Kitobni o'qish: «Чтобы что-то вспомнить – надо это пройти»
Во многих изданных произведениях автора (романах, повестях, рассказах, очерках, статьях, интервью и т. п.), были освещены разные места, люди и их действия. Большинство опубликованных им материалов, базируются на реальных событиях и реальных людях, где автор или сам принимал участие, или получил информацию из достоверных источников и художественно оформил.
В данной книге, автор собрал «воспоминания от первого лица», где поделился с читателем наиболее яркими (для него) «искрами» личной памяти о местах, людях и их действиях, происшедших в его присутствии, то есть – на его глазах, с временным разбросом в ВОСЕМЬДЕСЯТ лет….Особенностью данной книги, является её структура: она построена по разделам-периодам, куда собраны произведения, соответствующие именно данному периоду, с обязательным обзорным вступлением (аннотацией) к каждому разделу.
При этом – каждый Раздел-период, охватывает вниманием – Одно Десятилетие. Автор посчитал, что такое «разделение» поможет читателю лучше адаптироваться к жизненным переменам, в окружающей автора действительности, в те пройденные годы.
Представленные воспоминания, представляют интерес для любого читателя, независимо от возраста, места нахождения, уровня образования, интеллекта и других особенностей. Они – для ВСЕХ, кто умеет читать…
Во многих изданных произведениях автора (романах, повестях, рассказах, очерках, статьях, интервью и т. п.), были освещены разные места, люди и их действия. Большинство опубликованных им материалов, базируются на реальных событиях и реальных людях, где автор или сам принимал участие, или получил информацию из достоверных источников и художественно оформил.
В данной книге, автор собрал «воспоминания от первого лица», где поделился с читателем наиболее яркими (для него) «искрами» личной памяти о местах, людях и их действиях, происшедших в его присутствии, то есть – на его глазах, с временным разбросом в ВОСЕМЬДЕСЯТ лет…. Особенностью данной книги, является её структура: она построена по разделам-периодам, куда собраны произведения, соответствующие именно данному периоду, с обязательным обзорным вступлением (аннотацией) к каждому разделу.
При этом – каждый Раздел-период, охватывает вниманием – Одно Десятилетие. Автор посчитал, что такое «разделение» поможет читателю лучше адаптироваться к жизненным переменам, в окружающей автора действительности, в те пройденные годы.
Представленные воспоминания, представляют интерес для любого читателя, независимо от возраста, места нахождения, уровня образования, интеллекта и других особенностей. Они – для ВСЕХ, кто умеет читать…
К ЧИТАТЕЛЮ
У тебя в руках не обычная книга. Это не автобиография автора или история его жизни, в хронологической последовательности. Это Искры из событий прожитой жизни и это истинное отражение вспышек памяти, от первого лица. Нельзя вспомнить то, чего не было и, что бы по жизни не менялось, в лучшую или худшую сторону, истина всегда останется истиной – в сердце, душе и сознании человека, причастного к ней (истине).
И в каком выгодном или не выгодном, для него или кого-то, свете, её (истину) кто-то бы ни преподносил, сама истина от того не пострадает, ибо она – ПРАВДА и она неизменна. Пострадать может только отношение к ней, если она (то, что выдали) не соответствует действительности, то есть – не есть ИСТИНА.
Во многих опубликованных мною произведениях- романах, повестях, рассказах и др., освещены моменты из жизни многих людей и их действий, поэтому – я решил как-то упорядочить эту массу материалов и распределил их по периодам, в данном случае- по десятилетиям, посчитав, что тебе, уважаемый Читатель, так будет удобнее ориентироваться в общем объеме и быстрее адаптироваться к какому-то действию в соответствующие временные периоды.
У меня часто спрашивают, не только читатели, а и те, живущие ныне люди, судьбы которых были мною отмечены в произведениях: «Как ты все помнишь, что было десятки лет назад и до мелочей?», на что я всегда с уверенностью отвечаю: «Потому что я прошел через это. Если ничего не делать – то и вспомнить будет нечего!». На этот девиз и нанизано содержание этой книги….Повторяю- это не история моей жизни, а всего лишь отдельные яркие её моменты, навсегда отложившиеся в памяти.
Я описываю многостороннюю жизнь, только со своей стороны, в свете моей памяти, не мешая другим людям освещать ту же самую жизнь со своей стороны, так, как они её видят и понимают, но при этом, я, как автор, – отвечаю за каждое сказанное слово.
Так сложилось – У нас – любое приходившее новое десятилетие, часто приносило смену целых направлений жизни, которые касались каждого жившего в тот период человека. Поэтому я решил в начале очередного Раздела – периода, – давать общую краткую его характеристику, а потом уже добавлял отдельные моменты из моей жизни, именно в этот период, неважно были они когда-то опубликованы или нет. Тема-то одна и для меня она – общая….
Для меня, все, с чем ты познакомишься в этой Книге КНИГ, – происходило вроде бы как только вчера…, а у тебя есть право и время оценить представленное, в увязке с каждым конкретным периодом. Очень надеюсь, что тебе так будет удобнее знакомиться с моими Воспоминаниями. Приятного прочтения!
Автор Василий Гурковский …
…Ни герой, ни небожитель,
Что-то видел, что-то знал…
В чем-то – просто был любитель,
В чем-то – профессионал…
Василий Гурковский
РАЗДЕЛ 1. СОРОКОВЫЕ
Сороковые годы…. Это десятилетие, через призму моего понимания и памяти, я бы охарактеризовал для себя, – как НЕ ОЧЕНЬ Веселое, по самой щадящей оценке. Каждый человек, проживший тот период, носил или носит до сих пор, в сознании и в душе, свое отношение к нему, через призму собственной жизни, его горестей и радостей, независимо от того, как к этому времени относятся другие люди, тем более те, кто знает о тех годах только то и только так, как их преподносят другие, – по книгам, рассказам, фильмам и т. п., как правило, далеких или очень далеких от истины.
Я появился на свет в последний год из «Тридцатых», и в сороковые уже вошел на своих ногах и умением выговаривать отдельные слова…. Это подтверждают четыре пары моих крестных отцов-матерей. Меня крестили в первый год этого десятилетия, в Слободзейской церкви, и перед тем, как батюшка опускал меня в купель, я взял его за бороду и произнес: «Дед Мий». Я его перепутал со своим прадедом Еремеем (Виримий – по – украински), которого я называл сокращенно – Дед Мий. У него тоже была борода, как у того батюшки…. По словам моих крестных, батюшка тогда очень удивился, потом сказал мне в ответ: «Да, рано ты батюшку за бороду берешь!» и рассмеялся.
Я привел этот эпизод из своей жизни, только для того, чтобы показать, что пришел в сороковые на своих ногах и уже «говорящим»….
Судьба дала мне возможность запоминать отдельные события и лица – с четырехлетнего возраста. Так получилось, что первым «лицом», которое врезалось в мою память и, которое, в последующем, многие десятки раз, непроизвольно вспыхивало в моей памяти, было лицо немецкого офицера, отпечатанное в моей памяти в период фашистской оккупации.
Из-за откровенной ненависти к нашей семье со стороны сельского предателя-старосты, по разным причинам, и после серии неприятностей от него же (об этом можно узнать, прочитав материал – Свидетель, в этом же разделе), к нам, в конце 1943 года, привели на «постой» трех немецких офицеров, в небольших чинах, из тылового обеспечения. В качестве основания – нам было предъявлено то, что посредине нашего двора, под небольшой летней кухней, был большой подвал, с крепкими двухстворчатыми дверьми. Он, мол, понравился немцам, поэтому – они его чем-то заняли, а на ночь ставили – часового.
А так, как один из «квартирантов» – был заведующим складом, второй, старший по возрасту и званию, – заведовал военной пекарней, а третий – командовал подразделением охраны снабженческих объектов, то их и поселили вместе в наш дом. Немцы заняли обе большие комнаты, а нам четверым (бабушка, её младший сын – 14 лет, сын бабушкиного брата- 16 лет, репрессированного много лет назад и я) – разрешили жить на кухне. К ним в комнаты не заходить, ничего не трогать, без разрешения к ним не обращаться и с вечера – до утра – из дома – не выходить. Такие были жесткие общие правила.
Старший из них, звали его – Людвиг- то ли ненавидел детей вообще или меня лично, но первым отметился в моей памяти и навсегда. Был он высоким, худым, с рыжими волосами, торчащими в разные стороны и в очках… В общем, типичный представитель оккупантов, похожий на тех, кого показывали в советских фильмах в военное, да и в послевоенное время….Он бы мог без всякого грима, играть роли дьяволов, всяких нечистых, домовых, водяных и тому подобных персонажей.
Я на всю жизнь запомнил его лицо, скорее не лицо, а образ, который он представлял для меня, персонально. Он выбирал моменты, когда я оставался один на кухне и внезапно появлялся, стараясь застать меня врасплох и не дать успеть запрыгнуть на русскую печь, мое основное место обитания.
Причем, перед этим, он делал на голове что-то наподобие «рогов» из своих желто-рыжих волос, надевал темные очки и в таком «чертовском» виде – вваливался на кухню. Я его дико боялся, как самого настоящего черта, он знал это и старался появляться, как можно чаще, да еще с каким-нибудь диким криком, а потом- покатывался со смеху.
Потому его дикое выражение лица и отложилось в моей памяти первой фотографией и на всю жизнь. Судьбе было угодно именно три первых моих отпечатка памяти, связать с этим фашистом.
Первым, как я сказал – было его лицо-образ.
Вторым жизненным моментом, отпечатавшимся в моей детской памяти, был торчащий из-за печной трубы ствол пистолета. Мне, забившемуся в угол, между грубой кухонной плиты и вытяжкой дымовой трубы русской печи, был виден только ствол пистолета и палец на спусковом крючке. Потом из того ствола прогремело три всплеска – выстрела…., как три ужасных раската грома на маленькой (1,5х 1,5 м) нашей печке, лишивших меня тогда слуха и речи….
Как после выяснилось, стрелявшему – просто не хотелось забираться на печь, поэтому он, ругаясь на весь дом, стрелял в меня, стоя на полу кухни, с каждым выстрелом забирая правее и пытаясь меня таким образом достать….И он достал бы, конечно, если бы не вбежавшая бабушка, схватившая его за ноги и умолявшая не стрелять. Людвиг, а стрелял именно он, зло отталкивал её ногами и только вбежавший, самый молодой из них, немец, выбил у него из рук пистолет и увел в их комнату. (Об этом случае- почему именно в меня стреляли – тоже можно почитать в материале «Свидетель», здесь же в этом разделе).
И третье мое по жизни «памятное» фото, тоже связано с этим моим личным недругом. Понятно, что наши постояльцы и жили отдельно, и питались отдельно. Мы, трое ребят – спали на печке, бабушка- на кровати в кухне. Пространство печи отделяла от комнаты, где жили незваные гости, – стенка в полкирпича. В ней было отверстие, размером в кирпич, мы его на ночь затыкали подушкой. Днем его открывали для доступа воздуха на печку. Моя голова, если её наклонить- свободно проходила в то отверстие. Я просовывал голову в соседнюю комнату, находясь в «раздвоенном положении»-голова – там, а туловище- на печке и рассматривал, где и что там лежало. А там было что посмотреть! Разные консервы, мясные, рыбные, в диковинных овальных банках, какие-то упакованные коробки с хлебцами, сухарями, которые лежали отдельно на тумбочках. И даже – предел моих мечтаний в то время – губная гармошка, на ней по вечерам играл младший по возрасту немец.
Однажды я так увлекся, что не услышал, как в комнату вошел тот самый Людвиг. Увидев мою голову, он встал на табуретку и начал меня щипать, щелкать по лбу и носу, кривляться, орать и т. д. А я, вместо того, чтобы наклонить голову и вынуть её из проема, начал дергаться, как в хомуте, пытаясь вырваться из этой щели. Получилось – только ценой снятия всего покрытия с моего подбородка и ручьем полившейся крови….
Хорошо бабушка была на кухне. Услышав мой раздирающий рёв, она подставила стакан под мою бороду, заставила выпить больше полстакана набежавшей крови, промыла рану солью и чем-то подвязала все на место. Я очень хорошо тогда запомнил два момента- когда над моей головой издевался Людвиг, и, как я пил свою кровь….
Следующим моментом, который я хорошо запомнил, была артподготовка в апреле сорок четвертого года. Перед утром, мы, как обычно, спали на печке, потом начался страшный гул и грохот; в небольшом окошке, вспыхивали светящиеся полосы, это советские «Катюши» били через нас по правому берегу Днестра, где находились немецкие позиции.
Хорошо запомнил момент, когда немцы и румыны уже ушли, а наши еще не пришли, – мы, вчетвером, прятались в овощной яме у нас во дворе, а по небу летели самолеты и бомбили. Одна бомба упала в конце нашего огорода, еще одна- тоже на нашей улице, но по другой стороне. Воронку от бомбы, мы постепенно закрывали около десяти лет.
Несколько ярких вспышек памяти осталось после нашего временного отъезда в эвакуацию. Перед началом операции по форсированию Днестра, летом сорок четвертого года, гражданское население левобережья, было на время эвакуировано в Одесскую область.
Там мне врезалось в память, как в глубокий колодец упал один из эвакуированных ребят, причем на моих глазах; потом, когда нас возвращали домой, мне запомнилась автомашина с будкой или тентом, как будто детская, ехала наперерез нашей повозке. Позже я понял, что это была просто большая обычная машина, но с далекого расстояния, показалась мне маленькой. И последнее, что осталось в памяти от эвакуации- когда переезжали железнодорожный переезд у станции Раздельная, я впервые увидел (сфотографировал глазами) настоящий паровоз и, кроме того – запомнил, что с обеих сторон переезда, были вкопаны круглые железные столбы (позже оказалось, что это были старые кислородные баллоны).
В том же сорок четвертом, запомнилось, как бабушка Маня, с дядей Мишей, обклеили большую комнату, немецкими бумажными деньгами (марками) вместо обоев. Их убегающие квартиранты оставили целый вещмешок. Для меня – стена была красивой, но постояла всего несколько дней, потом бабушку чуть не арестовали наши власти, и заставили соскоблить те вражеские дензнаки….
Это все, что я успел запомнить четко и ясно, в первые свои четыре года с лишним года….
По мере взросления, естественно, начал воспринимать различные события, окружающих людей и их действия, более отчетливо и для себя понятно, но наиболее «урожайным» на события, достойные оставаться в памяти, стал для меня сорок шестой год прошлого века. Так получилось…
Первого мая того года, после шести лет отсутствия, возвратился с фронта мой отец, Андрей Гаврилович (смотри рассказ Возвращение в этом разделе). Вскоре, после 16 лет лагерей, возвратился домой, родной брат моей бабушки Мани, Фома Еремеевич, замечательный человек, безвинно пострадавший за своего отца, моего прадеда Еремея, которого объявили кулаком и врагом народа, но по причине преклонного возраста не посадили, зато отправили пилить лес его старшего сына, на целых 16 лет….
Я отчетливо помню тот день, когда пришел пешком со станции Ново-Савицкая дед Фома, у нас собрались родственники, радостно его встретили, а его отец (мой прадед) Еремей, столько перенесший со времен коллективизации и переживавший за своих осужденных и разбросанных по стране родных, выпил половину кружки вина, обнял сына, пошел на кухню – лег на кровать и больше не поднялся….
Помню, как в этом же году, дядя Миша, младший брат моей мамы, подарил мне балалайку, где-то он её нашел, разбитую, потом отремонтировал и подарил мне. Это уже была вторая моя радость, после возвращения отца.
В том же, сорок шестом году, мне запомнилось еще несколько знаковых для меня моментов: ко дню рождения, мама купила мне новую шелковую рубашку! Ярко – зеленую, красивую и как раз по моему росту. Причем купила готовую, на рынке! Я её и до сих пор отчетливо помню!
До этого времени, все мои рубашки изготавливались из чего-то уже бывшего в употреблении, из старых маминых платьев и таких же рубашек дяди Миши, маминого младшего брата, или еще каких-нибудь обрезков и остатков, а вот на шесть лет, мне купили такую красоту!
Как раз было воскресение, когда я первый раз её одел и вышел на улицу. Дело было днем, никого из соседских ребят на улице не было, младшие находились по домам, а кто постарше, еще с обеда, пошли на стадион. Стадионом то место никто и никогда не называл, просто это была большая площадка возле украинской школы. Правда, с обеих её сторон стояли футбольные ворота, а голое, вытоптанное, футбольное поле, было размечено известковым раствором. Всем живущим в округе пацанам, было известно, что в это воскресение на «пляцу» (плацу), как мы тогда называли это место, состоится футбольный матч между командами Слободзейской войсковой части, которая находилась от нас через один квартал и какой-то командой из Тирасполя. Стадиона, как такового, в то время в Слободзее, ни на русской, ни на молдавской её части – не было, поэтому матч проводился на этом «пляцу». Наша улица, поднимаясь к западу, как раз упиралась в ту площадку. От нашего дома, до футбольного поля, было метров 300. Туда я и отправился смотреть взрослый футбол.
Недалеко от восточных футбольных ворот, выходящих к концу нашей улицы, как бы поперек её, стоял «БУМ» – спортивное Бревно, длинное такое деревянное сооружение, отполированное до блеска босыми ногами детей и с небольшой лесенкой для выхода на него. Не знаю, что меня на это подвигло, скорее всего – малый рост, а с бревна было лучше видно играющие команды, потому я – вышел по лесенке на то бревно, сел на него, естественно – лицом в сторону поля.
Законы подлости никто не отменял, – только я уселся и стал смотреть, тут же, при атаке на ближние ворота, кто-то из нападавших с западной стороны, нанес сильнейший удар в сторону ворот, но мяч у него срезался с ноги и попал в то самое «Бревно». Не прямо в меня, а – в бревно, но от такого удара, бревно, понятное дело- содрогнулось, а я с этого округлого и скользкого «сидения», мгновенно упал, на вытоптанную вокруг бревна, площадку, лицом вниз.
Я и сегодня помню и ощущаю то падение. Ко мне подбежали несколько футболистов, поставили на ноги, а я, с окровавленным носом и разбитыми губами, в залитой кровью новой рубашке, бросился с ревом бежать домой, вниз по улице. Улица наша, особенно в верхней её части, была довольно широкой. Я бежал по проезжей части, тряся руками на уровне плеч, практически с закрытыми глазами и громко ревел. На улице никого не было.
Так случилось, что где-то посредине пути, от площади до дома, у колодца, стоящего посредине улицы, возле колхозного двора, мне навстречу – шел Григорий Маркович Сорочинский, в то время – директор «украинской» школы.
Увидев, скорее услышав детский рёв, он остановил меня, поднял на руки, обтер мне носовым платком лицо, успокоил, спросил, где я живу и отнес домой. Дома была только моя бабушка. Отец, недавно вернувшийся домой, после шести лет фронтового отсутствия и мама, с утра поехали в город. Бабушка обмыла мне лицо соленой водой, переодела. Григорий Маркович помогал ей и все старался меня успокоить. Спросил у бабушки- где мои родители, та ответила и он ушел.
На другой день, он снова пришел к нам, вечером, уже папа с мамой были дома. Посмотрел, на мое лицо, сказал, что все будет в порядке, а потом спросил у мамы: «А что у него с руками? Они так разодраны на запястьях.» Мама сказала – «Мы, когда были в эвакуации в сорок четвертом, он подхватил чесотку у цыганских пацанов, их семья жила рядом и с тех пор, у него периодически появляется сыпь на руках, не дает спать, а сонный- он постоянно раздирает засохшую кожу. Не знаем уже, что и делать!».
Еще через день, Григорий Маркович снова появился у нас вечером, но не один. Он, оказывается, поехал на велосипеде в больницу, нашел там доктора, понимающего что-то в дерматологии, объяснил ему ситуацию и уговорил навестить меня после работы. Причем – доктор ехал на велосипеде, а директор школы – практически полубежал рядом с ним, к нам домой, а потом обратно, к дому, где жил доктор, чтобы забрать велосипед.
Доктор обработал мне руки, оставил какие-то мази и через неделю, я забыл о той чесотке. Еще через несколько дней, Григорий Маркович, снова посетил нас, осмотрел мои руки, и остался доволен. Я, перед его приходом, читал старый, еще дореволюционный церковный календарь, он увидел это, удивился, что я уже умею читать. Попросил прочитать несколько строк из того календаря, так как больше никаких печатных изданий в доме не было.
Увидев на кровати балалайку – спросил, кто на ней играет. Бабушка показала на меня – «Вин одын у нас музыкант». «А кто тебе настраивает балалайку?»-спросил гость. «Я сам – ответил я. «А как – по слуху?»-уточнил он. Я сказал, что настраиваю, используя мелодию песни – Ой пид вышынкою- и продемонстрировал, как это я делаю. Он попросил сыграть мне что-нибудь. Сыграл ему несколько простых украинских песен. Потом ещё спросил, сколько мне лет, поблагодарил и ушел.
Это было мое первое памятное знакомство с директором школы и просто человеком. Ни мы ему, ни он нам до этого, знакомы не были. Забегая вперед- добавлю, что в начале следующего, сорок седьмого года, по нашей улице, ходили представители украинской школы, переписывали детей, кому, к началу учебного года исполнится семь лет и кто придет в этом году в первый класс.
Вся юго-западная часть Слободзеи, включая нашу и соседние, с обеих сторон, улицы, были «приписаны» к украинской школе, поэтому при том, подворном обходе, в эту школу, был записан и я. Григорий Маркович, снова пришел к нам домой, уже, как директор школы и просто сказал маме – не надо вашего сына отдавать в нашу школу. Он хорошо говорит и уже читает по-русски, в отличие от других ребят с вашей улицы. Да и потом, школа у нас – пока четырехклассная, все равно придется идти в пятый класс, во вторую, русскую школу, зачем делать дополнительные проблемы для него. Если хотите – я поговорю с директором той школы и его примут туда, с первого класса. Понятно, что во вторую школу далеко ходить маленькому мальчику, но дело того стоит.
Он действительно попросил директора второй школы; и меня, в виде исключения, единственного из этой части села, приняли в первый класс русской школы № 2. На сколько мне известно, по крайней мере, в период моей учебы, больше из этой части села, никто в ту школу – не ходил. Ходили, но уже после окончания четырех классов, до пятидесятых годов и после 7-8-9-х, уже в более поздние годы.
Я до сих пор благодарен Григорию Марковичу, за то, что он помог мне не пойти в «его» школу. Это тоже память из сороковых….Уже осознанная и очень близкая.
И в самом конце этого, богатого на знаковые события для меня года, случилось еще одно и тоже – памятное. Запомнившееся.
31 декабря 1946 года, в зале заседаний Слободзейского райисполкома, проводился Новогодний утренник, для детей сотрудников. Моя мама тогда работала в райисполкоме, поэтому взяла меня с собой, уходя на работу, с расчетом, чтобы я поучаствовал в том утреннике. Жили мы в Слободзее, по нынешней улице Горького, примерно километрах в четырех от здания исполкома, никаких общественных транспортных средств по селу в то время – не ходило, поэтому всегда мама выходила из дому пораньше, а в тот день, из-за меня, мы вышли часов в пять утра, то есть – ночью. Электричества в те времена по улицам, да и в домах, – не было, небо затянуто тучами, темень непроглядная – не разгонишься. Возможно, мама и не взяла бы меня с собой, именно в тот день, но слишком уж большой интерес двигал в тот день и мной, и мамой. Был как раз пик страшной послевоенной голодовки 1946-47 г.г. и мы надеялись, что на том утреннике – что-то и нам достанется, какой-нибудь пирожок или конфетина, с орехом или яблоком. Так потом и случилось. Не было на утреннике каких-то деликатесов, но детей хотя накормили….
Когда мы с мамой пришли к ней на работу, из детей там никого не было, кроме меня, все остальные дети, жили на молдавской части села, а начало утренника, было назначено на 10 часов утра.
Чтобы я не путался под ногами и никому не мешал, мама отвела меня в подвальное помещение, под зданием райисполкома, там находилась в то время редакция районной газеты (Тогда Каля сталинисте / Сталинский путь). У мамы подруга работала в редакции, и она взялась присмотреть за мной до начала утренника. Места в редакции было не так много, все заняты работой. Я увидел лежащую на тумбочке газету, взял и начал читать. Подошел какой-то мужчина, после оказалось, что это главный редактор, очень удивился, что я умею читать, тем более газету, спросил – откуда я тут взялся. Я был тогда маленьким, очень худым, поэтому, наверное, и привел его в удивление. Мамина подруга объяснила ему ситуацию и почему я в редакции. Редактор знал моих родителей, поэтому даже показал мне отдельные моменты их работы. Особенно запомнились мне небольшие клише – негативы на стеклах, с портретами руководителей страны в то время (Сталин, Молотов и т. д.). А потом он вручил мне свежую Новогоднюю газету, где шло поздравление с наступающим 1947 годом! Для меня это стало знаковым событием. Дома у нас не было ни одной книжки в то время, кроме старого, еще дореволюционного церковного календаря, затертого до дыр, который я знал почти наизусть.
Когда, после утренника, я принес газету домой, то первой её увидела бабушка Маня и попросила меня прочитать из неё новогоднее поздравление. Эту газету я очень берег, прятал от курильщиков, и еще не один десяток раз читал приходящим к нам различным родственникам и гостям, до тех пор, пока в новом, 1947 году, пошел в первый класс и мне, как «читающему первокласснику», по просьбе моей учительницы Александры Филаретовны Дидковской, разрешили брать книги в школьной библиотеке. Помню до сих пор мой первый абонентский номер в школьной библиотеке -424.
Так я подружился с нашей районной газетой 75 лет тому назад. Это тоже- очень дорогая для меня память. Многие десятки моих произведений, в книгах, статьях, интервью, увидели свет на её страницах. Я не только помню об этом, но и горжусь этой взаимной памятью.
А сороковые годы продолжались…Именно в зиму с сорок шестого на сорок седьмой год, наш край и наше село, настигла жесточайшая голодовка, унесшая много человеческих жизней (смотри материал – Голод, в этом же первом разделе – Сороковые). Мы помним тот период, помним хлебные карточки, как ночами стояли в очередях за хлебом, помним – голодные обмороки людей и многих, не переживших тот страшный период, о котором нельзя просто рассказать, его надо пережить, но лучше – упаси Боже от таких повторений!
Шло время, страна залечивала раны, нанесенные войной, жизнь потихоньку налаживалась. Вырастал потихоньку и я. Ходил в детский садик, он в мою бытность. много раз менял место пребывания и, когда он занимал помещение напротив нынешнего Слободзейского райвоенкомата, как раз с того места и в то время, я пошел в первый класс школы № 2.
Опять память подсказывает уже четкие жизненные фотографии: – мы, дети Войны, маленькие, худенькие, входим в класс, а через несколько минут, входит ОНА, Александра Филаретовна, наша первая учительница, высокая, красивая, строгая на вид, большая на нашем маленьком фоне. Я до сих пор вижу это её появление в тот первый раз (смотри материалы – Школа и Женская доля, в этом разделе).
Несмотря на не самые лучшие условия жизни, внешнюю худобу и невзрачный в то время, рост, я ни одного школьного дня не пропустил по болезни, а первый медицинский укол получил, когда пошел в армию. Не хвалюсь этим, просто констатирую. Кстати, когда пришла пора идти в армию, то первым от объединенного тогда Тираспольского района, был определен для службы во флоте, по направлению – «подводные лодки и торпедные катера», как раз автор этих строк.
Это тоже память. Просто хочу сказать, что мы, пацаны, пережившие войну, вышли из того времени – крепкими, здоровыми и ни в каких справках-освобождениях от любых занятий – не нуждались, да и считали бы это позором для себя, даже в том возрасте….Это тоже наша, в том числе и моя Память….Назло всему, наша босоногая улица, вырастала здоровой, крепкой, дружной, то есть настоящей.
Был у меня еще один памятный эпизод, можно сказать – три счастливых дня, правда – с неудачным финалом, когда меня включили в состав школьной гимнастической пирамиды, но я, имея неплохие физические данные – так и не стал акробатом…(смотри материал «Акробатика» в этом же разделе).
Со второго класса, я начал думать о том, что пора уже выходить «в люди», то есть – на свою улицу, к ребятам, которые уже туда раньше пришли.
Не знаю, как у кого, но на нашей улице, действовало общеизвестное, неофициальное правило, для ребят (мальчишек, независимо от возраста): чтобы иметь право выйти на «улицу» – необходимо было уметь делать всего три действия – переплывать Днестр, уметь кататься на велосипеде и…курить. Всего-то делов….
С высоты возраста, могу сказать, что раньше наша улица, действительно была такой своеобразной ступенчатой школой, а сегодня школа становится такой же ступенчатой… улицей.
Днестр я начал переплывать со второго класса, то есть-с девяти лет, курить – мужики тоже научили… В выходные дни, мужчины нашей улицы, часто собирались небольшими группами, прямо на улице у заборов и играли в карты, иногда – пили по стакану домашнего вина, попутно рассказывая какие-то истории из жизни, кто что знал….
Нам, пацанам было интересно и посмотреть, как они играют, и послушать их рассказы без всякой цензуры…, а – главное – если удастся – потянуть из самодельной цыгарки крепкого табачного дыма….Раньше табак у каждого мужика был свой и разный по многим составляющим. Они охотно давали нам «потянуть» самокрутки и довольно смеялись с нас, задыхающихся от кашля, после таких «потягиваний».
Я тоже не раз пробовал брать в рот такие цыгарки, тем более – публично, так что два условия из трех, для выхода на улицу, я выполнял и об этом было всем нашим пацанам – известно. Но оставалась проблема с велосипедом…. На всю нашу улицу, велосипед был только у дяди Вани Будяка, но он никому не разрешал не только ездить на нем, а даже – дотрагиваться. Этот невыполненный мною пункт так и завис во времени.
Но благосклонная судьба, помогла мне разрешить эту проблему, хотя и с определенными издержками. Как-то к нам приехал на велосипеде дядя Петя Фокша, из Коротного. Был он тогда там бригадиром рыболовецкой бригады и, иногда, приезжал в райцентр по делам службы. Автобусов тогда не было, машин мало, поэтому он ездил в район на велосипеде.
