Kitobni o'qish: «Раб Ритма»

Посвящается человеку, который смог зажечь в сердцах миллионов людей огонь. Тому, кто горит ярче всех звёзд на небосклоне, даря настоящее тепло и радость.

«Я раб ритма. Я как палитра. Я танцую так, как чувствую в эту секунду. Если ты начинаешь размышлять, то всё, ты – труп. Выступать – это не про разум, это про чувства» (Майкл Джексон).

Первая часть

Глава 1

Джаз-клуб «Голландец» сиял зазывающими огнями. Яркая вывеска кокетливо подмигивала, а изнутри доносились звуки уникальной музыки. Уставшие от тяжёлого труда и плохих условий работы люди, проходя рядом с этим местом, освобождались от оков, мешающих дышать. Они застывали на несколько секунд, облегчённо вдыхая музыку свободы – джаз. Затем вновь направлялись по своим делам или же шли прямо сюда, забыв обо всём на свете.

Клуб представлял собой уютное местечко, расположенное в чёрных трущобах города. По вечерам в будни или в выходные «Голландец» наполнялся простыми людьми, которые искали приют для своих истерзанных душ. Аккуратные столики, обычные стулья, скромные аксессуары, барная стойка со стеллажом больших бутылок алкоголя – всё это дополняли приглушённое освещение и кокетливые улыбки официанток. Контингент состоял в основном из мужчин, которые жадными взглядами пожирали стройные ноги и пышные бёдра девушек-разносчиц дешёвой выпивки. Разговоры проходили под курение сигарет, зачастую вспыхивали жаркие споры, переходящие в потасовки. На такие случаи хозяин заведения держал охрану, а сам никогда не разлучался со своим стареньким охотничьим ружьём.

Туман сигаретного дыма, громкая ругань и резкие запахи пота, алкоголя и дешёвого одеколона было не единственным, что привлекало сюда народ. Вольный мотив музыки раскрепощал людей. Она выступала лекарством, которое принимали «смертельно больные» и обречённые на страдания люди. Рвались цепи, рассыпались в прах преграды – становилось легче дышать, глаза открывались шире, расправлялись плечи. В душе звучала мелодия свободы. Здешнюю публику можно обобщить и назвать «кастой», которая не изменяла своему стилю и не могла прожить и дня без этой «забегаловки», куда благосостоятельный человек не сунет и носа.

В клубе «Голландец» всегда звучала живая музыка – любой желающий мог выйти на сцену и спеть. Сцена представляла собой примитивные подмостки, где стоял потрёпанный жизнью рояль, дряхлые барабаны да пара гитар с «расшатанной психикой». Здесь начинали джазмены, чьи имена вошли в историю. И сегодня те, кто смог покорить публику «Голландца», с замиранием сердца уповают на более престижные награды, чем бесплатная выпивка и скромные гонорары, которых едва могло хватить на скудный ужин для большой семьи.

Всех музыкантов публика воспринимала по-разному: над некоторыми подшучивали, выкрикивали фразочки «Ты хоть знаешь, с какой стороны подходить к гитаре?!», «Гляньте, как нежно и робко её держит, словно девушку!» – это сопровождалось вульгарно громким хохотом с похрюкиванием. Были и те музыканты, кому все стремились подать руку, почтительно снимали головные уборы, уступали лучшие места – в знак большого уважения.

Как и в любом музыкальном заведении, здесь имелся свой конферансье. Это был толстый, а потому и довольный своей сытостью, вальяжно выходивший на сцену маленькими шагами человек с негаснущей улыбкой. Его лощёный вид придавал особый шарм, а широкая улыбка, обнажающая крупные зубы, делалась ярче за счёт шоколадной кожи. Пробуя на вкус каждое слово, он громко и ярко представил артистов:

– Дамы и господа, прошу любить и жаловать – «ДиДиФайф»! – Он прищёлкнул толстой пятернёй под звуки саксофона, спустившись вниз, давая выйти на сцену артистам.

На сцене оказалось пятеро юнцов – старшему певцу, наверное, не было и 18 лет. Они пришли сюда со своими инструментами – ведь каждый уважающий себя музыкант должен иметь свой инструмент и сливаться с ним в одно целое.

Один юнец уже начал отбивать ритм на литаврах, которые заполнили зал чётким подвижным звуком. Толпа одобрительно начала притоптывать в такт. Второй подхватил инициативу – его пальцы заскользили по клавишам – он будто бы играл классику наоборот, переделывая на свой лад давно знакомые произведения Баха, Моцарта и других. Это была чистая импровизация. Здесь же вступили сразу двое: звуки тромбона и банджо дополнили мелодию – зал уже пританцовывал, наполняя мелодией каждую клеточку своего тела. Саксофон вступил последним – мощный звук жил будто бы отдельно от остальных, но при этом оставался единым целым со своими братьями. На всей пятёрке красовались яркие костюмы, усыпанные блёстками, пайетками, стразами. Уверенная манера исполнения, их вальяжные улыбки, движения и притопывания говорили о том, что они знают, как правильно себя вести, чтобы оказаться на высоте.

Зрители выкрикивали одобрительные возгласы, сложив две ладони вместе и приставив их к губам, чтобы их услышали:

– Давай ещё! – требовали они, а маленький саксофонист в угоду им весело подмигивал, продолжая окрашивать мелодию новыми тонами.

Незнающий зритель, побывав здесь впервые, задавался вопросом, адресуя его тому, кто точно знает здесь всё,– бармену.

– Кто эти ребята? – облокотившись о стойку, спросил он.

Бармен, не отрываясь от протирки стакана белоснежной салфеткой, ответил:

– Это парни Джакомбо Джонсона. Старый негодяй выдавливает из них все соки, чтобы заполучить своё. – Он легонько кивнул в сторону кулис, где виднелась высокая чёрная тень человека, о котором шла речь.

– Наверное, они неплохо получают, – ухмыльнулся незнакомец, придвигая к себе стакан с пивом, – особенно тот юркий паренек, – он кивнул в сторону саксофониста. – Никогда не слышал такого звучания саксофона!

– Ха! Если бы! – бармен покачал головой. – Этот старый пёс настолько скуп и жесток, что его дети никогда не познают, что такое счастье, загнувшись в юности… Помяни моё слово!

Мальчики продолжали своё выступление, развлекая публику до поздней ночи без отдыха и даже маленькой передышки. На их юных лицах, покрытых потом, не гасли улыбки, а глаза уже научились скрывать огромную грусть и печаль, чтобы не испортить настроение своих слушателей.

***

Жизнь чёрных трущоб города имела свою особую, завораживающую и ужасающую реальность, где росло недовольство и процветала преступность (в основном грабежи, хулиганство и наркотики). Здесь были свои отдельные школы и больницы, даже магазины, где цены заставляли падать в обмороки или покупать то, что уже практически испортилось. Впрочем, детям не было дело до цен или трудностей с работой: они находились в счастливом мире под названием «детство», где нет забот и проблем.

Ребятня гоняла мяч, устраивала гонки на велосипедах и прочее. Дети Джонсонов отличались своей обособленностью от остальных: их было не дозваться ни для игры, ни для мальчишечьих шалостей. Это сделало из них изгоев, но всё же некоторые из соседских мальчишек не унимались, зазывая их с собой:

– Хей, Джимми, пошли с нами.

Джимми Джонсон встретился с ними лицом к лицу, когда возвращался из «Голландца», где только что ему отсчитали неплохой гонорар за выступление. Его сердце ёкнуло – так всегда бывало, когда его звали погулять, но тут же вспомнив, что ему нельзя, мальчик вздохнул:

– Нет, спасибо.

Он виновато улыбнулся, держа за руку маленькую Виви, которая с любопытством рассматривала тележку с мороженым. Малышка четырёх лет с мольбой взглянула на брата:

– Джимми, я хочу мороженое. – Её голос был полон грусти, а большие глаза стали ещё больше в немой мольбе.

У Джимми рука сама потянулась в карман, где лежали деньги. Не задумываясь, он купил сестре желанный десерт. «Виви так давно не баловали сладким – ведь ничего страшного не случится, если купить ей его», – рассуждал мальчик, наблюдая с улыбкой, как девочка расправляется с обёрткой и принимается за само мороженое.

Измазав щёчки в шоколаде, она счастливо улыбалась, а её большие чёрные глаза сияли счастьем.

– Я тебя люблю, Джимми!

В этот момент мальчика переполняла радость. Он счастливо улыбался всем встречным, хихикая вместе с Виви. Они забыли о времени и даже завернули на несколько минут в парк, где вместе насобирали цветы для букета:

– Подарим их маме! – решили вместе дети.

Однако добравшись до дома, с их лиц тут же пропали улыбки. У ободранной калитки стоял отец, сдвинув брови.

– Где вы были? – зло процедил он, схватив за шкирки детей. Виви ойкнула, а Джимми промолчал. – Где деньги? – Джимми дрожащей рукой протянул гонорар. Отец, пересчитав деньги, с яростью схватил Джимми за ухо. – Ты что, щенок, решил меня обокрасть?!

***

Тонкая розга врезалась в худую детскую спину. Непроизвольный крик вырвался наружу, отчего сидящие на чучеле вороны разлетелись от испуга кто куда.

– Молчи! Переноси боль так, чтобы другие не замечали твоих мук! – металлический голос мужчины мог вызвать дрожь у любого создания. Его неопрятные руки со вздутыми венами и грубыми от мозолей пальцами уверенно сжимали розги. Без единой эмоции он занёс руку для следующего удара.

Детское тело напряглось. В момент удара пальцы сжались в кулаки, а чёрные глаза засверкали от подступивших слёз. Худощавый, тонкий как стебелёк молодого деревца, Джимми закусил губу что есть силы. Его лицо было повёрнуто к лесу, который брал своё начало за их двором. Мальчик чувствовал на себе взгляд жестоких глаз. Он знал, что все остальные – Джереми, Джонни, Джеки, Джорджи, даже маленькая Виви смотрят на него. Это было обязательным условием воспитательного процесса: все должны смотреть и получать урок вместе с ним.

– Не горбись! Принимай то, что заслужил, с расправленными плечами!

Отсутствие примеси каких-либо эмоций в голосе и на лице мужчины давало понять, что внутри него давно живёт пустота. Отсчитывая новые порции розг, он неустанно повторял:

– Не гни спины, подними голову, не смей кричать, – а за каждый нечаянный всхлип или увиденную слезу прибавлял пару ударов.

– Всё, ты можешь идти. И запомни: воровство – это преступление. Я горбачусь не для того, чтобы ты всё испортил. Ты меня понял? Отвечай!

Он замахнулся вновь, но остановился, когда мальчик чётким спокойным голосом произнёс:

– Да, сэр.

Мужчина, сплюнув, опустил розги в корыто, наполненное водой. Он поправил немного съехавшую шляпу, опустил рукава клетчатой рубахи и вошёл в дом как ни в чём ни бывало, что-то мурлыча себе под нос.

Мальчик поднял лежавшую на земле футболку. Его спина горела от боли. В глазах стояли слёзы, дрожащие пальцы бережно расправляли складки на шортах. Он смотрел в густую чащу леса – ему хотелось броситься туда со всех ног. Жить в лесу, играть со зверьками, питаться ягодами.

Его кто-то тихонько потянул за рукав. Обернувшись, он увидел перед собой Виви. Одной рукой она обнимала засаленного, с оторванным носом игрушечного мишку, другая несмело цеплялась за мальчика. В широко распахнутых глазах девочки застыл ужас. Малышка не понимала, что произошло, но будто бы чувствовала всю боль Джимми.

По пухлой щёчке скатилась слезинка. Мальчик присел на корточки, обняв девочку двумя руками, прижал её к себе. От неё пахло детством, чего ему было не дано испытать в этой жизни.

Девочка доверчиво прильнула к брату, её слёзы оставляли мокрые следы на футболке. Нежно поглаживая крохотную спину, мальчик прошептал:

– Не надо, Виви, не плачь! Мне не больно. Пойдём в дом.

Он поднял девочку на руки и стал её кружить, пританцовывая. Потом Джимми поставил её на землю и, взяв плюшевого медведя, произнёс переделанным голосом:

– Я весёлый танцующий медведь, а, если надо, могу и спеть! – Он начал двигать лапками и хвостиком, что позабавило девочку – она рассмеялась.

Джимми провёл ладонью по её кудрявой голове:

– Вот так вот, пойдём, поможем маме!

Джакомбо Джонсон, зайдя в дом, тут же наткнулся на свою жену. Смерив её взглядом будто вечно мешающую вещь, которую давно пора выбросить, он прорычал, пресекая любое возражение:

– Это был урок. Если не учить, вырастут слюнтяями. Не смей жалеть их. – Эти слова оборвались на полуслове, когда в комнату вошли дети.

Маленькая, чуть полноватая женщина с вечно грустными глазами хотела было что-то возразить, но не стала этого делать при детях.

Тереза Джонсон была глубоко несчастной в браке. Её муж стал деспотичным тираном, а когда-то носил её на руках, посвящая ей песни. Несчастная жена, но счастливая любящая мать, она старалась окружить детей заботой и уютом.

Обстановка дома Джонсонов была небогатой – старая мебель, обои, прохудившаяся крыша и скромные обеды. Однако связанные ажурные салфетки, букеты луговых цветов, бережный ремонт своими руками делали дом уютным.

Всем этим занималась миссис Джонсон. Она также вела хозяйство на заднем дворе. Её муж трудился на заводе, а после занимался развитием сыновей. Делал это с исключительной строгостью и жестокостью.

Мальчики всё время были заняты – готовили свои костюмы, чистили инструменты, репетировали. Из гаража, где проходили репетиции, доносились громовые раскаты:

– Танцуй как джазмен, Джимбо! Это тебе не подмостки для дешёвых второсортных певичек! Джереми, ты неправильно держишь ритм, чекань звук! Джонни, что ты скукожился, – покажи мне свой характер! Джаз – это эмоции! Никакого отдыха, пока я не буду доволен вашей игрой! По местам! Живо! Джорджи, играй! Джеки, не смей прятать глаза!

Наступал вечер – мальчики брали в свои руки инструменты и несли их. Джакомбо шёл рядом – он не помогал нести, но жестоко наказывал за нерадивое обращение с ними. Наказывал за порчу костюмов, мог лишить еды на несколько дней.

Мальчики спали от силы пару часов – затем помогали Терезе. Учиться тоже времени не было, не говоря уже о том, чтобы поиграть с соседскими мальчишками или кататься на велосипедах.

Поздней ночью, когда все уже спали, Джимми садился на подоконник, распахивая окно, слушал природу, город, ночь. Он мурчал свою мелодию, закрывая глаза, представлял совсем иную жизнь.

Вот он сидит в парке на зелёной сочной траве, рядом его братья, сестра и мама. Они едят мороженое, пачкают друг друга в шоколадной глазури и дурачатся. Затем он, расправив руки в стороны, мчится с горы на велосипеде – на его лице слой дорожной пыли, а колени разбиты, но он счастлив. В другой мечте он гоняется за мячом, а вот тут они с Виви покупают ей самую большую и красивую куклу. В глазах мальчика застыли слёзы, а губы лишь беззвучно прошептали:

– Где же моё детство?

Глава 2

Джакомбо Джонсон сидел в баре после смены на заводе. Его большие грубые пальцы сжимали стакан с крепким пивом, который никак не мог заглушить эмоции, бурлящие внутри под непроницаемой маской безразличия.

Редкие выходные дни он посвящал продвижению своей группы «ДиДиФайф», но пока что это не дало желаемого результата. Ему отказало уже три студии звукозаписи. Толстосумы вроде Грея, Кингсли и Квинса смотрели на него свысока, будто бы Джакомбо Джонсон – простой босяк с улицы.

Униженный, с уязвлённым самолюбием Джакомбо ругал их недальновидность: «Этим никчёмным музыкантам кажется, что в мальчиках чего-то не хватает. Чёрт бы их подрал – мои парни звучат идеально! В них вложено уже столько сил и денег, что теперь глупо отступать от намеченного курса!»

В его глазах читалось намерение – выжать из сыновей последние соки и добиться своего! Рука всё крепче сжимала стакан. Перед глазами возникло воспоминание из прошлого – слепящий свет фар, удар, острая боль по всему телу, затем тьма.

Вздрогнув, он рывком выпил всё, что было в стакане. После этого с размаха запустил стакан в барную стойку. Он метко попал в одну из самых дорогих бутылок в этом заведении – виски с десятилетней выдержкой, если верить хозяину бара. Звон бьющегося стекла заглушила музыка, а бутылка, накренившись, уже залила пол своим «внутренним миром».

Ошарашенный бармен сию секунду отбросил белое полотенце, которым протирал стаканы, быстро возникнув прямо перед лицом Джакомбо, гневно жестикулируя:

– Ты заплатишь за неё, или мои парни тебя уделают так, что костей не сосчитаешь, – при каждом слове он тыкал своим указательным пальцем в широкую грудь мужчины, – заплатишь всё, до последнего цента, – эту фразу он проговорил, выговаривая и выделяя каждое слово отдельно.

Бармен – Флинт Кейдж, человек бывалый и опытный в разборках с негодяями и мерзавцами, которых в этом заведении было пруд пруди, – точно знал, что делать и говорить в подобных случаях. Его бычья внешность помогала приводить в чувство озверевших пьяниц, поэтому он держался с Джакомбо уверенно, без лишних сантиментов и жалости.

Однако реакция мужчины удивила его: Джакомбо, посмотрев на него будто бы осмысленным взглядом, слегка пошатнулся, на его лице возникла улыбка. Бывают люди, которым не идёт улыбаться, – Джакомбо Джонсон из их числа. Его улыбка скорее пугала, чем располагала к себе: то был звериный оскал. Разведя свои большие руки, будто бы потягиваясь после долгой дремоты, он вдруг схватил бармена за шкирку:

– Да что ты мне можешь сделать, из того что не сделано? – обречённо-сиплым голосом спросил мужчина.

Бармен ощутил резкий запах пива, смешанный с сигаретами, почувствовал, как от Джонсона несло потом, но больше всего его испугали иссиня-чёрные глаза.

Флинт сделал небольшой шаг назад, что было ошибкой. Джонсон воспринял это как досрочную капитуляцию – удовлетворённо приподняв уголок рта, он толкнул бармена своей пятернёй крепких пальцев. Флинт от неожиданности не смог совладать с равновесием и налетел на столик, опрокинув с него пару кружек пива. На лице Джакомбо не дрогнул ни один мускул, а валяющийся у его ног бармен злобно выругался, отряхиваясь от пива и стекла. Лицо Флинта пылало от гнева – скулы налились кровью, а на лбу взбухла пульсирующая вена. Он быстро поднялся на ноги и, вытащив из ладони осколок разбитого бокала, зарычал:

– Грязный мерзкий ублюдок, ты думаешь, я тебя не выставлю вон? – Он бросил в мужчину окровавленный кусок стекла, приблизившись к нему вплотную. – Слишком долго я терпел тебя! Пора научить тебя уважать тех, кто выше такого отброса, так как ты.

Джакомбо зевнул, будто бы только что услышал нечто ужасно скучное и обыденное. В его глазах читалось презрение, а бармен только сильнее взбесился, когда услышал в свой адрес:

– Ты пёс, подбирающий объедки от своих хозяев, ты не можешь быть выше, – несмотря на то, что Джакомбо был пьян, эту фразу проговорил чётким повседневно-железным тоном.

Посетители бара на тот момент поспешили удалиться, не считая нескольких зевак, которых пришлось выпроваживать охранникам после поданного знака барменом. Охрана сработала профессионально: как только двери бара оказались защёлкнутыми, они набросились на Джакомбо. Завязалась драка, в которой не было понятно, кто кого бьёт. Мощный Джакомбо был не в силах справиться с двумя вышибалами в пьяном состоянии, поэтому в итоге его вывели из бара двое буйволоподобных мужчин. Джонсон чувствовал боль в заломленных за спину руках, которые уже не могли сопротивляться. Охранники грубо спустили мужчину со ступенек, дав напоследок хорошенький пинок, а бармен кинул вслед:

– Чтобы я тебя и твоих выродков больше не видел! – Он победоносно скрестил руки на груди, вернувшись обратно за барную стойку, попутно дав указание напуганным официанткам: – Немедленно наведите здесь порядок!

Джонсон остался валяться на улице, вдыхая дорожную пыль. Злость на Флинта усилилась, когда до него дошёл смысл его слов «Чтобы твоих выродков здесь больше не было». Это означало, что они потеряли ещё одну площадку для своих выступлений.

– Слюнтяй, – произнёс Джакомбо, харкая на землю слюну вперемешку с кровью.

Несколько минут спустя он поднялся на ноги, немного отряхнулся и побрёл своей дорогой. Его качало и бросало из стороны в сторону, прохожие шарахались от него как от чумы, детям закрывали глаза и прятали за собой. Он этого не замечал.

Выглядел наш герой ужасно. Носом шла кровь, а костяшки пальцев были сбиты до самих костей. Мимо плыли заброшенные дома, трущобные нечистоты, смердела свалка отходов. Здесь как гость из другого мира затесалась пёстрая вывеска с надписью – «Победоносное возвращение звезд!» На нём красовался квартет мужчин в дорогих костюмах, шляпах и очках. На их лицах сияли белоснежные улыбки, они дружески обнимали друг друга за плечи. Джакомбо, щурясь и запутываясь в своих же ногах, подошёл к плакату. Смачный плевок прилетел в лицо одному из них.

– Это тебе за всё, мерзавец! – а затем, обратился к остальным: – И вам, жалкие гиены!

Он стал колотить кулаками по бумажным лицам. Бил, бил, бил – с ненавистью, звериным рычанием, с жаждой крови. Его руки онемели от боли, а пальцы, залитые кровью, не слушались. Тогда он издал вопль раненого зверя и спустился вниз к подножию плаката, оставляя на нём кровавые следы царапин. Его лицо, покрытое испариной, исказилось от боли, побелевшие губы еле слышно прошептали:

– Я снова внизу. Я снова у ваших ног.

Чёрные глаза затянулись пеленой слёз.

***

Он пришёл домой поздней ночью. На веранде поблёскивал тусклый свет лампы. Тереза сидела в плетёном кресле, беспокойно вглядываясь в темноту. Сейчас она немного задремала, отложив на время спицы и несколько клубков шерсти: женщина тайком вязала детям подарки на Рождество. При скрипе деревянных ступенек она открыла глаза, чуть щурясь. Её рот в ужасе раскрылся:

– Боже, Джакомбо, что случилось?

Она тотчас подскочила, увидев мужа, клубок шерсти упал на пол, покатившись куда-то в темноту. Джакомбо при виде жены покачнулся, схватившись за перила, удержался и тут же опустился вниз, на ступеньки.

– Они и тебе всё испортили, – прорычал пьяным голосом он, его губы искривились в презрительной улыбке, – уничтожили, мерзавцы… – Он вдруг повернулся лицом к жене, его пальцы коснулись её щеки. – Теса, моя Теса, что с нами стало? – Казалось, на секунду он стал тем самым Джакомбо, с которым она согласилась быть до конца жизни.

Тереза, не замечая пьяные бредни мужа, тут же вытерла кровь цветастым платком, которым обычно протирала стёкла на очках. Через мгновение в её руках с отметинами тяжёлого труда оказались ровно отрезанные повязки и маленькая баночка с неприятно пахнущей субстанцией. Она аккуратно проводила лечебные процедуры в полутьме. Её движения были настолько слаженными, что делалась понятной одна вещь: пьяные истерики мужа были привычным делом для неё. Джакомбо по своему обыкновению стал сопротивляться, чуть не ударив жену рукой:

– Пошла к чёрту со своими пилюлями.

Он еле поднялся на ноги, бормоча под нос что-то неразборчивое, и направился в сторону гаража, где, завалившись на деревянную скамейку, проспал до утра.

Тереза же, аккуратно собрав лекарство, повязки, клубки с шерстью, смахнула рукой несколько слезинок со своей щеки. Зайдя в дом, женщина увидела стоящего перед ней старшего сына – по его мрачному виду она поняла, что он видел своего отца.

– Джереми, ступай спать, – устало произнесла женщина, выключая свет на веранде, – завтра нам всем рано вставать. – Она подошла к мальчику, положив руку на плечо. – Мы все устали…

Мальчик непонимающе смотрел на маму: он искренне недоумевал, почему она терпит, и молчать не стал:

– Мама, как ты можешь это терпеть? Я не понимаю, почему ты не бросишь его, и мы все не уедем из этого проклятого места! – В тёмных глазах мальчика искрилась злость, а его скулы обострились совсем по-взрослому. – Мы тоже страдаем!

– Джереми, ты не понимаешь, о чём говоришь! Ты слишком юн, чтобы понять такие вещи! – в голосе женщине прорезалась строгость, – он твой отец – ты обязан уважать его! Я не стану рушить семью! А теперь ступай спать!

Джереми словно облили ледяной водой – он отшатнулся от матери, невольно сбросив её руку со своего плеча и, смотря вниз на свою мать, думал, что, быть может, он слишком юн, но видит самое главное. Здесь нет любви.

***

Утром, когда сонные дети пришли на кухню, то как всегда обнаружили на столе завтрак. Джереми не стал рассказывать ничего младшим братьям – не хотел их расстраивать. Он решил, что у них и так хватает проблем. Мальчики сладко зевали и потягиваясь рассаживались по своим местам. Заспанные лица окрашивались улыбками при виде ароматной каши, посыпанной сахаром. Тереза суетливо расставляла стаканы с молоком. В её облике не было ни намёка на усталость. Она улыбалась своим детям солнечной тёплой улыбкой:

– Завтракайте, дорогие мои, – она подошла к каждому, поцеловав кудрявые головы, обняв за плечи, – а после занятий мы с вами будем заниматься подготовкой к празднику! – её тон был окрашен энтузиазмом, который обычно помогал мальчикам справляться со всеми трудностями.

Завтрак проходил в тишине под металлические звуки ложек, лёгкий звон стаканов и шкворчание на сковороде сосисок, которые Тереза завернёт Джакомбо с собой на работу. Отец утром не удостоил сыновей даже взглядом, не проронил ни одного слова жене. При его появлении на кухне даже маленькая Виви затихла, сжавшись от страха. Мужчина грубым жестом вырвал у жены свой обед и захлопнул за собой дверь. Мальчики выдохнули, перебросившись между собой парой фраз шёпотом:

– Хоть бы устал сильнее!

– Да, когда устаёт, меньше нас гоняет!

– Я больше не выдержу!

Они говорили тихо, чтобы ничего не услышала Тереза. Она не позволяла им обсуждать отца или нелестно выражаться о его методах воспитания. Все дети должны были его любить, но возникал вопрос: за что?

Пока мальчики ели, Тереза взяла на руки Виви:

– Малышка, нам нужно переодеться, а пока мальчики уберут со стола, – С этими словами женщина удалилась из кухни.

Джереми поднялся из-за стола, легонько подтолкнув сидевшего рядом Джонни – тот невольно задремал, пригревшись на солнышке.

– Эй, не спи, – сказал Джер, – мы с тобой моем посуду, а ты, Джек, – он обратился к крепкому на вид мальчику невысокого роста с широкими плечами, – убираешь со стола. – Затем он повернулся к самым младшим братьям, – Джимми, Джорджи, с вас порядок в нашей комнате, кое-кто опять не заправил свою постель. – Джереми выразительно посмотрел на сонного Джонни, который без всякого интереса елозил тряпкой по тарелкам.

Тонкий Джимми с причёской, делающей его голову неестественно большой, спросил, повернувшись к братьям, когда уже выходил из кухни:

– Вы же не забыли, что мы ещё должны купить подарок для крошки Ви? – Так, любя, братья называли свою маленькую сестру Виви.

– Конечно, нет, – заявил Джеки, – как только со всем управимся, пойдём за подарком! – он выразительно стукнул рукой со стаканом по столу, отчего тот лопнул – это вызвало весёлый смех мальчишек.