Kitobni o'qish: «Полоска лазури, полоска огня»

Shrift:

I

«Сверчков сверкающее пенье…»

Сверчков сверкающее пенье,
Лягушек влажное бухтенье
И рваное луны скольженье
Среди безмолвных облаков,
Листвы под ветром шелестенье…
То предрассветное забвенье
Всего, что было, даже слов…
То с облаками воспаренье
На миг, как будто б во спасенье,
В звенящем звуке растворенье,
Почти что умиротворенье…

А всё-то – хор ночных сверчков,
Незримое столпотворенье,
Надкрылышек каких-то тренье,
Из тьмы веков какой-то зов.

«Да, вот ещё что, у костра бы сейчас посидеть…»

Да, вот ещё что, у костра бы сейчас посидеть,
дымка одиноко вдохнуть и в огонь беспробудно глядеть,
за рвущимся светом почуять провальную тьму
и не ужаснуться тому, что ничто непосильно уму.
Ни дум, ни желаний, почти что совсем ничего
душе не осталось, и нету уж здесь никого,
лишь лёгкое пламя седеет золой на глазах
да жарким румянцем порой овевается прах.

«Не узнанный никем, ни даже и собой…»

Не узнанный никем, ни даже и собой,
в каком-то образе нелепом,
ты всё же свой, хотя и сам не свой,
лишь думы расплелись, как дым, и стали небом.

Последний костерок по-над судьбой горчит,
соря потусторонним светом,
как будто бы без слов о чём-то говорит —
то ль недопитом здесь, то ль недопетом.

Кудыкина гора

Куда ещё брести об эту пору,
Когда уже не видится пути?
Ну разве что на сказочную гору,
Которую на карте не найти.

Уже тебе не пьётся, не поётся
Да и шагать не тянет никуда.
Кудыкиной та горушка зовётся,
Никто её не видел никогда.

А с детства лишь о ней одной мечталось.
Казалось, вот найду да и взойду!
Но мало ли что в жизни мне казалось
В сознании, во сне или в бреду.

Вовек я сказку ту не разгадаю,
И не поможет в этом мне никто:
– Поди же ты туда, куда не знаю,
И то себе найди, не знаю что.

«Во сне беззащитна душа, как младенец…»

Во сне беззащитна душа, как младенец,
На этой земле ты лишь спецпоселенец,
Начала не помнишь, конца не поймёшь,
И ложь мнилась правдой, и правда что ложь.

В отличие от душегуба и вора,
Ты сроду не слышал судьбы приговора,
Как будто бы пьяный от щедрости рок
Тебе предназначил пожизненный срок.

Глазеешь порой в беспросветные звёзды,
Держась разве что за разреженный воздух, —
Туда ль без возврата отпущен билет,
Где вдоволь пространства и времени нет.

«Кудыкина гора, очес очарованье…»

Кудыкина гора, очес очарованье,
Кудес-чудес кудлатая краса,
Там леших тварей вязкое камланье,
Под хрюк и лай козлиное скаканье,
Нетопырей шершавое метанье,
Затмивших рваным пеплом небеса.

Эскорт русалок в омуты и хляби,
Сутулых пней гнилые алтари,
И в ртутных испареньях, в серной ряби
Там воздух багровеет изнутри.

Нечистики, кикиморы, шишиги,
Анчутки, банники, моховики
Визжат и корчат рожи, крутят фиги,
На каверзы поганые легки.

И нет дотоле нечисти изводу,
Покуда наш мужик, храня свой дом,
Без лишних слов не осенит их сходу
Святым крестом, а после топором.

«Что забывается, то забывается…»

Что забывается, то забывается,
Будто на тёмное дно погружается,
И понапрасну по зыби морской
Шарит сознанье ослепшей рукой.

Сны ли младенчества тёплые, влажные,
Раннего ль детства открытья отважные,
Где же вы все и зачем, отчего
Скрылись, оставив меня одного?

Хоть бы оттуда какой огонёчек,
Как бы в поникший костёр уголёчек,
Чтоб, не сгорая, он тихо горел
И напоследок мне душу согрел.