Kitobni o'qish: «Две Розы»
Часть I
Дочь Сонька у Розы Федоровны была, что называется, оторви да брось. Вольная, не поддающаяся воспитанию девица. К пятнадцати Сонькиным годкам стала она совсем неуправляемой, как тайфун или извержение вулкана.
Хотя на первый взгляд Сонька была вовсе на вулкан не похожа. Маленькая, худенькая, с прелестной лисьей мордочкой, с востренькими желтыми глазками, с копной светлых кудряшек, подсвеченных оттенками рыжины, словно золотом. Ангел, а не девчонка. Распахнет желтые крапчатые глазищи, хлопает длинными ресницами и с улыбкой выдает очередное вранье: «Я так сегодня в школе устала, мамочка… Представляешь, пять уроков было, и все такие трудные… А еще контрольная по физике была, и сочинение по «Евгению Онегину» писали… До сих пор голова болит, ага… Может, я в школу не пойду завра? Отдохну лишний денек?»
Так складно врет и так верить хочется! Особенно когда ей в личико взглянешь… Ну как можно такому созданию не поверить? Особенно в те подробности не поверить, как и что она про Евгения Онегина писала. Тут тебе и тема лишнего человека, и веяние реализма, и противостояние бездуховного светского окружения народным традициям, в которых воспитывалась Татьяна… Складно так рассказывает, ни на минуту не остановится. И радуется материнское сердце Розы Федоровны – умная девчонка растет, язык подвешен, явные способности к гуманитарным наукам имеет. Надо будет учесть потом, чтобы с поступлением в нужный институт не прогадать…
А потом выясняется, что в тот день, когда сочинение писали, Соньки вообще в школе не было. Прогуляла. И перед этим два дня прогуляла.
А где и с кем гуляла – ни черта от нее не добьешься… Сидит и опять хлопает своими огромными желтыми глазищами да улыбается виновато. И видно ведь, что никакого раскаяния нет, а есть одна только насмешка – когда, мол, отстанешь от меня с воспитанием… И хоть криком кричи, хоть слезами горестными залейся – ничего Соньку не возьмет. И нет никакой гарантии, что назавтра опять школу не прогуляет, что не подхватит с утра ее подружка Маринка бродить по весенним улицам… И ладно бы вдвоем гуляли, ведь нет! Быстренько у этих «гуляльщиц» мальчишеская компания образовалась и научила всему плохому, чему учат мальчики-хулиганы таких вот дурочек… А ты бегай, разыскивай ее в подворотнях! Нервничай! А утром, совсем без нервов, надо на работу идти, день-деньской глаза таращить, не выспавшись… И крутить в голове одну и ту же надоедливую мысль – за что ей такое наказание? У других дети как дети, а у нее с Сонькой – сплошная война без надежды на победу…
Роза Федоровна на этой почве даже с Маринкиной матерью подружилась, с такой же бедолагой Елизаветой Романовной. То есть поначалу она была Елизаветой Романовной, а потом стала просто Лизой. Тоже растила Маринку одна, без мужа. Тоже в свое время пережила тяжкий развод и такие же тяжкие годы адаптации после развода. И тоже втайне считала себя виноватой в том, что по этой причине упустила Маринку… Впрочем, эту больную тему Роза Федоровна в общении с Маринкиной матерью старалась не трогать. Потому что это была ее тема, сугубо личная и горестная. А женское горе, как известно, одинаковым не бывает, у каждой женщины оно горше других свою песню поет. Каждая считает, что уж ее-то предали по-особенному жестоко, не так, как других…
Иногда Розе Федоровне казалось, что она до сих пор плавает в той реке, у которой нет берегов, ни правого, ни левого. Уж семь лет после развода прошло, а она все плавает. И даже на обычное плавание это состояние не похоже, а будто тело ее тащит по дну течение, бьет об острые камни… Вроде и умереть пора без воздуха – под водой же! – а не умирается никак. Движется перед глазами жизнь, но в ней она не участвует, просто механически продолжает что-то делать. Ходить с работы и на работу, в магазин за продуктами, обед-ужин готовить, Соньку воспитывать… Может, Сонька оттого и бежит из дома, что у нее не мать, а пловчиха ни живая, ни мертвая…
Зато Роза Федоровна по минуткам, по секундам помнила тот день, когда от нее ушел Сонькин отец. Ушел так, будто они с Сонькой для него умерли. Уехал в другой город, ни разу и никак больше не проявился. Сама она его не искала – сил не было. Откуда они возьмутся, если тебя тащит по дну реки и бьет об острые камни и воздуху в тебе нет? Так и тянула Соньку одна. Это в материальном смысле – тянула. А в душевном да человеческом не вытянула, выходит. Упустила. Слишком глубоко нырнула под воду в тот проклятый день, когда муж объявил о своем решении. А может, не сама нырнула, может, это он ее под воду столкнул.
Да, что же было в тот день… А ничего такого и не было. День как день. Обыкновенный. Счастливый. С утра ничего не предвещало, даже погода была хорошая, ни жарко, ни холодно, в самый раз. Можно было прогуляться после работы, да она домой торопилась, нагруженная сумками с продуктами. И радовалась, что купила кусок отличной свежей баранины и сейчас навертит по-быстрому котлет. Муж так любит котлеты из свежей баранины… С тушеной капустой… А еще ему надо обязательно рассказать, что на работе у нее намечается сокращение и что она тоже под него скорее всего попадает… И что начальница злится по этому поводу – не знает, кого оставить, а кого уволить. И что ее можно понять… А если даже начальница ее решит под сокращение подвести, то это ведь не так и страшно, правда? Можно и дома посидеть на хозяйстве…
Она все рассказывала мужу, до самой последней мелочи, – так уж повелось с первого дня. Выворачивала всю себя до донышка, ничего за душой не оставляла. Он и сам ее к этому приучил, и бывало, сердился даже, если подозревал, что образовались у нее некие свои душевные тайны. Поначалу, в первые годы замужней жизни, он даже с каким-то сладострастием копался в ее душе, вытаскивая на свет все, что можно вытащить. И мелкие детские обиды, и переживания по поводу смерти матери и новой женитьбы отца, и тайны первых робких влюбленностей… Так и получилось потом, со временем, что стала она для него полностью прочитанной книгой, от корки до корки. Ни одно слово, ни одна мысль ей самой не принадлежала. Казалось бы – что в этом плохого? Единение мыслей, единение душ, все в общий семейный костер… А только на самом деле никакого единения не было – она это потом поняла. Он в тот костер только ее душу бросал и грелся, вот этой ее отдачей и грелся, а сам ничего туда бросать не спешил. Одним словом, забрал ее всю, ничего своего не осталось. А ей нравилось, да! Отдавала свою душеньку добровольно, еще и нравилось!
А он будто ждал, когда от нее самой ничего не останется. Когда ее душа будет ему только принадлежать. Ждал, чтобы выбрать момент и исчезнуть из ее жизни… А ее саму бросил, как ненужный хлам, больше ни на что непригодный!
Да, в тот вечер она успела-таки навертеть да пожарить бараньи котлетки. Еще и радовалась, что дорогой муж на работе задерживается. Вдруг раньше придет, а ужин еще не готов? А когда пришел, долго не могла понять, о чем он таком говорит…
– Роза, я от тебя ухожу. Собери мои вещи, я прямо сейчас ухожу. Ты слышишь меня, Роза?
– Да, слышу… Тебе две котлетки положить или три? Я сделала с румяной корочкой, как ты любишь… Такая баранина попалась хорошая, просто наисвежайшая! Правда, я хотела свинины добавить в фарш, чтобы нежнее было, а потом подумала, что не надо…
– Роза! Ты слышишь меня или нет? Сядь, посмотри на меня! Ну же?
– Да, я слышу, слышу… Так две котлетки или три?
– Сядь! Сядь, я сказал! Отойди от плиты!
Наконец она услышала, как раздраженно и резко звучит его голос, и фраза «я от тебя ухожу» наконец дошла до ее сознания. Особенно больно было где-то в левой части груди, и не хватало воздуху, и невозможно было ни одного слова произнести… Да и не надо было ничего произносить, потому что достаточно было глянуть любимому мужу в лицо… В его злые глаза… Ставшие в одночасье не просто злыми, а ненавидящими. Презирающими. Отторгающими. Даже какая-то брезгливость в них была, будто он больше ни минуты не мог находиться с ней рядом, дышать одним воздухом…
– Я ничего из дома не возьму, Роза, только свои личные вещи. Квартиру я оставляю тебе и дочери. Все. И не ищи меня, не надо. Так будет лучше. Ну, чего ты молчишь? Я надеюсь, ты меня поняла наконец?
Она странно повела головой – то ли кивнула, то ли хотела показать: нет, мол, совсем ничего не поняла… Ну почему, почему она ничего не понимает? Всегда ведь его понимала с полуслова, с полувзгляда…
– Ты хочешь у меня что-то спросить, да, Роза? – напряженно сказал любимый муж. – Ты хочешь спросить, буду ли я поддерживать отношения с дочерью, правильно?
На сей раз она кивнула. Будто согласилась с ним – да, именно это я и хочу спросить. Хотя ничего такого спрашивать и не думала. То есть вообще никаких вопросов задавать не собиралась. Какие такие вопросы, если ни жить, ни дышать от страха не можешь…
– Так вот что я хочу сказать насчет нашей дочери, Роза… Вряд ли я смогу поддерживать с ней полноценные отношения. Дело в том, что я уезжаю жить в другой город… Это очень, очень далеко отсюда… Ты для нее придумай что-нибудь соответствующее потом. Ну, чтобы психику не травмировать. Детская память как пластилин, что вылепишь из нее, то и получишь… Нет, я не говорю, что совсем отказываюсь помогать… Буду помогать, конечно. Как смогу. А когда Соня вырастет, пусть сама решит, будет поддерживать отношения с отцом или нет. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать… Я иду собирать вещи, Роза. Ты поняла, надеюсь, что на квартиру я не претендую?
Роза удивилась его словам, сказанным не без гордости – вот, мол, какой я благородный. Квартиру жене и дочери оставляю. Но ведь и без благородства эта квартира ей принадлежит… Двухкомнатный кооператив – ее наследство после смерти родителей… Любимый муж к ней сюда жить пришел. Вместе со своим любопытством к ее прошлой жизни. К ее маленьким тайнам. К ее женским секретам. К ее физиологии. К ее душе, наконец. К душе, которую забрал себе полностью. Да, о ней можно сказать – полюбила его всей душой. Преподнесла ее на тарелочке с голубой каемочкой. На, бери. Вот он и взял…
Муж ушел, а Роза опустилась на дно реки. Поплыла. Вся остальная жизнь происходила там, на берегах, а она плыла. Люди смотрели на нее, будто она тоже живет на берегу, но Розато знала, что это не так… И никому про себя ничего не рассказывала. Надо было жить, вернее, притворяться живой, надо было растить Соньку. А рассказать про свою беду кому-то очень хотелось… Но, как оказалось, некому было. Время ее всепоглощающего замужества уничтожило всех подруг, и родственников тоже практически не осталось – два месяца назад умерла тетка в деревне, отписав ей дом, и надо было еще собраться да в ту деревню поехать, чтобы оформить все документы. Да и зачем ей дом в деревне – одной? Разве что продать, но много из этого предприятия не выручишь…
Однажды вместе с ней в подъезд зашла незнакомая женщина, но поздоровалась так, будто они были давно знакомы. Роза глянула на нее удивленно, ответила на приветствие с дежурной улыбкой. А женщина быстро пояснила:
– Я ваша новая соседка, квартира этажом ниже… Меня Лидой зовут.
– Очень приятно. А меня – Розой.
– Какое красивое имя… Цветущее…
– Да какое там… – грустно улыбнулась Роза, отводя глаза.
Они вместе поднимались по лестнице – новая знакомая Лида впереди, Роза сзади. Вдруг Лида остановилась и обернулась всем корпусом к Розе, как бы преграждая ей дорогу, и заговорила быстро:
– Вы извините меня, конечно, что я лезу не в свое дело… Просто хочу спросить… У вас, наверное, случилось что-нибудь, да? Что-то очень плохое?
– С чего вы взяли? – натужно улыбнулась Роза.
– Так видно же… Я часто с вами здороваюсь, а вы каждый раз отвечаете так, будто сильно этому удивляетесь… Будто впервые меня видите…
– Да? Что ж, тогда простите мне мою рассеянность. Я в последнее время и впрямь немного не в себе… Хожу и ничего не вижу вокруг…
Роза поняла, что сейчас разрыдается, некрасиво, навзрыд, прямо на лестничной клетке. Увидела это и новая знакомая Лида и проговорила быстро:
– А хотите черешневого компота, а? Холодненького? Я только сегодня банку открыла! Пойдемте, я вас угощу! Тем более мы уже пришли!
Роза кивнула и сглотнула горький слезный комок. Вовсе она не хотела никакого черешневого компота, но, если бы не кивнула, точно бы разрыдалась. А Лида тем временем достала из сумки ключи и уже шагнула к своей двери, открыла ее быстро, крикнув куда-то в глубь квартиры:
– Вадик, это я! Вернее, это мы с тетей Розой! Она этажом выше живет!
Потом Лида обернулась к ней, энергично махнула ладонью:
– Заходите, Роза! Заходите, с сыном вас познакомлю!
Вадик оказался белобрысым тихим мальчишкой примерно одного с Сонькой возраста. Вышел в прихожую, кивнул ей вежливо, только что ножкой не шаркнул. Пока она снимала обувь, Лида спросила у сына быстро:
– Ты голодный небось?
– Нет. Я поел.
– Разогревал?
– Конечно, мама. И посуду потом помыл.
– Молодец… Иди к себе, мы с тетей Розой на кухне посидим.
– Какой он у вас послушный мальчик… Даже посуду помыл… – удивленно произнесла Роза, глядя в спину уходящему Вадику. – А мою Сонечку и не допросишься что-нибудь сделать… И дома ее не удержишь… Никакого сладу с ней нет!
– Да ваша Сонечка – просто прелесть! Такая живая, такая прыгучая вся! А красавица какая – глаз не оторвешь! Я даже Вадику своему говорила – посмотри, мол, какая девочка… Пойди, познакомься… Да только где там! Слишком уж он у меня стеснительный! Да, вашу дочку я уж давно заприметила!
– Правда? А когда вы к нам сюда переехали?
– Так уж два месяца как… Я ж вам говорю – чуть не каждый день с вами здороваюсь, а вы каждый раз удивляетесь и будто вздрагиваете от неожиданности… И я каждый раз думаю – у этой женщины какое-то большое горе случилось… Ходит как в воду опущенная.
– Да, Лида, у меня случилось. Вы правы. Именно так – в воду… От меня ведь муж ушел…
– Тю! Тоже мне, нашла горе! Что ж теперь, жизнь свою отменить из-за этого? Лечь да помереть? Да щас, ага! От меня вон тоже муж ушел, да еще и квартиру заставил разменять! Была хорошая большая квартира в центре, а теперь мы с Вадиком оказались в этой двушке! Хорошо хоть, район не самый плохой! Вот это горе так горе, если уж смотреть на эту ситуацию именно с горестной стороны! А ты! Я так понимаю, ты ж в своей квартире с дочкой осталась?
– Да… Он ушел и ничего не взял. Только свои вещи.
– Молодец. Порядочный, стало быть. А мой все до последней ложки-плошки делил… И все время еще приговаривал – мне, мол, тоже ведь жить надо… А я что? Я согласилась. Надо так надо. И без него с Вадиком проживем и нового добра наживем, подумаешь! И ты не горюй! Ой…
А это ничего, что я на «ты» перешла? Мы вроде с тобой одногодки…
– Да, ничего. Так даже лучше. А ты своего мужа любила, Лида?
– Конечно, любила. Какой ни есть, а честно любила. С любовью-то оно всегда проще замужем жить, тут не поспоришь.
– А когда он ушел… Как ты это пережила? Если любила?
– А знаешь, мне некогда было переживать, я разменом квартиры занималась. Если бы в переживания ударилась, вмиг бы ослабела, и он бы в свою пользу жилье разменял… И оказались бы мы с Вадиком совсем на выселках. Оно нам надо? Нет, я оптимистка на этот счет, я на переживания не согласна. Чем больше переживаешь, тем хуже себе делаешь. Вот ты, я смотрю, совсем пропадаешь… Ходишь, еле ноги передвигаешь да в землю глядишь… Ведь так?
– Да, Лида. Пропадаю. Мне кажется, он ушел и душу мою с собой унес… Я не знаю, как это все правильно объяснить, но… Я так его любила, так любила…
– Да брось. Не любила ты его, Роза. У любящего душа всегда прирастает, а не утекает в любимого. Любящий счастлив своей любовью и душу любовью кормит. А ты не любила вовсе, ты жертва самая обыкновенная… Ведь жертва любить не умеет. У жертвы забирают, она отдает. Еще и радуется возможности отдавать. Ведь так?
– Ну да… Так… Но мне от этого не легче теперь…
– Так оно понятно, что не легче! Сама виновата, что ж! Надо всегда саму себя для себя оставлять, как бы ни любила! Чтобы потом не пропадать! И видеть, кого полюбила-то, глаза открытыми должны быть! Здоровый эгоизм – это признак здоровой психики, между прочим! Так умные-то люди говорят!
– А ты видела, кого любила?
– А как же! Он ведь у меня был из тех… Которые по природе всего один шар имеют…
– Не поняла… Какой шар?
– Да это я уж и не помню, от кого слышала… Но, видать, не глупый человек эту историю придумал…
– Что за история, Лид? Расскажи…
– Ну, не совсем история, а как бы рассуждение такое, что ли… Суть его состоит в том, что природа каждого мужика при рождении награждает определенным количеством шаров. Если расщедрится, то много шаров дает, если не очень, то мало. А кому и вовсе один малюсенький шарик сунет, размером с теннисный мячик… И вот они потом ходят по жизни с этими шарами, как могут. Кто-то в одном месте все свои шары оставляет, то есть живет в одной семье, с одной женой до конца своих дней. Кто-то к другой бабе уходит, но несколько шаров на старом месте держит, то есть ни дети, ни бывшая баба без помощи и поддержки не остаются. А кто-то уходит и все свои шары на новое место несет, и старой семьи для него будто уже и не существует. Поняла?
– Ну да, приблизительно… Мой муж, наверное, все свои шары с собой унес… Нам с Соней ничего не оставил…
– А я думаю, у твоего тоже один маленький шарик за душой был, потому он ничего и оставить вам не мог. Выходит, он в этом и не виноват, и обижаться тебе не надо. Ушел со своим маленьким шариком в другое место, а если нечего ему было оставить, так он и твое еще прихватил… Оттого и душа у тебя будто замороженная. Оттаивать тебе ее надо, восстанавливать как-то. Поняла?
– Да, поняла… И впрямь очень похоже на правду… А твой муж, стало быть, тоже свои шары с собой унес?
– Да куда там – шары! Я ж тебе говорю, у него тоже как раз тот самый случай… Тоже всего один шарик природой был дан, бедолаге. Я ведь у него вторая жена была, теперь его уже к третьей понесло… Нечего ему было для меня оставить, совсем нечего. И для Вадика тоже. Его ж пожалеть за это надо… Вот я и жалею. И ты своего тоже пожалей.
– Да как, как жалеть-то? Если он пустое место после себя оставил? И душеньку мою тоже с собой прихватил!
– Да перестань ты так про душеньку свою говорить, господи! С тобой она осталась, никуда не делась! Ее только отогреть малость надо, а ты не можешь! И вообще, если будешь так говорить – большую беду накликаешь! Горе ведь туда и стремится, где душа прореху имеет! Правда, перестань, что ты… Давай я тебе еще компоту налью…
– А знаешь, Лида… Вот поговорила с тобой, и легче стало, правда.
– Ну что ж, я рада… Значит, будем дружить по-соседски?
– Да… Обязательно будем…
Скоро их дружба переросла во что-то большее, почти родственное. Роза словно почувствовала под ногами опору, жить стало легче. Вот только всплыть все равно не могла. Ногами шла по дну реки. Хорошо хоть, об камни не билась…
Потом к их дружбе присоединилась еще и Лизочка, Маринкина мама. Может, потому, что Лизочка стала им подругой по несчастью – от нее тоже муж ушел. Да и проблем с детьми стало прибавляться – Сонька и Маринка уже начали вовсю куролесить, и они часто втроем – Роза, Лида и Лиза – бегали туда-сюда по району, разыскивая девчонок. Роза и Лиза плакали, а Лида выговаривала им сердито:
– Да как можно было так детей распустить, не понимаю! Да были бы они моими детьми, я бы им пикнуть не дала, по струночке бы ходили! Да вы только посмотрите на моего Вадика, его же из дому погулять не выгонишь! А ваши что творят, а?
– Да отстань, Лид, и без тебя тошно… – отмахивалась Маринкина мать, утирая слезы. – Чего уж теперь-то, после драки кулаками махать…
– Правильно говоришь, раньше надо было думать! – не унималась возмущением Лида. – Не надо было много свободы давать! Сами виноваты – развели материнскую демократию! Ах, Сонечка, ах, Мариночка! Вот они вам теперь и выдают сексуальную революцию! Ищи теперь ваших малолеток по чердакам да подъездам! У меня мой Вадик в этом плане вот где сидит… – потрясала она кулаком. – Погодите, еще в подоле вам принесут, ага!
– Ой, да замолчи ты… – испуганно шмыгая, косилась на воинственную Лиду Маринкина мать. – Может, перебесятся еще… Просто у них сейчас возраст такой – беспокойный…
– Ага, а у моего Вадика не возраст, что ли? Он ведь дома все время сидит! Без моего разрешения никуда не сунется!
– А может, в этом тоже ничего хорошего нет… – подала свой голос Роза. – Что хорошего может быть в такой инфантильности… Так и просидит около твоей юбки всю жизнь…
– Ну да! Зато у ваших гулен все отлично, ага! Они около ваших юбок не сидят! Вот мы и бегаем, и разыскиваем их по району!
– Не хочешь, Лид, не разыскивай! – вдруг огрызнулась Лиза, и Лида присмирела вдруг, проговорила тихо:
– Да что ж я вас брошу, что ли… Вы ж мне как родные, роднее и некуда…
Так и жили, поддерживая друг друга и все больше прирастая друг к другу одинокими бабьими судьбами. Все проблемы решали вместе и стол к празднику накрывали вместе. Штаб-квартирой для дружеских посиделок стала квартира Розы, потому, может, что Сонька из всех детей была самой беспокойной, самой проблемной. Учиться не хотела, переползала кое-как из класса в класс. И никакие уговоры, никакие материнские слезы на нее не действовали. Роза, глядя на нее, лишь вздыхала горестно – упустила девчонку, мой грех… Сначала мужа боготворила, потом ходила как в воду опущенная…
А Маринка к последним школьным годам вдруг одумалась, стала налегать на учебу. Лиза ходила вокруг нее на цыпочках, нарадоваться не могла. Даже боялась проговорить вслух свою радость, только поглядывала с сочувствием на Розу, когда та жаловалась на Соньку. Впрочем, Роза на нее не обижалась. Она бы, наверное, так же стала отгораживаться, что ж. Да только Сонька все равно ей таких перспектив не давала.
После школы Сонька и Маринка вообще разошлись в разные стороны. Маринка поступила в Финансовый институт, Сонька влюбилась крепко, бесповоротно и практически без надежд на счастливый исход. Уж как ее угораздило – неизвестно…
Избранником Соньки оказался взрослый мужик по имени Виктор. Роза увидела однажды, как Сонька садилась к нему в машину, как он галантно открывал перед ней дверцу, как поддерживал под локоток… Ничего себе такой мужичок, при костюме, при галстуке, модно стриженный. Роза поначалу даже обрадовалась – может, это и есть Сонькина судьба? А что, одумается девчонка, замуж выскочит, детей нарожает… Пусть хоть так, чем по кривой дорожке пойдет…
Но не тут-то было. Виктор был женат. Имел крепкую семью, двоих детей, устроенную со всех сторон жизнь с хорошей квартирой, дачей, машиной. И должность имел хлебно-чиновничью в городской префектуре. Спрашивается – зачем с сопливой девчонкой связался, голову ей морочит? Да просто так, для разнообразия жизни. Хотя и это было бы ничего, не самая большая беда, если бы Сонька так не влюбилась… Почти до умопомрачения. До полной потери контроля над собой. Будто тяжелую болезнь перемучивала.
Роза видела, как она страдает. Как ждет его звонка. С какой тоской выглядывает в окно – не подъехала ли его машина… Так и промучилась полгода, пока Виктор не устроил ее в префектуру. Взял к себе секретаршей. Сонька была на седьмом небе от счастья…
А потом обнаружилось, что Сонька беременна. И что было делать, как проблему решать? На аборт Сонька ни в какую не соглашалась, да Роза и не настаивала… Пришлось собирать у себя срочный совет, пока Соньки дома не было…
– Нет, что она думает вообще? Неужели думает, что своей беременностью этого Виктора испугает? – возмущенно вопрошала Лида, будто Роза могла ей что-то на это возразить. – Конечно, не испугает! Он что, дурак, из семьи уходить из-за какой-то залетевшей соплюхи? Да теперь этого Виктора и не поймаешь с поличным… Скажет, знать ничего не знаю… Нет, не испугает она его своей беременностью!
– Ну почему же не испугает? Как раз это она и может… – задумчиво проговорила Лиза, поднося к губам чашку с чаем. – Вот пойдет и напишет на него жалобу, и попросят этого Виктора с его теплого места… Действительно, а кто будет разбираться – виноват, не виноват? Если есть заявление, значит, реагировать на него как-то надо! А самая лучшая реакция в этих случаях – увольнение. Нет человека – нет проблемы.
– Нет, на испуг этих чиновников не возьмешь… – задумчиво мотнула головой Лида. – У них там знаешь какая круговая порука… Один за всех, все за одного! Скажут, мол, что это частное дело и что надо частным образом разбираться, а не заявления всякие писать…
– Так что же тогда делать-то, девчонки? – тихо вопрошала Роза, глядя на «девчонок» поочередно. – Она ведь не в себе со своей любовью, она думает, что этот Виктор тоже ее любит… Что он вот-вот жену свою бросит да на ней женится! А он ей просто голову морочит, только и всего!
– А ты, Розочка, к нему домой сходи, там и расставь все акценты! Я думаю, после этого он живенько твою Соньку бросит! А там, глядишь, и все остальные проблемы сами собой рассосутся!
– Это беременность, что ли, сама собой рассосется? – насмешливо уставилась на нее Лида. – Ты чего говоришь-то, Лизок?
– Нет, не рассосется. Может, и родит Сонька, что ж. Зато успокоится. Материнские заботы, они, знаешь, быстро в чувство приводят… А Виктор этот пусть алименты платит, и больше от него ничего и не требуется! Да я думаю, он и сам захочет как-то откупиться…
– А что… Может, это и правда выход… А, Роза? Как думаешь? Может, и впрямь стоит вот так – раз, и рубануть топором! И заявиться тебе с этой проблемой к нему домой! А?
– Ой, не знаю я… – робко улыбнулась Роза. – Страшно мне как-то…
– А хочешь, я с тобой пойду? – решительно предложила Лида. – Уж я ничего не испугаюсь, ты ж меня знаешь! Это ты будешь стоять да блеять, как перепуганная овца, а я все скажу, как надо! Давай?
– Ну хорошо… Давай попробуем, что ли… Только ты не сразу на людей накидывайся, ладно? Надо же как-то по-человечески, аккуратно все изложить…
– Не боись, Розочка, прорвемся! В конце концов, мы за правдой идем, а не подачки клянчить! Если сумел девчонку с ума свести, то и отвечать должен, как полагается!
Их праведный поход в лоно семьи Виктора закончился трагически. Закончился тем, что Сонька закатила скандал и ушла из дома в неизвестном направлении. Роза ее искала, но Сонька будто сквозь землю провалилась. Даже пришлось в милицию заявление на розыск нести, но там только руками развели – а что вы хотите, мамаша, ваша дочь уже совершеннолетняя, где хочет, там и проживает… Воспитывать надо было нормально, мамаша…
Потом Роза не помнила, как жила. Не жизнь была, а сплошная тревога за Соньку. Где живет, как живет… Еще и беременная, с токсикозом… Что ест, ходит ли в консультацию… Ведь ни одной весточки Сонька о себе не давала, так на мать обиделась! Потом через десятые руки узнала как-то, что вроде этот Виктор комнату ей снял… Жива, значит, и то хорошо.
Тревоги ее закончились в одночасье звонком в дверь. Открыла и увидела Соньку с кульком в руках… Поначалу и не поняла, что это за кулек такой, потом дошло – ребенок же, господи! Картина, как говорится, маслом, вполне классическая! Дочь в подоле принесла, принимай, мамаша!
Сонька смотрела на нее так, будто совсем не чувствовала себя виноватой. Даже наоборот, с напором смотрела. Чего, мол, застыла на пороге, дай пройти…
– Мам, я к тебе прямо из роддома, надо бы какие-то пеленки-подгузники организовать, а? Давай, мам… А то у меня времени совсем нет…
– То есть как это – времени нет? – тихо удивилась Роза, принимая из рук Соньки кулек.
Отогнула край протертого байкового одеяльца, глянула в личико внучке… Хорошенькая. На Соньку похожа. Вот заворочалась, личико скукожилось… Сейчас плакать будет, наверное…
– Мам… Там, в пакете, детская смесь есть. Приготовишь, ладно? Там ничего сложного, на пакете все написано… Она хорошо ест… У меня молока так и не появилось, в роддоме сказали, что смесью кормить можно.
– Она? Девочка, значит?
– Ну да… А я разве сразу не сказала?
– Нет… А как назвала-то?
– Розой…
– Как?!
– Да Розой, говорю же! В честь тебя! Ну а теперь давай прощаться, мам… Мне уходить надо…
– Куда? Куда уходить? С ума сошла?
– Нет, со мной все в порядке. Я за любимым человеком иду, мам. Вернее, уеду. Виктора в другой город переводят, ну и я за ним…
– Он что, с женой развелся? Вы вместе едете?
– Нет, не развелся. Он едет с семьей. Но я все равно с ним… И не говори мне ничего больше, мам, тебе этого не понять! Я без него жить не могу!
– А без ребенка можешь?
– Без ребенка могу. Прости, что ж теперь поделаешь, если я такая… Если я так умею любить… Тебе не понять, мам. Ну все, я пошла… А вы тут оставайтесь – Роза с Розой… Только не надо меня разыскивать, ладно? Я потом сама о себе дам знать, когда все устроится… Я ведь все равно с ним рядом буду, мам… Все, все, не говори больше ничего! Я ушла, все… В другой город уеду…
Сонька поспешно шагнула к двери, а Роза так и осталась стоять посреди комнаты. Почему-то эхом звучали в голове последние Сонькины слова – «в другой город уеду»… Где-то она их уже слышала… Ах, да! Это же любимый муж так говорил, когда с ней прощался: в другой город, мол, уеду. Стало быть, дежавю, вот оно что. Надо же, как Сонька со своим отцом исчезли из ее жизни одинаково. Судьба у нее, что ль, такая – пережить предательство близких?
Очнулась, когда маленькая Роза заверещала в руках, и пришлось положить ее на диван и распеленывать дрожащими руками.
И в этот момент с ней произошло что-то. Будто вынырнула наконец из своей бесконечной реки, с жадностью вобрала в себя воздух… И легче стало, и силы появились выбраться на берег. Еще глоток воздуха, еще…
Да, надо жить дальше. Надо перепеленать Розу. Надо готовить смесь, потом кормить… Много, много теперь всего надо. И с работой что-то решать надо, ведь завтра с утра надо выходить на работу… Хотя какая теперь работа, господи? О чем это она? Но с другой стороны – жить на что? Как жить без зарплаты?
А надо как-то. Ничего не поделаешь, началась новая жизнь. В которой они теперь вдвоем. Две Розы, большая и маленькая…
* * *
С работы Розе Федоровне все же пришлось уволиться. Но этого обстоятельства она не испугалась – казалось, в голове заработал четкий калькулятор, как она может устроить свою нынешнюю жизнь.
Во-первых, надо дом продать, который завещала ей тетка. Деньги небольшие, но на полгода скромной жизни хватит. Вопрос – как продать… Туда же ехать надо, заниматься вопросом. Но этот вопрос вдруг решился сам собой – однажды она достала из почтового ящика письмо… В нем подруга тетки предлагала купить дом и хлопоты по продаже брала на себя. Просила только прислать нотариально оформленную доверенность на сделку. Роза Федоровна помнила эту теткину подругу и тут же набрала номер ее телефона, который был указан в письме. Поговорили они весьма душевно, и о це-не сговорились вполне приемлемой, и через месяц Роза Федоровна получила свои деньги за дом. А тут еще и халтурка хорошая подвернулась – вечерами в школе полы мыть. Благо что школа рядом, в соседнем дворе. А за маленькой Розой в это время Лидочка посулилась присматривать, за что ей Роза Федоровна была страшно благодарна. Тем более вовсе это и не трудно было, потому как Розочка была на редкость спокойным ребенком, не плакала, даже когда подгузник был мокрым насквозь. Это обстоятельство даже несколько тревожило Розу Федоровну – отчего ребенок не плачет? Не требует, чтобы его на руки взяли? Неужели такая кроха чувствует, как бабушке трудно нести бремя полной и безоговорочной материнской ответственности, и боится потревожить бабушку своими младенческими потребностями? Она даже поделилась с подругами своими переживаниями на этот счет, но Лидочка только отмахнулась сердито:
