Kitobni o'qish: «Издательский проект Петра Первого. Илья Копиевский и новые русские книги»

Памяти моих родителей, Петра Семеновича и Ольги Владимировны

Слово к читателю

Читатель, взявший в руки эту книгу, задастся вопросом – почему она опубликована в серии «Микроистория»? Ответим ему.

Имя Ильи Копиевского знакомо далеко не каждому. Известен он в основном тем, что печатал за границей некие первые учебные книжки на русском языке. Поэтому без упоминания имени Копиевского обычно не обходятся труды по петровским реформам в области образования. Если вы познакомитесь с биографическими данными об этом человеке, то решите, что он был личностью противоречивой, если не сказать малоприятной. К тому же большинство его автографов, сохранившихся в архивах, – это челобитные и жалобы.

Он, безусловно, был неудачником. А истории про неудачников, как известно, не пишут. Однако ему в этом отношении повезло – появился исследователь, который обратил на него внимание! Причем он не попытался сделать из неудачника героя, а перевел рассказ о нем в область микроисторического анализа. В результате Илья Копиевский представлен в книге как «нормальное исключение»: с одной стороны, человек вполне обычный, с другой – совершенно исключительный. Юрию Зарецкому удалось показать, что это был просветитель, сделавший первый шаг в реализации проекта Петра I по массовому изданию учебной литературы. Первый шаг бывает обычно неудачным, его стараются скорее забыть, но без него не было бы и следующих…

За просьбами и сетованиями Копиевского в архивных документах Зарецкий увидел драму маленького человека, ввязавшегося в глобальную реформу российской средневековой культуры, надеявшегося на сотрудничество с верховной властью, которая его сначала к себе призвала, а потом старалась не замечать. Тем не менее он упорно трудился, надеясь, что его труды принесут великую пользу «славянороссийскому народу». Оправдались ли эти надежды? – задается вопросом автор книги. Его поиск ответа в ней оказывается долгим и сложным, превращаясь в многогранное исследование. Именно в силу этой многогранности книга строится не совсем привычным для традиционных биографий образом.

Автор начинает рассказ со знакомства с изданиями Копиевского. У него возникают вопросы, он ищет на них ответы. Один вопрос рождает следующий, потом еще и так далее. По такому извилистому пути Зарецкий и ведет читателя, только ближе к концу подводя его к рассказу о жизни главного героя. Здесь ему удалось найти новые источники и проследить очень непростую биографию этого человека. Каждый из этих источников автор рассматривает чрезвычайно пристально, стремясь максимально раскрыть стоящие за ними смыслы и одновременно делясь с читателями своими гипотезами и сомнениями, погружая их тем самым в «плотное описание» исследуемого объекта.

Микроисторический подход, предложенный в книге, создает впечатление, что ни одна деталь биографии Копиевского, ни один из нюансов содержания его переписки, ни одна из сторон его трудов по созданию первых учебников не были в ней пропущены и все были осмыслены. Но это лишь одно, что обращает на себя внимание. Главное, что ее автору удалось совместить два разных плана: жизнь конкретного человека, поставленную на службу гигантским планам Петра, и ставшие ее результатом печатные учебные книги, которые читались во всей России на протяжении не одного десятилетия. Здесь уместно сказать и еще об одной микроисторической перспективе этой работы. Записи на полях некоторых экземпляров этих учебников дали ниточки, потянув за которые автор смог узнать о людях, читавших книги Копиевского. Так, прослеживая перипетии жизни и деятельности Копиевского, не упуская ни единой улики, он открывает перед читателем новые неизведанные стороны эпохи петровских преобразований.

Редакторы серии «Микроистория»

От автора

Смыслами я называю ответы на вопросы. То, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла.

М. М. Бахтин ¹

Эта книга появилась до некоторой степени случайно. Несколько лет назад, когда я занимался совсем другими историческими сюжетами, на одном из сайтов мне встретился титульный лист старого русского издания с необычным названием: «Введение краткое во всякую историю по чину историчному от создания мира ясно и совершенно списанное». К этому названию в соответствии с обычаем времени был добавлен пространный подзаголовок. Он указывал на адресатов книги и ее предназначение: «Сей же есть благородным юношам первейшей степени истории и всех премудрых летописцов хотящим читати, читающим совершенно познавати, познавшим благоразумно о всех древних деяниях размышляти, разсуждатати и проповедати». И так же в соответствии с обычаем тех лет за этим подзаголовком приводилось имя правителя, по волеизъявлению которого книга печаталась: «Издана же сия книга по указу пресветлейшаго и великаго государя нашего, царя государя и великаго князя Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца». Дальше шли ее выходные данные: сначала год на латыни (Anno 1699), затем уточненная дата на русском (очевидно, указывающая на день начала печатания книги) и название типографии: «Напечатася в Амстеродаме в лето от воплощения Бога Слова [1699] в [10] день Месяца Априлия в Друкарни Ивана Андреева Тесинга»². Вопреки моим ожиданиям, имени автора на титульном листе не было, однако, эта загадка быстро разрешилась: во всех каталогах и библиографических справочниках им значился некий Илья Федорович Копиевский или Копиевич (1751–1814), о котором я тогда ничего не слышал.

Но вернемся к титульному листу. Специализируясь по роду своей профессиональной деятельности на всеобщей истории, я без труда догадался, что странное определение «всякая» здесь следует понимать именно как «всеобщая». И тут сразу же стали возникать вопросы. Неужели это был первый печатный обзор всеобщей истории на русском языке? Почему я ничего не знал о нем раньше? Почему он не упоминается в исследованиях по русской историографии? Как была представлена в нем всеобщая история? И конечно, кто был этот Копиевский, составивший его по воле русского царя? Сюжет получался вроде вполне микроисторический, но дальше что-то пошло не так.

Взволнованный своим открытием, я тут же показал титульный лист «Введения» специалисту по русской истории XVIII века, искренне надеясь, что он легко разъяснит мои недоумения. Однако его реакция меня скорее озадачила: вместо ответов на свои вопросы я почувствовал в ней нечто вроде вежливого безразличия. Вполне, впрочем, понятного, поскольку коллега был целиком погружен в проблематику собственных исследований, лишь отдаленно связанную с моим вопросом: «А-а-а, это типография Тессинга, ну, об этом много чего написано». Получив примерно такие же ответы от нескольких других историков петровского времени, я вынужден был начать разбираться со своими недоумениями сам, все больше и больше зарываясь в разнообразную литературу, так или иначе связанную с книгопечатанием, петровскими реформами, историографией, русской книжностью, становлением русского научного языка и т. д. Причем в ходе этих поисков меня интересовали не столько традиционные для истории петровских преобразований общие темы, сколько конкретные обстоятельства и особенно люди, трудами которых стало возможным появление этой книги.

В процессе поисков ответов на свои вопросы у меня стали стремительно появляться новые, потом к ним добавились еще новые, и еще, и еще… Почему русский царь решил издать именно эту книгу? Почему распорядился сделать это не в Москве, а в Амстердаме? Какие русские книги вышли в типографии Тессинга? О чем они были? Кто были их авторы-составители-переводчики? Читали ли эти книги в России? В какой-то момент я понял, что этих вопросов становится слишком много и нужно остановиться. К тому же стало ясно, что многочисленные исследования, которые я штудировал, давали ответы далеко не на все из них.

Параллельно с освоением этих исследований я начал разыскивать книги, изданные в типографии Тессинга, в библиотеках. Мне хотелось не только познакомиться с их содержанием, языком, особенностями печати, шрифта, но и просто подержать в руках. Казалось, что так я смогу физически прикоснуться ко времени и людям, о которых собираюсь писать. Помню свое удивление от первых встреч с этими изданиями: в большинстве случаев это были всего лишь малоформатные тоненькие книжечки в несколько десятков страниц, небрежно набранные каким-то особенным славянским шрифтом.

Позднее, обнаружив, что в этих книжечках иногда встречаются записи их владельцев, мне захотелось разобрать хотя бы некоторые из них. Не расскажут ли они что-нибудь о русских читателях амстердамских изданий? Задача эта вначале казалась мне абсолютно непосильной, однако, спустя некоторое время, чувствуя поддержку коллег, обещавших помощь в прочтении скорописи начала XVIII века, я все же решил от нее не отказываться.

Наконец, в надежде, что ответы на многие оставшиеся у меня вопросы могут дать ранее неизвестные историкам архивные документы, дело дошло и до них. Поначалу мне показалось, что все основные материалы по истории амстердамского издательского проекта Петра были известны моим предшественникам. Однако через некоторое время стало ясно, что я ошибался – сведения о первых русских учебных книгах и их создателях начали неожиданно появляться в самых разных описях и делах Российского государственного архива древних актов (РГАДА).

Причем при знакомстве с этими сведениями меня постоянно преследовала мысль о том, что они не могут дать исчерпывающую картину интересующего меня сюжета. Какие-то важные добавления к нему должны были содержать документы нидерландских архивов, в которых ни одному российскому исследователю книг петровского времени не довелось побывать. И как только появилась такая возможность, я отправился за ними в Амстердам. Увы, сенсаций мои поиски здесь не принесли: документов по теме удалось обнаружить на удивление мало. Возможно, впрочем, что я их просто не смог разыскать из‑за нехватки времени и недостатка специальных знаний. Хотя некоторые все же внесли существенные дополнения и уточнения в картину появления первых русских «ученых» книг.

Скажу еще два слова о самих этих книгах. Пытаясь осмыслить их содержание как посредников в трансляции европейских знаний в Россию, я постоянно сталкивался с массой вопросов лингвистического характера: в этих книгах было слишком много темных мест и диковинных слов. Помимо архаичного синтаксиса, особые затруднения вызывало обилие латинизмов, грецизмов, полонизмов, к которым иногда примешивались еще и причудливые неологизмы. Причем при разборе этих странных текстов меня не оставляло ощущение, что эти трудности были не только моими – похоже, рассказывать русским людям о европейских научных знаниях в то время было вообще непросто.

Безусловно, с самого начала мое особое внимание привлекла фигура автора «Введения краткого» Ильи Копиевского. Тем более что, как скоро выяснилось, он был также автором-составителем-переводчиком всех других «ученых» книг, изданных в Амстердаме. Кто был этот человек? Почему и как он занял место главного исполнителя воли русского царя? Как ему удалось за сравнительно короткий срок подготовить и издать целую серию русских учебников? Какие трудности он встречал в своей работе и как с ними справлялся? Должен признаться, что его биография оказалась настолько необычной, что мне захотелось узнать о ней как можно больше подробностей.

Не могу еще не добавить, что в процессе работы над книгой меня постоянно преследовала фраза британского писателя Лесли Поулса Хартли, с которой начинается его роман «Посредник». Ее первую часть любят цитировать историки: «Прошлое – чужая страна». Однако у Хартли есть и ее продолжение, еще больше подчеркивающее инаковость прошлого: «…они там всё делают по-другому»³. Неожиданно открывшийся мне мир людей, трудами которых в конце XVII – начале XVIII века создавались первые русские научные книги, был, с одной стороны, похож, а с другой – разительно не похож на наш сегодняшний.

Но как рассказывать читателям о своих поисках и находках? С самого начала нужно было ответить на вопрос о предмете моего исследования. Это история петровских культурных реформ? История русской книги? История знаний? История деятельности Копиевского и других участников амстердамского издательского проекта? История появления русского научного языка? История перевода? Микроистория? У меня получалось все это сразу. Какая-то смесь из осколков прошлого, в которой перепутались разные темы, исторические сюжеты и ракурсы их рассмотрения. Но все же в итоге предмет и способ моих поисков приобрели более-менее ясные очертания – надеюсь, читатели книги с этим согласятся. Получился рассказ в жанре микроистории, сегодня, как и десятилетия назад, рождающем множество разнообразных определений⁴. На мой взгляд, он вполне укладывается в рамки одного из них, лаконично сформулированного американским историком Чарльзом Джойнером. Микроистория, уверял он, призвана задавать «большие вопросы на небольшом пространстве»⁵.

Увы, получить ясный ответ на естественно возникающий «большой вопрос» о месте и роли изданий Копиевского-Тессинга в реформах русской культуры петровского времени я так и не смог. Поэтому часто повторяющуюся дальше фразу «прибыток для славянороссийского народа» не следует понимать как указание на их исключительную историческую значимость. Это всего лишь отсылка к грамоте Петра Тессингу, в которой царь определял цель своего начинания: «ко общей народной пользе и прибытку, и ко обучению всяких художеств и ведению»⁶.

Должен еще охотно признать, что появлением этой работы я обязан очень многим людям. В первую очередь моим друзьям и коллегам, специалистам по русской истории XVII–XVIII веков. Без их щедрой и разнообразной помощи осмыслить этот новый материал мне ни за что бы не удалось. Имена многих из этих людей и мои благодарности им читатели увидят дальше в отдельных главах и разделах. Однако одно имя я все же должен назвать уже здесь. На протяжении всех лет работы мне постоянно помогали не только профессиональные советы, но и дружеская поддержка Ольги Евгеньевны Кошелевой. Ее огромный опыт изучения документов петровского времени и ее многочисленные критические (но неизменно доброжелательные) замечания служили для меня бесценным руководством.

Считаю также своим долгом выразить благодарность НИУ ВШЭ, моему университету, который не раз предоставлял мне разнообразные возможности для знакомства с материалами российских и зарубежных библиотек, архивов и музеев, а также для обсуждения отдельных сюжетов этой книги на конференциях. Впрочем, здесь нельзя не добавить, что результатом этой поддержки моих поездок были не только новые знания, но и новые впечатления, которые служили важным стимулом для продолжения работы. Трудно передать ощущения, когда в городском архиве Амстердама я увидел оригинал петровской грамоты Тессингу. Или, когда после долгих поисков в застроенном высотными домами новом микрорайоне Минска все-таки добрался до заснеженной улицы Копиевича.

Введение

…История служит для того, чтобы показать, что то-что-существует не существовало вечно; т. е. что вещи, кажущиеся нам наиболее очевидными, всегда возникают в результате стечения противоречий и случайностей в ходе непредсказуемой и преходящей истории.

Мишель Фуко ⁷

Мы привыкли, что научные знания получают преимущественно из печатных изданий. Теперь, правда, ситуация изменилась: многие печатные книги и журналы переведены в цифровой формат и доступны онлайн или даже вообще публикуются только в электронном виде. Стремительно расширившийся и продолжающий быстро расширяться доступ к миру науки открывает невиданные ранее возможности для сотен миллионов читателей, где бы они ни находились. Неудивительно, что в этом информационном цунами мы редко задаемся вопросом о том, какие знания были доступны нашим предкам в старых бумажных медиа. Например, какие научные книги были первыми для русских читателей и какие сведения они содержали. Еще реже – как эти книги составлялись, печатались и каким образом к ним попадали. Бесспорно, что началом русского научного книгоиздания мы обязаны Петру, который «в Европу прорубил окно», через которое они и начали к нам проникать. Но кто именно и как создавал тогда книги на русском языке, что они собой представляли и кем читались?

Перенос и перевод

Перенос

Историки охотно признают, что распространение научных знаний было важной частью петровского проекта модернизации России. В этой связи они часто упоминают адресованный Петру план Готфрида Лейбница, высоко ценившего пытливый ум и открытость русского царя. Первый набросок этого плана был изложен немецким ученым в записке 1697 года на французском языке. Представляя его, он использовал понятие «пересадки» (transplanter) научного знания на новую почву наподобие пересадки растений⁸. Почти десять лет спустя в «Записке» на ту же тему, составленной теперь на немецком языке, Лейбниц предлагал Петру более подробный вариант своего плана. Теперь он говорил о «введении» (Einführung) «наук и художеств» в России, которое должно было состоять из двух этапов: «переноса» (Beibringung) и последующего «возделывания» (Fortpflanzung)⁹. На первом из них, считал Лейбниц, главную роль должны играть люди, хорошо разбирающиеся в науках (Leute die sie wohl verstehen), и научные книги (Bühern)¹⁰. О последних он говорит особенно подробно. «Ученые» книги, по его мнению, должны составить библиотеку, включающую издания по всем важнейшим областям научных знаний: от математики до истории. В большинстве своем эти книги должны быть на латыни, хотя в России, добавлял он, стоит также иметь «хорошие сочинения на немецком, английском, голландском, французском и итальянском языках»¹¹.

Перенос, перевод, книги

Многие из изложенных в этих записках предложений знаменитого ученого не были, конечно, откровениями для Петра. Мы знаем, что «перенос» научных знаний он начал осуществлять уже в самом начале своего царствования, приглашая в Россию из европейских стран инженеров, архитекторов, кораблестроителей, военных, мореплавателей. Не вызывает сомнений, что молодой Петр прекрасно понимал и особую роль, которую должна сыграть печатная книга в строительстве новой России. Однако, в отличие от Лейбница, он считал, что главным способом просвещения его подданных должно стать не собрание библиотеки на иностранных языках, а печатание сочинений европейских авторов в русских переводах. И книгоиздательская политика Петра, в результате которой на русском языке впервые появились тысячи томов «ученых» книг, является лучшим тому свидетельством¹². Очевидно, что важнейшим инструментом переноса научных знаний в этом случае был письменный перевод. Так массово издававшиеся труды европейских ученых положили начало процессу складывания русского языка науки.

Книги рукописные и печатные

Перенос европейских научных знаний в Россию начался, конечно, не с Петра, и происходил он не только через печатные, но и через рукописные переводы. Русским читателям были доступны сотни названий этих переводов, имевших широкое хождение параллельно с печатными книгами вплоть до начала XIX века¹³. Этот параллелизм обычно объясняют двумя причинами. Прежде всего тем, что, несмотря на стремительный рост объема типографской продукции, ее репертуар не мог удовлетворить все многообразие запросов читателей. Соответственно, многочисленные лакуны в самых разных областях знаний восполняла рукописная книга (от историй о разорении Трои до азбуковников, арифметик и травников). Широкое хождение в России рукописных книг исследователи объясняют также тем, что они обходились покупателям сравнительно дешево¹⁴.

И все же с первых десятилетий XVIII века, несмотря на продолжение практики «списывания» книг, основные тенденции в распространении европейских научных знаний в российском обществе стали определять книги печатные. Именно они сыграли решающую роль в реформировании русской культуры, происходившем на протяжении всего XVIII века¹⁵. Помимо массовых тиражей печатных книг, этому способствовало еще одно их важное преимущество перед книгами рукописными – унифицированное содержание¹⁶. Типографский станок, в отличие от копииста, не мог «улучшить» исходный текст, внести в него сокращения, исправления, добавления, поменять расположение материала и т. д.