Kitobni o'qish: «Не отпускай меня»
1. Глеб
Глеб застыл на пороге комнаты в недоумении: «Как такое могло случиться? Со мной? В этой глуши?!» Он смотрел на молодую женщину, лежащую без сознания в кровати, и понимал, что срочно нужно ехать за Прокофьевной. Самому ему не справиться.
А четверть часа назад Глеб спокойно спал. Звонок мобильного посреди ночи в его сегодняшней жизни был чем-то совершенно из ряда вон выходящим. Глеб нащупал на тумбочке телефон, на экране высветилось время – без четверти три.
− Наташа? Что случилось?
Он выслушал прошелестевшие в трубке объяснения.
Что за ерунда? Какая такая больная? Куда мне здесь больная?
Времени на раздумья не было, Глеб быстро оделся и вышел из здания станции на перрон. Ночная тишина приняла его в прохладные объятия. К счастью, долго ждать не пришлось: уже через минуту огни поезда выхватывали мохнатые еловые лапы из тёмной стены леса.
Остальное произошло так быстро, что Глеб и глазом моргнуть не успел. Наталья с каким-то мужчиной выносили из вагона молодую женщину.
− Её нужно срочно показать Прокофьевне, − деловито распорядилась Наталья.
– Но… – возразил Глеб, – Что с ней такое?
Он растерянно смотрел на хрупкую, тёмноволосую незнакомку, на её тонкую кисть, которая как тряпичная свисала с Натальиного плеча.
«Сюр какой-то!», – подумал Глеб.
Объяснять, что произошло с пассажиркой поезда Наталья не спешила. Она перевесила женщину на Глеба.
– Девушку зовут Вера. Заносите, я принесу её вещи.
Наталья поспешила обратно в вагон.
− Куда несём? – спросил мужчина.
− В конец коридора, – кивком показал Глеб.
Кроме его спальни, на старой станции была только одна обставленная комната. Они уложили женщину в кровать. Пока Глеб достал из шкафа постельное, пока снял с больной толстую кофту и накрыл одеялом, Наталья уже вернулась с сумкой, и поставила её на пол.
− Наташ, ну что мне делать с ней? Вы уже утром будете в городе, довезли бы.
− Я бы повезла, но ей так плохо. Она сознание теряет. А тут знахарка твоя в десяти минутах. Я не знаю сколько у Веры времени. Не станет ли ей через час так плохо, что я посреди перегона не буду вообще знать, что с ней делать. Ты, Глеб, просто привези Прокофьевну. Она, сам же знаешь, со всем разберётся.
Глеб хотел возразить, но не нашёл подходящего аргумента.
− Всё, Глеб, времени нет, − сказала Наталья, нетерпеливо оглянулась на дверь, и добавила. – Утром позвоню. Извини, непредвиденные обстоятельства.
Через секунду Натальи и след простыл, а Глеб стоял возле кровати и смотрел на непрошеную гостью.
Вера, Вера… что мне с тобой делать?
Он потрогал её лоб.
Горячий, сухой. Нужно Прокофьевну везти.
Вера беспокойно заворочалась, но не очнулась.
Глеб не был подготовлен к «непредвиденным обстоятельствам». Такие обстоятельства никак не соотносились с мерным течением его жизни. Поэтому он и живёт в глуши, на старой станции, где уже много лет не останавливаются поезда. Он не ожидал Натальиного ночного вторжения, и поэтому растерялся. Когда же поезд уже исчез за поворотом, Глебу оставалось сердиться только на себя.
Попался, как глупый мальчишка!
Он покачал головой, взял ключи от машины и вышел из дома. Лес затих, словно ничего не случилось. От поезда не осталось ни следа, ни звука.
2. Вера
Несколько часов назад Вера стояла на пыльном перроне в родном городке. Ожидание с ней делили только голуби. Расчётливые птицы расхаживали по заплёванному асфальту и ожидали подаяния из семечек или крошек. Вера птичьего ворчания не замечала: она всматривалась вдаль. Оттуда должен был приехать скорый. Вот уже лет десять, как Вера хотела уехать из маленького сонного городка, в котором родилась, окончила школу, вышла замуж. Здесь прожила она все свои без малого три десятка лет. Уже через год-два после свадьбы, по ночам, лёжа рядом со спящим мужем, начала она слушать, как прибывают и отправляются поезда, как они уносят своих пассажиров куда-то вдаль, прочь от этого отравляющего спокойствием места.
Высокое солнце не знало пощады. Из-под завязанных в пучок кудрей за воротник медленно стекали капельки пота. Голуби уже перестали обращать на Веру внимание, окончательно в ней разуверившись.
Где-то вдали, за поворотом, раздался тонкий гудок. Сердце Веры забилось в груди. Затаив дыхание, она ждала, когда же поезд покажется из-за изгиба дороги. Тот самый спасительный поезд, который увезёт её отсюда навсегда.
Спустя всего несколько часов Вера сидела в купе, и с каждой минутой ей становилось всё хуже и хуже.
Какая ирония… Как же так получается? Я вырвалась, я решилась. Заболеть именно сейчас – какая несправедливость!
На Вериных щеках словно всё ещё полыхал жар полуденного перрона. Она старалась не двигаться, но пустая полка напротив всё равно плыла перед глазами.
3. Наталья
Начальница поезда Наталья Веденеева смотрела в окно, но не видела укутанных в седые сумерки пейзажей. Колёса поезда отсчитывали секунды, которые складывались в минуты. Времени Наталья тоже не замечала.
Кто-то глухо закашлял в соседнем купе. Наталья вздохнула и вернулась к незаконченному письму. Перечитала неровные строчки.
«Милый мой Ванюша!
Получила долгожданную весточку. Отчего, сынок, пишешь так редко? Знаешь же, я ночей не сплю, каждую минуту думаю о тебе. Как ты там? Всё ли хорошо?»
Из письма сына Наталья знала, что его часть находится в состоянии полной боевой готовности, однако пока ребят никуда не отправляли.
Но ведь это значит, что могут отправить в любой момент? И что же тогда?
Что тогда? Страшный вопрос наваливался на Наталью, становилось тяжело дышать, пока не стало совсем невмоготу. Никак было не выкинуть из головы мысль: «Что же тогда?». Думать об этом было страшно, не думать − невозможно. Холодным тугим комком сворачивалось сердце в груди. Наталья свернула письмо, поднялась и вышла в коридор.
Поезд спал. Наталья шла мимо одинаковых, как братья-близнецы, дверей. Это были те редкие мгновения её работы, когда коридоры пусты, а купе безмолвны. В другой день это было бы самое спокойное для Натальи время. Но не сегодня. Сегодня ей казалось, что если она додумает оборванную мысль о Ванюше, если найдёт верный ответ на вопрос о той страшной «готовности», то всё должно как-то да разрешиться. Как-нибудь да обойтись.
Мимо одинокой фигуры в коридоре четвёртого вагона Наталья уже было прошла мимо. И совершенно случайно, в последнее мгновение, взгляд её упал на стоящую у окна женщину. Наталья увидела серое измождённое лицо, глубоко завалившиеся глаза и распластанные по вискам завитки волос:
− Что с вами? Вам нехорошо?
− Мне что-то нездоровится, − с трудом, хриплым голосом ответила пассажирка.
От взгляда Натальи не укрылось, как тяжело она опирается на стену и как кутается, несмотря на жару, в длинную вязаную кофту. «Да ей, похоже, не просто нездоровится», − подумала Наталья.
Она бросила взгляд на часы. Почти час. А значит, остановка нескоро, впереди целая ночь.
− Идёмте со мной. В служебном купе есть аптечка, − сказала она.
Пассажирка тяжело оторвалась от стены, качнулась. Постояла с закрытыми глазами и только спустя пару секунд кивнула:
− Идёмте.
У себя в купе Наталья усадила больную на полку и в ярком освещении смогла её разглядеть. Глаза у пассажирки большие, необычного цвета, в точности зрелая черника. Тёмные брови вразлёт. Смоляные волосы в тугом пучке. Пассажирка оказалась моложе, чем показалось Наталье в полумраке коридора. «Красивая, − подумала Наталья. – Бледная только, как смерть».
Наталья достала пару подушек, уложила больную на полку и накрыла одеялом.
− Как вас зовут?
− Вера. – Ответила пассажирка слабым голосом.
− А меня − Наталья, − представилась Веденеева. – Можно на ты? – спросила она.
Вера еле заметно кивнула.
− До какой станции у тебя билет? − спросила Наталья.
− До конечной, − ответила Вера.
Она заёрзала под одеялом, словно ей было не по себе. Но Наталья своих расспросов не оставляла:
− А когда ты себя почувствовала плохо?
− Сразу, как в поезд села.
− Ну хорошо, − подытожила Наталья. − Сейчас я за кипятком схожу. Сделаем тебе питье. Давай, устраивайся поудобнее.
Наталья взяла со стола чайник и вышла в коридор к титану набрать горячей воды.
Вера бессильно откинулась на подушки. Так плохо ей не было уже давно. Суставы выворачивало, в висках стучало, а перед закрытыми глазами лицо проводницы, доброе и немного удивлённое, то становилось чётким, то снова расплывалось.
Вскоре Наталья вернулась. Она заварила каркаде, накрыла стакан блюдцем и, пока чай настаивался, достала аптечку, раскрыла её и задумалась.
Чем эту бедную Веру лечить-то? Одно дело – каркаде с мёдом, другое дело − лекарства. Как там было? Не навреди?
Ладно, температуру сбить нужно, как ни крути.
Такой простой вывод Наталью успокоил, и она достала таблетки. Подсвеченный ночником чай переливался всеми оттенками багряного. Наталья сдобрила чай ложкой мёда, заботливо перемешала и протянула Вере.
С нарастающей тревогой Наталья наблюдала, как всего за час ухудшилось состояние её подопечной. До ближайшей станции ещё долго, а Вера уже два раза впадала в забытьё. Теперь она лежала, откинувшись на влажные подушки. Со лба по-прежнему катились крупные капли пота. Вера тихо бредила.
Видно, чтобы сбить жар, нужны средства посерьёзнее.
Наталья вышла из купе и, уже не видя мечущуюся от жара Веру, смогла сосредоточиться на поиске выхода из положения. Решение пришло к Наталье неожиданно. Ещё бы четверть часа и ничего нельзя было бы сделать, потому что поезд не тот вид транспорта, который можно развернуть назад. Но спасительная мысль озарила Наталью вовремя, в тот самый нужный момент.
4. Прокофьевна
Уже прошло несколько часов с того времени, как Прокофьевна разобрала кровать, а она так и не легла, маялась неприкаянная по избе. Всё находилось что-то, что надо было передвинуть, убрать или протереть. Так и ходила она из угла в угол, переставляла баночки, перекладывала пучки трав. В избе пахло хлебом. Хлеб Прокофьевна пекла по пятницам, так его тёплый дух витал по горнице все выходные. В этом доме так было заведено задолго до того, как Прокофьевна поставила в печь свой первый каравай.
И так будет, покуда я жива. И что я скитаюсь, как сама не своя. Спать нужно ложиться. Завтра в лес. Нахожусь ещё, намаюсь.
Но собственные уговоры не действовали. На душе было неспокойно. Словно она позабыла что-то важное и никак не могла вспомнить. Тихонько, со скрипом пружин, часы отмерили двенадцать, потом час.
Ещё одна бессонная ночь. И что ж неспокойно-то так?
Бессонные ночи совсем не удивляли Прокофьевну. А вот неспокойно так не было уже давно.
Звуку мотора в спящей деревне Прокофьевна не удивилась, да и чья это машина, для неё секретом не было.
Глебушкина машина. И что за заботы он мне несёт в такой час?
Прокофьевна накинула халат и вышла на крыльцо.
– Доброй ночи, Глебушка. Что стряслось?
Глеб мотора не глушил, Прокофьевна понимающе кивнула.
– Сейчас сумку возьму, по дороге всё расскажешь.
5. Глеб
Прокофьевна собралась за минуту. Взяла чемодан со снадобьями и уже вскоре на станции заваривала пахучие настои и прикладывала компрессы ко лбу больной.
– Первые сутки определят всё, − сказала она Глебу.
Она дала ему чёткие наставления, что с чем мешать, как заваривать, и вернулась в деревню.
Глебу расслабляться не приходилось: он просидел над больной всё утро и добрую половину дня. Он ни на секунду не сомневался в рекомендациях старой знахарки. Он без раздумий доверил бы Прокофьевне свою жизнь.
Солнце стояло высоко, когда Глеб решил передохнуть. Он заварил на кухне чай, и нужно было поесть. Со вчерашнего дня у него маковой росинки во рту не было.
Забавно, а ведь ещё несколько лет назад я бы и не подумал, что поверю в таких, как Прокофьевна, людей.
Глеб вспоминал, как приехал на станцию.
Пять лет прошло с тех пор, как после смерти Киры Глеб бежал из родного города. Согласился на переезд словно в каком-то тумане. «Зачем я на это подписался?» − недоумевал он уже в поезде. Он отправлялся жить в такое отдалённое место, где услышать человеческий голос можно было, лишь протрясясь за рулём минут сорок. В ногах стояли чемоданы, плотно набитые их с Кирой прошлым.
Так он очутился на старой станции, с которой уже давно никто никуда не отправлялся. От былой жизни тут осталось одноэтажное здание и блестящая лента железной дороги. И к этому немудрёному хозяйству прилагалась должность смотрителя.
Когда Глеб впервые увидел станционный дом, стены, с добела выцветшей, осыпающейся краской, наглухо заколоченные окна, он подумал, что для него это самое правильное место.
«Именно то, что мне нужно», − думал он.
Ему казалось, что в глуши будет легче, ведь в городе его жизнь обременяли сочувствие и жалость. Общение с друзьями отравляла преувеличенная забота. От неё Глеб ещё больнее осознавал свою потерю. И, в конце концов, он уже не испытывал ничего, кроме злости.
Сначала переезд показался избавлением. Но через несколько недель всё стало меняться. Не было больше друзей, на которых можно злиться, не было родственников, которых нужно избегать. Ничто больше его не отвлекало. В сухом остатке у Глеба осталось одно только чистое, ничем не прикрытое горе.
Тишина и спокойствие старой станции подчеркнули пустоту в жизни Глеба. И эту пустоту заполнила Кира.
Одновременно естественно и в то же время мучительно мысли о жене не давали Глебу покоя. Чувство несправедливости накрывало волнами и топило его в бескрайней, как море, тоске. Это чувство следовало за Глебом по пятам днём и ночью. Особенно ночью.
Глеб понял, что не спит уже вторую неделю. Его преследовали сны наяву. По ночам в тёмных углах дома он стал видеть то, чего не было и быть не могло. Он не на шутку испугался и поехал в деревню, купить успокоительное или, на крайний случай, выпивку.
Что удастся достать. Мне нужно поспать…
В деревне Глеб узнал, что самогон можно купить у братьев Тыровых, ну а за «спокоительным» его отправили к Прокофьевне.
− Синяя хата на том конце, за овражком, − направил Глеба веснушчатый пацанёнок.
Уже через минуту Глеб входил в низкую дверь. В комнате возле стола стояла сухонькая женщина. Открывшаяся сцена так напоминала Глебу передачу «В гостях у сказки», что он хмуро усмехнулся.
Зачем я здесь? Это какая-то шутка. Здесь нет того, что мне нужно.
− Здравствуй! Входи, что ж дверь перегородил.
Голос у хозяйки дома оказался неожиданно звонкий. Глеб даже растерялся. Прокофьевна обернулась на застывшего истуканом гостя:
− Ну, что, проходить будешь? Или домом ошибся?
− Не ошибся, – решился, в конце концов, Глеб.
Несмотря на полуденное солнце, в комнате было сумрачно и прохладно. Хозяйка коротким жестом указала на стул во главе стола. Глеб молча сел.
Прокофьевна к делу переходить не торопилась. Ловкими движениями в каменной ступке она перетирала терпко пахнущие коренья.
Глеб сидел и думал: «Зачем я сюда пришёл?». Он ожидал увидеть что-то вроде аптеки, а никак не кухню средневековой колдуньи. Голова его была странно пуста. С одной стороны, он понимал, что пришёл напрасно. А с другой стороны, впервые за долгое время он испытывал странное успокоение. Глубокое и настоящее умиротворение. Это чувство было так неожиданно и так сильно, что Глебу было страшно двинуться.
На секунду Прокофьевна перестала толочь и посмотрела на гостя. Бледно-голубые и чистые, как кристаллы, глаза казались молодыми и никак не вязались с морщинами на её лице. И хотя она ничего не говорила, у Глеба всё же возникло ощущение, что видит знахарка гораздо больше, чем ему бы хотелось.
Глеб не знал, с чего начать.
Что говорить?
Небольшого роста, хрупкая, с необычайно прямой осанкой хозяйка дома спокойно продолжала своё дело. Лицо её было светлым, испещрённым глубокими морщинами. Глебу она почему-то нравилась.
«Сколько ей лет? Семьдесят, восемьдесят?» – гадал он.
Ещё через минуту Прокофьевна отложила толкушку и сказала:
− Снадобье дам тебе завтра, сегодня ты должен поспать. Иди на двор, там направо сарай, поднимись по лестнице, сено сухое. Ложись. Утром разбужу.
Мягкие, но уверенные распоряжения Прокофьевны Глеба не убедили:
− Мне снотворное нужно. Я без него не засну.
Глаза женщины зажглись улыбкой:
− Иди, милый, ложись. Обо всем остальном завтра беспокоиться станем. Успеется.
И Глеб решил не сопротивляться.
Да и к чёрту, мне терять нечего! Если она думает, что я смогу уснуть, я готов попробовать.
Чем-то эта старая женщина его подкупала. В её глазах он видел искренность. Он не чувствовал в них лукавства «продавца веры».
Глеб зашёл в большой деревянный сарай. Прикрыл за собой высокую створку двери и с минуту постоял, давая глазам привыкнуть к сумеркам. Потом увидел ведущую под крышу лестницу. Забрался по добротно сколоченным деревянным ступеням и улёгся. Сено было колким и душистым.
Через щели в стенах проникали редкие лучи солнца. В их призрачном свете задумчиво танцевали пылинки. Глеб думал: «Что же сделать, чтобы избавиться от воспоминаний хотя бы на время?». Со смерти Киры прошло больше полугода, но для него ничего не поменялось. Впрочем, нет, кое-что изменилось. Он больше не ждал, что она вот-вот войдёт в дверь. Или что он проснётся утром, а она тихо дышит рядом, и длинные светлые волосы, вот такого же цвета, как эта солома, рассыпаны по его плечу.
Глеб смотрел на подсвеченные соломенные стебельки, а ледяная ладонь, которая сжимала его сердце вот уже долгое время, неожиданно отпустила. Золото соломы напоминало ему о единственной женщине, которую он любил. Он думал о её глазах цвета жжёного сахара. Таких живых и полных света.
Время остановилось, и Глеб почувствовал на лбу лёгкую Кирину ладонь. Она успокаивала его своей прохладой. А её запах он бы узнал и в следующей жизни. И в этот раз его это не пугало, а наоборот, убаюкивало. Глеб закрыл глаза и почувствовал, как жена гладит его по лбу, по отросшим волосам, как целует прикрытые веки. Он слышал её шёпот:
− Спи, любимый, спи. Я побуду рядом… спи…
***
Глеб тряхнул головой и залпом допил остатки чая.
Довольно воспоминаний! Прокофьевну нужно снова везти.
Только после двух чашек Глеб почувствовал прилив энергии. Он знал, что после бессонной ночи у постели больной это эффект временный, и потому решил поездку не откладывать.
Солнце стояло в зените. Машина поднимала пыль и качала носом по ухабистой грунтовке. Глеб устало щурил глаза и старался не поддаваться укачивающему ритму.
Прокофьевны дома не оказалось. От соседки Глеб узнал, что «лекарка ушла в лес, а когда вернется, не сказала». Не оставалось ничего, как сесть на лавку возле забора и ждать.
Прождал Глеб около получаса, на душе было неспокойно.
А что, если Вера проснётся? Испугается. Нужно было ей записку оставить.
А что, если ей хуже станет? Принесла нелёгкая забот мне на голову.
Мимо проходил Василий Тимофеевич, местный пасечник. Увидел Глеба, подсел на край скамейки. Чинно раскурил папиросу. Глеба уже давно не удивляла простота и размеренность деревенской жизни. Тут не принято проходить мимо, уткнувшись усталым взглядом под ноги. Напротив, каждый поприветствует и остановится перекинуться словечком-другим.
− Ну и лето нынче стоит, − проговорил, наконец, Тимофеич и, чтобы выразить всю силу своего неодобрения, громко поцокал языком.
− Да-а, жарко…− нашёлся Глеб, внимательно разглядывая свои сцепленные в замок пальцы.
Что Глебу нравилось в деревенском общении, так это то, что как бы немногословно оно ни протекало, никто никогда тебя не заподозрит в нежелании говорить. Глеб мог бы просто хмыкнуть или вообще промолчать, и Тимофеич, скорее всего, воспринял бы это как вполне приемлемое течение диалога.
− Прокофьевну ждёшь? – спросил старик.
− Жду, – ответил Глеб.
Тимофеич снова замолчал. Курил он со вкусом, на каждой затяжке прикрывал глаза и втягивал вислые, поросшие седой щетиной щёки так глубоко, что казалось, у него совсем не осталось зубов. А когда докурил, то добавил к немногословной беседе:
− Дождёшься, передай, чтоб ко мне зашла. Я ей соты приготовил, она просила.
На этих словах пасечник бросил серый обмокший окурок под лавку. Деловито вдавил его носком резинового сапога. Задумчиво оглядел тщательность захоронения и поднялся со скамьи. Уже развернулся, чтобы уходить, но добавил:
− Ну, бывай, Глеб. Ты Прокофьевне-то передай, что наказал. Не забудь.
− Передам. Бывай, Тимофеич.
Заложив за спину руки и прихрамывая Тимофеич отправился дальше. Глеб долго смотрел старику в спину, пока тот не скрылся за поворотом пыльной дороги. А спустя четверть часа из-за поворота показалась Прокофьевна. Она несла перекинутые через плечо плетёные корзины.
Глеб пошёл ей навстречу.
− Здравствуй, Прокофьевна! Снова я к тебе, − поздоровался он, и забрал у знахарки на удивление увесистые корзины.
− Здравствуй, Глебушка. Идём, только сборы занесём.
Глеб едва поставил корзины в сенях, как Прокофьевна уже выходила с большой кожаной сумкой в руках. Глеб улыбнулся.
Такая миниатюрная, а тут этот огромный фельдшерский чемодан прошлого века.
Дорога обратно на станцию показалась Глебу короче. Прокофьевна сидела задумавшись. Глеб вспомнил просьбу пасечника.
− Тимофеич просил передать, что соты готовы.
− Зайду завтра, − рассеянно ответила Прокофьевна и снова погрузилась в свои мысли.
Глеб оставил её в покое. Ему тоже было о чём подумать в дороге.
На станции Глеб вытащил чемодан и пошёл к дому. Навстречу, радостно виляя хвостом, выбежал рыжий пёс. Выражение хитрой, почти лисьей морды удивительно напоминало улыбку. Глеб потрепал пса за уши и завернул за угол дома. Он и не заметил, что Прокофьевна отстала.
