Kitobni o'qish: «Слуги Люцифера»

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

Всего в нескольких верстах от Москвы, на чуть холмистой местности, расположилось большое поместье, довольно привлекательное на вид и пестрящее всем, чем только можно.

Прежде всего, стоит, пожалуй, обратить внимание на сам дом, отличавшийся какой-то особенной красотой и в то же время легкой причудливостью.

Во-первых, это был чрезвычайно огромный дом, с тремя этажами, широкий, по бокам имелось два внушительных крыла, по-видимому, для многочисленной прислуги, иначе и быть не могло для такого дворца. Почти каждое окошко на втором и третьем этажах имело специальный, очень изящный выступающий подоконничек с резными перилами, а предназначались они для выращивания самых разнообразных декоративных цветов, слабости большинства женщин и девушек.

В разгаре был август 1853 года, и эти подоконнички пестрели разноцветными красками; кое-где росли тюльпаны, кое-где розы, фрезии, нарциссы, гиацинты, колокольчики, гортензии, орхидеи.

Бесспорно, это являлось лучшим украшением особняка, но и все остальное ничуть не уступало роскошному цветнику.

Высокие колонны из белоснежного мрамора, сложный орнамент на цоколях, многоступенчатое крыльцо, с самого утра начищенное до блеска прислугой, большие стекла окон и дверей, сверкающие отменной чистотой и отражающие солнечный свет так, что глаза слепило. Белые, настолько белые, что даже чувствовался некий голубоватый оттенок, стены потрясали своей величественностью, очаровывали и зазывали ступить за порог этого великолепного дома-дворца.

Крыша, устланная фигурной черепицей цвета спелых яблок, имела крутой спуск. На вершине ее располагался красивенький флюгерок в виде золотой рыбки. Хвостик ее развевался по-направлению ветра.

Но под крышей, надо заметить – это несколько портило вид всего особняка, находилось два маленьких чердачных окошечка, зарешеченные грубыми и толстыми стальными прутьями. Кинув туда беглый взгляд, невольно создавалось впечатление, будто есть во всем этом великолепии и определенный уголок для изгнания, куда помещали, например, провинившегося или же просто не желали убрать эти решетки, чтобы было хоть что-то наводящее на не слишком радужное настроение и мысли.

Впрочем, такое предположение не совсем разумно и достоверно, а потому, оставим эти решетки в покое; может быть, по мере развертывания всей истории, они еще не раз о себе напомнят.

Теперь, пожалуй, можно от дома перейти и к остальным угодьям этого огромного поместья.

Итак, на многие гектары вокруг, да так, что не кончались они даже на горизонте, простирались поля, луга, леса, палисадники, сплошь засеянные, где пшеницей, где рожью, где еще какими-то культурами. Сады изобиловали фруктовыми деревьями, всюду слышался шум, производимый работниками или же просто беснующимися от фривольной жизни животными: лошадьми, сыто бьющими своими тяжелыми копытами, свиньями, визжащими по каждому пустяку, глупыми овцами и баранами, упрямыми ослами, бородатыми козлами, конечно же, еще воронами, голубями и воробьями. У самого дома бегали разные собаки, от породистого грациозного дога, до маленькой бесформенной и кривоногой дворняжки. Несколько кошек посиживали на выступах цоколя и лишь время от времени выгибали спину с громким шипением, когда какая-нибудь собачья морда имела нахальство устремить свой нос в их сторону.

Но вот, рассказав вкратце о доме и угодьях, подошел, наконец, и черед самих их обитателей.

Это была небольшая для такого огромного поместья семья, состоявшая всего лишь из пяти человек. Главою ее являлся дворянин, князь Мадлик, человек не слишком разносторонних интересов, отчаянный игрок и любитель выпить, не особенно сообразительный в делах, кроме того, склонный к упрямству и мгновенной вспыльчивости. Чуть только кто-то из слуг ему не угодит, бедняге тут же обеспечен кнут и позорный столб и редко когда он снисходил до прощения. Что же касается его внешности, то тут он не слишком выделялся. Одутловатый от частых попоек, краснолицый и тучный, с бородой и усами чуть тронутыми серебром, он выглядел значительно старше своих сорока двух лет. Однако же во всем его облике чувствовался некогда интересный мужчина, возможно даже и красивый, но… ведь разгульная жизнь никого не красит.

Вдовец около десяти лет, год назад он снова женился и привел в дом молодую, отменной красоты женщину вдвое моложе него. Вскоре у них родился сын – маленькое, вечно хнычущее, капризное существо, день и ночь не дающее покоя своим многочисленным нянькам и кормилице. Они носились вокруг него, всячески ублажали, пели песни, прибаутки, развлекали, бегали перед ним чуть ли не на задних лапках, а потом одна утомленная смена нянек сменялась другой и так целые сутки напролет. Лишь его собственная мать не слышала пронзительного крика своего сыночка, вся поглощенная заботой о своей незаурядной внешности, целые часы, проводя у зеркала, и так и сяк, любуясь своим отражением, примеряя то один наряд, то другой, прикладывая к лицу различные снадобья для улучшения его цвета и попивая сырые яйца, чтобы голосок ее был как можно тоньше и звонче.

Впрочем, была у нее и еще одна забота или, скорее, развлечение, от которого она получала какое-то мрачное удовольствие: прикрикивать на двух своих падчериц – дочерей князя Мадлика от первого брака, маленьких симпатичных девочек-двойняшек лет десяти. Одну из них звали Нинетта, и была она, блондинкой в отличие от второй, Жанны, темной шатенки. Кроме волос, все остальное было абсолютно одинаковым, будто зеркальное отражение, если не считать характера обеих девочек. Если Нинетта была чуть взбалмошной и развязной, непоседливой и кокеткой, то Жанна наоборот, сдержанной, серьезной, чрезвычайно хитрой, когда в этом возникала необходимость, но безо всякой доли кокетства своей сестры. Жанна избегала общества мужчин и мальчиков, Нинетта же, наоборот, не могла без них жить. Несмотря на различные характеры, они прекрасно ладили друг с другом, понимали одна другую с полуслова и вместе, сообща, люто ненавидели мачеху, которая, как они хорошо понимали, горела желанием избавиться от них, отправив поскорее в какой-нибудь зарубежный пансион и желательно надолго.

Как-то вечером княгиня вошла в спальню мужа и, вперив в князя стальной взгляд, произнесла ледяным и надменным тоном:

– Александр, когда вы, наконец, меня услышите?

– О чем вы, Берта, моя прелесть? Я слышу вас превосходно, – он удивленно посмотрел на супругу, не совсем понимая, что она имеет в виду.

Берта же, неторопливо, подошла к мужу, присела на стул возле его кровати, где он лежал и читал газету, чуть наклонилась к нему и сказала:

– Я говорю о девочках.

– Да? А что девочки? – князь не отрывался от чтения.

Берта с минуту помолчала, потом раздраженно выхватила у мужа газету и отшвырнула в сторону.

– Берта! – в изумлении и недовольстве воскликнул князь.

– Александр, перестаньте меня игнорировать, – она говорила с легким немецким акцентом, так как была наполовину немкой.

Урожденная Берта фон Шеренг, единственная дочь обедневшего барона фон Шеренг, во избежание участи бесприданницы, согласилась стать женой князя Мадлика, недавно бывшего в Германии и плененного редкой красотой двадцатилетней девушки, одетой со вкусом, но скромно. Почти сразу же он попросил ее руки, нисколько не заботясь о том, что у будущей жены нет ни гроша за душой.

Предложение было немедленно принято, бедная баронесса стала богатой княгиней, а спустя месяц после свадьбы, похоронив отца, продав очень дешево разоренное имение, уехала с мужем. Еще через несколько месяцев родился Виктор, тот самый капризный мальчуган, о котором уже упоминалось выше.

– Игнорировать? Помилуйте, Берта! Я всегда к вам предельно внимателен. Простите, я зачитался, но теперь говорите, я ловлю каждое ваше драгоценное слово.

– Я говорила о девочках.

– Да? Что?

– Я считаю, теперь уже самое время отправить их в пансион.

– Но, зачем? У них есть гувернантка, вполне образованная женщина. Зачем им в пансион?

– Гувернантка? А известно ли вам, что они перестали ее слушаться? Не далее, как сегодня утром она мне жаловалась, что девочки стали безобразничать. Одна это делает совершенно открыто, я имею в виду Нинетту, другая же, Жанна, вытворяет всякие пакости исподтишка. В конечном итоге, они так довели свою гувернантку, что она просто-напросто попросила у меня расчет.

– Вот как! И вы ее отпустили? – князь негодовал.

– А что мне было делать? У несчастной руки тряслись от нервного перенапряжения. Я пожалела ее и потому отпустила.

– Ну, хорошо, хорошо, – князь успокоился. Жена вообще полностью подчиняла его своей воле, лишь ненадолго позволяя проявить свою собственную. – Отпустили и ладно. Другую найдем.

– Ну, уж нет! – вскричала Берта. – Другую? Да, с ней будет то же самое. Вы же знаете своих дочерей, Александр. Единственно возможный выход – это зарубежный пансион. Мы отправим их туда на днях, они там повзрослеют, поумнеют, многому научатся и вернутся сюда уже образованными барышнями на выданье. Потом мы сразу же найдем для них подходящих женихов. Как видите, Александр, я забочусь о ваших дочерях. Их судьбы мне небезразличны.

– Мне это известно, дорогая. И я вам за это очень благодарен. Несчастная Анастасия, она их даже не видела, – он покачал головой. – Умереть в родах, ах, ужас! – он перекрестился.

Берта никак не отреагировала на воспоминания мужа о его первой жене. По лицу ее не скользнуло ни тени ревности или недовольства. Казалось бы, эти несколько слов, просто пронеслись мимо ее ушей, не попав внутрь. И так бывало всегда. Этой молодой красивой женщине, однако же, ничуть не была знакома ревность, как прочем и любовь, как и остальные человеческие чувства. Эта женщина не была способна что-либо чувствовать вообще. Берта – это осколок льда, Берта – это острое лезвие кинжала, Берта – это доза яда. Единственное, что она могла чувствовать, так это злобу или жадность. Деньги, положение в обществе, титул – вот и весь смысл ее жизни. Причем, денег должно быть много, очень много, как можно больше. Это была ее цель.

Вот почему она ненавидела безобидных Нинетту и Жанну, старалась поскорее от них избавиться. Это были ее конкуренты, ведь и они имели право на отцовское наследство. Берта желала сама всем править, сама распоряжаться тем богатством, от которого ей достанется лишь пятая часть. Она желала избавиться от падчериц, от собственного мужа, остаться лишь вдвоем с сыном. Но, поскольку у нее не было сердца, то и сын не особенно много для нее значил. Она смотрела на него только как на средство укрепления своей власти в семье Мадлик. Останься она единственной наследницей всего этого огромного состояния, то, не задумываясь, избавилась бы и от сына, дабы стать свободной, молодой и счастливой вдовушкой, потому что счастье для нее – это сознание, что кошельки полны денег, а шкатулки не закрываются от переполняющих их драгоценностей.

– Так что же вы скажете, Александр?

– О чем?

– Да, о девочках, бог мой, о чем же еще? Мы ведь с вами только что говорили о них.

– Ах, да! Ну… поступайте, как считаете нужным. Я полностью на вас полагаюсь. Вы им заменяете мать. Спасибо. Я уверен, что ваше решение пойдет им на благо.

Берта так и засветилась от радости. Но, будучи скупой на всякие проявления чувств, она ограничилась лишь тем, что чинно поблагодарила мужа и, пожелав ему спокойной ночи, ушла к себе, ступая по коридору твердыми и уверенными шагами.

Проходя мимо детской, она услышала плач своего сына, но лишь поморщилась, не посчитав нужным зайти и повидать его.

Между тем, следует заметить, что гувернантка обеих девочек, пожилая и мудрая дама, бесспорно уважаемая своими воспитанницами, еще ни разу не была ими недовольна.

В этот день она занималась с ними, как обычно, с утра, когда вдруг вошла горничная и передала ей приказ княгини пожаловать сейчас же в ее покои.

Едва та вошла в покои княгини, как почти сразу же и вышла оттуда с набитым кошельком и приказанием немедленно покинуть поместье.

Женщина, не понимая, за что ее уволили, пробовала, было, протестовать, потом уговаривала княгиню позволить ей остаться, но безуспешно. Берта фон Шеренг была непреклонна.

– Девочки едут в пансион. Частная гувернантка им больше не нужна, – только и сказала она пожилой даме.

– Хорошо, госпожа княгиня. Вот, только попрощаюсь с ними.

– Нет, – холодно произнесла Берта. – Никаких прощаний.

– Но, как же? Ведь… мы так подружились… и не увидеть больше этих детей? Они на редкость послушные ученицы. Ах, прошу вас, госпожа княгиня, пожалуйста.

– Нет, – еще тверже ответила Берта.

– Всего одну минуточку… секундочку, – взмолилась гувернантка.

Берта сделала глубокий вздох, чтобы унять закипающее раздражение, затем сказала еще более непреклонно:

– У аллеи вас ждет двуколка. В данную минуту моя горничная уже заканчивает собирать ваши вещи. Вы сейчас выйдете и уедете, – Берта подошла к окну и улыбнулась. – А, вот, как раз! Ваши сундуки уже в багажнике, кучер наготове. Счастливого пути, сударыня. Хотя… подождите… вот, вам пригодится.

И Берта вынула из ящика своего стола рекомендательное письмо для этой женщины.

Ничего другого не оставалось. Гувернантка пролепетала слова благодарности и прощания, затем, орошая слезами свой платочек, уехала в той самой двуколке, что ждала ее у аллеи.

Последний взгляд пожилой женщины был устремлен на то окно, где она надеялась еще раз увидеть белую и темную головки девочек. Но не увидела.

А Нинетта и Жанна спокойно сидели в комнате у пианино, нажимали клавиши и терпеливо ждали, когда вернется их учительница, чтобы продолжить прерванный урок.

– А потом будет арифметика, – сказала Нинетта и улыбнулась.

Убедившись, что двуколка отъехала, княгиня Берта вошла медленной и величественной походкой в комнату девочек. При ее появлении они перестали теребить пианино и сразу встали.

– Я пришла сказать вам, – произнесла она металлическим голосом, от которого сердечки маленьких девочек невольно сжались, предчувствуя плохие известия, – что занятий с мадам Биссет у вас больше не будет. Мадам уехала только что, получив от меня расчет и рекомендательное письмо.

Девочки никогда не перечили своей мачехе, но, не потому что боялись ее, а потому что понимали, насколько это бесполезно.

Вот и сейчас, они стояли, тесно прижавшись плечом к плечу, с опущенными головками, стараясь скрыть выступившие слезы.

Берта не произнесла более ни слова, вышла из их комнаты и направилась обратно в свою.

Жанна и Нинетта поплакали немного, погоревали об уехавшей гувернантке, но, дети есть дети и потому они скоро забыли о своих печалях, занявшись разными играми и развлечениями.

– А, в общем-то, может это и к лучшему, – сказала Нинетта.

– Ты о чем? – не поняла Жанна.

– О том, что мадам Биссет уехала. Не надо будет учить уроков.

– А! Это, конечно, хорошо.

– Да. Можно будет почаще дразнить Серого.

– Дался тебе этот мальчишка!

– Он такой смешной! – засмеялась Нинетта, вспоминая мальчика-ровесника, одного из крепостных своего отца.

У князя Мадлика было огромное количество крепостных. Все те маленькие и средние деревеньки, что прилегали к поместью князя, все они со всеми своими обитателями составляли княжескую собственность. По своему усмотрению князь мог продать любого человека, взамен купить другого, разлучить мужа с женой, мать с сыном, брата с сестрой, мог по собственному желанию их выпороть, заставить много трудиться, поженить кого-то с кем-то, не принимая в расчет чувства этих людей. На все это князь имел полное право.

На следующее утро князь Мадлик проснулся и, вспомнив, что сказала ему вечером жена относительно нехорошего поведения маленьких княжон со своей гувернанткой, велел камердинеру послать за дочерьми.

Тот послал лакея, но на лестнице, ведущей в спальню девочек, он встретил Берту фон Шеренг, которая отослала его обратно, а сама вошла к мужу с такими словами:

– Ах, Александр, неужели вы хотели их отругать?

– Отпрыски княжеского рода должны отвечать за свои поступки.

Тон князя был грозным. Княгиня мгновенно очутилась возле него, положила свою прелестную белую руку к нему на плечо и, поцеловав посеребренные бакенбарды, сказала медовым голоском:

– Александр, это же дети. Вы не должны на них сердиться.

– Однако же, вы довольно часто мне жалуетесь на их несносное поведение. Считаю, что их надо наказать.

– О, нет! Вы не совсем правильно меня поняли. Я не жалуюсь на их поведение, потому что понимаю, что они еще шаловливые дети. Но я просто ставлю вас в известность относительно всего, что их касается. Не сердитесь на них. Пожалуйста, – она устремила на мужа такой взгляд, что у него язык не повернулся отказать ей.

– Ну, хорошо. Раз вы настаиваете, забудем об этом.

– Благодарю. Теперь я за них спокойна.

– Но вы по-прежнему желаете отправить их в пансион?

– О, да и как можно скорее, – глаза ее загорелись.

– Ну, что ж, да будет так! – сказал князь торжественно и притянул к себе княгиню.

От этого жеста она прикинулась смущенной, опустила глаза.

– О, простите! – воскликнул супруг, – Но вы так прекрасны!

С самого начала этого повествования мы, вместе с князем Мадликом не раз твердили, что Берта фон Шеренг – женщина незаурядной красоты. Теперь стоит, пожалуй, описать более конкретно ее внешность.

Итак, Берта была жгучей брюнеткой, волосы ее отливали чуть синеватым оттенком и блестели как шелк. Кожа, очень белая, как алебастр, без единой точечки, без малейшей царапинки, такой коже мог бы позавидовать кто угодно. Брови бархатистые, черченные строгой дугой, черные ресницы, но, что самое восхитительное, у нее были необычайно роскошные глаза. Большие, с чуть узким разрезом, словно налитые кипящей смолой. Естественно, что князь Мадлик не остался к ним равнодушным. Губы цвета красного коралла, изящной формы, напоминающей бантик. Ей даже не приходилось их подкрашивать; они и без того казались, словно налитыми кровью.

Что же касается ее фигуры, то тут, даже если сильно постараться, невозможно было бы найти хоть единственного, едва заметного изъяна. Точеная, как статуэтка, высокая и стройная, она двигалась плавно и величественно, как лебедь по волнам.

Довольная, что ей удалось убедить мужа в необходимости отослать девочек, Берта снова, как всегда неожиданно, вошла в их комнату и сказала, что скоро они уедут в пансион для приобретения дальнейшего образования.

«Что ж, пусть Берта сама все устроит касательно этого пансиона. У меня же есть дела и поважнее», – думал князь Мадлик, потирая свой лысеющий затылок.

И вновь уместно будет маленькое отступление.

Дело в том, что каждое огромное поместье, кроме большого количества прислуги, работников, крепостных, пусть даже сведущего в делах хозяина, требует еще и управляющего. Без него никак нельзя. Вот над этим то и ломал голову князь Мадлик.

Не далее, как в прошлом месяце его управляющий скончался от апоплексического удара, когда в свой выходной поспорил с лакеем, кто из них может больше поглотить верченого мяса. Пари он проиграл, так как от чрезмерного количества пищи почувствовал себя жутко и спустя несколько минут отдал богу душу.

С тех пор князь тщательно, но тщетно искал подходящего человека на его место и, в конце концов, на какое-то время ему пришлось принять эти обязанности на себя.

Не привыкши к такой работе, которая требовала раннего пробуждения, долгого сидения в седле и позднего укладывания спать, князь вскоре опустил руки.

– О, нет, если так будет и дальше продолжаться, вы вскоре останетесь вдовой, дорогая! – жаловался он Берте, отдуваясь и кряхтя после целого дня работы.

Берта едва заметно сощурила глаза при слове «вдова». Затем принялась утешать мужа, говоря, что ему непременно посчастливится найти нужного человека.

– А все-таки, дураком был этот Антон. Это надо же такое придумать! Состязаться с лакеем на жратве! Смех, да и только. Хотя для меня это имеет не лучшие последствия. О, ну когда же он приедет?!

– Кто, дорогой?

– Да, новый управляющий.

– Как, вы разве ждете кого-то?

– Наши соседи, я говорю о Коноваловых, продают усадьбу и уезжают в Австрию. Вроде бы, управляющего они с собой не берут. Я убедительно просил их помочь мне в этом деле и они ответили, что, вероятно, пришлют ко мне своего. Его то я и жду.

– А-а. Понимаю, – Берта ласкала комнатную собачку, но вместе с тем лицо ее было серьезным. Потом она равнодушно отшвырнула болонку ногой и та жалобно пискнула.

– Пошла прочь! – Берта повысила на собаку голос, когда животное попыталось снова залезть к ней на колени.

Собака отскочила, но, услышав легкое похлопывание чьих-то рук, понеслась по-направлению к двери гостиной.

Берта обернулась и увидела своих падчериц. Девочки ласкали отвергнутую болонку, а та радостно виляла хвостом.

Исподтишка окинув Нинетту и Жанну уничтожающим взглядом, Берта в присутствии мужа подозвала их к себе ангельским голоском.

– Нет, госпожа Берта, можно нам поиграть с собакой? – спросили они хором.

– О, конечно же, поиграйте.

Девочки убежали. Собака за ними. Берта осталась возле мужа, и весь остаток дня слушала одну и ту же фразу:

– Господи, ну когда же он приедет?