Kitobni o'qish: «В погоне за мечтой»

© Романтеев Ю. А., 2025

* * *

Поэтическо-прозаическое предисловие

1

 
«Мой дядя самых честных правил»¹,
Но не о нём пойдёт рассказ.
Я эту строчку только вставил,
Чтоб каждый вспомнил этот глас
Рассказчика. Чтоб мы сумели
За две грядущие недели,
А может, только лишь одну,
Как и бывало в старину,
Воспеть онегинскую строку².
Точнее говоря, строфу.
И будто школьник молвить «фу!»
Нам не пристало. Не к уроку
Я умоляю вас читать,
Листать, учить и повторять.
 

2

 
Прошу Онегинского Женьку
Прочесть по новой потому,
Что, пусть совсем уж помаленьку,
Я сам скучаю по нему.
Хотел и я писать поэмы,
Придумать без труда те схемы
Тысячестрочного стиха —
Но слышу в адрес мой: «Ха-ха!»
И поделом мне: я ленивец.
Великих текстов не пишу,
Примеров сложных не решу,
Всё потому, что я – ЛЕНИВЕЦ!
А у тебя, мой друг, не так:
Ты замечательный чудак.
 

3

 
Ты книгу взял, не поленился,
А я немного подустал,
Читая, малость побранился
На текст, что только написал.
Из-за чего его шлифую,
Второй десяток лет рифмую.
А толку, если до сих пор
Не подавал на ваш укор
Сие прекрасное творенье
Метафорических картин,
Герой которых не один
Войдёт в тяжёлое боренье…
Но я стихами подустал
Писать столь сложный мадригал³.
 

4

 
«Унижусь до смиренной прозы»⁴.
Ведь не нужна мне похвала,
Рукоплескания и розы,
Высокопарные слова…
Пустое всё.
 

Поэтому, дорогой читатель, переобувшись на ходу в прозаика из подуставшего поэта, предлагаю вместе окунуться в прошлое, где множеству героев в такой обыденной и повседневной жизни, которая, предположу, знакома каждому из нас, придётся далеко не сладко. Но если кто-то взмоет ввысь или вспорхнёт как птица, то иные камнем упадут с небес на землю. Кто будет среди первых, кто среди вторых, – наступит час, узнаем. Хотя осмелюсь и предположить, что о падениях и взлётах вы догадаетесь намного раньше, чем мне бы этого хотелось, поскольку в проницательности людям нынче не откажешь. К тому же знающих о том, как должен строиться сюжет, сегодня на просторах интернета да не то что море – океан специалистов, а есть ещё и те, о рассудительности коих мы пока не знаем. Но, думаю, пока вконец не распалился, оставлю лучше домыслы, предположенья и расскажу о двух особенностях книги.

5

Во-первых, вы не найдёте на страницах данного романа ни одного мифического существа – ни трёхголовых гидр, ни леших, ни вампиров: их просто нет здесь и не будет. Но если пожелаете предстать героем, что сокрушает чудищ взмахом посоха или секиры, то смею вас обрадовать немного: вокруг и в нас самих подобных «гидр, леших и вампиров» десятки, тысячи и миллионы, а вот «героев», как обычно, не хватает: большинство расселось по удобным креслам и диванам, где, поглощённые мечтами, очередную магию пера взахлёб читают. А всё о том, как доблестный вампир, к примеру в какой уже десяток раз кого-то ест и любит… ест и любит. Очаровательный красавец с запахом и цветом трупа, он сотню убивает, но двоих спасает. Вот что о нём сказать?.. Герой, немыслимый герой! Да только молодое поколенье подобной нечистью не защитишь и рассудительности не научишь⁵. Особенно, когда мы рвёмся только закрутить сюжет, причём закручиваем до упора, чтоб у читающих перехватило дух и ёкнуло от ужасов сердечко, а может, и того – остановилось… И оно останавливается, рано или поздно, но останавливается, так и не узнав самого главного в жизни – того, что изменяет судьбы, исправляет многие ошибки и наконец-таки не допускает новых. Поэтому оставим бедных гидр, леших и вампиров на просторах фэнтезийных книг и окунёмся в мир, напоминающий суровую реальность. Но для чего, вы спросите, всё это? Да только для того, чтобы исправиться во многом, чтобы измениться: трусливость, например, сменить на храбрость, а ненависть и злобу – на любовь и доброту; чтобы не гнаться за слепою верой – при этом слепо ничего не отвергать, и чтобы в кой-то мере оказаться не животным на инстинктах, а настоящим человеком – рассудительным и волевым.

6

Вторая же особенность книги заключается в следующем.

Быть может, вам известно: для того чтобы написать, к примеру, хороший роман, авторам стоит развиваться в трёх направлениях. Прежде всего, нужно продолжать изучать язык, на котором вы пишите книгу. Чем богаче он окажется и красивее, тем ярче вам удастся выразить задуманные мысли и идеи, а значит, и читающим окажется и легче и приятнее подобное прочесть, понять, осмыслить и принять. Иными словами, чем слаще речь, тем больше и желание. Представьте, вы приходите в ресторан, где вам приносят неказистое на вид блюдо, у которого и запаха-то нет. Конечно, «голодному рту и горькое сладко», но если вы не голодны, понравится ли вам такое? С другой стороны, вам приносят блюдо, которое и выглядит красиво, и приятно пахнет. В подобном случае, пускай вы и не голодны, но аппетит появится. Так что богатство и красота языка – это своего рода инструмент для возбуждения аппетита. А точнее говоря, его запах. Ибо внешний вид блюда больше схож с обложкой книги: чем она презентабельнее, тем лучше.

Далее, когда вы начинаете писать какую бы то ни было историю, всегда стоит обращать внимание на логику повествования. Ибо не так важно, насколько закручен сюжет, куда важнее – насколько он логичен, поскольку нелогичность мыслей, чувств, поступков или слов, будь то героя или же злодея, убивает раз за разом всякое желание читать. И, наверное, вы сталкивались в книгах, фильмах или аниме, к примеру с нелогичными поступками, которые буквально начинают раздражать. Но почему? Не потому ли, что в угоду закручивания сюжета или по другим причинам авторы вдруг наделяют персонажей мыслями и чувствами, которые на тот момент несвойственны и неуместны. Конечно, неизбежны случаи, когда логичность в действиях персонажа присутствует, но из-за временных скачков, да и не только, их обоснованность читателем не ощущается – и ему кажется, что действия персонажа неестественны и нелогичны, пусть даже это и не так. В любом случае, если автору и не удаётся искоренить подобные ошибки полностью, с одним, я думаю, мы согласимся: чем меньше таковых проблем останется в произведении, тем лучше.

И, наконец, третьим направлением, по причине которого я и взялся за написание данной книги, является определённая идея, мысли, что мы доносим до читателя посредством интереснейших историй, переплетаемых друг с другом, и красочного языка. Ведь как бы интригующе ты ни закручивал сюжет и как бы распрекрасно ни писал, да только книга многого лишается и в красоте, и в пользе, когда в написанном нет никакого смысла. Но вот одна рациональная идея – и книга расцветает. Когда бессмысленный рассказ приобретает смысл, то мы уже не просто убиваем время – мы что-то получаем. А раз уж время скоротечно, то и растрачивать подобное богатство на миры иллюзий неразумно. Но это лишь в том случае, когда в них нет или совсем уж мало смысла. По этой же причине на страницах книги вы обнаружите немалое число разнообразных рассуждений. И чем окажетесь к финалу ближе, тем их будет больше. Поэтому совет: исследуйте и размышляйте! По глупости – не принимайте слепо ничего, по гордости (всё так же слепо) – нос не воротите. Тогда написанное в книге будет в помощь.

P.S. Конечно, это далеко не всё, о чём хотелось бы сказать в начале; но этого, предположу, вполне будет достаточно. Желаю всем приятного и полезного чтения.

Часть 1. В день совершеннолетия

Загадка!

В погоне за мечтой один выходит победителем, другой выходит проигравшим.

Но поражение оборачивается победой, а долгожданная победа – поражением.

Итак, о ком или о чём загадка? И каков же вывод?

Глава 1. Начало и конец

Повествующее лицо: Белинский Ростислав Викторович, светловолосый юноша с зелёными глазами.

Не будь у нас недостатков, нам было бы не так приятно подмечать их у ближних.

(Ларошфуко⁶).

Что происходит?! Почему я слышу крики, стоны, плач, рыдание и ощущаю страх? И что за ангелы нависли надо мной?.. О нет! Это врачи! А что произошло – не помню; только злая боль терзает голову и грудь, на теле вижу капли запекающейся крови, и – ужас! – ноги отнялись. Но вглядываясь, вслушиваясь, начинаю понимать – я не один такой: в одном углу скорой сидит невзрачный человек с перебинтованной башкой, негромко что-то причитает и как-то вяло стонет, в другом – забрызганная кровью черноволосая девица, которая ведёт себя как бестия и плакса. Похоже, только я по-настоящему страдаю. Ах да, врачи! Они то словно коршуны летают над израненной добычей и ожидают пира, то, почему-то, просто замирают. Но, к счастью (хотя какое тут счастье), водитель замедляет ход.

Спешно, грубо, точно хлам, меня вытаскивают из машины. Когда гляжу по сторонам, то, вздрагивая, вижу только панику, и боль, и жуткий страх таких же, как и я, людей – испуганных, израненных и безнадёжных. Повсюду беспорядочно размётаны обломки искорёженного железа, куски поваленной древесины да изуродованных тел. Одни автомобили – всмятку, другие – еле дышат и, медленно передвигаясь по улицам незнакомого для меня города, объезжают не только дымящийся металлолом с деревьями на крышах, но и трупы чьих-то загубленных жизней. Кем были погибшие и чего бы смогли добиться – теперь неважно: они мертвы – мы живы. Вот маленькая девчушка с перекошенным от боли лицом, наклонившись над одним из тел и обливаясь слезами, нежно гладит мертвеца – и никто не замечает её: взрослые мечутся сломя голову и занимаются такими вот, как я. Как же больно терять в подобных обстоятельствах близкого человека. Так что нет! Я никогда не допущу такого… если выживу сегодня.

Пока глядел по сторонам, меня буквально втащили на первый этаж больницы и, несмотря на толпы раненных и прочих паникеров, доставили живым. Но плакса уже здесь. Она идёт как хищник по пятам и только ноет, стонет и кричит, когда врачи пытаются убить или спасти. Что именно – не знаю. Но довозят до операционной быстро, на рабочий стол кладут для радости хирургов-мясников уверенно. И я сталкиваюсь один на один с ужасами детства – гадкими врачами. Вдобавок на территории больницы. Поэтому кричу во всё горло: «Девушка! Не оставляй меня с ними! Ты никакая не плакса и не бестия, только, прошу тебя, вернись!» Но девушки уже не видно, а хищники окружают, один подносит маску, чтобы усыпить; однако гаснет свет!..

Измученный как болью, так и страхом смерти, вслушиваюсь, вглядываюсь во мрак, но отчётливо понимаю, что никого нет, что я абсолютно один. И уже зову не девушку – врачей: «Где же вы, родные, где вы? Не уходите. Хотите резать – режьте, но спасите! спасите!» А в ответ ничего. Только тишина, как в страшных фильмах, за которой следуют обычно вопли ужаса, – и я кричу, поскольку потолок в огне, а выхода спастись не видно, да и откуда взялся он – не ясно. Одно лишь сознаю: пока не испытаешь страх от неизбежной смерти, не поймёшь, как сильно хочешь жить. А я хочу, сильно хочу! Вот и падаю со стола и невзирая на жуткую боль по всему телу ползу в сторону двери. Правда, ногам уже всё равно: онемев, они не слушают меня, не повинуются. Так что я (хоть и смешно мне до истерики) похож на старую медлительную черепаху, что убегает от молодого резвого гепарда, пока над головою беспощадно и красиво потрескивает небо, то есть потолок. И перед смертью, обезумевший, реву как никогда, ору сильнее прежнего – и мигом просыпаюсь!

Жадно глотая воздух, точно испуганная ослица, озираюсь по углам комнаты, затем смотрю на потолок и, успокаиваясь, предаюсь печали. Потому что я не в пылающей огнём больнице, нет, а только дома, где ничего не изменилось, всё как и прежде: приоткрытые со вчерашнего дня окна впускают до противности чистый деревенский воздух, и лай неугомонных псов, и кукареканье горластых петухов. Увы, передо мной деревня, чистая от мусора, но грязная от домашнего скота, залитая красивейшей осенней листвой стройных деревьев, но перекошенная временем и ленью, изуродованная кривыми избушками да полуразбитыми землянками… Проще говоря, это всего лишь деревня, но никак не Москва.

* * *

Никогда не видел женщины красивее той, которая обнимает меня прямо сейчас, – это мама! И я говорю не словами изнеженного сыночка, просто она и вправду необычайно красива. В студенческие годы отцу пришлось немало усилий приложить, чтобы обратить на себя взор одной голубоглазой особы, за которой увивались все кому не лень. Ему, в отличие от других, удалось не только привлечь внимание матери, но и жениться на ней, пока те, другие, от зависти покусывали локти. Ну а как иначе, когда стройная, светловолосая, с чарующей улыбкой и томным голоском сидит перед вами за партой института в бесподобном цветастом платье. Да упустив такую девчонку, не столько обкусаешься, сколько с ума сойти можешь. Правда, столь непомерное внимание до сих пор утомляет обоих. Кольцо на пальце хоть и облегчило ситуацию, но ненамного: мужчины всё равно провожают долгими взглядами и не упускают ни одного случая, чтобы поговорить, да и не важно о чём, главное – подольше. Это было и происходит с мамой постоянно, причём в окружении не только пылких мужчин, но и завистливых женщин.

Сегодня, в день моего совершеннолетия, она, как всегда, рядом. К тому же это особенный день – очень особенный! Ведь я покидаю затхлое, испорченное бескультурьем место и, наконец-таки, возвращаюсь домой. И не куда-нибудь – в Москву, где прожил более пятнадцати лет до того злополучного дня, как мы переехали к деду, человеку образованному, талантливому, богатому, но который, давно уехав из столицы, проживает, почему-то, здесь. А ведь после смерти бабушки вполне мог и вернуться – но нет: и сам не переехал, и нас в болото затянул. Однако, признаюсь, в одном дедуля оказался прав: не допустив мои рассказы и стихи в печать, старик буквально подарил ко дню рождения и мастерство, и опыт, в которых я, всего не понимая, так нуждался. И теперь, вооружившись до зубов, способен, точно Македонский и Суворов⁷, победить любого; но одного желаю – обрести известность, и не на пять минут – навечно! Только оружием будет не стальной клинок или копьё, а нечто большее – моё веское слово. И пусть звучит самоуверенно, но это так… да и не может быть иначе.

* * *

Ох, как же это мучительно, когда мыслями уже во дворце, то есть в столице, а тело до сих пор в полуразрушенной лачуге, то бишь в деревне. Да если б только мог, то уехал бы прямо сейчас – но кто позволит! Женщины здесь, как пчёлки, жужжат по всему дому; я же с дедом и отцом попиваю кофе на балконе, куда нас с наглецой прогнали как мешающихся под ногами недотёп. Так что не столько кухня, сколько весь двухэтажный дом (единственная отрада глаз в деревне) уже с первыми лучами солнца основательно захвачен женщинами: мамою, соседками и, разумеется, их дочерьми.

Правда, две из них стоят особняком от любых здешних девчонок, каждодневно строящих мне глазки. Например, моя сестрёнка, чья красота и подростковая игривость пленили многих пацанов, за исключением того, однако, к кому давно неровно дышит. А было время, когда Настенька упиралась ехать в деревню, а затем с такой же силой упиралась обратно. И всё потому, что влюбилась (она так считает). Но это полнейшая чепуха: мол, горожанка-красавица влюбилась в деревенщину. Не смешно ли! Лично я такого никогда не позволю, поскольку человек высокого полёта, вроде меня, не найдёт ничего общего с человеком приземлённым, которым, отчасти, и является вторая девушка, подруга моей сестры. Да ей бы только второсортные романы почитать про любовь любовную! О большем даже не мечтает. Хотя черты лица приятные, да и веснушки к лицу, не говоря о сладкозвучном голосочке, и не только. Но представить Дашу перед вспышками фотокамер – как я только ни пытался – не могу. И, хотя влечение скрывать не в силах, принципами я не поступлюсь! Так что, увы, нам никогда не быть вместе. Никогда.

* * *

На часах пробило девять. В голове, к несчастью, шутки, гул и сплетни женщин, настолько неприличные, что хочется сбежать. Но пока что матери девиц не пристыдят и не поженят (забавы ради) – я никуда не денусь. Поэтому сейчас только одно обстоятельство поднимает настроение – подъезжающая к дому машина, из которой неуклюже вылезает долгожданный спаситель! И это не кто иной, как невысокий пузатик такого же смешного вида, как и раньше, постоянно чем-то или кем-то недовольный, почти всегда трудящийся и любящий давать советы, – короче говоря, мой дядя…

Глава 2. Тьма из прошлого

Время действия: среда, 13 октября 2021 года, 8:45 утра.

Место действия: начинается недалеко от небольшой деревни в Рязанской области.

Повествующее лицо: Стрельцов Григорий Тимофеевич, дядя Ростислава.

– Смотри, смотри!

– Куда, на что?!

– Кролик!

– Где?!

– Так вот же! Ты что, слепой?.. Ай! Уже скрылся.

– Григорий Тимофеевич, вы, надеюсь, знаете, что кролики по лесам не бегают. Это, скорее, был заяц.

– Ишь ты, умник нашёлся. Рули давай!.. Как будто я и сам не знаю, что заяц. Ты бы лучше, вместо того чтобы меня поправлять, подумывал о поступлении в институт.

– О-о-ой! Началось.

– Не началось, а продолжается… Эх, деревенщина, у тебя такое статное имя – Пётр, а ведёшь себя как Петька, мальчуган из подворотни.

– А мне, может, Петькой быть больше нравится, а Петром называться…

– Вот только не надо на буку походить. Скажу тебе честно: никакой ты не Петька – ты лентяй! Выбить бы из тебя эту дурость – да не имею права. Так что повезло тебе, дорогой Пётр, что не я твой отец.

– Это уж точно.

– Что ты вякнул сейчас?!

– Подъезжаем, говорю.

– То-то же. – И мы действительно подъезжаем к деревне, три года в которой не был. Да и не мудрено, если дел, как у меня, намного выше крыши.

Выхожу из машины и вижу: посреди малюсеньких избушек, как и прежде, возвышается громадный двухэтажный дом, напоминающий скорее дворянский особняк, чем детище современной архитектуры. И это из лучшего дерева руками лучших мастеров. Так что, бесспорно, за время моего отсутствия ничего не изменилось. Вот только поднимаюсь на крыльцо, как слышу смех и крики, и будто поросячий визг настолько неприятно режет слух, что хочется сбежать (такого здесь, признаться, раньше никогда не слышал); но, что поделаешь, я открываю дверь, неспешно вваливаюсь внутрь дома – и тут пошла потеха, началось!

– Мой дядя приехал! – кричит племянница – и десятки любопытных глаз теперь на мне (не в прямом, конечно, смысле – в переносном).

– Доброе утро, – слышится низкий грубоватый голос. Смотрю – а это двухметровая мадам с жестоким выражением лица, что наспех продолжает: – Ну не стойте же в дверях, проходите! – И, немного испугавшись, прохожу. Да и как иначе, если она выше меня на две головы. Затем оглядываюсь в сторону открытой двери – но Петька не торопится. Вот лис! Зато племянница, изящно улыбаясь, уже во всю передо мной кружится:

– Дядя, дядя! Смотри!.. Ну как я в этом платье? Нравлюсь?

– Настенька, родная, да ты в любом платье будешь красавица!

– Ну, дядя! Я больше про платье спрашиваю, чем про себя.

– А-а-а, платье! Ничего, сойдёт. Не такое красивое, как ты, конечно, но в этом я бессилен.

– Вот всегда ты так! Но всё равно спасибо.

– Да что там я. От парнишек у тебя отбоя точно нет.

– Ну… ты прав, отбоя нет; зато и комплимента никакого не дождёшься, – бормочет возмущённо Настя и, полагаю, направляет взор на одного из них, затем вздыхает (то ль от безысходности, то ль от безразличия – не знаю), но уже с натянутой улыбкой продолжает:

– Ну ладно, я и так тебя задержала. Ты, наверное, хочешь маму и дедушку повидать.

– Это было бы здорово! Где они?

– Мама на кухне готовит, а дедушка с отцом и братом где-то наверху.

– Спасибо, родная. – И, поцеловав племянницу, незамедлительно иду на кухню, где любимая сестрёнка (пускай и не совсем родная), наверняка, всё так же вкусно кашеварит.

И, действительно, ароматы такие, что пальчики оближешь… Если обмакнуть успеешь. Я так и не успел: сестра с половником в руке набросилась как на добычу. И хорошо, что не кусает, а целует только. Но, отойдя на несколько шагов и осмотрев, как говорится, с ног до головы, бросает фразу, из-за которой чувствую себя неловко, прекрасно понимая почему:

– Родной, да ты поправился немного!

Да что это значит – немного! Я же не слепой – вижу, что много, и уже давно. А всё из-за того бывает, когда жена готовить в силах только ravioli⁸, причём из магазина. Ох уж эта Tatiana!⁹ Вместо того чтобы по салонам да бутикам мотаться,

 
на кулинарный лучше б записалась курс.
Так нет: то времени ей не хватает, то желанья.
Стихами скоро буду говорить,
но только не от радости, а от страданья…
 

Вот я рифмоплёт: стихами мыслю! Хорошо, что вслух не произнёс.

– Надеюсь, ты не на диете? – продолжает Ольга. – А то мы столько наготовили. Ты обязательно должен попробовать!

– С радостью; но, поскольку я «поправился немного», лучше откажусь.

– Ой! Да ладно тебе… В детстве, правда, ты всегда ел мало. Помнишь?

– Ещё как помню, ведь я только потому плохо питался, что за тобой не поспевал: ты всегда что-нибудь утаскивала из-под носа.

– Да что вы говорите! Monsieur Gregory¹⁰, разве не вы постоянно опаздывали к столу, зачитываясь очередным романом из маминой библиотеки?

– Да, но они были интересные! По крайней мере, некоторые из них.

– Это уж точно! Ты их всегда пересказывал мне перед сном вместо сказок, помнишь?

– Конечно, помню. После одного из таких пересказов ты и начала грезить об этой недалёкой сумасбродной Франции.

Да простят меня нормальные французы.

– И вправду!.. Кстати, как обстоят дела с изучением французского у Тани? Сдвиги есть?

– О да! Ещё какие! Правда, не туда, куда хотелось бы: из всего французского она лишь boutique¹¹ и запомнила. Теперь только и ходит как по этим бутикам, где из всего одни пельмени да одёжку покупает. Лучше б ты её готовить научила, чем французский предлагать.

– Зато Татьяна весёлая и жизнерадостная.

– Мне от этого не легче: я бутербродами перебиваюсь на обеде!

– Ну а кто тебе мешает в ресторанчик съездить.

– Ещё чего! Я не транжира, чтобы мне по ресторанам разъезжать.

– С твоим доходом это не беда, ты знаешь. Тем паче, что здоровье, как-никак, дороже денег.

– Вот только не учи меня жизни. Или ты забыла – раздавать советы – мой удел.

– Да помню я, помню! – И приятный смех негромко разливается по кухне.

– Но если советы давать нельзя, то попросить хотя бы можно?

– Проси, что пожелаешь, – я исполню.

– Ты, пожалуйста, береги его там, – говорит сестра о моём племяннике.

– Ой, да что с ним может случиться! Всё будет нормально.

– Гриша, ты же знаешь: многие гонятся за мечтой, но не многие её догоняют, после чего одни сменяют сложную мечту на более простую, а у других на всю оставшуюся жизнь букет из боли, разочарований и нескончаемых обид.

– Оля, не переживай, я присмотрю за ним. – А самому тревожно. Однако же, поцеловав сестрёнку, мигом направляюсь к папе, погружаясь целиком в воспоминания из детства, когда я был обычным беззаботным мальчишкой из не менее обычной и беззаботной семьи, когда мои родители любили и уважали друг друга… Так о нас думали окружающие и я сам – но всё оказалось иначе: отыгрывая роль заботливого семьянина, отец убегал к любовнице, и когда мама, истерзанная болью измены, горько плакала в подушку он в чувствах признавался другой. Ну что за ненавистная насмешка жизни! Пока одни пишут романы о вечной и прекрасной любви, зарабатывая десятки, сотни тысяч, а я с издательством поддерживаю это, другие, иногда ценою жизни, переносят боль измены на себе. Да и не только измены. Что с мамой и произошло.

Всё началось ещё до свадьбы родителей. Они были молоды, красивы, поступили в Московский государственный университет имени Ломоносова, где вскоре и познакомились. Как рассказывала мама, она влюбилась в отца без памяти; он тоже полюбил, но другую. Имя той женщины мне неизвестно, так что зову её просто – химера¹², фурия¹³, гадюка. Она около года встречалась с папой, пока не обнаружила большой мешок с деньгами… Не прошло и трёх месяцев, как фурия окольцевала глупенькую жертву. Что переживал тогда отец – всего не знаю, но вскоре он женился сам, на маме. Правда, только потому, что она вынашивала под сердцем ребёнка, а не потому что любил. Почти сразу после разрыва с химерой он обрёл утешение в постели матери и с нею был всего лишь раз, и только чтобы отомстить гадюке. Результатом глупой мести оказался я. Затем последовали десять лет, прекрасных и счастливых для одной и довольно сносных для другого. Что называется, он свыкся и вполне довольствовался тем, что мать его боготворила; но химера снова появилась в жизни папы – и злые чувства закипели вновь. Так что десять лет брака, безумная любовь матери, ребёнок – ничто не могло удержать его. По нескольку раз на неделе отец исчезал из дома и возвращался только утром. Это продолжалось больше полугода… Разве не такую любовь, безудержную и беспощадную, гении слова воспевают в прозе, стихах или поэмах; да только там её рисуют победительницей зла – а здесь она тому причиной. И кто бы мог подумать, что прекрасное, счастливейшее время для отца обернётся крахом для обоих.

Итак. Жаркий июльский вечер. Мама и я возвращались с дружеских домашних посиделок от её родного брата, Тимофея, который стал в дальнейшем не по принуждению, а настоящим папой для меня. Добравшись до одной из сталинских пятиэтажек, где проживали на ту пору без малого семь лет, и проходя соседние подъезды, мы радостно здоровались со стариками и старухами, что так и норовили посюсюкаться со мною – кто за ушки, кто за щёчки потрепать. Мне было очень стыдно, особенно перед девчонками; но в подобные мгновения происходило чудо: мама улыбалась, и пусть ценою моего позора, и пусть не так, как раньше, но зато улыбалась. Потом мы поднялись по высоким ступенькам на четвёртый этаж, открыли дверь в квартиру; я первым проскользнул внутрь и, на ходу скинув сандалии, рванул было в свою комнату, попасть в которую возможно только через зал; однако стоило в нём очутиться – тут же замер: передо мной висел отец, привязанный за люстру…

Что заставляет человека идти на такое?.. Тогда я не думал об этом, а просто кричал. Когда же мама, подбежав к отцу и обхватив руками, попыталась что есть мочи приподнять, пока в безумстве продолжала верить, что он жив, – в прихожую, спеша на детский крик, ворвался Николай Петрович, наш сосед. В отличие от перепуганного мальчугана мужик не растерялся, но, ринувшись на кухню за ножом, через минуту кончил дело: на диване, бездыханное, лежало тело папы, у груди его истошно завывала мать… Через пару лет её не стало. Умерла в больнице. Утром. Врачи сказали тогда, что попытки спасти её были тщетны: она как будто бы отказывалась жить.

Вечером того же дня я наконец-таки узнал причину, почему повесился отец, и догадался, что происходило с мамой: мне дядя рассказал, затем подал предсмертную записку, слова которой, безусловно, всплывая в голове, живьём съедали душу матери. К несчастью, это продолжалось день за днём, до смерти! В записке было мелко накарябано: «Моё солнце вновь оставило меня… и только ты, ведьма, только ты виновата! Если бы ты не воспользовалась моим горем тогда, не было б ни глупого ребёнка, ни вынужденной свадьбы, и мне бы не пришлось терпеть твою мерзкую рожу, твой противный голос каждый день, и уж точно – мне бы не пришлось терять её дважды. А теперь у меня только один путь. Потому что нет без неё жизни, а с тобою и подавно… Будь ты проклята, ведьма! Будь ты проклята!»

Помнится, тогда я долго плакал, а когда окончил, папа произнёс: «Гриша, родной, то, что я рассказал тебе, что дал прочитать записку, – это не для того, чтобы ты просто узнал правду, но для того, чтобы вынес из столь ужасной трагедии один важный урок, принял одно важное решение: никогда, слышишь, никогда не поступай с другими так, как эта женщина – с твоим отцом, а твой отец – с твоею мамой, потому что это – разрушение и боль приносит. Понял?!» И я усвоил урок. Он, правда, оказался не последним: через два дня, когда состоялись похороны мамы, Аглая Алексеевна Стрельцова, супруга Тимофея, женщина заботливая и добрая, сказала нечто такое, что всколыхнуло всё во мне. Но тогда я промолчал в конце… Да мне и было-то двенадцать лет.

В общем, мы вернулись с похорон; просидев поминальный обед, я ушёл с сестрёнкой в детскую; гости не переставали плакать, поминали маму добрым словом, продолжали есть и пить; затем они долго общались, шутили и наконец-то стали расходиться, когда время перевалило за восемнадцать вечера. Сестрёнка же играла в куклы: она не до конца осознавала происходящее вокруг. На похоронах, к примеру, бегала от взрослых по могилам; ей грозили пальцем, говорили, что накажут, а Оленька смеялась только. Тут, что называется, одни поесть пришли, другие пообщаться, иные – поиграть, поплакать. Тогда увиденное мною представлялось именно таким. Я был обиженным на всех по той причине, что не мог вернуться к маме, как это делали по окончанию застолья гости, возвращаясь к жёнам и мужьям, родителям и детям. А на отца и вовсе обозлён за то, что маму отобрал. Да что лукавить: я его возненавидел! Что поздним вечером и вылилось в причину недовольства на последние слова Аглаи.

Заключив меня в объятия, она тогда сказала: «Люди, Гриша, очень странный народ: кто-то приписывает чужие победы, кто-то жадно хвалится своими, а некоторые, как и твой отец, при неудачах ищут виноватого и, когда находят, тут же обливают грязью. Зато себя, любимого, ни капли не краснея, выставляют жертвой обстоятельств… Как видишь, из себя он сделал „жертву“, а из мамы „виноватого“. Но у каждого человека своя голова, и только мы ответственны за решения, которые принимаем. Поэтому, каким бы тяжёлым ни оказалось положение, оно здесь ни при чём. Ведь даже у приговорённого к смерти есть выбор: идти на плаху добровольно или нет. Неудобные же обстоятельства как хитрые советчики: они настойчиво предлагают обратиться на неверную дорогу. Да только выбираем ложный путь мы сами. К примеру, твой отец, что, потеряв ту женщину впервые, опустился до абсурдной мести и приударить за Надеждой счёл за лучшее решение проблемы, прекрасно зная, что она, как дерево без влаги, сохла по нему. В итоге это было целиком и полностью его решением. Как те, когда он выбирал: изменять супруге или нет, покончить жизнь самоубийством или нет, обвинить да проклясть Надю или нет… Решения, принятые на горячую голову, сгубили обоих – а принимал их только он. Но я умоляю тебя, Гриша: ты уж прости его! Ладно?»

Эх, как же сладка была и возвышенна речь Аглаи Алексеевны до злополучного «прости». «Что значит простить?! Почему?!» – негодовал я, горько ухмыляясь. Но женщина, покрепче прижимая нового сынишку со слезами на щеках и дрожью в голосе проговорила: «Почему простить? Это хороший вопрос!» – Потом задумалась о чём-то… стала продолжать: «Я более чем уверена, что ты не станешь поступать с другими по отцовскому примеру. Но, Гришенька, пойми, и у тебя окажутся падения! Быть может, не такие страшные, да кто же знает! А вдруг чего похуже». – Потом и тишина и полушёпот: «А знаешь, у меня есть тайна, которой я хочу с тобою поделиться…» – Но в комнату вошёл отец – и Аглая Алексеевна умолкла, встала, вышла прочь… Прошли десятилетия – я так и не узнал, какою тайною хотела поделиться мама. Однако сейчас, поднимаясь на второй этаж, ни о чём другом уже не думаю, как только об одном: «Быть может, тайна не страшна – да кто же знает! Вдруг чего похуже».