Kitobni o'qish: «Запретный плод»

Shrift:

* * *

«Оглянись! Еще раз оглянись… Сквозь ноябрьскую морось прорви взглядом плотную завесу одиночества, отделяющего меня от тебя. Ворвись в плотный кокон, которым я окружила себя, чтобы содрогнулась и замерла: мой человек!»

Она отвернулась и быстро пошла к своей красной «Рено». Одна яркая деталь на серой осенней улице… И сама себе увиделась таким же сознательно выделяющимся на общем фоне пятном: алый рот, подрагивающий улыбкой, белая меховая пелерина, каштановые волосы по ней потоком до лопаток. Может, только сестра и догадывается, сколько ранимости за этим ярким фасадом, всему свету демонстрирующим ее успешность…

Ольга Корнилова идет по жизни, смеясь, – только так она подает себя миру. И мир вроде верит… Никто не задумывается над тем, что боевая раскраска всегда наносилась для придания уверенности в себе. Значит, не хватает ее. В юности в простеньких джинсах бегала, рубашка на животе – узлом. Не задумывалась, что надевает, ведь знала, что в любом наряде хороша. А сейчас короткая юбка самой кажется вызовом: скрывать еще нечего! Хотя, конечно, есть что… И без чулок такую юбку лучше уже не надевать. Так ведь и не надевает, голова-то, слава богу, на плечах… И те, кто видит ее впервые, или знает недавно, даже не догадываются, сколько ей лет. А самой лучше не вспоминать. Еще не трагедия, но досаду возраст уже вызывает.

Порыв ветра помог, мягко подтолкнул в спину. Плачущая природа сочувствует? Но и дает ей понять: бежать надо, пока он не заметил, что она, как нищая, смотрит ему вслед – взгляд выпрашивает. Хоть бы и прощальный…

Но это минутная слабость, и лишь пока он не видит. Ему и в голову не придет, что такая женщина может на кого-то (на него!) смотреть снизу вверх. Только что в «КIMCLUB», где Ольга уже с полгода занималась боксом, никакого дрожания в коленях не было. Сердце не трепетало, подвешенное на ниточке… В спортзал она вбегала, как вечером выходила на сцену – легко и непринужденно. И видела себя как бы чуть со стороны: редкой для ее поколения длины ноги, обтянутые черными легинсами до середины икры, открытая шея – волосы для тренировки приходится собирать и всегда улыбка. Иначе темной волной захлестнет спарринг-партнера, ослепит…

В линии шеи до сих пор сохранялась трогательная изящность, Ольга и сама не понимала – откуда это? Кожа предает ее, а в изгибе память о Наташе Ростовой. Никогда ее не играла… Кто в театре решался поставить спектакль по Толстому? Только оперы в Большом, в Мариинке… Сейчас в Мастерской Фоменко готовят к постановке начало романа, но Ольге Корниловой в нем не сыграть. И актеры там свои, и время упущено. Хотя роль Элен еще могли бы предложить, красотой не уступит… И характер любой показать может, таланта не занимать. Но – другой режиссер, другой театр, другая история.

Своей она была почти довольна… Все состоялось: ведущая актриса московского театра, которой всегда хватало и любви, и зависти. Есть сын, есть большая квартира, родители живы, с сестрой дружны. Несколько заметных работ в кино. Мужчины оглядываются вслед. Только вот это маленькое «почти»…

Не оно ли запросило взгляда этого мальчика, которого сегодня заприметила сразу, как только пришла на тренировку. Вроде бы и раньше видела, но все как-то мельком, только отмечала, как чертовски хорош… А тут неожиданно образовали кружок перед началом занятия, посыпались анекдоты – и связанные с боксом, и нет. Почему она все время видела его лицо? Всегда удивлялась тому, как восхищаются фразой Толстого, которой он подчеркивает, что Каренина сама чувствовала, как у нее блестят глаза… Да женщина всегда это чувствует! Ольга точно знала, в какой момент ее взгляд начинает сиять и как этого добиться.

И сегодня вся исходила именно такими взглядами, и посылала их вроде бы всем, но одному – особенно, задерживала их на нем чуть дольше, делясь бесхитростной радостью от остроумной шутки. Хотя самой смешно становилось от другого: «Связался черт с младенцем!»

В овале его лица, и в застенчивой манере смеяться, и в этих быстрых взглядах исподлобья и впрямь сохранялось что-то если не младенческое, то совсем детское. Этим и привлек? Ей, надо признать, насквозь искушенной, вдруг мучительно захотелось прикоснуться к невинности… В их театре хорошеньких мальчиков было не счесть, но в любом из них уже проглядывала испорченность, готовность к порочному приключению, и от этого становилось скучно. Тоже мне добыча – сама в руки идет!

Этот же, даром что смуглолицый и черноглазый, казался златокудрым ангелом, с незамутненной душой. И даже вспыхнул огонек азарта: «А такого уже слабо́ влюбить в себя?!» Истинная проверка своей женственности… На близких по возрасту что ее проверять? При желании не составит труда любого утянуть особым взглядом, которым Ольга владела в совершенстве… А вот такой мальчик – это другое дело. Тут возрастную пропасть в четверть века перемахнуть надо, под силу ли ей еще?

«Сверхзадача повышенной сложности, – усмехнулась Ольга про себя. – Разумеется, игра на время тренировки, за порогом разбежимся в разные стороны. Такие романы только на полчаса хороши… Но вот сейчас, в этот миг, сумею ли вызвать его интерес?»

К ее удивлению, парень тоже оказался не промах. Только в первый миг не то, чтобы смутился, но растерялся, заволновался, встретив ее откровенный взгляд. Однако уже следующий – сам ловил… Поймал. Несколько секунд смотрели в глаза друг другу, он – вопрошая, она – смеясь. Он опустил глаза первым.

Продолжение не следует, это понятно. Потрясающий мальчик коснулся ее жизни и прошел. Тем спокойнее… Убедилась же, впитав тот долгий взгляд, что зацепила его, одержала маленькую победу, значит, не зря старалась, призывно откидывая голову, когда смеялась, как бы невзначай проводя рукой по изогнутой шее, живот втягивала изо всех сил… Хотя понимала, что он только наглядится и отправится праздновать собственный триумф в постели с сопливой подружкой. В этом возрасте они все победители: уверенный шаг Каменного Гостя, волчий блеск в глазах, аромат юности – шлейфом.

«Вдохнула? – спросила она себя насмешливо, уже открывая машину. – Поборола печаль? И давай, двигай дальше. Нечего на детишек засматриваться…»

Но та, другая в ней, глубинная, что вечно оправдывалась и все равно оставалась виноватой, тотчас залепетала: «Да ведь он сам подошел потом! Я уже и забыла о нем. Поиграла и успокоилась. А он первым заговорил… Господи, какой мальчик!»

Ольга захлопнула дверцу и выдохнула:

– Каким бы ни был. Сам подошел, сам и ушел. Сердчишко-то утихомирь!

Рука с брелоком непонятно почему дрожала, ключ не попадал в скважину. Ей даже стало смешно: как еще кровь-то бунтует! О душе пора думать, милочка…

«Это уж слишком! – взбунтовалось в ней. – Чего себя старишь-то?! Даже народная мудрость гласит, что в сорок пять баба… Ну, в сорок семь…»

Оставив попытки завести машину, Ольга включила радио, настроенное на волну спокойной музыки, откинула голову, закрыла глаза. Релакс. Вот оно, привычное – одна в замкнутом пространстве. Но разве давит? Наоборот – уютная раковина. Ее «Рено», конечно, маленькая и не слишком навороченная, лобовое стекло без дождевых датчиков, и климат-контроля нет, и датчиков парковки, и подогрева сидений, чего Ольге очень не хватало прошлой студеной зимой. И многого еще нет в этой машине, что нужно было отдельными опциями заказывать, а она не могла этого себе позволить. Деньги сына, решившего сделать такой подарок, хотелось сэкономить. Они не так уж легко доставались Пашке в его Париже, как думалось тем, кто шептался у Ольги за спиной. И решила – обойдусь. О многом в жизни так решила.

Быстрый стук в стекло – она так и дернулась. Мир за стеклом в мелких каплях. И вот он пытается ворваться в ее замкнутое пространство. Клаустрофобией никогда не страдала, любила замкнуться ото всех в своем одиночестве, куда никто не проникал – сама не пускала дальше постели. Здесь место любимых писателей и режиссеров, перед которыми преклонялась.

– Извините, я напугал вас.

Голос у него низкий, но в этом баске слышится юношеская неуверенность. Действительно так молод или это внутренняя надломленность сквозит? Глаза очень темные, не то чтобы раскосые, но чуть вразлет. Стрелы, а не глаза. «Нет, – наспех заспорила с собой Ольга, – стрелы подразумевают беспощадность. А в этих глазах… Что в них – в этих глазах?»

Она отвела взгляд. Нельзя же так рассматривать человека.

– Ничего, я просто задумалась. Вы что-то…

– Я тут подумал… Может, вы подбросите меня? До-ождик! – протянул сиротским голоском. – А я без машины. Если, конечно, вы сейчас в театр.

– И далеко вам?

– В Дмитровский переулок. Но мне хотя бы до Тверской! Там уж добегу.

«Добегу» – понятие их возраста. Легкие ноги, еще не прокуренные до черноты легкие. Куда уж ей гнаться за ними? Хотя на ринге-то они могли быть на равных… Если б она согласилась. Того партнера, что ей предложил тренер, она ударить не смогла. Увидела перед собой не «грушу» для битья – мужчину. В вырезе майки – блестящие завитки волос, плечи – не обхватишь, вены угрожающе вздулись. Мачо. Такого не бить, к нему прижаться бы всем телом, чтобы подхватил на руки и унес на край света. Ну, хоть в раздевалку… Все существо ее так и запросило ласки, тепла этого большого тела. Сейчас она была только женщиной рядом с мужчиной.

И рука у нее так и не поднялась, хотя с женщинами уже несколько настоящих боев выдержала. В трех победила. Две ничьих. Очень хороший результат, как говорит ее тренер. А в «KIMCLUB» все знатоки своего дела. Похоже, кроме нее…

Несостоявшийся спарринг-партнер так ей и заявил, чуть ли не сплюнув на ковер:

– Слабачка. Еще в бокс полезла! Мужика ударить не можешь… Я баб всегда бил и бить буду. Размазывать вас надо… Сестренка!

Вот тут ей захотелось его ударить! Так захотелось, что она чуть не бросилась следом в мужскую в раздевалку – уже не за тем, о чем размечталась, едва увидев. Но он уже снял перчатки и шлем, неспортивно было бы с ее стороны напасть на человека, не готового к бою. Ольга скрипнула зубами от злости и невозможности эту злость выпустить. Уже готова была броситься к тяжеленной красной «груше» с портретом Майка Тайсона…

И вот тогда этот мальчик опять возник перед ней. Словно ангел внезапно опустился с неба – Ольга не заметила, как он подошел.

– Хотите, я его заменю?

Он стоял перед ней, опустив руки. Беззащитный в своей еще не тронутой временем красоте, конечно же обманчиво невинной, утонченной и мужественной одновременно. И вся его неподдельная готовность принять ее удар была так очевидна и так искренна, что у Ольги слезы чуть не брызнули из глаз. Агнец на заклании. Сам пришел. А она-то решила, что игра уже закончена. Погладили друг друга взглядами, задержались на раскрывшихся от скрытого волнения губах – и довольно.

– Я закончила тренировку, – сказала она отрывисто, еще не придя в себя окончательно. – Но за предложение – спасибо.

– Извините, – выкрикнул он уже в спину, – вы ведь Ольга Корнилова?

Она остановилась, вернулась. На шаг, но вернулась. И снова захотелось вернуть взгляду блеск, выпрямить спину, чтобы он заметил грудь, какой без силикона не бывает у юных девочек.

– Так вы меня знаете? – Она уже улыбалась, прислушиваясь к себе: «Что это сердце так предательски подрагивает?»

– Я был на вашем спектакле. – Он произнес это, понизив голос, будто сообщал страшную тайну, и одновременно обещал, что не выдаст ее остальным. Потом добавил, подумав: – На трех.

Ей почему-то стало смешно:

– Вы что – мой поклонник?

Его смуглые щеки внезапно потемнели. И эта его способность краснеть так тронула ее, что Ольга едва удержалась, чтобы не погладить мальчика по лицу. Она сама этим отличалась, чуть что – и уже пылают щеки. Некоторые считали, что на сцене ее лицо выглядит самым живым. Яркая. Заметная. Она всегда держалась этого принципа и не считала, что это плохо. Вот оказаться одной из ряда – это не дай бог!

Прикусила губу, выдав желание расхохотаться ему в лицо. И не думала скрывать его.

– А это так смешно? – проговорил он обиженно. И узкий подбородок чуть заметно дрогнул, окончательно повергнув Ольгу в смятение.

«Он сделал это специально? Тоже умеет играть? Или я действительно задела его? Да я ведь и не сказала ничего особенного! Впрочем, никому не хочется, чтобы над ним надсмехались…»

Она поняла это не впервые. Когда смеялась в лицо другим, мысль о собственной жестокости всегда слегка укоряла ее, но Ольга легко справлялась с этим, похоже, так и не прижившейся за сорок с лишним лет в теле красивой женщины. Оставалось какое-то несоответствие, точно тщательно скрывавшееся от мира другое существо внутри ее стеснялось того, как вольно эта женщина несет себя по жизни и как щедро дарит со сцены себя, единственную, всем желающим, и как ни во что не ставит тех, кто влюблен в нее… Просто не верит, что в их душах может зародиться нечто общее с любовью. А если в хорошем настроении, то смеется. И еще неизвестно, что лучше.

Но этому мальчику она ответила:

– Это нисколько не смешно. Я вам благодарна за участие. Правда!

И ушла в раздевалку, чтобы остаться наедине со своим сожалением: где мои семнадцать лет?! Да бог с ними, с этими семнадцатью! Тогда она была капризной и вредной. Мальчика своего до того измучила страстью к игре, что он как запил на первом курсе, так и не вышел из запоя до сих пор. Не была она в юности той девушкой, которую можно пожелать своему сыну…

Ее Пашка выбрал француженку. Как ей и представлялись парижанки, Софи была миниатюрной, сухонькой, полная противоположность Ольге, которую ростом Бог не обидел – так еще в школе считалось, даже в Щепкинском училище, а теперь почти все девочки в театре выше ее на голову. Пока, слава богу, только физически…

Когда сын прислал фотографию жены, Ольге стало не по себе: «Он настолько отторгает меня?!» Но потом вспомнила первую любовь сына, отвергнувшую его, как и положено, – та девочка была похожа на семнадцатилетнюю Ольгу, как родная дочь. Тогда она даже испугалась, теперь затосковала. Потом пришла к мысли, что все это не важно. Лишь бы Пашка, Поль, как зовут его там, был счастлив в своем Париже, где очень мало счастливых людей. Французы рождены для грусти. Русские – для страсти. К чему угодно – хоть к человеку, хоть к водке.

Все это пронеслось в голове за какое-то мгновение, а в следующий Ольга уже мотнула головой, приглашая мальчика сесть. Он легко обежал машину, заскочил с другой стороны. Улыбнулся во весь рот, радуясь своей удаче. «Деньги на метро сэкономил!» – съязвила она про себя. На темных волосах – бисер дождя. Так и тянет собрать ладонью, губами попробовать: какова на вкус эта юность? Он вытер лицо прямо рукой. Платка нет? Или это мальчишеское пренебрежение правилами хорошего тона?

«Вот теперь только попробуй не попасть! – Она небрежно вставила ключ. – Слава тебе, господи!»

И впервые пожалела, что ее машина не с правым рулем: свой левый профиль нравился Ольге больше. Он был чуть тоньше, чуть изящнее… Но не вывернешь ведь шею ради того только, чтобы продемонстрировать то лучшее, что в тебе есть. Не подумала об этом, когда Пашка предложил за руль «Рено» сесть. Английскую брать надо было…

– Что там – в Дмитровском переулке? – спросила она больше, чтобы самой отвлечься.

– Общежитие Мерзляковки.

Ольга осторожно впустила свою «реношку» в поток машин, чуть расслабилась. Мягко идет, сплошное наслаждение. Даром что с левым рулем…

– Вы – музыкант?

– А?

Он, казалось, и забыл о ее присутствии. Вот тебе первая плюха. Обида дохнула в лицо жаром. Хоть одну из покрасневших щек, но ему было видно.

«Не смотреть на него! – приказала Ольга себе. – Еще не хватало, чтобы он заметил, как заслезились глаза… Не привыкла, красавица, чтобы мужчины уже через минуту переставали тебя замечать? А придется привыкать – дело к полтиннику идет…»

– В прошлом году у меня появился один знакомый из Мерзляковки. Он каждое утро приходил к моему окну и играл на трубе. Представьте: рассвет, еще шагов во дворе не слышно, а уже доносится серебряный голос трубы… Самое удивительное, что никто из соседей не обложил его матом. И мне никто ни слова не сказал, хотя, наверное, догадывались, для кого он играет.

– Еще бы, если вы живете в этом доме, – пробормотал он. – Кому еще можно посвящать серенады?

Ей стало спокойнее от этих слов. Теперь можно было снова поговорить о нем.

– Так вы – музыкант?

– Нет, – отозвался он без сожаления. – Там у меня один парень знакомый живет. Они только что с гастролей по Германии вернулись… Он мне оттуда модель привез.

– Что значит – привез? Силой?

Его губы так и расползлись:

– Вы про девушку подумали? Почему при слове «модель» все первым делом представляют двухметровую блондинку? Ведь это в принципе технический термин.

Это неприятно задело: получается, она мыслит стандартно, как все. Молчала бы лучше, дала б ему возможность рассказать. Она почувствовала, как жарко вспыхнули уши. Если так пойдет, скоро она вся полыхать будет! Благо под волосами не видно, он не поймет, как ей стало неловко за себя. Стольких переиграла женщин, сумевших вырваться из толпы – Каренина, Нора, Медея – а сама все только учится быть не как все. Говорить не банальностями. Думать не о пустяках…

А в голову лезет, что как раз справа на юбке у нее пятно, которое он уже мог заметить. Капнула мороженым по дороге на тренировку. На кой черт ей вдруг захотелось мороженого? За окном ноябрь, кто ест холодное в такую пору? Пятно так и не оттерлось. Теперь мозолит глаза. И не только ей, наверное.

Хотя оставалась надежда, что ее колени отвлекают от пятна. Ольга не специально то плотно сводила их, то чуть раздвигала – едва заметно, и все же движение было вполне уловимым. Это происходило само собой, она просто привыкла к тому, что все в ее теле должно находиться в движении – динамика, оправданная на сцене. Но сейчас она сама вдруг почувствовала, что ноги ее ведут отдельную жизнь, выдавая тот внутренний призыв, который нарастал внутри. И с которым Ольга еще не решила, как быть: подавить его раз и навсегда или побаловать себя рискованным флиртом.

«Да я с ума сошла! – ужаснулась она, но как-то не всерьез, весело, будто на самом деле обрадовалась этому. – Ему ведь лет двадцать… Это уже ни в какие ворота!..»

Саму себя пытаясь отвлечь, она спросила:

– Тогда что же это, если не девушка?

Опять заговорила первой, потому что он молчал. И снова – на общую тему. Почему он молчит? Не платишь за проезд, так будь добр развлекать разговорами!

«Я злюсь на него, – поймала себя Ольга. – Это плохой признак. Так бывает, когда все всерьез… А это не тот случай, когда можно такое допустить. Высадить его, пока не поздно? Как, кстати, его зовут?»

– Как, кстати, вас зовут?

– Макс.

Имя-звук. Имя-шифр. Ломать голову над раскодировкой – да надо ли? До смешного напоминая себе школьницу, Ольга стрельнула взглядом в его сторону. Овал лица юношеский… Ей, чтобы вернуть себе такой, пришлось к хирургу обращаться. По-другому нельзя, актриса лицом работает. Макс узнал ее лицо, надо же…

– Вы – москвич?

– Не то высадите? Тоже не любите приезжих?

– Ну, почему же… – послала ему утешительную улыбку. – Они как раз в основном и приходят в театр, как я могу не любить своих зрителей?

– Тогда, может, даже жаль, что я – москвич? Правда, последние три года я жил не здесь… – Он замолчал.

«Сидел, что ли?» – подумала она с опаской. Куда можно отлучиться из Москвы на три года? Только в тюрьму и в армию – в Морфлот, если она не ошибается, давно эти проблемы ее не волновали. Сыну «белый» билет сделала еще в шестнадцать, чтобы никто его не тронул… Где же отбывал три года этот Макс? Добровольно из этого города никто не уезжает.

Но Макс опять смутил ее уверенность:

– Реально сослал себя в Сибирь на три года. Кемерово. Слышали?

– Шахтеры, Тулеев…

Его глаза блеснули улыбкой:

– Ну, да-да! Все именно их первым делом и вспоминают!

– Харизматичный у них губернатор, – заметила Ольга. – Настоящий мужик.

– Ну, я не знаю, какой он мужик…

– Это же сразу видно! Косая сажень и все такое… Огонь в глазах. У вас, кстати, разрез глаз похож…

Беспокойно заерзал, перевел разговор. Ольга подумала: «Стесняется, что ли, своих кровей? Похоже, будто я из скинхедов? Вот уж чем никогда не страдала, так это неприятием по национальному признаку…»

– У меня был один знакомый такой вот… черноглазый. Совершенно сумасшедший парень! Такие вещи вытворял…

Сказала это, чтобы его сумасшедшинка, если таковая есть, прорвалась наконец, заявила о себе.

– Вытворял – где? – У него как-то похолодел голос. – В постели?

– Я такого не говорила, – уклонилась она, но отрицать не стала, на это ведь и намекнула. – Вытворял вообще. Ради меня.

– Ради вас что угодно можно сделать.

– Макс! – протянула она укоризненно. – О чем это вы?

И вдруг сама ужаснулась тому, что происходит: «Я веду себя, как шлюха! Откровенно заманиваю его… Мерзко-то как! Это уже не игра. Это охота – ловушки расставляю, бывших любовников вспоминаю, чтобы его раззадорить. А мальчик безропотно топает, куда стрелки указывают…» Ей заорать захотелось от злости на себя: что за метания, черт возьми?!

Подавив нервное, заговорила совсем другим тоном – дружеским:

– Что вы вообще делали в Кемерово?

– Не поверите… Жил! Оказывается, за МКАД тоже есть жизнь!

– Я и не сомневалась. Мы ведь ездим на гастроли черт знает куда! В Сибири, кстати, тоже недавно были, в Тюмени. Мне там местный артист все время пел под гитару про королеву красоты… Знаете эту старую песню? Кажется, она еще из шестидесятых. Из времени романтиков…

Одернула себя: «Я опять? Зачем это? Он восхитился «звездой», а я норовлю на его глазах превратиться в обыкновенную бабу… Если хочу оттолкнуть его, тогда – это в самый раз! Чего я хочу?»

Макс устремил на нее свой пронзительный взгляд:

– Сейчас тоже есть романтики. Не все мечтают только о деньгах.

– Неужели? Вы из таких? – спросила она с надеждой, которую привычно прикрыла насмешкой.

Ей вдруг увиделся молодой Костолевский в роли Женьки Столетова – с целой охапкой воздушных шариков. Ольга всегда плакала от зависти к глупой киношной героине, когда смотрела эту сцену… И «Безымянную звезду» без слез пересматривать не могла. А вот нынешних сериалов с Костолевским не смотрела, хотя, кажется, до сих пор была немного влюблена в Игоря. О чем он, конечно, не догадывался – ни разу не выдала себя, когда встречались на всяких театральных вечерах… «Звезда с звездою говорит»? Нет, это она уже проходила с мужем. Мучительно.

– А вы давно вернулись в Москву?

Легкая гримаса – губы выразили неуверенность:

– Месяца три как…

– Целая жизнь! – отозвалась она насмешливо.

Но Макс даже не улыбнулся. Тонкое смуглое лицо, как индейская маска. Валялась у нее где-то такая, выточенная из темного дерева. Надо найти, взглянуть: похожи ли?

«И что тогда? Над кроватью повесишь? Любоваться одинокими ночами? Вызывать эротические фантазии?» Теперь та, вторая в ней, позволила себе иронизировать.

– Когда переносишься в другую реальность, она быстро начинает казаться твоей настоящей жизнью. Хотя еще недавно это возвращение представлялось мне невозможным… – серьезно сказал Макс. – А теперь то, что было там, стало каким-то нереальным. Будто всего лишь приснилось. Причем когда-то давно. И успело забыться. Воспоминание о небывшем.

Ей вдруг стало страшно. Не оттого даже, что этот мальчик оказался не дураком, и теперь с ним нужно разговаривать, а не трепаться – задал тон. Но оттого, как это обрадовало ее. Душу затопило горячим ликованием: «Да он не просто красавчик!» В смазливую мордашку влюбиться – себя не уважать. Ее пальцы так и стиснули руль: «Стоп! О какой влюбленности речь? Еще не хватало!»

В душе предательски откликнулось эхом: не хватало… Неужели как раз этого не хватало ее жизни? Чуть раскосого темного взгляда, черного «ежика» волос, губ, как ни странно, уже не юношеских – мужских. Что меняется в линии рта, когда на взгляд становится ясно: мужчина? До невозможности молодой, но – мужчина. Что-то уже произошло в его жизни, сделав его таким.

– Кто вы, Макс? – вырвалось у нее.

«Кто вы, доктор Зорге?» – это мгновенно вспомнилось не только ей. Он рассмеялся:

– Кузбасский шпион! Засланный казачок…

– А если серьезно?

– Я – скульптор, Оля. Хотя на хлеб зарабатываю как веб-дизайнер. Ну, вы знаете… В одной конторе числюсь. Очень удобно, не обязательно каждый день на работу ходить, приношу им готовые проекты. К сожалению, иногда все же приходится появляться среди белых воротничков. Вливаться в коллектив, чтобы меня хоть узнавали в лицо. А то еще и зарплату дать забудут…

Имя прозвучало так по-домашнему и ласково, что Ольгины губы растянулись в улыбку. Не ту, сценическую, когда все зубы напоказ, чтобы сияние из последнего ряда было видно. Она улыбнулась ему, не разжимая губ, немного робко, чуть вопросительно: «Ты что, тоже не ощущаешь пропасти в двадцать с лишним лет? На самом деле она, конечно, есть, никуда не денешься… Но неужели если, как учил старик Шекспир, протянуть над ней руки, то можно коснуться друг друга? Хотя бы поговорить на равных…»

Светофор выкрикнул ей то, что она сама должна была повторить себе: «Стоп! Дальше этих мыслей хода нет. Надо вдохнуть поглубже и перестать так дергаться из-за того, что он все же оглянулся, как ты и просила. Услышал беззвучный зов? Мою призывную игру в спортзале решил подхватить? Да нет… Просто прикинул, что можно добраться на машине. Хотя еще не известно – быстрее ли, такие «пробки»… Господи, да что со мной?! – Ольге захотелось со всей силы ударить по рулю. – Сколько этих хорошеньких мальчиков у нас за кулисами? Так и вертятся под ногами, и многие не прочь «замутить», как они выражаются, с заслуженной артисткой России… Но разве у меня когда-нибудь хоть из-за одного из них тряслись руки?! С любым из них – откровенная пошлость. Потому что они только на это настроены, для них слово «любовь» уместно только на сцене… А этот – не актер, слава богу!»

Она постаралась выдержать ровный тон:

– А что за модели? Вы так и не объяснили…

– Я коллекционирую масштабные модели машин.

Он произнес это с заметным вызовом. Ольга не поняла – почему?

– А что это значит?

– Вы никогда не видели миниатюрные копии автомобилей?

– А! – Она взглянула на него с изумлением. – Эти модельки?

Вот теперь вместо глаз пулеметные прорези – за каждой смерть. Она тут же угадала: вот сейчас стоит ей усмехнуться, он не простит. Слишком болезненно для него… Похоже, многие уже усмехнулись сдуру.

– Вам это тоже кажется сплошным ребячеством?

Ей припомнилось:

– Когда-то я собирала цветные стеклышки… – опустила слово «детство». – Может, это они научили меня видеть мир разным? Всегда помнить, что можно увидеть то же самое в другом свете… У вас большая коллекция?

На мгновение отведя взгляд от дороги, Ольга посмотрела ему в глаза. Сердце дрогнуло давно забытой слабостью: «Господи, как хорош!» Макс с недоверием (неужели не смеется?) вгляделся в ее лицо, позволил себе убрать угрозу из взгляда.

– Достаточно большая. – И вдруг с надеждой: – Хотите взглянуть?

– Сейчас? Мы же едем на Дмитровку… Или вы живете где-то…

– Нет, за городом. У меня небольшой дом, где и мастерская, и… все прочее. Это не так далеко – в Переделкино.

– Ничего себе – не так далеко! Это по Минскому?

– Всего пять километров от Кольцевой…

– И вы предлагаете…

– Или вы торопитесь?

Ей почудилось: ребенок сейчас расплачется, если она немедленно не согласится посмотреть его игрушки. Ее сын был таким, обожал, когда она садилась на пол с ним рядом, и они вместе перебирали сокровища, вываленные из большой коробки.

Она призналась:

– Мне, в общем-то, некуда спешить…

– Вы знаете этот романс? – неожиданно уцепился Макс.

Ольга засомневалась:

– Возможно, не полностью…

– Спойте, пожалуйста! Я его обожаю.

– Сейчас?!

Метнула в него взгляд: а ведь не шутит!

– Хотите, я сяду за руль? Или вы думали, что я и водить не умею? Что в Кемерово на оленьих упряжках ездят?

– Макс, вы и в самом деле надеетесь, что я запою на трезвую голову прямо в центре Москвы?!

– Да там же не слышно! Это только для меня. Но если вы… Конечно, не надо… Я слишком многого прошу, извините. Идиотизм, с моей стороны…

Если бы он продолжал настаивать, она отказалась бы резко, как умела. Но Макс уже оставил ее в покое, только поник слегка, и ей почему-то стало неловко, точно это она положила тот самый лермонтовский камень в руку нищего.

«А почему бы и нет? – промелькнула шальная мысль. – Мужчин всегда волнует женское пение… Уж не знаю – почему». Но следом – испугалась: «Ну, попадется он в капкан, а мне-то это зачем? Лишняя головная боль!»

– Почему вы ушли с тренировки следом за мной? – спросила она требовательно, будто пыталась поймать его хоть на чем-нибудь. Одним махом скинуть с пьедестала, на который сама же и поставила. Макс этого и не замечал, все внутри ее происходило.

– Мне вдруг расхотелось боксировать. На сегодня – расхотелось.

Он посмотрел на нее таким долгим взглядом, что Ольга кожей ощутила, как нехорош этот ее правый профиль, насколько заметнее с этой стороны хоть еще и не второй подбородок, но чуть провисшая кожа. Опять пора подтягивать? Ей захотелось закрыться рукой, чтобы остаться той, увиденной им из зрительного зала, откуда не разглядишь изъянов лица…

Та, главная в ней (все-таки главная!), что таилась внутри, так и оставалась школьницей, только сумевшей избавиться от закидонов юности. Не ей он предназначался, нечего и страдать по этому поводу. Но тогда она даже плакала оттого, что никто до сих пор не догадался украсить ради нее площадь цветами… Сейчас уже не заплакала бы, но – стыдно признаться! – ждала этого чуда до сих пор. Чтобы кто-нибудь совершил ради нее безумство, пусть глупость, но способную поразить до того, чтобы сердце зашлось от любви!

От ее тайной мечты пытались откупиться то бриллиантовой паутинкой кольца из «Кристалла мечты» на Кузнецком мосту (о чем тоже сообщалось, ведь туда заглядывали звезды рангом повыше, чем Ольга – «попсятники»!), то тряпочкой из Третьяковского проезда, куда раньше ходили ради «Букиниста», а теперь – бутики, бутики… Правда, братья Третьяковы токмо торговли ради и построили эту самую короткую улицу Москвы.

Иногда Ольга принимала подарок – не все же самой себе покупать! – иногда нет. Мгновенно представляла человека раздетым в своей постели, и если горло перехватывало тошнотой, она улыбалась и вежливо посылала подальше. Но ведь кем-то ее постель должна была заполняться…

«Такого мальчика там никогда не было» – это пришло в голову сразу. Конечно, имели значение и его возраст, и его красота, в которой не было ни грамма смазливости. Классическая правильность черт и этот нездешний, слегка раскосый взгляд.