрались. И он пошутит. Как умет, так и пошутит. Пусть посмотрят. Пусть посмеются, если кому охота придет.
Саня выбрался из кустов и неспешно двинулся в сторону каменной домины. Короткие кудрявые волосы на голове высохли, только несколько прядей прилипло сзади к шее. Под чистой белой кожей перекатывались мышцы. Сухая отава щекотала привычные ступни.
А вокруг – свет, воздух и тепло. И он – часть всего этого – чистый, сильный, невысокий, ладный. Круглые карие глаза сощурились, короткий немного вздернутый нос наморщился, губы разошлись в улыбке. Смешно. От колдуна ушел, с собакой и лошадью обошлось без драки – и они целы, и он тоже – жив, здоров. Девчонки одежду утащили? Это не беда. Это – просто шутка.
За дверью сарая вместе с тусклой прохладой встретил скандал. Шак гонялся вокруг стола за невысокой девчонкой в белом сарафане. Козявка, набегу, как знаменем размахивала Саниной одеждой.
– Отдай, Солька, поймаю, уши оторву! – ревел Апостол.
– Поймай сначала.
– Стой! Парень и так чуть с ума не рехнулся.
– А пусть выкупит свое добро. У него кошель есть. Я видела.
– Мало ли что ты видела. Он дальше с нами поедет. Не стыдно, товарища грабить?
– Ой!!! – Девушка увидела вошедшего в сарай Саню.
– Ой! – Донеслось из другого угла. Там на ворохе травы сидела еще одна девчонка. Лицо она прикрыла ладошками. Кот пуще развеселился. Скромница-то, как пить дать, между пальцами подсматривала.
Шак, пользуясь замешательством воровки, перегнулся через стол и, наконец, завладел, злополучными тряпками.
– Ты не Фасолька. Ты – свинюшка. Смотри, до чего парня довела.
– Смотрю. И чем дальше, тем больше смотреть хочется, – девушка показала Шаку язык.
Тот через весь сарай кинул штаны и рубашку владельцу. Саня их, не торопясь, развернул, встряхнул и, только убедившись в целости и сохранности, начал одеваться.
– Ну, давай знакомиться по новой, – предложил Щак, усаживаясь на свое место у стола. С торца – собака. Девчонки хихикали в углу. К разговору их особо не приглашали, но и не гнали. Такой тут порядок, понял Саня.
– Мое имя ты знаешь. Что я лошадь и так видно. Собаку зовут Эд.
– Как?
– Эдвард.
