Kitobni o'qish: «Двинулись земли низы – 2»

Часть третья. Академия

Студенты

Прежде чем перейти к рассказу о событиях, случившихся в Академии после бегства ректора Артемьева, я хочу сказать несколько слов.

В первой части книги я рассказывал большей частью о студентах. Во второй – о преподавателях.

В третьей, которая начнется после этой главы, речь пойдет о тех, и о других – потому что Академия начнет, наконец, работать как нормальный вуз, а нормальный вуз – это неразъемный сплав студентов с преподавателями.

Но я себя поймал вот на чем – увлекшись биографиями конкретных людей, я почти ничего не говорил о студентах Московской горной академии в целом.

Исправляюсь и сразу предупреждаю, что для разговора на эту тему у меня есть другая фотография.

У историков Московской горной академии имеется одно бесценное сокровище – групповой снимок студентов МГА, сделанный зимой 1921-22 годов. Огромная фотография, запечатлевшая множество людей: насколько я понимаю, сфотографировали всех студентов, кто тем зимним утром находился в академии. Я вам ее уже показывал в самом начале – вот она.

На Земле уже не осталось никого, кто мог бы опознать людей на этой фотографии – пусть не всех, но хотя бы большую часть. Поэтому запечатленные на ней молодые люди навсегда останутся безымянными.

Точно так же, как навсегда бесфамильным останется студенчество Московской горной академии. Фамилии и судьбы преподавателей я за два года работы над этой книгой худо-бедно восстановил – кого смог, конечно. Примерно половину, если честно, остальных время успело стереть.

А за студентов я даже не брался, прекрасно понимая объемы этой работы и непомерность подобной задачи. Как бы я не любил выводить людей из темноты, я не готов потратить на это лет 10 своей жизни.

Поэтому все, что я разрешаю себе – иногда, когда книга не пишется, я увеличиваю фотографию и рассматриваю лица этих двадцатилетних ровесников века. Чаще непохожих, но иногда – очень похожих на своих сегодняшних сверстников, гомонящих сейчас за стенкой моего кабинета в аудиториях и коридорах, ограниченных теми же самыми стенами.

Девушек переодеть и накрасить, с парней снять фуражки и шинели, надеть толстовки и современные куртки – хоть сейчас в аудиторию.

Я всматриваюсь в лица, в каждое отдельно, и гадаю – кто ты? Вот ты, ушастый в кепке справа – какая судьба тебе выпала? А ты, красавица в шарфе? Как обошелся с тобой двадцатый век?

Но, кстати, «ушастый в кепке справа», как я недавно выяснил, по крайней мере, Академию закончил. Я его случайно опознал на другой фотографии. Вот он в первом ряду справа восемь лет спустя, в 1930 году, среди выпускников металлургического факультета МГА. Там же, кстати, и Завенягин – шестой слева во втором ряду.

Но это уже тридцатый год, а мы пока изучаем фотографию из двадцать второго.

Там, на этой многолюдной фотографии – герои моей книги. Где-то в этой толпе – бывший кухаркин сын Ильичев и бывший красный командир Языков, будущий председатель профстудкома Сергей Федоров и будущий комендант общежития Боря Некрасов, который еще даже не женился.

Может быть – они где-то здесь.

Или здесь. Я не настолько хорошо знаю их лица, чтобы угадать.

Ниже ежащейся девушки сидит, похоже, Костя Чепиков, о котором речь впереди, но это опять-таки, только предположение.

Нет, кого-то я, разумеется, опознал. Трудно, например, не опознать Тевосяна после того, как изучил несколько десятков его фотографий. Вот он, в центре, в черной папахе.

А вот Алексей Блохин, как всегда – в очках.

Лисья шуба по соседству навевает подозрения всем, знакомым с историей коммуны, объединившей две комнаты в общежитии, но облаченный в шубу студент ни на кого из жильцов этих комнат не похож.

В общем, опознанных единицы. Практически все молодые люди с фотографии так и останутся для меня неизвестными. По самой простой причине – даже тех, кого я знаю, я знаю только по фамилиям.

И почти никогда – в лицо.

Даже те, кто прожил не самую рядовую жизнь, не всегда могут похвастаться фотографиями в Сети. Где-то здесь, например, студент металлургического факультета Леня Миллер, сменивший в 1926 году Бориса Некрасова на должности коменданта студенческого общежития в Старомонетном переулке.

Миллер закончил МГА в 1929 году, после выпуска работал инженером на Кольчугинском заводе, с первых же дней занялся изобретательством. Один из первых советских разработчиков биметаллов. В начале 1930-х годов, в условиях тотальной нехватки меди в советской промышленности, стал известен как изобретатель способа производства биметаллической (медно-железной) проволоки. Вот что писали о нем центральные газеты:

«Массовое производство биметаллической проволоки для электропроводов начинается в СССР впервые. До сего времени неизвестен был способ приготовления этой проволоки. Способ этот недавно был найден молодым инженером-коммунистом Кольчугинского завода тов. Миллером. Первая партия проволоки (6 тонн) при испытании показала прекрасное качество. Стоимость тонны проволоки – 779 руб.– на 370 руб, дешевле заграничной. Тов. Миллер передал изобретение заводу, а полученную премию передал на культнужды».

С первого дня Великой Отечественной войны Леонид Евгеньевич Миллер – на фронте, был отозван из действующей армии как необходимый в промышленности специалист. После войны, в 1952 году – лауреат Сталинской премии «за разработку и освоение производства металла высокого качества». Награжден орденами Ленина, Трудового Красного знамени, медалями.

Работал в Главцветмете, Госплане и Государственной комиссии по науке и технике СССР. Последнее место работы – главный специалист отдела цветной металлургии Госплана СССР. Персональный пенсионер, скончался в октябре 1984 года на 81 году жизни.

Ни одной его фотографии так и не нашел. Миллером может оказаться кто угодно.

Может быть этот – с портфелем под мышкой? Или вообще тот, что дернулся и оказался не в фокусе.

Кто вы, черно-белые лица, какой жребий каждый из вас вытащит в великие и страшные годы, выпавшие вашему поколению?

Глаза сама останавливаются на немногочисленных девушках. Кто-то из них, наверное – Фаина Рабинович, уроженка местечка Попеляны Ковенской губернии. Как раз в 1920-м поступила, на фотографии должна быть.

Закончила геологический факультет МГА, три года работала начальником партии в Ленинградском геологоразведочном институте цветных металлов.

Первая женщина-геолог среди исследователей Чукотки и Магаданского края. Участница легендарной Второй Колымской экспедиции, открывшей миру колымское золото – об этих Колымских экспедициях отдельную книгу надо писать.

Там же, в Колымской экспедиции, Фаина Климентьевна познакомилась с будущим мужем, Сергеем Владимировичем Новиковым.

Поженились, стали жить. Фаина руководила Гербинской и Мылгинской геологопоисковыми партиями, была главным геологом Омолонской экспедиции, которую возглавил ее муж.

Вскоре после Омолонской экспедиции их и возьмут – вместе, вдвоем, в Оротукане по дороге в Магадан.

Несколько месяцев оба под следствием в Магаданской тюрьме, оба обвиняются во вредительстве. Удобно, если не расстреляют, а дадут срок – и этапировать никуда не придется.

Оба освобождены после назначения нового начальника Дальстроя и начавшегося после этого пересмотра заведенных дел о вредительстве. Вот только Фаину освободят после смерти полугодовалого сына, погибшего без материнского молока.

Они уедут с Колымы в Ленинград, вместе устроятся работать во Всесоюзный научно-исследовательский геологический институт с провокационным по нынешним временам сокращением ВСЕГЕИ.

А через два года начнется война. Сергей в 1941 году уйдет добровольцем на фронт, погибнет в 1944-м при освобождении Молдавии. Фаина после начала войны потеряет второго ребенка, умрет от голода в блокадном Ленинграде.

Но это все будет потом.

А пока все стоящие, сидящие и лежащие на этой фотографии – будущие.

Будущий сатирик Дыховичный и будущий посол Шаронов. Будущий лауреат трех Сталинских премий академик Белов и будущий гидрогеолог Силин-Бекчурин, автор монографии «Подземные воды Северной Африки». Будущий Герой Соцтруда Панчев, выгребавший уран с территории будущей ГДР для Атомного проекта и будущий ректор МИФИ Ланда, водрузивший до этого рубиновые звезды на башни московского Кремля.

Но больше всего здесь будущих инженеров: горняков, металлургов и геологов.

Обычных, незнаменитых, ничем не примечательных инженеров.

Рабочих лошадок советской индустрии, которые будут тянуть страну через все беды и напасти, выпавшие ей и ее народу в то страшное и великое время, едва не порвут себе жилы – и все-таки вытянут и осилят.

Как братья-близнецы Владимир и Константин Альбокриновы, которые тоже где-то здесь.

В прошлом – бойцы Красной армии, дравшиеся против Колчака, в настоящем – студенты горного факультета Горной академии, в будущем – горные инженеры.

Два обычных инженера с обычными для того времени биографиями, которые даже в Википедии выкладывать бесполезно – снесут за «незначимостью персоны».

Владимир по окончании МГА направлен в трест «Уралнефть». Работал на разведке нефтяных площадей на Урале, в Чусовских городках Пермской области, а также в районах Чердынь, Ишимбаево, Каировка в Оренбургской области, в Сызрани.

В 1937 году в Куйбышеве был арестован. Два года просидел в тюрьме под следствием, в итоге дело прекращено «за недоказанностью преступления». Работал в тресте «Главуглеразведка» начальником производственно-технического отдела. С началом войны, в августе 1941 призван в армию, участвовал в боях на Волховском и Северо-Кавказском фронтах. Демобилизован в ноябре 1943 года в звании инженер-майора.

Владимир Николаевич Альбокринов. Фото из личного дела военных лет.

После войны работал в «Главуглеразведке» и Госплане, был в длительных загранкомандировках в ГДР и КНР. Скончался в 1969 г.

Константин, как и брат, начинал в тресте «Уралнефть». Потом недолго занимался преподаванием – в 1932-1934 годах был ассистентом кафедры геологии нефтяных месторождений Московского нефтяного института. Но производство перетянуло, трудился в тресте «Майкопнефть», с 1937 года – главный геолог треста «Крымгазнефть» в городе Керчь.

Как и брат, попал под репрессии: арестован в Керчи в 1938 году, получил срок по пятьдесят восьмой статье. Отсидев два года, в 1940 году был освобожден и восстановлен в прежней должности.

С началом войны переведен из Керчи начальником геологического отдела в «Саратовнефтьгаз». Позже стал главным геологом объединения, записал на свой счет открытие ряда нефтяных и газовых месторождений Саратовского Поволжья. Активно участвовал в разработке «Второго Баку» вместе с однокашниками Алексеем Блохиным и Константином Чепиковым, за что в 1944 году награжден орденом «Знак Почета». В 1953 г. переведен на работу в Госгортехнадзор при Совете Министров СССР.

Скончался в 1959 г. Похоронен на старом кладбище деревни Малышево, сельское поселение Кузнецовское, Раменский муниципальный район, Московская область.

Но все это будет потом, а пока…

И пока мы в 1922 году.

Ректор Артемьев бежал за границу, надо выбирать нового ректора, хотя зачем, академию все равно собираются закрывать, переводиться надо, наверное, куда-нибудь, хотя куда – всех закрывают. В общем, будущее туманно, в аудитории холодно, а тут еще зачем-то всех выгнали во двор – фотографироваться…

Альбомы старых фотографий,

Странички детских дневников,

Обрывки судеб, биографий,

Где дружба, ненависть, любовь.

Вполне возможно завтра некто

Над ними деланно зевнет,

Довольно миленькое ретро,

А это был двадцатый год.....

(в главе использованы стихи Н. Олева)

«Колумб»

Нет, я все-таки скажу пару слов о Колымских экспедициях. Без них рассказ о двадцатых годах в СССР не полон, да и как рассказывать о Горной академии, горняках, металлургах и геологах и не слова не сказать о Дальстрое?

Слушайте.

Билибино – город маленький, пять с половиной тысяч населения.

На гербе второго из трех городов Чукотки – золотые звезды, образующие знак атома.

Золотые – потому что город был создан как поселок золотоискателей, после обнаружения промышленного месторождения россыпного золота в долине реки Каральваам.

Знак атома – в честь построенной рядом с городом Билибинской атомной электростанции, единственной в мире атомной электростанции, расположенной в зоне вечной мерзлоты.

Кроме АЭС, в городе есть школа, два детских сада – «Аленушка» и «Сказка», билибинский краеведческий музей, смотровая площадка с хорошим видом на город и памятник человеку, давшему имя городу – Юрию Александровичу Билибину.

Бюст установлен на огромном 20-тонном валуне, принесенном ледником.

Юрий Александрович Билибин – «отец колымского золота», легенда отечественной геологии и Дальнего Востока России.

Он родился в Ростове Великом – вновь, как и многие мои герои, одновременно с XX веком – в 1901 году. В 1919 году закончил реальное училище в другом великом русском городе – Смоленске. С 19-го по 21 год были Гражданская война и служба в Красной армии. Потом новообразованная Страна Советов сказала: Индустриализация! Нужны инженеры! – и он учился в Смоленском политехническом, откуда перевелся в Ленинградский горный.

В общем, типичная биография ровесника века, родившегося в России.

После института Билибин работал геологом в Якутии, но ему не давало покоя золото Колымы, о котором много говорили, но мало кто его видел.

Став за два года главным геологом базы геологоразведки на Алдане, Билибин добивается отправки экспедиции на Колыму для поиска золота и проверки промышленного значения месторождения. Он был убежден, что именно на Колыме находится «пряжка золотого пояса», протянувшегося от Калифорнии до Амура.

4 июля 1928 года на побережье Охотского моря неподалеку от поселка Ола высадилась Первая Колымская экспедиция.

Она была совсем небольшой: 27-летний Билибин, его первый зам, лучший друг, бывший однокашник и будущий герой Соцтруда Валентин Цареградский (впоследствии возглавивший Вторую Колымскую экспедицию), геодезист Дмитрий Казанли, поисковики Сергей Раковский и Эрнест Бертин, врач Переяслов, завхоз Корнеев, 15 рабочих и проводник-якут.

Вот только это невеликое событие определило судьбу этих территорий на десятилетия вперед.

Билибин стал чукотским Колумбом, правда плавал он, за неимением каравелл, на двух наскоро сколоченных плотах, названных им «Разведчик» и «Даешь золото!».

Страничка из полевого дневника Билибина

Именно билибинская экспедиция и открыла колымское «большое золото».

Второй Колымской экспедицией руководил Царьградский, и она подтвердила наличие на Колыме запасов золота, позволяющих организовывать его промышленную добычу, открыв крупное россыпное месторождение на реке Оротукан.

Геологи Второй Колымской экспедиции в тайге на привале, 1930 г.

А всего через три года после высадки Билибина был создан «Дальстрой» – «государство в государстве», территория с уникальным статусом и собственными законами, где, как сказал Олег Куваев, «слабый не жил. Слабый исчезал в лучший мир или лучшую местность быстро и незаметно. Кто оставался, тот был заведомо сильным».

Все было потом – самая северная золотоносная провинция планеты и колымские лагеря, города Магадан и Сусуман, геологи и зэки, песня «Я помню тот Ванинский порт» и великий роман Олега Куваева «Территория», который не читали только люди, которые сами себе враги.

Когда Колыма в 1936 году дала 33 тонны золота и обогнала Калифорнию, первый директор «Дальстроя» Эдуард Берзин во всеуслышание сказал знаменитые слова: «Вексель Билибина, выданный государству, полностью оплачен».

Надорвавший сердце адовой работой на Севере Билибин умрет в 50 лет, в 1952-м от инсульта. Через четыре года, в 1956 году, его именем назовут новый город – Билибино.

А на месте высадки Первой Колымской экспедиции поставят памятный знак.

Избиратели

Меня очень раздражает, когда в жарких спорах о нашем прошлом звучит зачин: «А вот в Советском Союзе…». В каком, простите, Советском Союзе? Союз 1980-х, Союз 1960-х и Союз 1940-х – это три разных общества, между которыми не так уж и много сходства.

Советское государство прожило очень короткий век – в пределах человеческой жизни. Для страны это – ничто.

Непродолжительность, впрочем, компенсировалась значимостью.

XX век в истории планеты Земля – это век СССР. Хотим мы того или нет, но именно глобальный социальный проект, начавшийся в России в 1917 году, стал определяющей доминантой двадцатого столетия от Рождества Христова. И не случайно известный историк Эрик Хобсбаум говорил о том, что – не хронологический, а исторический – двадцатый век был «коротким»: он начался осенью 1917-го и закончился спуском красного флага над Сенатским дворцом московского Кремля 25 декабря 1991 года.

Можно и нужно спорить о том, благотворным был этот эксперимент или вредоносным, объявлять СССР первой попыткой построения рая или адом на Земле, восхищаться этим проектом или истово его ненавидеть.

Но невозможно отрицать очевидное – большинство ключевых событий двадцатого столетия были или инициированы СССР, или напрямую с ним связаны. Бывшая Российская империя едва ли не впервые за весь период своего существования вышла на авансцену мировой истории и оставалась там несколько десятилетий.

Или – «всего несколько десятилетий».

СССР прожил короткую жизнь, но жизнь эта была очень яркой и предельно динамичной. Необходимость играть по навязанным правилам – а правила были очень просты: «мы против всего остального мира» – привела к тому, что страна была вынуждена постоянно меняться. Иногда – очень радикально даже в пределах одного десятилетия. Например, невозможно спутать начало двадцатых с их концом.

Начало двадцатых, несмотря на только что произошедшую радикальную ломку образа жизни миллионов – время невероятной свободы. И в этом аспекте ранние 20-е снова очень напоминают ранние 90-е.

С одной стороны – все уже случилось, все уже рухнуло. С другой – на тебя, копошащегося на развалинах, по большому счету, всем глубоко наплевать, и власти в первую голову. Она занята вещами важными и принципиальными (вроде разделки ликвидных активов в 90-е или разделки властных полномочий в 20-е). Вот на эти поляны лезть категорически не рекомендовалось. Даже «просто посмотреть». Даже поблизости околачиваться не стоило – съедят-с!

Но во всем остальном – да делай ты что хочешь, мужик. Гуляй, дыши носом, лови гусей – не до тебя сейчас!

Ранние двадцатые, как и ранние девяностые – это очень голодное и очень нескучное время. Не все, разумеется, были расположены к этому веселью, но куда ж ты денешься? Времена, простите, не выбирают. Веселись, раз уж выпало на долю.

Все и веселились – истово, до надсаживания глотки, до хрипоты.

Ранние двадцатые были временем бурных споров, дискуссий и исканий. Во всем – от театра до политики.

Красная площадь в 1920-е годы. Фото А. Завенягина.

Московская горная академия в стороне не оставалась. После того, как Артемьев не вернулся из загранкомандировки, в здании на Калужской началось длительное и бравурное шоу под названием «Выборы ректора».

Дело в том, что в то время существовала автономия высшей школы. И ректоров не назначали, а избирали – сложным способом, и от двух курий: профессорско-преподавательской и студенческой.

Я не знаю, что происходило в преподавательской среде, а вот студенты воспоминания оставили – все тот же неутомимый летописец Емельянов-Ядерщик. И, судя по его воспоминаниям, это была славная битва!

Здесь стоить уяснить следующее. Среди студентов, которых я вам показывал в предыдущей главе, людей, подобных моим героям, было сравнительно немного. Убежденные большевики, прошедшие Гражданскую, вовсе не составляли большинство учащихся Московской горной академии. Спору нет, взявшая власть партия с удовольствием отправила бы учиться всех своих сторонников, но этому препятствовал один непреодолимый барьер – базовое образование.

Очень немногие из «волчат Революции» могли похвастаться знаниями в пределах гимназического курса, поэтому большинство молодых ветеранов Гражданской учились не в академиях, а на различных рабфаках, где в них в пожарном порядке вбивали знания. А в академии… В академии учились большей частью дети представителей среднего класса, а то и «бывших».

Как признавался Василий Емельянов: «Партийная организация в Горной академии была небольшой. Среди студенчества были бывшие члены других политических партий. Мы знали, что студент Зильберблат был меньшевиком, студент Овечкин симпатизировал анархистам и в спорах нередко апеллировал к Михаилу Бакунину. Кое-кто из беспартийных студентов с явной враждебностью относился ко многим мероприятиям партии и правительства. Некоторые из них и не скрывали этого. На вопрос в анкете «Ваше отношение к Советской власти» (были такие вопросы в анкетах того времени) – студент Солнцев писал: «Советской власти не сочувствую, но как специалист работать буду».

А Завенягин, к примеру, на этот же вопрос ответил: «Готов лечь костьми».

Студенты Горной академии формируют колонну демонстрантов. 7 ноября 1924 года.

Но вернемся к выборам ректора. Партийные студенты поддержали кандидатуру Ивана Губкина, вступившего в партию в 1921 году. Но неожиданно для себя коммунисты столкнулись с сопротивлением «антипартийной группы». Или, как заметил в мемуарах Емельянов, «группа реакционно настроенных студентов во что бы то ни стало хотела провалить кандидатуру Губкина».

Признаюсь честно – для меня как для историка едва ли не самым сложным квестом при написании этой книги стала попытка дознаться – а кто же был соперником Губкина на тех самых выборах?

Я рылся долго, упорно… и безрезультатно. И вот когда я уже почти опустил руки, я случайно нашел ответ. Знаете где? В ноябрьском номере журнала «Высшая школа» за 1937 год.

Там, между заметкой о том, что в Ленинградском индустриальном институте «банда врагов народа безнаказанно орудовала в течение долгого времени и нанесла ущерб на важнейших участках работы» и статьей профессора И.Г. Шарабрина «Науку трудящимся дал Великий Октябрь» располагался большой материал о Московском горном институте под названием «Созданный декретом Ленина».

И там-то черным по белому было набрано неиспользуемым сегодня шрифтом:

Интересно вспомнить, что вокруг кандидатуры И. М. Губкина на должность ректора разгорелась классовая борьба. По положению в то время ректора избирало общее собрание. Фигурировали две кандидатуры: некий Ишаев, преподаватель, бывший владелец завода, и Губкин. Собрание раскололось на два лагеря: непролетарская прослойка отстаивала Ишаева, пролетарская – члена партии И. М. Губкина. По признанию очевидцев, дело дошло чуть ли не до рукопашной схватки. В конце-концов (после ряда собраний) был выбран чл. РКП (б) Иван Михайлович Губкин – ныне вице-президент Академии Наук СССР.

Ассирийскую фамилию Ишоева предсказуемо переврали, но упоминание о владении заводом не оставила сомнений – за место ректора соперничали именно те два человека, которым Артемьев был готов передать распоряжение финансовыми потоками, то есть, по сути – управление Академией.

Ну а Емельянов в подробностях рассказывает и о том, каким же образом «партийной группе» удалось одолеть «антипартийную» при исходном равенстве сил.

Они просто сделали ставку на пролетариат, и обратились за помощью к штейгерам. Не пугайтесь незнакомого слова, этот термин уже в те времена был архаичным. Штейгерами раньше называли горных мастеров, техников, ведавший рудничными работами.

Дело в том, что в те годы Горная академия давала не только высшее образование. При Академии работали курсы, на которых готовили специалистов профильных рабочих специальностей: буровых мастеров, горных десятников, литейных мастеров, горных рабочих и штейгеров. Учились там, в основном, молодые шахтеры из Донбасса и было их довольно много – общей численностью более ста человек.

Вот эту вот «рабочую косточку» и привели мои герои на очередное собрание по выбору ректора. Ну а дальше – слово Василию Емельянову:

Увидев штейгеров, группа студентов, подстрекаемая Зильберблатом, подняла шум. Раздались их возмущенные голоса:

– Удалить со студенческого собрания всех посторонних!

– Кто это посторонние? – спросил, поднимаясь с места и оглядывая крикунов, шахтер с курсов, огромного роста, с кулачищами, как кувалды. – Это вы здесь посторонние. А мы – хозяева.

Шум и перебранка не позволяли приступить к голосованию.

Когда Зильберблат увидел, что большинство голосует за Губкина, он крикнул: «Нам здесь делать нечего – мы не можем признать эти выборы действительными. Я предлагаю покинуть аудиторию».

И его группа под шум, смех и острые реплики ушла с собрания.

Губкин был избран ректором.