Kitobni o'qish: «Участковая, плутовка и девушка-генерал»

Пролог

В самый разгар специальной военной операции…

Тёмная, глухая, мрачная ночь. Вокруг не слышно ни пения птиц, ни шелеста листьев, ни дуновения ветра. Невдалеке виднеется маленький населённый пункт, состоящий из трёх непродолжительных улиц. Обычно он освещается двумя фонарями – сегодня на разнотипные одноэтажные домики падает дополнительный свет, исходящий от кроваво-багряной луны. Вокруг стоит благоговейная тишина; не слышится ни единого лишнего звука. Усталые жители беззаботно и беззастенчиво спят; они привыкли к размеренному течению жизни и не ожидают от дикой природы ни зловещего, ни рокового подвоха.

Вдруг! От северо-восточного леска, отстоящего на расстоянии четверти сухопутной мили, улавливается некое шевеление. Хотя оно едва различается, но необычайно пугает и заставляет тревожно напрячься. Невыразимый испуг в первую очередь настигает сторожевых собак, разношёрстных и разномастных; они обязаны предупреждать уснувших хозяев о любой, внезапно случившейся, неприятности. По-видимому, в настоящем случае они не желают сталкиваться с таинственной неизвестностью и благоразумно предпочитают отмалчиваться: забились по тесным, невзрачным будкам, сидят там скромно помалкивают и, единственное, отчасти тихонько поскуливают. Тем временем от лесной полосы веет непривычным, отнюдь не майским, холодом (северное полушарие находится под властью последнего весеннего месяца страшного 2023 года). Постепенно он наполняет всю прилегающую округу и заставляет домашних животных нестерпимо дрожать; их косматая шерсть неприязненно ощетинилась и топорщится на вздыбленных шкурах. Необъяснимое явление сопровождается тревожным шелестом зелёной листвы; правда, в сгустившейся темени она кажется и однотонной, и серой. Возникает странное дуновение, вроде бы лёгкое, но очень напоминающее потустороннее, гнилое, загробное. По мере приближения становится видно, что травяной ковер словно бы ожил и что он пестрит блистающими в лунном свете крохотными чешуйками. На отдалении пятидесяти метров уже понимается, что именно явилось причиной нешуточного переполоха. Пока неотвратимая опасность всё более придвигается, сельские псы боязливо жмутся к стенкам маленьких домиков и ни один из них не подаёт предупредительного сигнала «о надвигающемся немыслимом ужасе».

Первые «скользкие бойцы», представленные отрядом земноводных, «чешуйчатых пехотинцев», оказываются за пределами травяного покрова; они устремляются на твёрдую почву, укатанную колесами автомобильного транспорта. В свете кровавой луны, да пары электрических фонарей, можно отчётливо видеть, что незваные гости являются обыкновенными лесными гадюками; они в неисчислимом количестве обитают в средней части центральной России. Сейчас их насчитывается не менее тысячи, и все они двигаются в сторону одного деревенского дома; тот располагается на противоположном конце селения и представляется одним из самых добротных. Неширокая дорога, пригодная для проезда единственного транспортного средства за раз, сделалась похожей на враз оживший ковёр; он переливается чёрными, вперемежку с блестящими, красками. Пугающее бесчинство (каким бы оно не показалось необъяснимым?) перемещается в строго определённом порядке – ровными рядами и не налезая на рядом ползущего.

Целенаправленное движение продолжается вплоть до предпоследней избы, двухэтажной и респектабельной; она видится срубленной из свежеспиленных бревен и отличается модерновой новизной, исключительной прочностью, лакированным покрытием да металлической крышей; территория огораживается профильным зелёным железом. Ограждение высокое? Да. Однако оно не способно спасти от ползучих гадов, способных протиснуться во всякую, еле заметную, дырочку. Невообразимое дело! Омерзительные твари не штурмуют возникшую преграду бездумно, напропалую, а собираются вместе, окружают по круговому периметру, и, только скоординировавшись, кидаются общим, сплошным потоком. Каждый вползает в заранее намеченную промежность; она оставлена по кругу забора и обозначена невысоким проёмом, от верхнего слоя почвы не превысившим полутора сантиметров. На переброску чудного войска затрачивается чуть больше пяти минут. И вот! Вся «гадкая тысяча» оказывается на ухоженной приусадебной территории; она возделана трудолюбивыми домочадцами, оснащена дорогими приспособлениями и говорит о немалой финансовой состоятельности.

На кого же то небывалое нападение совершается? На место проживания государственного лесничего. Оно отличается утончённой изысканностью, воздвигнуто в два этажа, имеет квадратную основу и превышает сто семьдесят метров квадратных; оштукатуренный фундамент достигает не менее полуметра; дальше следует ровно подогнанное бревно, которое простирается до выпирающего откоса; металлическая крыша по внешнему виду соотносится с черепичной; пластиковые окна располагаются и с северной, и с западной стороны (что в летний период исключает жару) и насчитывают семь широких проёмов (два установлены сверху); с востока предусмотрена сплошная стена; с юга пристроена резная веранда, где находятся летний обеденный столик да четыре обыкновенных стула, обтянутых цветастой материей. И вроде как жилище считается неприступным и не обнаруживает ни маленькой щёлки, ни еле заметной огрехи, какая позволит протиснуться скользкому, дьявольски изворотливому, созданию; но… в прочной конструкции прослеживаются два слуховых окна, ведущих напрямую в подполье. Уф! Оба они заделаны мелкой железной сеткой, через которую и юркому комарику навряд ли получится просочиться (чего уж там говорить про плотных, более внушительных, гадин?)

Казалось бы, сделано всё добротно, оконные проёмы и металлические двери плотно закрыты, а во внешней части каркаса не существует ни малого повреждения. Бросаться в лобовую атаку и ломиться сквозь прочные стены? Глупо и бесполезно. Поэтому пресмыкающиеся твари сползаются к самодельному выгребному отстойнику. Он собран из пары железобетонных колец, поставленных друг на друга и углублённых на два с половиной метра; сверху они накрываются круглой, не менее прочной, крышкой, прикрытой специальным пластмассовым люком. И вот! В монтажном стыке, всего в одном, единственном, месте, наблюдается миниатюрная брешь, пригодная, чтобы протиснуться живому созданию, и узкому и продолговатому, и изворотливому и скользкому.

Обнаружив желательный путь, извивающая армия обозначается многоголосым шипением (от него сковало бы и наиболее стойкого), и маленькие чёрные змейки, одна за другой, устремляются в округлую дырочку. Поочередно они проплывают по человеческим нечистотам, вползают в канализационную трубу, перебираются в фарфоровый унитаз, а следом оказываются в обжи́тых, максимально комфортабельных, помещениях.

***

Время приближается к двенадцати ночи. В просторной детской комнате, оклеенной красочными обоями, одиноко почивает худая малышка, недавно достигшая девятилетнего возраста; она посапывает спокойно и, умилённая, чему-то радостно улыбается. Приятное личико отчасти прикрывается белокурыми прядями, волнистыми и густыми, на ночь свободно распущенными; маленький носик-пуговка невинно морщится, а выпяченные губы смачно причмокивают (видимо, ей снится чего-то хорошее, воистину безобидное?). Внезапно! Широко открываются голубые глаза, настолько глубокие, насколько могут сравниться с бескрайной Вселенной; сейчас они выглядят необычайно испуганными. Тут же и ровное дыхание значительно учащается; оно сопровождается неприятной, трусливо лихорадочной, дрожью. Нет, ей не приснилось ночного кошмара (сон она видела красочный, полностью безобидный), а сработала природная интуиция, развитая отнюдь не под детские годы: почему-то ей вдруг представилось, что вокруг сгущается необъяснимая, едва ли не сверхъестественная опасность и что впереди её ожидают ужасные, если не роковые события. Несколько минут встревоженная девчушка лежала не двигаясь. Она напряжённо вслушивалась и настойчиво пыталась понять: что именно явилось причиной необъяснимой душевной тревоги? Наконец испуганная трусиха не выдержала томившей неясности: соскочила с удобной кровати и стремглав помчалась к обоим родителям. Их спальная комната, так же как и её, располагается на втором этаже, правда, с другой стороны, в конце недлинного коридора; он соединяет отдельные помещения, упирается в крайние стены и предполагает посередине просторную ванную да разделённый сантехнический узел. Точно такой же находится снизу (предназначается для нечастых гостей); ещё там наблюдается приёмная зала, пара маленьких кладовых, просторная кухня и электрическая котельная.

Итак, девятилетняя девочка, объятая необъяснимым предчувствием, прочь устремилась от будоражившей неизвестности: выбежала из детской, прошлёпала мимо пары дверей, ведущих в уборную и помывочную, миновала подъёмную лестницу и оказалась перед последней преградой, отделявшей от неминуемого спасенья (в чудодейственной силе всемогущих родителей она нисколько не сомневалась). Ненадолго остановившись, словно в чём-нибудь усомнившись, опасливая малышка посмотрела по сторонам – и… не увидев ничего подозрительного, уверенно толкнула лакированную дверную конструкцию и решительной походкой шагнула в родительскую опочивальню.

– Папа, мама, я сильно боюсь, – обратилась она к невозмутимым родственникам, едва очутилась внутри.

Первым испуганная девчушка потеребила черноволосого молодого мужчину; он отличался тридцатипятилетним возрастом и крепким телосложением. Тот нехотя приоткрыл большие карие очи, казавшиеся чуточку грустными, и глянул на левую руку, на механические часы. Настырная дочка не унималась и продолжала пугливо настаивать:

– Мне кажется, вот-вот случится чего-то очень и очень ужасное.

– С чего ты, Машуля, взяла? – разбуженный человек обратился к белокурой красавице и назвал её ласкательным именем; не желая будить вторую родительницу, он неторопливо присел и очутился на краю двуспальной кровати, поставленной ровно посередине уютного помещения. – Вокруг стоит глубокая тишина, на улице не слышно ни одного стороннего звука – даже собаки, странное дело, сегодня не лают? – а ты взяла и нежданно-негаданно чего-то вдруг испугалась. Пойдём, я провожу тебя в «детскую». Обещаю! Проверю, всё ли вблизи нормально, да помогу тебе забыться сладкими снами, и беззаботными, и крепкими, и спокойными.

Страсть как не хотелось возвращаться в тёмную комнату, почему-то ставшую чудовищно страшной, да оставаться одной; но, делать нечего (со взрослыми не поспоришь!), пришлось безропотно подчиниться. Требовательный лесничий поднялся, выпрямился во весь могучий, истинно исполинский, рост, взялся за маленькую ладошку и, непроизвольно играя рельефной мускулатурой, направился прочь; он вознамерился оставить спящую супругу в безмятежном спокойствии – в мирном, ничем не обеспокоенном, одиночестве.

– Папа, постой! – полушёпотом проговорила встревоженная малютка, едва они приблизились к входному проёму; она застыла на месте и двумя небольшими ладошками крепко вцепилась в сильную отцовскую руку. – Ты слышишь, как будто под маминой кроватью кто-то по-тихому, но жутковато шевелится? – Машинально она быстро-быстро переместилась, осмотрительно прячась за мощные ноги и широченную спину.

Озаботившись, хозяин дома остановился, свёл к переносице густые тёмные брови, неприветливо сморщился, чем исказил чуть выпуклый нос, задумчиво выпятил мясистые губы (они скрывались под аккуратно подстриженными усами) и стал внимательно вслушиваться. В округе стояла благоговейная тишина – и только из-под двуспальной кровати доносилось лёгкое, едва уловимое, шебуршение.

– Действительно, Маша, – охваченный необъяснимой тревогой, родитель обратился по сокращённому имени, – по всей вероятности, сейчас ты права: в нашей с мамой комнате неожиданно, против нашей с ней воли, кто-то завёлся. Постой, немножечко подожди, а я возьму карманный фонарик, опущусь под кровать и воочию убежусь, кто же на маленькую девчушку нагнал навязчивый страх? По-моему, он надуманный и полностью беспричинный…

Он высвободился из несильной девчачьей хватки, оставил девятилетнюю дочку лихорадочно вздрагивать, прошёл к прикроватной тумбочке, достал миниатюрное осветительное устройство и опустился перед собственным ложем на оба колена. Не желая будить беззаботно посапывающую супругу (от их излишней активности начинающую обеспокоенно шевелиться и неприветливо выражаться), сознательный муж не зажёг светодиодный приборчик сразу; нет, сначала он пониже нагнулся (приблизился к са́мому полу), засунул голову в подкроватный проём – и… подал в пугавшее пространство благословенное электричество. И тут! Неожиданно различилось, как прямо на него уставились два чёрных зрачка, злобных и неприветливых; они не выражали ничего человеческого: ни искреннего сострадания, ни подлинной жалости, ни обыкновенного людского сочувствия. Лесничий непредумышленно вздрогнул, что не осталось незамеченным двумя голубенькими глазами, беспрестанно за ним наблюдавшими; они пристально следили за всяческим маломальским нюансом.

– Что там такое, папа? – последовал испуганный детский голос; вопрос случился естественным и задавался одним из первых. – Скажешь, что-то невероятно страшное?

– Нет, – ответил спокойный родитель, говоривший рассудительным голосом, – просто под нашу с мамой кровать забрала́сь обычная мышка-полёвка. Она и сама-то напугана несказанно, до самой последней степени, – вон юркая чертовка дрожит всем «хлюпеньким» тельцем! Поразительное дело, она не убегает, а смирно сидит, словно прикованная либо подвергнутая прямому гипнотическому воздействию. Ты спросишь: на что необъяснимое поведение внешне похоже? – продолжал озабоченный молодой человек, протягиваясь за собственной тапкой (он обзавёлся действенным инструментом, способным привести застывшую проказницу в рациональное чувство). – Помнишь мультик, повествующий про злобную кобру Нагайну? Ну, она ещё напрочь подчинила себе похожую глупую мышку, да довела её до жуткого страха, да подчинила непререкаемой воле, да так настойчиво сильно, что та ни словом ни делом не сумела ей воспротивиться…

– Да, вспоминаю, – ответила дрожавшая дочка, делая сосредоточенное лицо; для вида она немножечко поразмыслила, – а что, её тоже желает скушать страшная кобра Нагайна?

– Нет, но её непривычное поведение мне, если честно, вообще непонятно? – попытался лесной завсегдатай разъясниться не то вопросом, не то ответом; одновременно незваной гостье, застывшей в недвижимой позе, досталось широкой подошвой. – Интересно?.. – пробурчал хозяин дома, комментируя необъяснимое поведение. – Я её, значит, бью – наверное, больно? – а она не убегает, напротив, отстраняется немного в сторонку, садится на задние лапки и складывает передние в смиренной покорности, бесчувственной отрешенности – ну! совсем как послушный кролик, под играющую дудочку ведомый на жуткую бойню! Нет, здесь, точно уж, что-то не так?.. Однако, ладно, с «застывшими мышами» я разберусь гораздо позднее – глядишь, мирно спящую маму ненароком возьмём и разбудим? – сейчас же пойдём-ка в детскую комнатку, где я, как ранее обещал, уложу тебя спокойненько спать, а потом вернусь да как следует приберусь – устраню нежелательных мохнатых свидетелей, – конечно, он плоско шутил, но поступал так по строго рациональным мотивам (сводя всё в игривую прибаутку, папа пытался поднять перевозбуждённой дочурке упавшее настроение, а её основные помыслы направить на мирные сновидения).

Выбравшись из-под кровати, он водрузил домашнюю тапку на прежнее место, подхватил взволнованную дочку за маленькую ручонку и решительной походкой повёл её к выходу. Не зажигая электрический свет (в широкие окошки светил лунный багровый диск и внутри всё виделось предельно, отчётливо), глава небольшого семейства, осмотрительно осторожный, приоткрыл деревянную створку, задумчиво огляделся по сторонам, ничего опасного не увидел, позволил девятилетней малютке выйти, проследовал сам, а в окончании нехитрых мероприятий задвинул тугую дверную преграду обратно. Далее, они пошли по недлинному коридору, не превышавшему пяти с половиной метров. Внезапно! Встревоженная Маша снова вцепилась в широкую отцовскую руку и заговорщицким тоном произнесла:

– Папа, ты не чувствуешь, как будто противно воняет «какашками»? Мне кажется, внутри распространяется неприятный, тошнотно отвратительный, запах… ты ничего случайно не чуешь?

– Похоже на правду, – пришла пора озаботиться и взрослому, более разумному, человеку.

Не зная точного объяснения, он решил изменить первоначальные планы (осуществить недалёкую прогулку в абсолютной тишине и еле видимой темноте) и подошёл к белёсому выключателю, установленному меж ванной и туалетной комнатами; тот располагался напротив фигурной лестницы, соединявшей площадку нижнюю с верхней. Он как раз пускал электричество, когда снизу, с пространства первого этажа, послышалось омерзительное шипение; оно неприятно холодило горячую кровь и заставляло неосознанно трепетно вздрагивать. В тот же момент, едва яркий свет озарил площадку верхнего этажа, а следом спустился вниз, освещая паркетное половое покрытие, изумленным взглядам девятилетней малютки да рослого исполина предстало до крайности необычайное зрелище; оно не знало рационального объяснения и никем из них когда-либо в прошлом не виделось. Что оно представляло? По нижерасположенному пространству кишмя кишели неисчислимые гады; передние же из них начинали активно вползать по витой деревянной лестнице, хорошенечко лакированной и красочно разукрашенной.

– Что это, папа? – перетрусившей девчушке нет бы кричать; но… единственное, что из пересохшего горла сумелось вырваться да промолвить осипшим голосом, оказалось незатейливым, по-простому обыкновенным, вопросом.

– Не знаю, Машуля, – опешивший родитель сделался удручённым настолько, насколько даже не представлял, что в сложной, воистину непредсказуемой, ситуации надлежало разумно ответить, – ничего подобного я ранее никогда не видел. Чем столпотворение дьявольских прихвостней осмысленно объясняется – в моем понимании никак не укладывается.

В то самое время, пока ошарашенные отец и дочь пытались сообразить, что в их благоустроенном доме, всегда радушном, по чести доброжелательном, необъяснимого происходит, наиболее проворные гады достигли лестничной середины; они, как очумелые, устремлялись всё выше и выше, двигаясь с легко объяснимой целью – напасть на беспечных жителей, стоящих на незначительном возвышении. Требовалось хоть что-то предпринимать, точнее, скорее спасаться. Озадаченный оправданной мыслью, мужчина подхватил остолбеневшую дочку и машинально, не находя рационального объяснения, по-быстрому помчался в детскую комнату; однако… внутри его поджидала другая, совсем нешуточная, опасность. Она представлялась гораздо большей, если не роковой: по гладкому полу ползало не менее сотни болотных гадин, готовых к беспощадной атаке. Как они все туда попали? Уходя, перепуганная Мария прикрыла входную дверцу не до конца, что позволило первым ядовитым отрядам протиснуться в пределы спального помещения и что дало им возможность организовать внезапную, непредсказуемо лихую, засаду. Теперь вот, неосторожные обитатели сельской усадьбы очутились меж двух огней – когда и спереди и сзади шипели неисчислимые недруги, неумолимые и беспощадные, совсем непредсказуемые и вовсе небезопасные.

Первая гадюка кинулась, пока отчаявшийся родитель находился в глубоких раздумьях и совершенно не представлял, как следует поступить; оторопелый, он застыл на пороге дверного проёма, не зная, что будет лучше, – шагнуть вперёд либо попытаться пробиться назад. Лесничий успел среагировать на десять первичных бросков и мощными пинками откинул отвратительных гадин в разные стороны. Потом натренированный мужчина (недаром он долгое время проводил, занимаясь в спортивном зале) начал остервенело напрыгивать на ядовитых противниц и, наступая оголенной пятой (тапки им утерялись), добивался расщепления непрочного змеиного черепа. Каким бы он не слыл могучим и ловким, число обезумевших неприятелей превосходило его в несколько сотен раз. Неудивительно, оборонявшийся человек, откидывавший одну присосавшуюся гадюку вслед за другой, постепенно облепился ими, начиная от пят и до пояса. В какой-то момент почувствовалось, как опасный белковый яд, в неисчислимом объёме введённый под кожу, распространился по изрядно уставшему телу и как он напрочь отнял необходимые в обороне наличные силы. Потихоньку ослабевая и теряя контроль, угнетённый отец, страдавший как физически, так и морально, обессиленный, опустился на оба колена; он ничего уж не соображал и предоставил очумевшим гадам жалить в полную меру, впиваясь в мужское сильное туловище. Они кусали по всей внушительной площади и не оставили ни одного свободного места. Через пару минут, вконец посинев и сделавшись похожим на переспевшую сливу, обречённый мужчина поставил любимую дочку на пол и обессиленно повалился. Обездвиженный впрыснутым ядом, он ткнулся лицом, ну, а по прошествии коротенького мгновения, уж мёртвый, затих, молчаливо расставшись с молодой, не состоявшейся полностью, жизнью.

Может показаться и странным, и удивительным, но на застывшую малышку, погружённую в состояние нервного ступора, омерзительные гады так ни разу и не покусились – жалить не кинулись. Когда покойный родитель остался лежать, не подавая признаков жизни, ядовитое войско (словно по чьей-то негласной команде?) собра́лось единым шипевшим потоком и в строгой последовательности направилось прочь; оно удалялось из комфортабельного жилища и следовало всё тем же вонючим путем, какой использовался для массового вторжения, по-дьявольски страшного, непостижимого никакому разумному осмыслению.