Kitobni o'qish: «Человек с чужим прошлым»

© Веденеев В.В., наследники, 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Сайт издательства www.veche.ru

Пролог

Шестого июля 1939 года, около четырех часов дня, напротив ворот поместья Каринхолл в Германии остановился большой автомобиль. Его единственный пассажир – крупный шведский промышленник и инженер Биргер Далерус, с нескрываемым интересом всматривался сквозь лобовое стекло в очертания замка.

Да, именно замка!

Четыре года назад, когда Далерус познакомился с Германом Герингом, первой женой которого была шведская баронесса, ему довелось побывать в поместье командующего люфтваффе. Но тогда здесь стоял лишь грубо построенный дом из балок, напоминавший северные блокхаузы. Теперь же взору изумленного шведа предстал высокий забор, окаймлявший дорогу, ведущую через парк к дворцу. На его столбах внимательный глаз инженера отметил замысловатые украшения и бронзовые скульптуры. Около дворца трудилось множество рабочих, занятых расширением пристроек к крыльям замка.

Шведского промышленника встретил дворецкий, провел его по анфиладе комнат, показал роскошный кинотеатр в полуподвале, пивной зал, оформленный в древнегерманском стиле, и огромный кабинет хозяина со множеством картин старых мастеров.

«Спектакль, – неприязненно подумал швед, следуя за дворецким, бесшумно двигавшемся по узорному паркету. – Навязчиво подчеркивают изменения, произошедшие с момента моего последнего визита. Хотят показать, что произошло с национал-социалистскими руководителями с тех пор, как они взяли власть? Или намекают на незыблемость своей империи?»

Наконец дворецкий остановился около высоких дверей.

– Господин Далерус, господин Геринг просит его извинить. Сегодня на пять часов назначен прием, на который приглашены знаменитости немецкого театра и кинематографии. Поэтому господин Геринг не сможет уделить вам много времени. Прошу… – и дворецкий с легким поклоном распахнул створки.

В большом зале прохаживались несколько офицеров штаба Геринга в белоснежных мундирах и белых штиблетах. Самого командующего еще не было.

Швед сделал несколько шагов вперед и сдержанно поклонился, здороваясь с офицерами. В ответ офицеры вскинули руки в нацистском приветствии.

Открылись двери в противоположном конце зала, и вошел Геринг: тучный, краснолицый, в увешанном орденами мундире из светло-голубой замши. Небрежно кивнув присутствующим, он знаком отозвал Далеруса в сторону. Не говоря ни слова, вопросительно уставился на него отекшими глазами.

Швед понял: близкий друг Адольфа Гитлера и один из создателей национал-социалистской рабочей партии Германии ждет от него объяснения причин визита.

– Господин Геринг, – негромко начал швед заранее приготовленную речь. – Не далее как второго июля я встречался с некоторыми моими друзьями в «Конститьюшнел клаб», где мы обсудили сложившееся в международной политике положение. Мои друзья занимают весьма видное положение в английском обществе и ясно резюмировали мнение общественности своей страны: в дальнейшем Англия не потерпит наступательных акций Германии! Я уже неоднократно замечал, что в вашей империи имеется склонность игнорировать нежелательные сообщения. В этой связи я счел своим долгом сообщить вам это мнение английской общественности.

Геринг молчал.

– Как представляется, сейчас необходимо сделать все, чтобы избежать войны, – немного помедлив, продолжил Далерус под сонным взглядом командующего. – Я уполномочен моими английскими друзьями предложить вам провести встречу, в ходе которой вы и несколько других членов германского имперского правительства могли бы осуществить переговоры с английскими государственными деятелями.

Геринг молчал.

– Я прошу вас дать мне ответ о возможности такой встречи.

Геринг утвердительно кивнул и вышел из зала; следом за ним ушли его офицеры.

Дворецкий проводил шведского промышленника до машины и любезно открыл перед ним дверцу…

* * *

Восьмого июля Далерус наконец получил официальное уведомление от Геринга, что Гитлер дал согласие на встречу. Воодушевленный первым успехом, швед начал заниматься организацией проведения переговоров представителей двух империй.

Для совещаний он предложил дом, принадлежавший его жене и расположенный в местечке Сенке Ниссен Куг в немецкой провинции Шлезвиг-Гольштейн, недалеко от датской границы.

Промышленник не предполагал, что «историческая» встреча будет проходить на земле, в честь которой назван один из мощных боевых кораблей военно-морских сил Германии, через полтора месяца прославившийся тем, что выпустил из жерл своих пушек первые снаряды Второй мировой войны…

* * *

Встреча состоялась седьмого августа. С немецкой стороны в ней участвовали Геринг, генерал Боденшатц и доктор Хюттл. С английской – семь высокопоставленных представителей деловых кругов. Едва успев начать переговоры, они недвусмысленно заявили: если Германия вновь попытается захватить чужую территорию, Британская империя встанет на сторону Польши.

Геринг, тряся обвисшими как у бульдога щеками, дал честное слово солдата и государственного деятеля сделать все от него зависящее для предотвращения войны, не упустив при этом возможности напомнить, что он располагает самой сильной авиацией в мире!

Утром англичане уехали, чтобы доложить о ходе переговоров в «Форин оффис» – Министерство иностранных дел.

* * *

К двадцать третьему августа 1939 года Гитлер уже закончил все приготовления к войне и срочно вызвал в свою ставку, расположенную в Оберзальцберге, высших руководителей вермахта¹.

– Я для того созвал вас сюда, чтобы еще раз бросить взгляд на детали моего решения…

Фюрер заметался по кабинету, сжимая и разжимая кулаки.

– Из побудительных причин нужно выделить две: мою личность и личность Муссолини. В сущности, от меня зависит все – от моего бытия и моих политических способностей. В будущем наверняка не встретится человек с большим авторитетом, чем у меня. Следовательно, мое существование является очень ценным фактором! Однако я в любой момент могу пасть жертвой покушения преступника или безумца. Другим личным фактором является дуче. Его существование тоже имеет решающее значение. Дуче – человек с самыми крепкими нервами в Италии. На другой стороне перед нами развертывается негативная картина. В Англии и Франции мы не находим выдающихся личностей. Руководители наших противников остаются на уровне значительно ниже среднего. Они не являются людьми действия. Наряду с личными факторами для нас благоприятно и политическое положение. Все эти обстоятельства вряд ли смогут существовать через два-три года. Никто не знает, до каких пор я проживу. Поэтому лучше, если столкновение произойдет сейчас!..

Гитлер остановился у стола, оперся на его крышку кончиками слегка подрагивающих от нервного возбуждения пальцев и медленно обвел собравшихся зеленоватыми глазами. Лица и спины генералов и высших сановников рейха закаменели.

– Наше отношение к Польше становится невыносимым! – неожиданно выкрикнул фюрер, сделав резкий жест левой рукой. – Сейчас больше вероятность того, что Запад не вмешается! Поэтому мы должны встать на путь смелых действий с беспощадной решительностью. Нужны крепкие нервы, твердая, как сталь, решимость… Я боюсь только того, – внезапно сникнув, едва слышно проговорил Гитлер, – что в последний момент какая-нибудь свинья вылезет с предложениями о посредничестве…

* * *

Вечером того же дня Геринг сам позвонил Далерусу и попросил срочно приехать в Берлин. Шведский промышленник не замедлил откликнуться и двадцать четвертого августа встретился с Герингом, который отлично знал, что война уже неминуема. Однако, тщательно скрывая это от шведа, рейхсмаршал попросил его отправиться в Лондон.

Гордый своей миссией миротворца Далерус прибыл к министру иностранных дел Британской империи лорду Галифаксу.

– Сегодня в полдень наш посол в Берлине Гендерсон говорил с Гитлером, – доверительно сообщил лорд. – Надеюсь, соглашение все же возможно. Я готов написать письмо Герингу с подтверждением намерений Англии мирно решать дела на континенте…

* * *

Двадцать шестого августа Далерус вновь встретился с Герингом в салон-вагоне личного поезда командующего и вручил ему письмо лорда Галифакса. Ровно в полночь Геринг передал его Гитлеру.

На другой день Далерус вылетел в Лондон. Ночью он был принят фюрером, и сейчас вез в своем портфеле предложения немцев: «Германия дает гарантию относительно того, что она силами вермахта будет защищать Британскую империю, где бы ни постигло ее нападение; Германия желает заключить с Англией договор или союз; Англия должна помочь Германии овладеть Данцигом и польским коридором…»

* * *

Двадцать шестого августа, вроде бы отошедший в сторону от политической борьбы, но на самом деле только выжидавший удобного момента, чтобы взять верховную власть в Британской империи в свои веснушчатые пухлые руки, Уинстон Леонард Спенсер Черчилль вернулся из Франции на острова, безошибочно почуяв неминуемый политический и военный кризис, должный привести его наверх…

До начала Второй мировой войны оставалось пять дней. В России убирали созревшие под мирным небом хлеба, во Франции давили виноград. Даже поляки, уже с апреля испытывавшие постоянные провокации немцев, еще не верили в возможность войны…

* * *

В ночь на первое сентября в польских деревнях справляли «дожинки» – старый и славный народный праздник, от которого, казалось, всегда веяло теплом хлева, ароматом свежеиспеченного хлеба из зерна нового урожая, взятого из полного после недавнего обмолота амбара. Праздник, после которого ждали студеной, снежной зимы; праздник, на котором хозяева, садясь за стол, клали на домотканые скатерти тяжело гудящие натруженные руки, а женщины, весь день хлопотавшие у печи, разгибали наконец, сладко потягиваясь, согнутые в бесконечных заботах по дому и в работе на жнивье спины…

Солдаты тоже не спали в казармах. Особенно новобранцы из селян. Даже муштра на плацу, ежедневные утомительные занятия и марши не могли их заставить забыть про «дожинки», и они тихо перешептывались в темноте, примолкая, заслышав шаги дневальных…

* * *

Первого сентября 1939 года в четыре часа сорок семь минут утра майор Сyxapский, командир польской военной части Вестерплатте под Данцигом, послал в военное министерство в Варшаву сообщение по радио: «Немецкий линкор “Шлезвиг-Гольштейн” в четыре часа сорок пять минут открыл по нам огонь из всех орудий. Обстрел продолжается. Жду ваших указаний».

В этот же час силы вермахта начали массированное наступление на территорию Польской республики на всех участках границы. Вскоре, подавив сопротивление поляков, немецкие танки, окрашенные в зловещий черный цвет, вышли на дорогу к Ченстохове…

Гауптман Фабиан, удобно расположившись за складным столиком в полевом радиоцентре, задумчиво водил острой ножкой циркуля по крупномасштабной карте Польши. Жирно проведенные красным карандашом стрелы на серовато-коричневой немецкой карте, обозначили путь, по которому двигались механизированные группы абвера под командованием опытных офицеров Шнейдера, Булана и Енша, получивших приказ внезапным ударом парализовать разведцентры противника и захватить все имеющиеся в них материалы.

Игла циркуля, – такого мирного, блестящего никелем чертежного инструмента, но сделанного из крупповской стали, – безжалостно втыкалась в пройденные специальными группами пространства чужой территории, оставляя на бумаге ровные дырочки, словно отметки пулеметных очередей с машин люфтваффе, повисших над дорогами.

За спиной гауптмана попискивала рация – командиры групп каждые полчаса сообщали о ходе операций. Один из радистов немного повернул верньер настройки приемника. Из динамика рванулся резкий, захлебывающийся на высоких нотах голос.

– Прибавьте громкость, ефрейтор! – не оборачиваясь, приказал гауптман. – Говорит фюрер!..

* * *

В десять часов утра в Берлине Гитлер выступил с речью в рейхстаге:

– Сегодня ночью немецкая территория была обстреляна солдатами Польши. С пяти часов сорока пяти минут мы отвечаем на обстрел и, начиная с данного момента, отплатим бомбой за каждую бомбу!.. – кричал фюрер с трибуны, не зная, что по халатности чиновников, готовивших речь, в нее вкралась ошибка во времени на целый час.

Но даже если бы он и узнал об этом, то только презрительно скривил губы под усами-щеткой: какая разница, часом раньше или позже приступить к окончательному покорению всей Европы, всего Мира!

Началась Вторая мировая война…

Глава 1

Переходя улицу, пан Викентий вновь незаметно оглянулся. Так и есть! Подозрительный тип, увязавшийся за ним на перекрестке недалеко от базара, не отставал – прохожих мало и обнаружить слежку не представляло особого труда. К тому же преследователь не особо и прятался. Сделав равнодушное лицо, он упрямо шагал и шагал за паном Викентием, останавливаясь, когда останавливался тот, и снова двигаясь следом, когда Марчевский отходил от стены с наклеенным на нее очередным приказом военного коменданта или вставал с непросохших после недавно сошедшего снега садовых скамей в скверах.

И как назло ни одного трамвая! Можно было бы на ходу вспрыгнуть на площадку, а потом также внезапно соскочить и скрыться в запутанных проходных дворах. Или доехать до конечной остановки на окраине и там избавиться от настойчивого соглядатая другим способом. Не тащить же за собой «хвост» к квартире Зоси… Только этого не хватало!

В том, что «хвост» прицепился к нему не у подъезда Зосиного дома, пан Викентий был полностью уверен: он всегда тщательно осматривал улицу, прежде чем выйти – сначала из окон квартиры, потом с лестничной площадки и через стекло двери парадного. Да и кому знать, где он сейчас живет? Эту квартиру Зося заняла уже после начала войны, и просто счастливая случайность свела их вместе в трудном октябре тридцать девятого. Иначе он ни за что не нашел бы ее в жуткой круговерти кровавых событий столь скоротечной и столь же позорной войны.

Жены пан Викентий лишился в первую же бомбежку. Был дом, семья, уважение сослуживцев, заманчивые перспективы продвижения по ступеням лестницы, ведущей наверх, к новым чинам, наградам… а теперь нет ничего, кроме детей и Зоси – доброй, милой Зоси. И ненависти.

Нет, не той ненависти – яростной, туманящей мозг, а другой – расчетливой, холодной, сосущей изнутри сердце. Гложущей, как червяк, денно и нощно, в неутолимой жажде ударить врага побольнее, храня себя для новой и новой мести…

Пусть даже придется долго ждать удобного момента. Но он будет, обязательно будет! По крайней мере со своей стороны пан Викентий сделал все, чтобы этот момент наступил.

Сегодня он второй раз приходил на условное место встречи со связником. Тот должен был ждать его, начиная с десятого числа этого месяца по понедельникам, средам и пятницам днем ровно в половине второго, в маленьком помещении касс кинотеатра «Зевс». В это время там редко бывали посетители, желающие приобрести билет на просмотр немецкой кинохроники или старого фильма про ковбоев. Не те времена – сейчас людям не до кино.

Поэтому для встречи со связным Марчевский избрал именно кассы кинотеатра – меньше возможности для случайных совпадений, поскольку ни он, ни связник не знали друг друга в лицо. Только условные знаки для опознания друг друга и пароль: ничего не значащие для стороннего человека фразы. Остальное уже потом, когда они уйдут с места встречи…

Но связник не появлялся. Может быть, посланец Марчевского не дошел до новых друзей, или на той стороне ему не поверили? Нет, должен был дойти, должны были поверить – пан Викентий нашел именно такого человека, который и дойдет, и вызовет доверие у тех, кто должен теперь стать ему друзьями…

Но надо избавляться от непрошеного спутника на прогулке. Марчевский знал, что его ищут разные люди и с разными целями. С одними он сам страстно желал встретиться, с другими – нет. Господин в темном пальто и широкополой шляпе явно не посланец тех, с кем пану Викентию сейчас хотелось бы увидеться.

Поляк прибавил шагу и направился в сторону тихих улочек, скрывавших оставшиеся после прошлогодних бомбежек развалины. Больше не оглядывался – понял, что тип в широкополой шляпе прилипчив, как назойливая осенняя муха, и так просто не отвяжется. Что ж, в таком случае придется заставить его это сделать.

Пан Викентий невесело усмехнулся – многие из хорошо известных ему приемов избавления от слежки оказались непригодными в условиях оккупации. Но первая растерянность уже прошла, и мозг работал четко, выискивая наилучший вариант. Однако тревожное чувство, возникшее, когда он заметил господина в темном долгополом пальто, идущего следом с упорством гончей, не исчезало, а наоборот, усиливалось.

Ни к чему сейчас такие приключения, ни к чему. Слишком много поставлено на карту, сделан важный ход, даже не ход, а принято очень серьезное решение, осуществлены меры для его реализации, а тут возникали ненужные осложнения.

Марчевский с сожалением вспомнил о Мокотовском поле в старой, еще довоенной, Варшаве. Вот где было удобное место для встреч и неожиданных исчезновений. Там собирались тысячи людей, преимущественно безработных, которым некуда было девать свободное время. Некая своеобразная, стихийно возникшая биржа с неограниченным выбором дешевой рабочей силы. В такой толпе проще простого затеряться. Но сейчас не было ни Варшавы, ни Мокотовского поля – была полупустая улица без трамваев, редкие прохожие, жавшиеся к домам, быстро шагавший по грязному, покрытому лужами тротуару Марчевский и его молчаливый преследователь, от которого надо было избавиться.

Сзади послышался рокот моторов. Марчевский оглянулся – на улицу втягивалась моторизированная часть немцев: пятнистые тенты огромных грузовиков опущены, глухо гудели бронетранспортеры, стрекотали подпрыгивающие на булыжной мостовой мотоциклы.

Не стоило лишний раз искушать судьбу, и пан Викентий свернул за угол. Там, как он помнил, раньше было кафе, в котором ему довелось раз-другой выпить чашечку кофе. Тихое, по-домашнему уютное, с большой пальмой в деревянной кадке, стянутой ржавыми обручами, темным паркетным полом и маленькими столиками на двоих, покрытыми разноцветными скатертями.

На счастье маленькое кафе оказалось целым и было открыто. Оглянувшись еще раз на казавшуюся бесконечной колонну немецких воск, ползущую на восток, Марчевский толкнул знакомую дверь.

Кадка с пальмой стояла на старом месте в углу. Правда, развесистая крона слегка пожелтела и пожухла, острые длинные листья поникли, как сложенные веера. Столики, за которыми сидели немногочисленные посетители, уже не покрывали разноцветные скатерти, и, самое главное, отметил про себя пан Викентий, совсем пропал дразнящий, вызывавший аппетит и предвкушение праздника запах шоколада, ванили и хорошего кофе, сваренного по-варшавски.

Марчевский подошел к стойке, за которой пожилой хозяин перебирал пластинки, решая, какую из них поставить на старенький патефон, попросил кружку пива и бутерброд. Хозяин, даже не удостоив его взглядом, молча кивнул и остановил свой выбор на одной из пластинок, бережно насадил ее на штырек патефонного круга, обтянутого малиновой байкой. Склонив голову набок, как прилежный ученик, выводящий в своей тетради заданные строгим учителем чистописания и каллиграфии упражнения, он начал заводить патефон, шевеля губами и отсчитывая обороты ручки – ровно двадцать четыре. Тихо опустил черный диск на иглу, взял полотенце и начал протирать кружку.

Пластинка была старой, поцарапанной, патефонная игла тупой, поэтому звук получался хрипловатый, но пан Викентий сразу узнал любимое им танго Ежи Петербургского. Вот вступил аккордеон, легко полилась мелодия, подхваченная саксофоном, женский и мужской голоса запели дуэтом о синих цветах разлуки и давно ушедшей любви.

«Как много и как мало отпущено человеку в жизни. Сначала он спешит вперед, а потом начинает сожалеть о прошлом, живя воспоминаниями о былом», – подумал Марчевский, взяв кружку с дрянным – видно уже по пене – жидким пивом, небрежно подвинутую к нему хозяином. На маленькой сервировочной тарелочке появился бутерброд – серый кусок хлеба с тонким слоем маргарина и крошками паштета неизвестного происхождения. Скорее всего, из конины.

Танго напомнило о поездке с женой в Париж, выступления молодого, малоизвестного шансонье Жана Габена, исполнявшего под аккомпанемент аккордеона песни парижских окраин и рабочих кварталов. Тогда, после концерта, покойная жена сказала ему, что знает о Зосе. Как честный человек, он должен сделать выбор: семья и дети – или любовница.

Выбор за него сделала война. Хорошо еще, что остались живы дети и их удалось отправить из Варшавы в деревню, к дальним родственникам жены. А Янина не убереглась. Судьба?

Когда-нибудь, видимо, не скоро, война закончится, подрастут дети. Смогут ли они понять его, принять Зосю, если, конечно, к тому времени все останутся живы? Стоит ли сейчас надрывая сердце думать об этом? Кто знает, что ждет впереди?..

Размышления оборвал стук входной двери. Вошел тот самый, в длинном темном пальто и широкополой шляпе. Ничем не примечательное лицо. Скосив глаза, пан Викентий бросил взгляд на его ноги – хорошая обувь. Сохранилась с довоенной поры или его подозрения верны? Такие ботинки обычно носят немцы.

Тем временем мужчина в широкополой шляпе прошел в глубь зала, присел за столик, достал из кармана пальто дешевые сигареты. Сняв шляпу, он обнаружил рано полысевшую голову с редкими рыжеватыми волосами. Протянув длинную руку, взял с соседнего столика оставленные кем-то газеты.

Снова стукнула дверь. Вошел еще один посетитель. Цепко прошелся глазами по стоявшему у стойки Марчевскому и присел за столик у двери, вытянув ноги в хорошо начищенных сапогах.

Пан Викентий успел перехватить его быстрый и вроде бы равнодушный взгляд, брошенный на лысого. Тот едва заметно кивнул в ответ. Или показалось? Но все равно, пора уходить. Если второй из тех, кто взялся за ним следить, то его обкладывают серьезно.

– Эти двое идут за мной, – тихо сказал Марчевский хозяину. – Пан может показать второй выход?

Ответа он ждал с замиранием сердца – сейчас, в оккупации, наступило время недоверия, и кто знает, как поведет себя хозяин кафе? Сделает вид, что ничего не слышал? Тогда придется снова петлять по улицам, и еще неизвестно, чем все закончится. Очень плохо, что второй в начищенных сапогах – ведь на улице грязь, значит, он вышел из машины. Если здесь есть второй выход, можно попробовать оторваться от слежки. Ну!..

Хозяин, опустив голову с ровным пробором в седых волосах, почти не разжимая губ, прошептал:

– Идите в туалет. Крайняя левая кабинка… – И уже громко добавил: – Маю надзею, пан надолго застанется? По цели замовиц?²

– Кавы…³ – небрежно бросил Марчевский, благодарно поглядел в глаза хозяину кафе и пошел к скрытой потертыми плюшевыми занавесками двери, ведущей в туалет.

Мужчина в начищенных сапогах проводил его настороженным взглядом, лысый отложил газеты.

Пан Викентий быстро захлопнул за собой дверь кабинки туалета и увидел в стене, почти под потолком, небольшое оконце. Без решеток, без рамы, просто вентиляционная дыра, в которую, хоть и с трудом, можно было попробовать протиснуться. Он встал ногами на унитаз и подтянулся, схватившись за край отверстия. Да, можно пролезть.

Свернув потуже пальто, он вытолкал его наружу, потом вылез сам и очутился в захламленном дворе, выводившем в развалины.

Не отряхивая грязного пальто, на ходу влезая в рукава, Марчевский торопливо пошел по тропинке между разбитыми стенами домов, стараясь уйти как можно дальше от кафе. Жаль, что не расплатился с хозяином, но, если будет все в порядке, он отдаст ему свой долг. И за пиво с бутербродом, и за указанный путь к спасению.

* * *

Мужчина в начищенных сапогах подошел к стойке. Брезгливо сдвинул в сторону кружку с недопитым пивом и тарелку с нетронутым бутербродом, ухватил хозяина за вязаный жилет, притянул к себе и уставился ему в лицо немигающими светлыми глазами.

– Знаешь его? Отвечай, свинья! – спросил он по-польски с немецким акцентом. – Часто здесь бывает?

Старик взглянул через его плечо в зал. Лысый уже успел убедиться, что там никого, и прошмыгнул мимо них на улицу. И сразу же под окнами громко заурчал мотор автомобиля.

– О, тен пан? – хозяин сделал слабый жест в сторону потертых плюшевых занавесей.

– Да, да! – заорал немец. – Быстро!

– Тен пан перший раз об эту пору трапезуе…

Пальцы мужчины в начищенных сапогах скрутили жилет на груди хозяина туже, потом вдруг разжались, сильно оттолкнув старика. Не удержавшись на ногах, тот упал; зазвенев, посыпалась на пол мелочь из сбитого им при падении ящика деревянной кассы, стоявшей на табурете за стойкой.

Немногочисленные посетители кафе притихли. Немец зло сплюнул на чисто подметенный пол и быстро вышел. Торопливо бросая деньги на стойку, начали выходить один за другим и остальные посетители. Наконец кафе опустело.

Старик хозяин тяжело вздохнул, поднял ящичек кассы и начал ползать на коленях по полу, собирая мелочь. Губы его горько кривились, а по морщинистым щекам текли слезы…

* * *

Развалины кончились быстро. Видно, раньше это были три или два небольших дома, стоявшие совсем рядом и разбитые ударом взрыва одной немецкой бомбы. Уцелели ли те, кто жил в них?

Марчевский тщательно отряхнул пальто и осторожно выглянул из-за обломка стены с сохранившейся штукатуркой, покрашенной голубой клеевой краской. Перед ним никого не было. Так, посмотрим сначала налево. Проклятье! В конце улицы торчала знакомая фигура в длинном пальто и широкополой шляпе. С другой стороны ждал тот, в начищенных сапогах: он медленно прохаживался по тротуару, сунув руки в косые карманы полупальто из коричневого бобрика. Значит, они вместе и у них есть машина.

Что ж, игра пошла серьезная. Если бы его хотели задержать, взяли бы прямо на улице еще час назад или в кафе. Нет, наверняка им надо знать: где он теперь живет, у кого, куда пойдет, с кем встретится. Поэтому брать пока не станут. Или он ошибается? Может быть, стоит вернуться назад, пройти через развалины на улицу, где расположено кафе? Вроде бы эти стражи его не видели. Но там могли ждать другие. И все же стоило рискнуть.

Дзельница – квартал, где были развалины, небольшой, и вполне вероятно успеть раньше немцев. В том, что за ним следят немцы, пан Викентий уже не сомневался. Но уверенность, которая глубоко в тебе, это еще не есть истина! Возможна и ошибка, поэтому идти на обострение – стрелять или, спаси, Пресвятая Дева, убивать наблюдавших за ним, Марчевский не хотел.

Если это немцы, они потом не простят, а если нет, сам себе не простишь, да и кто знает, как все оно в конце концов повернется? Нет, стрелять можно только в самом крайнем случае, когда не будет иного выхода. Хотя кто это может быть кроме немцев? Те, с кем желал встречи Марчевский, знали, как его найти. Должны были знать!

Быстро повернувшись, он пошел по знакомой тропке обратно. Вот и выход на улицу. Теперь не оглядываясь, ничем не привлекая к себе внимания, надо пройти по тротуару до угла к трамвайной остановке. Или зайти в любой подъезд и там подождать вагона?

Ступив на тротуар из-за глыбы битого кирпича с намертво впаявшимися в нее причудливо изогнутыми взрывом бомбы железными балками, он невольно вздрогнул – навстречу, мерно печатая шаг, двигался патруль эсэсовского взвода комендатуры. Марчевский прижался спиной к остаткам стены и пропустил их. Немцы прошли мимо совершенно равнодушно, даже не удостоив его взглядом.

Лоб стал мокрым. Сунув руку в карман пальто за платком, пан Викентий наткнулся пальцами на холодный металлический предмет. Ключ! Ключ от проходного парадного! Как он мог забыть о нем? По приказу коменданта все подъезды не запирались, но замки в дверях сохранились и у него есть ключ от замечательного парадного – поднявшись по лестнице, можно через второй этаж пройти в другой дом, а оттуда легко попасть в систему проходных дворов, выход из которых в неприметной подворотне через две улицы. Прекрасно! И самое прекрасное, что дом с замечательным парадным совсем недалеко отсюда. Вот потом можно будет и подождать трамвая, а приехав в тихую Зосину квартирку, выпить кофе, покурить и не спеша подумать, все проанализировать, уяснив для себя: как он мог оказаться в поле зрения немецкой наружной службы? Чья она – гестапо, СД, абвер? Скорее последнее. Наверняка именно эти господа желают видеть его как можно скорее. Но желания подчиненных адмирала Канариса пока не совпадали с планами пана Викентия.

Марчевский направился в сторону центра. Сворачивая за угол, бросил взгляд через плечо.

Дьявол! Метрах в ста позади мелькнуло знакомое долгополое пальто и темная шляпа. Вот вцепился, клещ! Однако надо признать, что работают они грамотно, не отпуская объект наблюдения далеко от себя и быстро обнаруживая его при попытках скрыться. Неужели придется до Зосиного дома тащить за собой этого лысого, прикрывшего плешь широкополой шляпой? Ну нет, не дождетесь. Перебежав улицу, он нырнул под арку ворот большого здания и через минуту очутился в тихом переулке, кривом и горбатеньком, с мощенной красноватой булыгой проезжей частью, настолько узкой, что там не смогли бы разъехаться и две повозки. Отсюда до заветного подъезда гораздо ближе.

Впереди темнела толпа людей. Заметив вооруженную охрану, Марчевский невольно замедлил шаг: что это, облава? Но тогда почему не слышно криков и лая свирепых немецких собак, почему не бегут навстречу перепуганные люди? В облаву ему попадать никак нельзя, но и повернуть назад тоже.

Подойдя ближе, Марчевский разглядел понурых людей в плохой одежде. У многих из них на рукавах были нашиты голубые шестиконечные звезды. Полицейские в синих мундирах и двое немцев с карабинами лениво покуривали, наблюдая, как арестанты сдирали со стен остатки плакатов, налепленных минувшей осенью.

На одном из них был изображен поднявший булаву генерал Рыдз-Смиглы. Из-под его правой руки выезжали колонны танков, из-под левой выплывали ощетинившиеся оружием корабли, внизу частым гребнем сверкали штыки марширующих батальонов, а над головой пролетали эскадрильи самолетов. Плакат был сделан на хорошей бумаге, приклеен к стене дома на совесть – видно, расклейщик афиш не пожалел клейстера, – и теперь понукаемые окриками конвоиров арестанты с трудом отдирали не поддавшуюся даже дождям и снегу наглядную агитацию бывшей Польской республики. Дольше всех продержался лоскут бумаги с рукой Рыдз-Смиглы, зажавшей булаву. Но и его соскоблили со стены.