Симметрия мира

Часть 1

Глава 1

Сулавеси. Спрятанный на задворках цивилизации этот остров-призрак я обнаружил случайно и, по началу, был явно шокирован странными ритуалами жизни и смерти людей населявших эту землю. Изощрённость философии местного населения подстегнула моё желание исследовать этот мир и я окунулся в его воды со всей бестолковой страстью новичка, с удивлением и трепетом открывая всё новые грани жизни туземцев. Бонусом, ко всему прочему, стала точёная фигурка с парой раскосых лисьих глаз, карминовыми губками и прочим разнообразием капканов для мужчины моего возраста. Это существо вошло в мою жизнь вместе с дурманящим запахом цветущих лилий и ночными поездками за город к небольшой лагуне, где под бесконечным звёздным небом над тёмной водой и негой растворённой в прохладе ночи, я впервые, по-настоящему, попал в любовный плен. Обладательницу капканов звали Кахайя, что на языке местного населения означало «свет». Всё, что досталось ей от Евы: голос, взгляд, гипнотическое выражение лица в тени волос манило и завораживало своим животным магнетизмом. Порой мне казалось, что весь набор крючков, данных ей природой, с успехом применялся лишь для того, чтобы через желаемое отдать должное древнему инстинкту продолжения рода. Такая неприкрытая прагматичность не укладывалась в мои представления о любовных отношениях, принятых в Старом Свете, где обычно мужчина задавал тон. Это смущало и ставило в тупик. В свои пятьдесят, будучи законченным циником, познав стольких женщин разных этических норм, вероисповеданий и сексуальных пристрастий, я не мог понять, как эта девчонка, едва достигшая совершеннолетия, смогла получить надо мной такую власть…

Пять лет назад я оборвал все якоря, державшие меня в Нью-Йорке, и почувствовал себя по-настоящему свободным. На остров я приехал с японскими туристами, вместе с ними излазил его из конца в конец, и поняв, что это место вполне подходит мне, открыл здесь мастерскую скульптуры. Я начал работать и пару лет, по инерции, топтался на месте, создавая клоны своих вещей давно получивших признание и дивиденды в Европе. Жизнь моя двигалась по инерции, по мимо моей воли и меня это не устраивало. Я было начал придумывать новое звучание своих идей, но через какое-то время понял, что искать ничего не надо. Я вдруг осознал – всё, что было нужно, находилось передо мной – и вслед за Гогеном усвоил простую истину, которая состояла в том, что тела аборигенов являются лучшим инструментом из тех, на которых можно и нужно играть в изобразительном искусстве.

Когда-то жизнь в России научила меня упрямству и терпению. Я начал с чистого листа и уже через три года пластический язык, найденный и предложенный зрителю, снова покорил сердца европейских ценителей давно не балованных моими работами. И, конечно, новые опусы были встречены публикой на ура.

Это был ощутимый успех.

За успехом пришли серьёзные деньги, позволившие мне купить дом на берегу океана, где я и поселился вместе со своим старым псом Барни. Тот жил со мной с тех пор, когда я увидел его в «помёте» шотландки Фиби – собаки знакомого архитектора, и десять лет являлся бессменным спутником во всех моих странствиях по миру. Помнится, как войдя в только что приобретённый дом, пёс посмотрел на меня, и проковыляв до спальни, улёгся на коврик у кровати, давая понять, что пост принял. Обжившись, я обнаружил недалёко от дома местный рынок, несколько магазинчиков, бар и ещё что-то похожее на крытое кафе, в котором местные могли заказать дешёвую еду. В баре словоохотливый бармен рассказал, что дальше, у подножия горы, в деревне, можно арендовать лодку или катер для прогулок в прибрежных водах, порыбачить и просто отдохнуть с компанией.

Туда мы наведались вместе с Барни в канун Нового года в начале нулевых.

Оставив машину возле почты, я проник внутрь и, подойдя к стойке, спросил у клерка, похожего на орангутанга преклонных лет, где можно нанять лодку. Примат, почесав небритый подбородок, ушёл в транс, видимо перебирая в памяти всех владельцев плавучих средств этого поселения, после чего, спустя минуту, показавшуюся мне вечностью, сообщил следующую информацию о том, что лучше всего нанять Барона, но у него длинный райдер – чего нельзя делать на лодке; также можно обратиться к Буди, хотя это тоже не лучший вариант, потому, что он в это время года большей частью хандрит и злоупотребляет дешёвым пальмовым вином, от которого становится совершенно невменяемым. Куват и Саид уже заняты … Говорящий как-то странно посмотрел на меня будто прощупывая на слабо, затем голосом заговорщика сообщил, что у его родственника есть лодка, которая может подойти. Следуя за нехитрыми умозаключениями местного почтмейстера, из которых стало понятно, что родственные связи играют не последнюю роль в жизни этого острова, и получив схему, двигаясь по которой можно было выйти на родственника, я отправился навстречу приключениям.

Поколесив по посёлку около получаса, я выкинул бумажку в окно машины и огляделся: кривая улочка, куда меня занесло согласно схеме, упиралась в большое красное здание, крытое, как и все здания деревни, бамбуком и пальмовыми листьями с коньком, загнутым вверх, который заканчивался большими рогами. Поняв, что другого здания кроме обрисованного мне почтальоном здесь нет, я с сожалением покинул прохладу салона и вылез из машины в пекло улицы. Барни сочувственно поглядел мне вслед, зевнул во всю ширину пасти, и вытянувшись в струнку на заднем сиденье, задремал. Я подошёл к дому и увидел старика, сидевшего в тени веранды и по описанию похожего на Сухарто. Перед ним, стоя на коленях, расположилась девушка, которая обёртывала колени старика листьями Моринги. Увидев белого человека, девушка вскочила на ноги и встала за стариком, насторожено поглядывая в мою сторону. Похоже, что из всех островов архипелага, именно на этом острове, чужаки не пользовались большой популярностью. В ответ на приветствие, старик склонил голову и спросил, что привело меня в его дом. Я сообщил о своём желании покататься на лодке, но Сухарто ответил, что у него заболели ноги и он вряд ли сможет быть мне полезным. Потом оценивающе оглядел меня с ног до головы и, выдержав долгую паузу достойную «МХАТовских подмостков, сообщил мне, что внучка, если будет предложено хорошее вознаграждение, сможет мне помочь. Он кивнул на девушку, стоящую сзади, и я впервые разглядел её. На первый взгляд у неё была угловатая фигура, худые плечи, скрытые копной иссиня-чёрных волос и странные амулеты, надетые на тонкие запястья. Сдержанные линии и робкие округлости фигуры ни о чём не говорили, пока смуглянка не посмотрела мне в глаза. В её взгляде я почувствовал откровенный вызов дикарки, и что уже совсем не вязалось с хрупкостью юного создания, неприкрытый интерес охотницы. В это мгновение я со всей ясностью увидел и понял, как смотрит самка ягуара перед атакой на тропе в джунглях. Меня будто пронзило этим взглядом, и я почувствовал себя добычей. Индонезийская Диана была чертовски хороша. Зависнув в нелепом поклоне, я с глупым лицом смотрел на неё, чувствуя, что теряю остатки уверенности и способности сопротивляться.

Мне пришлось приложить изрядное усилие, чтобы очнуться от очарования тёмных глаз и летящих линий её фигурки. «Не может этот ребёнок быть так опасен», – подумал я и поспешил улыбнуться. В ответ блеснули её жемчужины: «Кахайя» , сказала она и гордо стукнула себя в грудь. Это было смешно, и я с поклоном назвал своё имя. После того, как все формальности были соблюдены, я внёс предоплату.

Захватив вёсла и Барни, мы отправились на берег, где находилась лодка Сухарто. Кахайя шла впереди, ступая грациозно и величаво, несмотря на свой совсем не великий рост. Я невольно залюбовался её походкой и она, видимо почувствовав мой взгляд, увеличила амплитуду движения, раскачивая бёдрами до неприличия, на что Барни, трусивший рядом со мной, удивлённо заворчал. Она обернулась и, показав нам обоим язык, перешла на мелкую рысцу. Добравшись до пустынного причала, мы прошли к лодке. Кахайя открыла большой ржавый замок, и цепь с облегчённым лязгом упала в песок. Из ящика обитого железом девушка извлекла небольшой лодочный мотор и канистру. Скоро и ловко приладив мотор к лодке, она жестом показала в сторону моря. Я помог столкнуть посудину в воду. Забравшись на борт, Барни, как старый морской волк, уселся впереди так естественно и привычно, будто всю жизнь провёл у моря. Я осмотрелся: плавучее средство было довольно большое, крытое цветным полотном из плотного материала, используемого обычно для навесов кафе или пляжных зонтиков, что скорее всего, когда-то было и тем и другим, но доработанное стилистически и обвешанное гирляндами ракушек и амулетов, оно утратило свою утилитарную сущность и стало предметом культа. Лодка, украшенная таким образом, а так же рисунками, в которых можно было прочитать всю её историю от дерева, росшего в джунглях

прежде ,чем пойти на материал для постройки, до мастера и первой соленой морской волны, омывшей её с носа до кормы, от бесчисленных дней противостояния волнам и рифам до сегодняшнего дня, была похожа на рекламный проспект прогулочного судна. Глядя на эти рисунки, я подумал, что было бы неплохо после сегодняшней прогулки дорисовать в её историю и меня. Как и все туристы в первую очередь я захотел посетить чудо – острова, о которых не говорил только ленивый, и где вода была такой прозрачности, что видимость доходила до двадцати метров, где, перегнувшись через борт лодки, можно было увидеть в мельчайших подробностях прекрасное морское дно, а если напрячься – и своё будущее. Кахайя выслушала мои пожелания и, скорчив неодобрительную гримасу, сказала, что сейчас туда надо будет идти против ветра, и показав в противоположную сторону, уверено добавила: «Туда надо». На что я покачал головой и сказал, показывая в нужном мне направлении: «Туда». Она зыркнула на меня как зверёк, но спорить больше не стала. Всю дорогу до первого острова мы молчали, Барни спал убаюканный ровным гулом мотора.

Остров, к которому мы приплыли, был небольшой, и когда мы приблизились к мелководью лодка будто зависла в воздухе. Такой чистоты я ещё не видел – дно было внизу, но ощущения воды я не чувствовал. У меня, видимо, был очень глупый вид, потому что Кахайя рассмеялась, глядя на моё удивлённое лицо, и решив добить меня, она вдруг мгновенно скинула одежду и совершенно голая прыгнула в воду. Я только увидел, как блеснула на солнце её точёная фигурка и у меня в первый раз перехватило дыхание . Кахайя ушла в глубину, и нарушая все законы физики, словно большая птица какое-то время парила в глубине как на небе, и достигнув дна, долго кружилась среди буйства водорослей, выискивая кораллы и раковины. Мне показалось, что прошло недопустимо много времени с тех пор, когда Кахайя прыгнула в воду. Я с возрастающей тревогой наблюдал за ней, борясь с желанием прийти на помощь. Наконец я увидел как девушка, оттолкнувшись от дна, стала подниматься на поверхность. Я отвернулся, когда побросав добычу в лодку, ныряльщица рывком перелезла через борт и уселась на своё место у руля. Она, тяжело дыша, некоторое время возилась с волосами и, выжав их, влезла в свои одежды. Поняв это, я повернулся и встретился с насмешливым взглядом Кахайи, которая сказала, смешно коверкая слова:

– Ты меня бояться? Так не надо… Я тебя любить.

Я немного опешил.

– Это как?

– Как взрослая. Сильно.

На время, потеряв дар речи, я не знал, что ответить и ляпнул первую попавшуюся отговорку:

– Ты мала ещё, а я старый.

Она покачала головой.

– Не так. У нас всё решать баба, а он может быть старый.

Старый муж! Это несуразное высказывание покоробило мои домостроевские принципы и убеждённость в том, что брак должен быть равным. Я, как мог, объяснил девушке, что в моём мире такая разница в возрасте приводит к грустным размышлениям и далеко идущим последствиям, что это против законов природы, и в конце концов против моего понятия об отношениях между мужчиной и женщиной. К концу моей лекции я увидел слёзы в глазах девушки и поспешил её успокоить, сказав, что у неё все будет хорошо, что она ещё встретит своего «баба», который будет любить и заботиться о ней. Услышав это, она откровенно, в голос, разревелась. Я был вынужден подсесть к ней и обняв, стал успокаивать. Через некоторое время Кахайя успокоилась. Она больше не глядела в мою сторону, завела мотор и всю дорогу до деревни не проронила ни слова. Молча мы дошли до моей машины, где я отдал Кахайе оставшиеся деньги, и она ушла не попрощавшись.

Всю дорогу до дома мне приходилось напрягать извилины, чтобы отогнать мысли о девчонке и переключиться на что-нибудь нейтральное, но мысли мои почему-то крутились вокруг этой Кахайи. Ночью мне не спалось, я пил виски и глядел на звёздное небо. Барни тоже проснулся и, не обнаружив меня в кровати, недоумевая, вышел на крыльцо и сел рядом.

Так мы просидели до утра, два одиночества : собака и человек.

Неделя прошла в работе и мелких хлопотах по хозяйству. На самом деле хозяйство требовало серьёзных усилий, потому что находилось в запустении и упадке. Особых забот требовал сад, бассейн и мой дивный газон, который зарос сорняком и давно не видел газонокосилки. Было очевидно, что без помощников тут не обойтись. Я загрузил Барни в машину и отправился по знакомому маршруту. Сухарто был не один. Рядом с ним стоял знакомый орангутанг и светился дружелюбием. По всему было видно, что из денег, заплаченных за прогулку, часть перепала и ему. Старик жаждал быть полезным и конечно не безвозмездно. Поинтересовавшись о моих кулинарных предпочтениях , другими словами что бы я хотел у него отведать, Сухарто предложил мне кофе. Я согласился скорее из-за необходимости присесть на его уютный диванчик в тени веранды, а отнюдь не желая что-нибудь выпить. Однако кофе был великолепен. И в правду, местное население, избалованное индуской и китайской кухней, было повёрнуто на всевозможных рецептах, завезённых в страну эмигрантами. За неторопливой беседой, я поведал старику о своей проблеме, и он согласился мне помочь. Я спросил, когда он сможет приступить к работе. Сухарто подумал, что-то высчитывая в голове и сказал, что придёт ко мне в среду, когда вернётся Кахайя, которая отправилась навестить свою мать. Я понимающе кивнул головой. Хорошая дочь должна почитать своих родителей, но старик, загадочно улыбнувшись, покачал головой.

– Она умерла давно. Кахайя понесла ей новую шляпку.

Очень простыми словами Сухарто рассказал мне, как в его родной деревне, расположенной в горах, хоронят умерших и, указав на почтмейстера, сказал, что тот как раз едет в горы на похороны и может показать весь обряд. Как я понял, усопший был его родственником и принадлежал к богатому роду. Подумав, что мне всё равно нечего делать в городе и, учитывая появившуюся возможность увидеть Кахайю, я согласился. Мы решили воспользоваться моей машиной, потому что ехать куда-либо на общественном транспорте в пределах острова мог себе позволить только любитель давки и духоты или человек имеющий терпение крокодила в засаде у водопоя.

Через час, оставив Барни охранять дом, я прибыл на почту за своим новым гидом. Путра, так звали моего гида, был разодет как павлин, он тоже причислял себя к знатному роду, поэтому, отдавая дань традициям, вместе с пиджаком облачился в набедренную повязку. Почтмейстер лучился хорошим настроением, часть которого передалось и мне. Всю дорогу к деревне он рассказывал о своих родственниках, в числе которых рассказал историю матери Кахайи, которую звали Айша. Она была ныряльщицей по типу японской Амы, только доставала со дна не жемчуг, а кораллы и всевозможные раковины и сдавала всё это в магазин. Кахайя была зачата случайно от проезжего молодца европейской наружности, который растворился, сделав своё дело, и в истории рода с тех пор больше ничего не напоминало о нём, кроме нестандартного лица и зелёных глаз, доставшихся ребёнку от родителя. Когда мать Кахайи погибла, попав ногой в ловушку рифа, Сухарто отвёз дочь в родную деревню, где она была похоронена согласно всем обычаям народа Тораджи. Всё это Путра поведал мне, пока мы ехали в горы. Когда мы прибыли к дому родственников умершего, уже забальзамированного и выставленного на погост, пошёл второй день праздника и народ вовсю пировал и приносил подарки. Мы вручили родственнику блок местных сигарет, который я купил по совету моего спутника, и нас усадили на почётное место неподалёку от входа. К нам подошли девушки в красивых одеждах, неся подносы с мясом и кружками, наполненными пальмовым вином. Я искал глазами Кахайю, но её нигде не было, из чего я заключил, что она вернулась домой. Весь день играла музыка, гости танцевали и веселились. Вечером, изрядно наевшись и напившись, я засобирался домой, но мой гид замахал руками.

– Что ты, завтра будет самое главное!

Я посмотрел на него, не понимая, что он имеет в виду. В голове шумело от суррогатного вина и тошнило от плохо прожаренного мяса.

– «Поясни», – сказал я и тяжело вздохнул, стараясь побороть рвотный рефлекс. Путра объяснил, что завтра с утра состоится массовое жертвоприношение, после чего будут танцы, музыка и большой праздник с угощениями и раздачей мяса и сладостей. Больше всего мне хотелось в этот момент оказаться на заднем сиденье своей машины, поэтому, кивнув в знак согласия, я икнул и, пошатываясь, направился к своему пристанищу. Ночью меня мучили кошмары, в которых я вместе с быками и свиньями был забит на жертвенном камне, освежёван и поджарен как барашек на вертеле. Утром я встал совершенно разбитым, с жутким перегаром и деформированной внешностью. Публика постепенно стягивалась к лобному месту и занимала места, согласно ранжиру, установленному хозяевами. Я увидел махавшего мне Путру, который , похоже, уже был пьян, и направился к нему. Подойдя поближе, я увидел рядом с ним Кахайю, которая от неожиданности на несколько секунд превратилась в застывшую статую, но быстро пришла в себя и, убрав с лица радостное волнение, направила свой взгляд на площадь перед домом, куда уже привели жертвенных животных. Среди собравшихся возникло напряженное ожидание и предвкушение кровавого действа, передававшееся в толпе, как заразная болезнь и поражающая в первую очередь способность трезво оценивать происходящее. Вирус убийства поразил присутствующих так же, как и сотни лет назад, делая их соучастниками бойни. Десять человек, которые водили животных по кругу, остановились и толпа выдохнула. Распорядитель, подняв руки и устремив взгляд в небо, что-то негромко и быстро проговорил, потом опустив руки, издал душераздирающий крик, от которого я вздрогнул. В руках у его помощников блеснули ножи, и началось кровавое представление. Свиньи рухнули и умерли сразу, сраженные ударами в сердце, а Буффало, с рассечёнными шеями, умирали долго, истекая кровью под ритм барабанов. Когда всё было кончено, туши разделали и унесли на задний двор. Народ, обмениваясь впечатлениями, собрался в кучки в ожидании продолжения праздника. Кахайя, оказавшись рядом, негромко сказала мне на ухо.

– Я опять любить тебя.

Она опять посмотрела на меня с вызовом, как в первый раз, только теперь во взгляде было признание, смелость и безоглядность молодости. Похоже, мне не суждено было выстоять в этой борьбе. Я наклонился к ней, чтобы попросить пощады и пригласить в гости, но Кахайя вдруг начала танцевать древний ритуальный танец и вслед за ней постепенно закружились в танце остальные гости. Я стоял и смотрел на девушку, понимая, что танцует она для меня…

Ещё откуда-то сбоку я почувствовал взгляд, который ожёг мне щёку, я посмотрел в эту сторону и на мгновение увидел лицо старика с татуировкой птицы на лбу. Это продолжалось мгновение, и видение исчезло, передо мной опять была Кахайя. Возвращались мы поздно вечером. Путру всю дорогу спал на заднем сиденье, наполненный под завязку угощениями и вином, а Кахайя, склонив голову на моё плечо, умиротворённо смотрела вперёд на дорогу и похоже была на пути ко сну.

Глава 2

В конце апреля… Впрочем времена года, как и месяцы не отличались друг от друга на острове, где круглый год лето и асфальт плавится в январе также, как и в августе. Поэтому скажу так: однажды, когда мне надоело унылое однообразие местной жизни, я собрался вместе с Кахайей посетить большой и весёлый город Джакарту. К этому времени девушка уже довольно долго жила у меня на правах молодой хозяйки и, судя по всему, была счастлива, полна забот и планов. Она помечала территорию дома фишками, обвешивала всевозможными амулетами, дарующими, по её убеждению, покой, достаток, защиту от злого взгляда, порчи и ещё черт знает от чего. Странное видение, посетившее меня в горной деревушке Тораджей, больше не являлось мне, и я списал его на усталость. Приходивший к нам в дом Сухарто смотрел на нашу связь молча, стараясь не высказывать своего мнения, только вздыхал и прятал от меня глаза – было видно, что он не в восторге от такого развития событий. Раз в неделю он постригал газон и чистил бассейн. Он вежливо отказывался от предложенного кофе и, закончив работу, спешил уйти, обычно говоря, что ему пора домой к своим курам. Я не знал, что мне делать в этой ситуации, потому что и сам был в некоторой растерянности и подвешенном состоянии. Зато Кахайя чувствовала себя так, словно родилась и всю жизнь прожила в этих хоромах. Весь день она порхала экзотической бабочкой по комнатам: из спальни на кухню, из кухни во двор, опыляя вниманием каждый уголок большого дома и ревностно оберегая очерченные ею границы. Однажды соседская дама, придя с визитом вежливости, принесла какое-то угощение в большом стеклянном бокале. Кахайя, светясь радушием и гостеприимством, так посмотрела на неё, что бокал разлетелся на мелкие осколки и весь десерт оказался на одежде визитёрши. Это было началом естественного отбора, устроенного Кахайей. Через какое-то время дом, походивший раньше на проходной двор, стал неприступной цитаделью этой маленькой женщины. Из соседей допускались только посетители мужского достоинства, из которых она особенно привечала маленького Сюй Чао, музыканта китайского происхождения, сочиняющего тяжелый рок и Адама, который о себе говорил, что он прямой потомок своего знаменитого тёзки. Он не уточнял которого, но явно не Мицкевича. Впрочем, этот кастинг соседей, так же как и родословная этого поляка, меня мало интересовали. С самого утра и до вечера я пропадал в городской мастерской, создавая свои скульптуры. Мой помощник, талантливый парень из местных, которому я запудрил мозги разговорами об искусстве, помогал мне превращать глину в бронзу. Для этого мне пришлось обучить его тонкостям форматорского и литейного мастерства, что стоило мне нескольких загубленных скульптур и массу потраченного времени и нервов. Работал он за небольшие деньги поскольку, являясь моим учеником по негласному договору, не платил за учёбу. В натурщиках не было дефицита, да и Кахайя часто позировала мне и с неподдельным любопытством и страхом наблюдала как из под моих рук, словно по волшебству, появлялась глиняная обнаженная девушка так похожая на её «тау-тау». Как она объяснила: «тау-тау» – это копия умершего человека, которую делали, когда тот умирал, и которую приносили раз в полгода из склепа и ставили на пороге дома, где он когда-то жил. Почти каждый вечер после ужина с наступлением темноты мы приезжали на дивный, затерянный в джунглях пляж, к лагуне, глубоко врезавшейся в берег и скрытой от посторонних глаз. Здесь Кахайя любила купаться голышом. Помню первый раз перед тем, как начать купание, она бросила к ногам несколько лепестков розы, лилии и листья лавра, затем скинула одежду и, ступая по лепесткам и листьям, медленно вошла в воду. Против местных обрядов я ничего не имел против. И лилии, и лепестки роз – всё было красиво, но лаврушка меня насторожила. Я отогнал кулинарные фантазии и тоже попробовал купаться в костюме Адама. Мне это сразу понравилось: такой свободы, когда ничего не давит, я давно не испытывал. Звёздное небо, отражённое на глади моря, было похоже на опрокинутую вселенную, в которую чем больше я всматривался, тем больше мне казалось, что нахожусь внутри этого космоса; и я плыл в невесомости, потеряв ощущение реальности и законов земного притяжения. Как-то, в воскресенье я устроил на лужайке возле бассейна барбекю и пригласил всех, прошедших кастинг, соседей. Сюй Чао принес гитару и дал жару во всю мощь пятисот ваттной колонки. Кахайя была в восторге. Она прыгала, как кузнечик, перед Адамом, который сидел в шезлонге, обратив свой чеканный профиль благодарным зрителям. Всё время молчавший, он вдруг повернулся ко мне и сказал:

– А ты ведь русский. Я читал о тебе в «Таймс» – ты диссидент, русский диссидент, бежавший от коммунистов.

– Я усмехнулся.

– Когда ж это было, боже мой! Вы бы вспомнили ещё мою бабушку..

Бабушка действительно в своё время отсидела, положенную ей пятнашку, на Соловках за оппортунистические идеи, и была более диссидентом, чем я, который уехал из страны по меркантильным соображениям. Моё происхождение заинтересовало Кахайю, особенно то, что я – «русский». Она пристала ко мне с расспросами, и мне пришлось рассказать ей о России, о Москве, о русской зиме и снеге. Когда я показал Россию на карте, она восхитилась.

– Так много снега, его можно есть?

– Любой, кроме жёлтого.– ответил я и усмехнулся.

– Тебе надо продавать его как мороженное…

Я представил себя с лопатой и улыбнулся.

– Тогда уж лучше нефть. Её тоже много.

– Продавай нефть.

Понимая, что Кахайя не поймёт всей сложности посткоммунистического апокалипсиса, произошедшего у меня в стране, я предпочёл не вдаваться в тонкости передела собственности и пояснил просто : нефти мне не досталось потому, что всю её украли до меня. На этом ликбез политэкономии был окончен и к России мы больше не возвращались. С утра Кахайя ходила на рынок за продуктами, где закупив всё необходимое и сложив в большую корзину, приносила домой. Я уже говорил, что местное население было буквально повёрнуто на еде, и моя хозяйка была не исключение. Она могла часами стоять у плиты, приготавливая очередной кулинарный шедевр, и надо сказать, что в деле этом она преуспела. Я всё чаще стал думать о еде, и моя одежда трещала по швам. Кахайя с удовлетворением смотрела на результат откорма и от её взглядов в голове моей опять зашевелились нехорошие мысли и, несмотря на их абсурдность, они упрямо рисовали картины диких нравов, процветавших когда-то среди её соплеменников. Барни, которому перепадали замечательные кости, ходил за Кахайей как привязанный. Этот ренегат смотрел на неё верноподданными глазами и совсем перестал обращать на меня внимание. Он передвигался вальяжно, вперевалку, забыв, что такое собачий галоп и лёгкая, непринуждённая трусца; шерсть его лоснилась, а характер испортился и стал капризным. Воспитанная в деревенских традициях , Кахайя с удовольствием возилась в саду, удовлетворяя свои крестьянские потребности. Возделанные ею грядки со всевозможной зеленью поражали своим буйством, огромные помидоры и перцы гроздями висели на гигантских кустах, привязанных к трёхметровым бамбуковым подпоркам. В саду рядом с огромным бананом росла сладчайшая груша, чуть дальше располагались манго и яблони, а вдоль забора кусты малины и крыжовника. Всё это, словно сошедшее с рекламных проспектов выставки достижений народного хозяйства, было предметом гордости и ежедневно поливалось, окучивалось и осматривалось Кахайей по несколько раз за день. Однажды к вечеру в ворота настойчиво и громко постучали. Я вылез из кресла на веранде и, пройдя по лужайке к воротам, открыл дверь. Снаружи стоял довольно молодой мулат весь в наколках, одетый как байкер с цепями и «косухой». Несмотря на пекло, он чувствовал себя вполне комфортно, вся его фигура выражала крайнюю степень расслабленности и двигалась, будто на шарнирах. Не переставая жевать, «беспечный ездок», у которого, как я понял, не имелось байка, спросил: «Не здесь ли проживает госпожа Кахайя?». Получив утвердительный ответ, осчастливил меня «радостной» вестью, сказав, что он её брат.

Мне не сразу удалось переварить это известие. Пройдя с ним на кухню и наблюдая сцену встречи брата и сестры, я постепенно пришёл в себя, а заодно выяснил, что сестра не очень рада брату. Мы сели за стол, разговор не клеился, упирался в общие фразы, долгие паузы и вскоре, ко всеобщему облегчению, визитёр отбыл на деревню к дедушке.

Ночью, лёжа в постели, мы болтали, прежде чем заснуть, и Кахайя поведала мне, что её непутёвый брат Юда появился на свет трёхпалым и совсем белым, хоть и был зачат от негра. Он потемнел на глазах изумлённых врачей буквально в считанные минуты, словно надкусанное яблоко на воздухе. Об этом феномене потом много говорили, но никто не мог найти этому разумного объяснения. Как бы там ни было, с тех пор жизнь брата пошла наперекосяк. Уже к семи годам страсть к бродяжничеству занесла его на другой конец острова, где его сняли с корабля, который направлялся в Гонолулу. Его опознали по трём пальцам левой руки и вернули Айше. Через месяц он повторил попытку, но на этот раз беглец растворился в джунглях, где его нашли через полгода в стае бабуинов – он кусался и ловко уходил от погони, прыгая по лианам, и был пойман сетью, когда пытался скрыться вплавь по реке. Плохие манеры, перенятые у бабуинов, ещё долго проявлялись в поведении ребёнка: он строил рожи, прыгал по крыше и однажды Кахайя видела, как он ел свои фекалии. Тогда в свои три года она не знала, что этого делать нельзя – поэтому попробовала, но ей не понравилось. К десяти годам Юда, избавившись от обезьяньих привычек, пошёл в школу. Там он проучился недолго и был изгнан за приставания к ученицам старших классов, которым он показывал своё большое либидо. Айша, как могла, защищала сына и объясняла родственникам: «Это у него от папаши…». Все согласно кивали в ответ, понимая о чём она. В следующем году Айша отдала Юду в новую школу, расположенную в другом посёлке в десяти километрах за горой, где жил её дядя, брат Сухарто. Там сынок проучился ещё три года, после чего дядя вернул его домой со словами: «С меня достаточно» и, отказавшись от кофе, поспешил ретироваться. Что послужило причиной этого возврата, можно было только догадываться. Айша вздохнула и решила, что это знак судьбы. Её сын -чомо, что значит отмеченный. Однажды Сухарто взял внука на рыбалку. Утром они ушли к южным островам, где в изобилии водился тунец и собирались вернуться до вечера, но ни вечером, ни утром их не было. Айша, уложив маленькую Кахайю спать, всю ночь просидела на берегу, вглядываясь в темноту ночи. Утром она вернулась домой разбитая, с самыми плохими предчувствиями, покормила проснувшуюся дочку, потом отвела её соседям, где оставила, рассказав о случившейся беде. Она отправилась к Кувату, жившему неподалёку и имевшему хорошую лодку. Куват выслушал её и согласился помочь. К обеду они подплыли к островам, возле которых собирались рыбачить Сухарто и Юда. Между вторым и третьим островком с наветренной стороны Айша увидела знакомую лодку и сидевших в ней отца и Юду. Подплыв поближе, она спросила: