Kitobni o'qish: «Аллея королевы Луизы, 32»

Shrift:

1

Александр Львович Ливенталь, двадцати шести лет от роду, лысеющий брюнет, среднего роста, в легких брюках цвета хаки, в черной футболке с надписью “Металика” и в солнцезащитных очках с тонкой золотистой оправой, сидящих на длинном прямом носу, ехал в стареньком “Опеле” модели восьмидесятых годов двадцатого столетия из Янтарного – черт знает куда. Несчастный “Кадет” гремел всеми своими железками на грубо уложенных булыжниках какой-то, неизвестной ему, старой дороги.

Александр Львович закончил когда-то Одесский университет и учительствовал в родном городе Житомире, пока этот город, со всей Малороссией вкупе, не оказался за границами Российской империи, и власти, перекрасившись из красных в жовтоблакитные, и раньше-то не очень жаловавшие евреев, не накинулись на них со всею страстью, освободившегося от гнета москалей, национального характера. И те из евреев, кто по вялости характера или по недомыслию не успел еще смыться в Израиль, брызнули во все стороны, как тараканы. Большинство, конечно, в сторону Мертвого моря. Ливенталь же, с детства отличавшийся оригинальностью, в обратном направлении – к Балтике. Еще в университете он сдружился с одним аспирантом, поразившим его воображение полным отсутствием не то чтобы антисемитизма, а даже внятного представления о таковом. После, разъехавшись по домам, обзаведясь семьями и работой, они изредка переписывались, посылали друг другу открытки на праздники, а когда самостийность малороссов совсем уж прищемила хвост Ливенталю, он решил перебраться в Пруссию. Тем более что приятель регулярно зазывал его в “край туманов, черепичных крыш и неоготики”, а Ливенталю эти крыши почему-то казались ближе и роднее, чем плоские – израильские. Вся его семья состояла из одной жены, которую к тому времени уже вытеснили с работы национальные кадры, и потому сборы были быстрыми.

Вот так, полтора года назад, Александр Львович, чьи предки портняжничали в Житомире и не покидали тех мест еще со времен Александра Освободителя, оказался в Пруссии. Приятель помог с поисками жилья и работой, устроив своим заместителем в собственную организацию, которая изначально должна была заниматься поисками новых технологий, но пока с переменным успехом занималась спекуляцией, чем придется. Ко времени, о котором ведется повествование, у Александра Львовича появился старенький “Кадет”. Хотя он совершенно запутался в сложных финансовых паутинах, расставленных для него, как кредиторами, так и должниками, тем не менее, подумывал уже и о покупке квартиры. И все было бы у него в порядке, если б не накалившаяся семейная атмосфера. Пруссия обескуражила молодую чету Ливенталей абсолютным незнанием национальных отношений. Нет, тут конечно были такие понятия, как “лабусы”, “бульбаши” или “паны” – так изредка называли тех, кто жил за пределами области, однако, местные жители были с ними в гораздо более приятельских отношениях, чем Ливентали со своими соседями в Житомире. Более того, стоило кому-то из-за границы приехать в этот край, как он тут же становился своим, местным. Короче говоря, здесь никому не пришло бы в голову швырнуть камень в твое окно за то, что в детстве тебе остригли детородный орган. Отсутствие вечно враждебной и склочной среды и необходимости в клановой круговой поруке вышибло почву из-под ног Ливенталей. И если Александр Львович при этом вдруг почувствовал, как за спиной у него распускаются крылья, то его супруга ощутила себя, по ее же словам, “как дерьмо в проруби”.

– Тут не к кому прислониться,– говорила она.

– Так не за чем!– злился Александр Львович.– Ты же сама говорила, что в Житомире тебя тошнит от местечковых жидов! А тут ты без них жить не можешь!

Все усложнялось еще и тем, что Диана, не могла найти работу. Людей, чьей профессией считалась журналистика, почему-то было слишком много в этом городе. Александр Львович все больше уверялся, что его жена бесится от скуки.

Сегодня утром они разругались вдрызг. И повод-то был настолько пустяшный, что Александр Львович не мог и вспомнить. Однако злость на Диану была такой, что у него не было никакого желания возвращаться после работы домой. Он решил развеяться – съездить к морю. Эти же растрепанные чувства заставили его сделать и другую глупость. На полпути между Кёнигсбергом и Раушеном, когда ему нужно было сворачивать направо, за указателем “Светлогорск”, он, смутно представляя себе карту Самбии, но, подозревая, что к Раушену можно выехать и с другой стороны, через Пальмникен, поехал прямо на Витланд, согласно стрелке “на Приморск, Янтарный”. Добросовестно следуя указателям, он доехал до Янтарного, проехал его насквозь и только потом, тарахтя по булыжнику, понял, что оказался на дороге, о существовании которой не подозревал. По обе стороны от нее зеленели поля, где что-то колосилось. Слева, примерно в километре, за полем синела лесополоса, за которой расплавленным золотом сверкало море. На дороге не было ни машин, ни пешеходов. Александр Львович прижался к шиповнику на обочине, заглушил мотор, вышел из машины и закурил. От куста, у которого стояла машина, начиналась лесополоса из высоких деревьев неизвестной Александру Львовичу породы, наискось разрезавшая поле и уходившая куда-то вниз, к другой лесополосе. Где-то там, громко и нахально щелкала, свистела, трещала, попискивала и неизвестно что еще вытворяла голосом какая-то птица, и Александр Львович вдруг понял, что это – соловей, которого он никогда до сих пор не слышал. Когда соловей умолкал ненадолго, то воздух наполнялся свистом и чириканьем других птиц, и одновременно становилось слышно такого же певца невдалеке. Но вот тот, что ближе, отдышался, щелкнул несколько раз, пробуя голос, и заверещал, заглушая все лишние звуки. А Александр Львович, присел на капот и, вдыхая девственные ароматы побережья, сдобренные "Кэмелом", смотрел на сверкающую белизну бесконечной Балтики, пока не заметил, что неподалеку, прямо к морю ведет через поле наезженная грунтовка. Он подошел к ней и, внимательно оглядев, убедился, что “Кадет” пройдет по ней без приключений. Вернулся, сел в машину, и еще раздумывая, не стоит ли вернуться в Янтарный, уже съезжал с мостовой. Возможно, он принял бы другое решение, посмотрев на часы – было уже без десяти минут девять. Но, оглушенный соловьем, он поехал навстречу солнцу. Розовея, оно потихоньку валилось в море и светило Александру Львовичу прямо в лицо. Скоро он подъехал к приземистым прибрежным соснам, и немного свернув по колее, оказался на поляне, один край которой обрывался к морю. Он вырулил к самому обрыву так, что еще немного и край поляны сполз бы вниз на пляж вместе с машиной. Но Александр Львович не знал коварности наших берегов и восторженно разглядывал ослепительное пространство перед собой.

Немного придя в себя, он запер машину, и пошел искать спуск на пляж. Он оказался тут же, по кромке глубокого темного оврага, заросшего гигантскими деревьями. Когда-то здесь были ступени, кое-где сохранились доски от них и покосившиеся железные столбы, к которым крепилась толстая медная проволока вместо поручней. Теперь песок под ногами просыпался, вода, стекающая здесь в дожди, вымыла глубокие выбоины. Придерживаясь за проволоку и ветки облепихи, Александр Львович спустился на, еще никем не вытоптанный пляж, и ахнул.

Под ногами был белый, как простыня, песок, впереди – сверкающее зеркало спокойного моря, а на берег из него выходила светящаяся Афродита покрытая, радужно переливающимися на солнце, каплями. Тело ее было совершенно и зрело, как груша, готовая упасть с ветки. И по тому, как она улыбалась Александру Львовичу, он понял, что это не видение, что перед ним настоящая, живая, голая женщина. Они шли друг другу навстречу, и Ливенталь видел, как скидывают капли воды, изгибаясь в золотистые спирали, волоски на ее лобке, и как эти капли, собираясь в тонкие струйки, бегут по внутренней стороне бедер, упруго вздрагивающих при каждом шаге.

Она подняла руку и убрала со лба мокрую золотую прядь, и он увидел, как курчавится золото у нее подмышками, и какие яркие желтые ее глаза.

В двух шагах от Александра Львовича она остановилась, давая рассмотреть себя, и он стоял, захваченный этим чудом настолько, что уже не понимал, где находится. Он только часто сглатывал липкую слюну, чувствовал, что не может произнести ни слова, а мозги у него горят.

А она обошла его, едва коснувшись соском, похожим на абрикосовую косточку, и направилась к оврагу. Солнце светило ей в спину, и Ливенталь несколько секунд смотрел на розовый пушок ее плеч и ягодиц, и на то, как отливают металлом ее мокрые огненные волосы, а потом поплелся следом.

Девушка всего шагов на десять опережала Ливенталя, но когда он ступил в тень оврага, то вдруг испугался, что в этих зарослях может потерять ее. Он еще немного прошел вглубь, озираясь по сторонам, но девицы нигде не было видно.

– Эй! – сказал Александр Львович. – Мадам! Вы где?

Игра переставала его забавлять. Он уже ругал себя за то, что побежал за потаскушкой, как вдруг сзади, с той стороны, откуда он пришел, Ливенталь услышал шорох. Он обернулся и увидел большую рыжую собаку, оскалившуюся и готовую к прыжку. Ливенталь хотел закричать, позвать на помощь, но не успел – собака прыгнула и впилась ему в горло.

“3 июня 1995 года на пляже в районе пос. Донское Светлогорского округа местными жителями был обнаружен разбитый “Опель – Кадет”.

Установлено, что второго июня некто Л., решив посетить взморье, подъехал слишком близко к обрывистому берегу, и в результате оползня автомобиль вместе с водителем рухнул вниз. Еще одно страшное предупреждение любителям автомобильного отдыха на необорудованных пляжах и стоянках”.

Газета “Наши колеса” 7.06.1995 Калининград

“Жители поселков западного побережья – Синявино, Кленовое, Донское, жалуются на, увеличившееся в последнее время, количество бродячих собак и волков, ставших просто бичом приусадебных хозяйств. Не проходит и месяца, чтобы хищники не зарезали овцу или теленка. У местных же охотхозяйств, как видно, не доходят руки до контроля над численностью диких животных”.

Из обзора писем в газете “Янтарная зона” 14.06.1995 г.

2

Кобель цвета жухлой соломы вильнул хвостом и запрыгал вокруг суки, игриво покусывая ее за холку. Сука не зло, но решительно огрызнулась, и кобель, обиженно отвернувшись, присел в стороне. Сука была молодая, тонконогая и поджарая, красивого рыжего окраса со светлыми подпалинами. Она потянулась, зевнула, блеснув кинжальным острием клыка, и сорвавшись с места, понеслась по полю вдоль ручья, рассекая грудью пласты предрассветного тумана. Она бежала легко и ровно, и кобель, намного старше нее, с трудом поспевал. Внезапно сука встала и, втянув подрагивающими ноздрями воздух, повела мордой, вылавливая в гуще ночных ароматов единственный вожделенный – горьковатый запах копытного. Какого – она сходу не разобрала. Кобель замер, стараясь не мешать ей лишним вздохом или неосторожным движением. Тело суки напряглось и вытянулось вперед. Она сделала шаг, другой, и, медленно разгоняясь, побежала. Теперь уже и он чувствовал впереди лань или молодую косулю. Сука замедлила шаг, движения ее стали крадущимися. Кобель встал и, не двигаясь, следил за ней. Сука еще несколько раз шагнула и сделала стойку на куст боярышника. Кобель тихо обежал кустарник и с лаем бросился в ложбинку, укрытую ветвями. Гигантским прыжком, почти вертикально вверх, из-под куста вылетела лань. Сука, мгновенно просчитав место ее приземления, метнулась наперехват. Грудью она сшибла лань на землю, и, не дав ей подняться, полоснула клыком по длинной шее. Лань еще вскинулась на передние ноги, взметнула маленькую головку, но сука уже сжала челюсти на ее горле. Потом рванула раз, другой, и горячая струя толчками хлынула на траву. Сука лакала кровь прямо из раны, торопясь, захлебываясь, пьянея. Рядом, к растекающейся луже пристроился кобель, сопя и поскуливая от удовольствия.

3

Диана сидела в углу кабинета, закинув ногу на ногу, на мягком польском диване обитом синим велюром и курила. И следила за каждым его движением.

Олег вытащил из ящика стола пакет с крупой, подошел к окну, распахнул его и высыпал две пригоршни зерна на крышу гаража внизу. Голуби уже ждали. Он смотрел, как они, воркуя, топчутся вокруг зерен. Он знал, что и сейчас Диана не сводит с него глаз.

Он боялся ее. Он боялся обернуться и встретиться с ней глазами.

Было пятнадцать минут десятого. Минут через десять должна была прийти его секретарша. Он покосился на часы. Стрелки казались парализованными.

Олег сел за стол, открыл блокнот, открутил колпачок ручки, посмотрел перо на свет, не прилипла ли какая ворсинка, и стал черкать на чистом листе вензеля и кружочки.

– Ты мне не ответил,– сказала она.

– Кто тебе это сказал?– устало спросил Олег.

– Неважно. Важно то, что Саши больше нет, и это – твоя заслуга.

– Чушь! – заорал он.– Ты…

– Не кричи,– перебила она его. Но Олег и сам испугался звука своего голоса и, притихнув, уставился на стену.

– Диана, милая,– сказал он.– Я не знаю, какой черт потащил его на этот обрыв…

– Не мути. Ты знаешь, о чем я говорю.

Олег вдруг почувствовал, что ему надоело быть виноватым. Надоело, что она сидит тут, как прокурор, не давая ему и слова сказать. Он поднял голову от блокнота и посмотрел, наконец, на нее.

– Ну, хорошо,– сказал он.– Я просто не хотел этого делать при тебе. Я сам думал в этом разобраться.

– Вот и разбирайся. При мне.

“Странно…– подумал Олег.– Она совсем не похожа на убитую горем вдову”.

Он снял трубку телефона и набрал номер. На другом конце женский голос ответил по-литовски.

– Добрый день,– сказал Олег.

– Добрый день,– сказали уже по-русски.

– Будьте добры, позовите Валдиса к телефону.

– Вы ошиблись. Тут нет никакого Валдиса.

И положили трубку.

– Чертовы конспираторы!– выругался Олег, нажал на рычаг и кнопку повторного вызова.

– Погодите класть трубку,– сказал он, когда ему ответили.– Меня зовут Олег Ремизов. Мое имя должно быть в вашей тетради. Посмотрите.

– Действительно,– сказали ему через минуту.– Есть Ваше имя.

– Так я могу поговорить с Валдисом?

– Его нет.

– А когда он будет?

– Не знаю. Он в командировке. Позвоните завтра, может что-то выяснится?

– Хорошо.

– Его нет,– сказал он Диане. – Завтра я позвоню еще. Этот человек – единственный, кто мог бы что-то узнать.

Диана встала и направилась к двери.

– До завтра,– сказала она и вышла.

4

Человек, которого Олег разыскивал в Литве, был в это время в двух кварталах от него, на той же улице Центрального района Кёнигсберга, только в ее конце. Он стоял, прижавшись спиной к стене сбоку от входной двери квартиры в мансарде старого дома. Точно так же, только с другой стороны, стоял его приятель по прозвищу Гусь. У обоих на головах были шерстяные подшлемники, скрывавшие их лица. У обоих – пистолеты Макарова. Но только у одного – в руках. Другой держал огромные клещи. Третий – господин солидного вида, в очках на круглом добродушном лице, и с небольшим чемоданчиком, стоял перед дверью и нажимал кнопку звонка. Это был второй звонок. Господин знал, что его уже разглядели сквозь глазок, и теперь решают – открыть ему дверь или нет? Замок щелкнул, и дверь приоткрылась на ширину растянувшейся цепочки. Показалось заросшее черной щетиной лицо и открыло рот, но спросить ничего не успело. В его лоб уперся ствол пистолета. В то же мгновение звякнула перекушенная клещами цепочка.

– Тихо, Сеня,– сказал господин в очках.– Закрой рот и с тобой ничего не случится.

Тот, кого Олег Ремизов знал под именем Валдис, проскользнул в комнату мимо Сени. В гостиной на диване спал бритоголовый мужик, разукрашенный татуировками. Валдис сел в кресло напротив и направил на него ствол пистолета. Через секунду к бритоголовому присоединился со связанными руками и заклеенным ртом Сеня. Гусь пошарил под подушкой у бритоголового, но ничего не найдя, посмотрел под диван и вытащил оттуда ижевское многозарядное ружье двенадцатого калибра с отрезанным прикладом. Бритоголовый не просыпался. Его разбудили, тыча в лицо стволом ружья. Потом связали и тихо свистнули. На свист явился господин в очках и, мельком взглянув на диван, распахнул дверь в спальню хозяина. Тот стоял за ней с маленьким короткоствольным револьвером в руке.

– Брось, Эдуард,– сказал ему господин в очках.– Эти ребята разнесут тебя в клочья еще до того, как ты соберешься спустить курок. Не дури.

Хозяин был толстым, и его живот, навалившийся на резинку спортивных штанов, мелко дрожал.

– Давай сюда свою пукалку,– сказал господин в очках, протягивая руку.

Хозяин зло посмотрел на него и бросил револьвер на пол. Господин в очках отшвырнул его ногой назад, к Валдису. Тот поднял и сунул в карман.

– Присядем?– спросил хозяина господин в очках, подходя к столу и устраивая на нем чемоданчик.

Тем временем напарник Валдиса обыскал постель хозяина, прощупывая подушку и шелковое стеганое одеяло. Ничего, не найдя, он скинул постель на пол и, сделав на матрасе несколько поперечных разрезов ножом, залез в него рукой.

– Открывай,– сказал господин в очках, кивнув головой на чемоданчик.

– Пошел ты…

– Хамишь,– вздохнул господин в очках.– Ну что ж, я и сам открою.

Он покрутил колесики с цифрами на замках чемоданчика и поднял его крышку.

– Вот это да!– удивился он.– Вот уж чего не ожидал тут увидеть!

Чемоданчик был набит газетами.

– Что за странные подарки? Эдуард, ты же знаешь, что я не читаю газет. А где деньги, которые ты мне должен? Может под газетами? Ну-ка посмотрим… Нет, не видно денег. Так, где же деньги?

Гусь подошел к столу и бросил на него несколько пакетиков с белым порошком. Господин в очках отмахнулся:

– Спусти их в унитаз. Мне это не интересно.

Хозяин дернулся, но промолчал, судорожно сжав губы.

Валдис, сидя в кресле, разглядывал сервант. Особенно интересным ему казалось отделение с китайским фарфором. Его полка явно была уже, чем должно. Он подошел к серванту, открыл стеклянную дверку и посмотрел на хозяина. Тот быстро отвел глаза в сторону. Валдис сгреб фарфор и свалил его на пол. От грохота посуды вздрогнули все, кто был в комнате. Из коридора показался Гусь с пистолетом наготове, но, увидев Валдиса, опустил оружие и с любопытством стал наблюдать, как тот отковыривает заднюю стенку шкафа ножом.

– Вот они где, мои деньги!– сказал господин в очках, когда стенка отвалилась, открыв аккуратно сложенные за ней пачки долларов.

Хозяин, стиснув зубы, смотрел в пол. Лоб и шея его покрылись каплями испарины, собиравшейся в струйки.

Господин в очках, выбросив газеты, подошел к серванту и стал складывать в чемоданчик деньги.

– Одна, вторая,– считал он,– третья, четвертая, пятая, шестая…

– А почему – шестая?– вскинулся хозяин.

– Компенсация. За моральный ущерб. Седьмая, восьмая. Ну, вот и все. Мне чужого не надо. Пошли, ребята.

Гусь привязал хозяина к стулу. Не очень надежно, так, чтобы он мог скоро освободиться.

На улице их ждал старенький “Фольксваген-Гольф”. Едва они отъехали от дома, господин в очках достал из чемоданчика две пачки и протянул Валдису.

– Спасибо,– сказал он.– Хорошая работа.

На площади Победы господин вышел из “Фольксвагена”, и неторопливо направился к своему 126–му “Мерседесу”, размахивая чемоданчиком. Валдис подождал пока он отъедет, потом пошел к телефонным будкам у Северного вокзала. Покурил, пережидая очередь, позвонил, и когда ему ответили, сказал:

– Все в порядке. Можешь звонить.

Это значило, что хозяин “Фольксвагена” должен был довести до сведения милиции, что обнаружил пропажу своего автомобиля. Пока они будут разбираться, Гусь вернет “Фольксваген” к дому владельца. Делалось это на случай, если кому-нибудь придет в голову искать их через машину.

Потом Валдис вернулся на площадь.

– Отгони машину,– сказал он своему напарнику, протягивая пачку денег. Тот кивнул и включил зажигание.

Автомобиль Валдиса – черный “БМВ”-325 стоял тут же. Валдис сел в него не сразу, сначала сходил к киоску и купил три банки “кока-колы” и блок сигарет “ХБ”.

Через час он уже стоял на пограничном посту перед Нидой и протягивал пограничнику документы.

– Витаутас Йоза?– спросил пограничник, заглядывая в машину.

Валдис кивнул.

– Откройте, пожалуйста, багажник.

Валдис подчинился.

– Все в порядке?

– Да, – сказал пограничник.– Счастливого пути.

Он козырнул и пошел к следующей машине. Валдис переехал на литовскую сторону.

В Ниде он пообедал и, расплатившись, зашел на почту к телефонам-автоматам.

– Лаба дена, это я,– сказал он, когда в Каунасе подняли трубку.

– Ты скоро вернешься?

– А что, меня кто-то спрашивал?