Kitobni o'qish: «Порядочная женщина»

Therese Anne Fowler

A Well-Behaved Woman

© Ермашкевич Т., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается Джону за все

Настоящее произведение является художественным вымыслом. Персонажи, организации и события, описанные в настоящем романе, являются продуктами воображения автора или используются в художественных целях.

Судьбой женщины правит любовь, которую она готова принять.

Джордж Элиот¹

Жемчуг

 
Невинности жемчуг ласкает взгляд,
Блеск бриллианта в глазах сверкает,
Вот чем юная девушка красит
Свой подвенечный наряд.
 

Из «Подарка для юных леди» (Автор неизвестен)

Глава 1

Когда ее спрашивали о Вандербильтах и Белмонтах, о торжествах и бесчинствах, особняках и балах, тяжбах, предательствах и размолвках – когда спрашивали о причинах ее шокирующих поступков, Альва отвечала, что началось все очень просто: жила-была несчастная девушка – мать ее умерла, а отец угасал с той же скоростью, с какой таяло его состояние. Летом 1874 года в свои двадцать два она чувствовала себя созревшим плодом, которому суждено сгнить на ветке, если никто его не сорвет.

– Барышни, никуда не уходите, – предупредила миссис Хармон восьмь юных леди в скромных дневных платьях и соломенных шляпках, что покинули уют двух экипажей и столпились на входе в трущобы точно выводок утят.

Людей в этом квартале было очень много, а места мало, полуденный зной полнился резким запахом конского навоза, покрывавшего брусчатку на узких улицах. Проходы меж домов завалены старыми матрасами, обломками мебели и ржавыми консервными банками. Неподвижный воздух – мутный из-за угольной сажи. На целый квартал – от Брум-стрит до Гранд-стрит – от окна к окну тянутся веревки, увешанные безжизненно поникшим бельем. Казалось, даже дома не могут стоять ровно и проседают.

– Никуда не уходить? – подняла бровь Армида, сестра Альвы. – А куда, по ее мнению, мы могли бы здесь пойти?

– Как куда – к дьяволу, конечно, – отозвалась одна из девушек. – Как и все местное население.

Остроумный ответ принадлежал мисс Лидии Рузвельт, из ойстер-бэйских Рузвельтов², кузине или племяннице (Альва запамятовала) одной из учредительниц благотворительного общества. Стоит ее спросить – она перескажет всю родословную Рузвельтов в мельчайших подробностях. Само собой, Альва спрашивать не собиралась.

«Местное население» составляли изможденные девушки и женщины, которые сновали туда-сюда с какими-то узлами, старики, сидящие на ступеньках домов или подпирающие стены, и множество играющих на улице ребятишек, большая часть босиком – детей грязнее Альва в жизни не видела.

Мисс Хэдли Берг, птица одного с мисс Рузвельт полета, поддержала подругу:

– А чего еще от них ожидать? Эти люди рождаются неполноценными.

– Вы действительно в это верите? – осведомилась Альва.

– Верю во что? – переспросила мисс Берг, поправляя шляпку так, чтобы солнце не светило в лицо. – В то, что они неполноценны? – Она кивнула в сторону мальчика с грязными волосами и ободранными коленками, который рассматривал их, ковыряясь в зубах. – Что нищета – их естественное состояние?

– Разумеется, обстоятельства играют немалую роль, – заметила Армида.

Альва взглянула на нее. Они обе знали это слишком хорошо. Если их собственные обстоятельства не улучшатся как можно быстрее, они вместе с двумя младшими сестрами вполне могут пополнить ряды тех, чьи семьи ютятся в одной-единственной комнате без водопровода и делают свои дела у всех на виду в переулке или прямо во дворе. Сестрам уже пришлось ограничить себя в еде и развлечениях, довольствоваться двумя слугами вместо девяти прежних и в меру своих сил скрывать это от окружающих.

Девушки ждали, пока извозчики под управлением миссис Хармон разгрузят корзины, в которых лежало по двадцать муслиновых мешочков, перевязанных бечевкой. В каждом мешочке – небольшой швейный набор, состоящий из двух иголок, нитки, булавок и наперстка, книжечка с незатейливыми жизнеутверждающими стихами, леденец и четыре пенни. Все утро они собирали эти мешочки и теперь должны были раздать их самым бедным детям Манхэттена – беспризорникам, подкидышам, иммигрантам, сиротам. По словам миссис Хармон, хороший портной может зарабатывать целых десять долларов в неделю. Даже ребенок способен заработать двадцать центов в день – достаточно, чтобы изменить свою жизнь.

Мисс Рузвельт заявила:

– Конечно, белых мальчиков можно отмыть и отправить в школу, но джентльменами они не станут. Это просто невозможно – уж такими их создал Господь.

Мисс Берг добавила:

– Если бы только они не увлекались спиртным…

– Вот именно, – согласилась мисс Рузвельт. – Ирландцы разве что не рождаются пьяными. Без бутылки их мужчины ни за одно дело не возьмутся. Даже женщины к этому склонны. На той неделе нам пришлось уволить горничную – мама увидела, как она, пьяная в стельку, прятала по карманам столовое серебро!

– Немцы, между прочим, не многим лучше, – сказала мисс Берг.

Армида вздохнула:

– Наша немка-гувернантка и вправду была ужасной…

– Была? Кто же теперь воспитывает ваших сестер?

– Армида, – торопливо ответила Альва. – Она прекрасно справляется, а теперь, когда мамы не стало, девочкам лучше с ней, чем с чужими людьми.

– Четыре незамужние девушки, оставшиеся без матери, – покачала головой мисс Рузвельт. – Какая жалость.

– Но хуже всего евреи, – не унималась мисс Берг. – И не в пьянстве дело – если я не ошибаюсь, они не пьют из религиозных соображений. Но они такие… подозрительные, подлые… и коварные, точно – они невероятно коварные.

Альва не выдержала:

– Зато, я полагаю, все белые американцы, исповедующие христианство, совершенны?

Мисс Рузвельт закатила глаза.

– Мисс Смит, мы же просто констатируем факты. Возможно, получи вы лучшее образование, поняли бы, какие глупости говорите.

Армида поспешила встать между ними:

– Кажется, у миссис Хармон все готово.

– Итак, барышни, – возвестила миссис Хармон, присоединившись к девушкам. – Напоминаю вам, что настоящие христиане щедры не только делами, но и словами. – Раздав мешочки и построив девушек по парам, она продолжила: – Мы все можем стать лучше, независимо от происхождения. Имея необходимые средства и образование, все способны сделаться честными и порядочными людьми.

– Да, миссис Хармон, – прощебетали девушки хором.

Честными и порядочными. Возможно, это все, на что смогут рассчитывать Альва и ее сестры, если хотя бы одна из них не выйдет замуж за состоятельного человека, – а учитывая отсутствие каких бы то ни было предложений, сделать это будет непросто. Семейство Смит переехало в Нью-Йорк еще до войны³, покинув ныне посрамленный Юг. Во время войны они жили в Париже, и теперь, вернувшись в Нью-Йорк, обнаружили, что для никербокеров⁴, этих преуспевающих коренных манхэттенцев, сестры Смит недостаточно хороши. Так же мало они привлекали и самонадеянных нуворишей, которые толпами прибывали в Нью-Йорк. Все, что оставалось девушкам, – искать где-то посередине.

Но даже это удавалось им с трудом. Дело в том, что четыре прекрасно воспитанные девушки из приличной семьи совершенно терялись в массе им подобных, а ряды джентльменов после войны, напротив, значительно поредели. Все это вынудило Альву скрепя сердце согласиться на некоторые ухищрения, которые должны были дать плоды через несколько недель и целью коих был один из тех самых молодых людей, что занимали промежуточное положение.

Миссис Хармон вошла в здание, девушки последовали за ней и теперь стояли в душном зловонном коридоре. Воздух здесь был гораздо теплее, чем на улице. Миссис Хармон приложила платок к шее, потом ко лбу. Мисс Рузвельт закрыла платочком нос.

– Если мы будем достаточно расторопны, нам не придется здесь задерживаться, – подбодрила всех миссис Хармон.

Мисс Рузвельт и мисс Берг она поручила обойти первый этаж, остальных девушек распределила в зависимости от их происхождения – чем ниже статус, тем выше этаж.

– Барышни Смит, вы идете на четвертый, – сказала она и кивнула в сторону мрачной внутренности здания. – Всем все понятно? Я буду ждать снаружи.

– Жаль, что вам так не повезло, – произнесла мисс Рузвельт.

Мисс Берг добавила:

– Да, приятного мало. Я слышала, наверху живут прокаженные и идиоты.

– Даже прокаженные и идиоты заслуживают милосердия, – ответила Армида, взглядом приказав Альве не поддаваться на провокацию.

Альва зашагала вверх по лестнице. Нет, она ни за что не покажет, что им удалось ее задеть. Первый этаж или четвертый – какая, в самом деле, разница? Это всего лишь обстоятельства. Они еще ничего не значат.

Армида не отставала от Альвы. На лестницах запах мочи усилился. Стараясь не дышать носом, Альва повесила корзинку на локоть и обеими руками приподняла юбки, чтобы они не касались грязных ступенек. Снизу уже раздавался стук в двери и голоса девушек: «Добрый день, мадам…»

Порядок действий был таков: две девушки на этаж, останавливаться у каждой двери, затем «вежливо постучать, представиться, узнать, есть ли в семье дети. Если пригласят внутрь, оставаться в дверях и ничего не трогать – вши и блохи умеют прыгать». Каждому ребенку от шести до четырнадцати полагался один набор. Четырнадцатилетние считались взрослыми и должны были сами зарабатывать на пропитание. К четырнадцати они уже знали, как избежать выселения и отправки с Центрального вокзала бог весть куда работать на фермах, ранчо, плантациях или в шахтах. Альва слышала, что на Юге были семьи, с радостью берущие детей на место освобожденных рабов. Девочки, которых отправляли в западные штаты, нередко становились женами местных землевладельцев. Она представила себе их жизнь: потерять родителей и дом, выйти замуж за дряхлого, сплевывающего табак фермера с изрытым оспой лицом, подниматься ни свет ни заря, чтобы подоить козу или корову, один сопливый отпрыск на руках, другой – еще в животе… Какое облегчение, что Джулии, младшей из сестер Альвы, уже исполнилось пятнадцать.

Они с Армидой наконец добрались до тускло освещенной площадки четвертого этажа и остановились передохнуть. В воздухе стоял странный резкий металлический запах. Альва хотела спросить о нем у сестры, как вдруг заметила девушку, лежащую без движения у второй двери. Темная до черноты кровь пропитала ее юбки и растеклась вокруг. Армида ахнула, развернулась и побежала вниз по лестнице, зовя на помощь миссис Хармон.

Дрожа всем телом, Альва опустилась на колени возле девушки и взяла ее за руку. Рука оказалась холодной и безвольной. Грудь девушки была неподвижна. Альва наклонилась и приложила к ней ухо. Тишина.

Альва отшатнулась. Ее била такая дрожь, что ее не удавалось сдержать, даже обхватив себя руками.

Девушка умерла. И перед этим ей было страшно и больно.

Несколько лет назад Альва слышала на каком-то приеме, как две холеные дамы, разодетые в мех и жемчуга, обсуждали визит, который они незадолго до того нанесли в трущобы квартала Файв-Пойнтс⁵:

– Просто удивительно, не правда ли?

– Да, совершенно невероятно! Представьте, что для кого-то в этом заключается вся жизнь – к счастью, наверняка недолгая.

– Люди готовы умереть, чтобы только выбраться оттуда!

И рассмеялись над своим остроумием. Альва тогда тоже улыбнулась, еще не зная, насколько тонка грань между привилегированной жизнью и нищетой. Умереть, чтобы выбраться, – ужасно смешно!

А теперь она сидит возле мертвой девушки. Была ли бедняжка напугана тем, что с ней происходит, или, возможно, почувствовала облегчение, ведь ждать от этой жизни ей было нечего?

На ступеньках раздались торопливые шаги.

– Кэти! – воскликнула девочка, чье сходство с умершей бросалось в глаза. – О нет, нет, нет… – Альва отодвинулась, девочка упала на колени, схватила умершую за плечи и попыталась приподнять ее. – Ну же, Кэти, – повторяла она. Голова умершей запрокинулась назад. В глазах девочки застыла паника. – Кто-то пошел за доктором, но разве его дождешься… Откуда идет кровь? Что мы можем сделать?

– Слишком поздно, – проговорила Альва. – Мне очень жаль. Она уже не дышала, когда я… Мы пришли слишком поздно.

– Неправда! – зарыдала девочка. – Что случилось? Когда я уходила утром, все было в порядке.

– Мне очень жаль.

У Альвы в кошельке было пятьдесят центов. Дрожащей рукой она протянула их девочке.

– Это, конечно, немного, но…

Девочка отмахнулась:

– Деньги ей не помогут!

– Но вы сможете…

– Только это вы и умеете! Уходите отсюда! – крикнула девочка. Лицо ее раскраснелось, по щекам текли слезы. – Уйдите!

– Мне жаль, – повторила Альва и оставила девочку ожидать врача, который не сможет ничего исправить.

Ее слова эхом отдавались у Альвы в голове. Мертвой девушке деньги и вправду не помогут. «Но, Господи, – подумала она, – пусть они помогут мне!»

Глава 2

Все без исключения девицы на выданье были невероятно хорошенькими – фарфоровая кожа с нежным румянцем, осиные талии, шелка, поблескивающие подобно воде в лучах солнца. Обеденный зал отеля «Гринбрайер» был полон девушек, чьи заботливые матери без устали напоминали им, как правильно держать чашку, дабы подчеркнуть хрупкость запястья; отовсюду только и слышалось: «…выпрями спину, улыбайся, скромный взгляд, и опусти ресницы». Молодые люди, числом втрое меньше, все в крахмальных белых воротничках и льняных куртках, смотрели по сторонам, улыбались и кивали, точно покупатели на аукционе племенных лошадей.

Мисс Консуэло Изнага, ближайшая подруга Альвы с детских лет, когда они проводили лето в Ньюпорте⁶, придумала, как найти ей жениха, и настояла на том, что «Гринбрайер» для этого – самое подходящее место. По крайней мере, для Альвы. Сама Консуэло, располагая средствами, связями и красотой, замуж отнюдь не торопилась – в этом просто не было необходимости, ведь ее отцу удалось сохранить свое богатство.

Изнага владели плантациями сахарного тростника на Кубе. До войны они каждое лето спасались от кубинского зноя в мягком климате Ньюпорта и часто селились на той же улице, где семейство Смит снимало коттедж, сбежав от удушающей жары Манхэттена. Господин Изнага любил повторять: «Человек должен верно служить земле, сделавшей его богатым» – завуалированная критика в адрес отца Альвы, который гораздо охотнее продавал хлопок, чем выращивал его. Поскольку рынок хлопка находился в Нью-Йорке, жена и дочери Мюррэя Смита поселились там же. Не подозревая о натянутых отношениях между отцами, Альва и Консуэло привязались друг к другу с той беззаветной любовью, каковой способствует беспечное детство, и больше замечали у себя сходства, нежели различия.

В годы войны они каждую весну проводили несколько недель в Париже. Расставаясь, писали письма. Позже, вскоре после возвращения Смитов на Манхэттен, отец Консуэло из деловых соображений тоже купил там дом. Альва знала Консуэло как саму себя. Ничто не могло встать между ними. Даже когда на семью Альвы обрушились несчастья, Консуэло оставалась ее верной подругой.

Она выбрала для Альвы Уильяма Киссэма Вандербильта, с которым познакомилась год назад в Женеве. Все звали его просто Ви-Кей. Манхэттенец в третьем поколении, родом он был из богатой семьи, которой никак не удавалось выбиться в высшее общество. Консуэло убедила его, что безупречная родословная Альвы в сочетании с состоянием и влиятельностью Вандербильтов поможет склонить чашу весов в нужную сторону, и Вандербильты вместе со Смитами наконец получат признание.

Слишком уж оптимистичное пророчество.

И все же, по мнению Консуэло, Уильям заинтересовался как ее обещаниями, так и ее подругой. По мнению же самой Альвы, он походил на резвящегося щенка – ее не покидало ощущение, что каждый раз при встрече он весело ее обнюхивал и убегал. Она ему, конечно, понравилась. Но ему также нравилось дурачиться с друзьями, править четвериком в Центральном парке, показывать карточные фокусы, участвовать в регатах и вести оживленные беседы с привлекательными юными леди, в числе которых оказалась и Альва. «Альва Смит? Честная, порядочная девушка?» – скажет он своим друзьям и выберет другую, с более интересными характеристиками.

– Посмотри-ка. – Консуэло указала на троицу молодых людей, входящих в просторный зал с высокими потолками. – Я же говорила, что он придет. – Она подозвала официанта и вручила ему свою карточку, на которой успела что-то написать.

– Передайте господину Вандербильту – вон тому джентльмену в голубом сюртуке, – что мы приглашаем его вместе с друзьями составить нам компанию.

Официант ушел, и Альва тяжело вдохнула.

– Волнуешься? – спросила Консуэло. – Не бойся. Он подойдет.

– И что тогда?

– Тогда ты поднимешь свою чашку, чтобы подчеркнуть хрупкость…

– Консуэло, я не шучу.

– И перестань хмуриться! «Юные леди, которые надеются найти мужа, достойного во всех отношениях, должны заботиться о бледности и гладкости кожи и приятном выражении лица» – это я прочла в «Правилах этикета». А еще, если часто хмуриться, будешь выглядеть старше на шесть лет! Научно доказано. – Консуэло умолкла и нахмурилась: – Что это там происходит?

Альва обернулась – посланный ими официант еще пересекал просторы зала, а к джентльменам уже подошел другой. Он вручил что-то Уильяму и указал на столик, за которым сидели юные леди, которые, по всей видимости, и передали это «что-то». Молодые люди встали из-за стола и направились к девушкам. Русоволосый Уильям с ямочками на щеках на ходу принял у подошедшего официанта записку Консуэло и сунул ее в карман.

– Ну вот, – вздохнула Альва, повернувшись к Консуэло. – На твоем плане можно ставить крест.

– Это на твоей уверенности можно ставить крест! Да, Тереза Фэйр хороша собой. Здорово, наверное, иметь такие рыжие волосы! Но зато миссис Фэйр настолько невыносима, что лишь самый отчаявшийся человек осмелится иметь с ней дело.

– Хороша собой и юна, – заметила Альва. – Ей, наверное, не больше четырнадцати.

– В Греции девочек выводят в свет в десять – в Нью-Йорке это тоже не запрещается. Поэтому радуйся, что тебе не придется конкурировать с ребенком. – Консуэло потянулась за своей чашкой. – Не расстраивайся. Уильяму ни к чему фэйровское серебро. Его дед сказочно богат.

– Да, но всего лишь дед, а не отец.

– Очень старый дед, который не будет жить вечно. – Консуэло наблюдала за компанией. – Интересно, сколько у него в самом деле денег?

– У Уильяма?

– У его деда, Командора⁷ Вандербильта. Писали, что его паровая яхта размером с военный корабль еще двадцать лет назад стоила полмиллиона долларов! У отца Уильяма состояние тоже немаленькое. Все, что им нужно, – твоя безупречная родословная, которая перевесит любые слухи о военных спекуляциях, политических подкупах и делишках сына.

– Сына? Какого сына?

– Папа говорит, что дядя Уильяма, Корнелий Вандербильт, заядлый игрок и никогда не платит по долгам. Еще с ним случаются припадки. Конвульсии.

– Ты никогда мне об этом не рассказывала!

– Точно?

– Если бы я знала, я…

– Отказалась бы от него? Но ты не можешь себе это позволить.

Альва снова повернулась в сторону столика Терезы Фэйр.

– Какое платье… – Она сокрушенно покачала головой.

– Фигурка у нее точеная, это правда. Но, как я уже сказала, ее невыносимая мамаша…

– Жить с ними не станет.

– Не стала бы. – Консуэло погрозила Альве ложечкой. – Если бы. Но этому «если бы» не суждено случиться, поскольку мисс Фэйр – посредственность. Зато ты – настоящая награда.

– Только в сравнении.

До войны, прежде чем нью-йоркское общество отвернулось от тех, чье состояние не было давным-давно нажито на местных территориях, семейству Смит жилось не хуже никербокеров – а если верить матери Альвы, Фиби Смит, даже лучше: они были более образованными, шире смотрели на мир – ведь она вывозила дочерей в Европу, едва они начинали доставать до корабельных перил. Кроме того, их род, древний и значимый, по меркам южных штатов, в Европе считался еще более древним и значимым – Смиты являлись потомками французских и шотландских аристократов. «Мои дочери рождены, чтобы носить короны», – рассказывала Фиби всем, кто готов был ее слушать.

– Все познается в сравнении, – заявила Консуэло. – А дареному коню в зубы не смотрят.

– Лулу всегда говорит, что с плохими зубами лучше вообще не связываться.

– Что может знать старая рабыня? Тем более – посмотри на него: зубы у него прекрасные.

– Да, но будет еще прекраснее, если он перестанет демонстрировать их мисс Фэйр.

Альва поправила вырез платья. Платье было старым и сидело не так хорошо, как раньше. Одно из последних, что она заказала в Париже, прежде чем отец перевез семью обратно в Нью-Йорк. В ту пору Альва еще не понимала, что его хлопковый бизнес угасает так же тихо, но бесповоротно, как ее мать.

Вместе с повадками южанина и непоколебимой уверенностью в том, что договор можно заключить всего лишь при помощи рукопожатия, отец захлебнулся под настойчивыми волнами беспринципных дельцов, которые сбивали цены и лезли друг другу на шею, только бы удержаться на плаву. Вдобавок он вложил огромное количество денег в Конфедерацию и южные банки. Богатства, принесенные обширными хлопковыми плантациями, деньги, которые помогли ее предкам выйти в высшее общество, исчезли почти без следа.

Консуэло одернула Альву:

– Прекрати теребить платье. И сколько можно хмуриться!

– Прости, но это слишком унизительно, разве ты не понимаешь? – Альва принялась ковырять ноготь на большом пальце, с трудом справляясь с желанием его погрызть. – Как жаль, что после падения империи⁸ мы не переехали в Лондон. Дженни Джером там познакомилась со своим мужем, лордом Черчиллем. И у Минни тоже будет титул, – сетовала она, вспоминая подруг. – Я всегда думала, что выйду за джентльмена, у которого есть титул, земли и слуги. У которого есть история за плечами. Мама постоянно мне это внушала.

– Все матери так делают.

– Но к этой цели стоит стремиться, – возразила Альва. – В этом она не ошибалась.

– Да, цели у твоей мамы всегда были достойными, но вот средства для их достижения – совершенно неправильными. И почему никто ей об этом не говорил? Ума не приложу.

Всю свою юность Альва не сомневалась, что ее мать расчетлива, но вместе с тем очаровательна и пользуется уважением в свете. Сей уверенности она лишилась на приеме во дворце Тюильри, когда, сидя позади императрицы Евгении⁹ (и находясь в совершенном восторге от этой близости), услышала слова императрицы: «По-моему, миссис Мюррэй Смит – самая нелепая дама при дворе. Без умолку твердит о своих предках-аристократах, которые, кажется, жили на свете сотни лет назад. Но если ее послушать, так они у власти до сих пор».

Альве тогда сквозь землю хотелось провалиться. Императрица говорила о ее матери. Императрица считала ее мать нелепой. Сама императрица…

Компаньонка ее величества ответила:

– Полностью с вами согласна – невероятно напыщенное существо. Впрочем, это даже забавно! Она уверена, что каждой из ее дочерей уготована судьба королевы. Или императрицы. Держите ухо востро! – шутливо предостерегла она и рассмеялась.

Императрица возразила:

– Мне это забавным не кажется. И мне жаль ее бедных девочек – в приличном обществе на них никто и не взглянет.

Альва не решалась подняться со своего места, боясь привлечь внимание, и продолжала сидеть, переживая невыносимый стыд и ужас.

Ее мать оказалась посмешищем.

В приличном обществе на них никто никогда не взглянет.

Теперь же мать покоилась в могиле, а сама Альва была здесь, в Западной Вирджинии, и, затянутая в корсет, сражалась – не особенно, впрочем, успешно – за внимание простого джентльмена.

Она застряла в Нью-Йорке, где вдоль бесконечных улиц тянулись обшарпанные жилые дома, а витрины магазинов подпирали покосившиеся ветхие многоэтажки. Манхэттен был совершенно неинтересен – красивых особняков совсем мало, а взмывающих ввысь костелов или прелестных парков, вроде тех, которыми Луи-Наполеон¹⁰ украсил округи Парижа, тут и вовсе не имелось. Лишь уродливые стены из кирпича и бурого песчаника и еще доски, копоть, одноногие бродяги и мертвые лошади, гниющие на улицах.

Альва нуждалась в помощи.

Некоторое время юные леди пили чай в тишине. Альва видела, что сознание подруги работает совсем как у Эммы из романа Остин. Консуэло представила ее Ви-Кею на ужине у одной знакомой несколько месяцев назад. Консуэло позаботилась о том, чтобы Альва получила приглашение на первый бал его сестры. Консуэло выискивала его повсюду и обязательно упоминала при встрече Альву, превознося ее саму, хвастая ее выдающейся родословной и членством ее отца в клубе «Юнион»¹¹, внушая ему, что только его женитьба поможет Вандербильтам завоевать положение в обществе, которое так упорно их отвергает. Ни одну наследницу никербокеров за него не отдадут. Альва Смит – наилучшая альтернатива.

Задумчиво постукивая ложечкой по ладони, Консуэло произнесла:

– Я не понимаю, почему он… Не то чтобы я очень беспокоилась, но было бы неплохо, если бы о мисс Фэйр пошел какой-нибудь возмутительный слушок. Что-нибудь скандальное – например, что ее видели выходящей из домика конюха.

– Но она оттуда не выходила. Или выходила?

– Кто знает наверняка?

Альва попробовала сменить тему:

– Тот торговец углем из Питтсбурга, который сидел рядом со мной за ужином…

– Альва.

– Он очень мил и в общем-то недурен собой. Может быть, и хорошо, что он не из древнего рода…

– Альва!

– И денег у него, наверное, больше, чем у Уильяма.

– Это временно. И перестань.

Альва понизила голос:

– У него есть деньги. А мне они нужны. Возможно, он – лучшее, на что я могу рассчитывать.

– Но он же просто нувориш. А ты из рода самих Деша. Твой дед был конгрессменом, дядя – губернатором. Ты не имеешь права связывать свою жизнь с нуворишем, у которого уголь под ногтями.

– Моя мать была из рода Деша. А я из Смитов. Мой отец – инвалид, который не в состоянии заплатить по счетам. И если я как можно скорее не выйду замуж, нам придется сдавать комнаты жильцам и брать стирку на дом.

Эта картина очень ясно встала у Альвы перед глазами: отец прикован к постели, он может только пить бульон с ложечки; сутки напролет по дому шастают неприятно пахнущие посторонние люди; она вместе с сестрами разрывается между готовкой, растопкой каминов и мытьем посуды, летом бьет мух, а зимой утепляет туфли ветошью. Их жизнь может стать такой же несчастной, как жизнь людей, которых она видела в трущобах, их будущее – настолько же туманным, как будущее сестры умершей девушки. Ни один джентльмен не женится на дочерях Смита, и они все заболеют оспой или лихорадкой и умрут безобразной смертью – четыре старые девы, которых мать когда-то прочила в герцогини, маркизы или по меньшей мере в жены пэров. А может, они замерзнут зимой, и итальянец-иммигрант, обнаружив их тела под снегом, напишет оперу об их прекрасной и трагической смерти, прославится, отправится в мировое турне, заработает целое состояние и женится на девушке из обедневшей семьи европейских аристократов, которая возьмет себе имя Армида.

Вслух же Альва продолжила:

– Нас донимает бакалейщик. Я не помню, когда мы в последний раз платили прачке или Лулу…

– Да, я все понимаю, но я же знаю тебя – одних денег тебе будет мало.

Альва обернулась, чтобы еще раз взглянуть на Уильяма, внука человека, которому принадлежат чуть ли не все железные дороги на востоке, который построил Центральный вокзал Нью-Йорка, который пользовался расположением самого президента Гранта. Он и двое его друзей сидели за столиком в компании Терезы Фэйр, миссис Фэйр и двух замужних дам. Миссис Фэйр что-то с жаром рассказывала и кивала головой, точно курица.

Смотреть на Уильяма было приятно. Альва даже признавала его красивым. Зубы и правда у него отличные. И он весьма обходителен. Все так говорят. Бойкий и веселый, приятнейший и добрейший молодой человек. Конечно же, он гораздо более выгодная партия, чем какой-то питтсбургский угольщик. Глядя на него, Альва представила себе жизнь, полную удобств, жизнь, в которой ей не придется волноваться, мерзнуть или бояться, что она никому не нужна. Жизнь, в которой она, одетая по последней моде, будет восседать во главе полированного обеденного стола из красного дерева, Уильям будет сидеть на противоположном конце, а их друзья и знакомые – по сторонам, наслаждаясь французскими винами, фаршированными голубями и нежнейшими заварными пирожными au crème…

И не имело никакого значения, что дед его, Командор, считался грубым, эксцентричным и бесцеремонным человеком. Совершенно не важно, что его дядя слишком сильно увлекался карточными играми. И что сам Уильям не мог похвастать ни титулом, ни землями, ни какими-либо выдающимися поступками или подвигами со стороны предков хоть в какой-то войне. Альва уже утратила возможность получить титул. Если она выйдет замуж за питтсбуржца, вероятно, приобретет определенную уверенность в жизни, однако для общества она будет миссис Никто. Сделавшись же частью семьи Вандербильт, Альва станет по меньшей мере миссис Некто.

Когда Альва вновь повернулась к Консуэло, та, прищурившись, осматривала ее наряд.

– В каком платье ты будешь танцевать вечером?

– В сером фаевом – я знаю, о чем ты думаешь, но Лулу перешила лиф. Сейчас, конечно, носят другие, но оно хотя бы похоже…

– Моя мама предлагала подобрать тебе наряды на этот год. А ты отказалась, чтобы не ранить гордость отца.

– Гордость – это все, что у него осталось.

Столик Фэйров взорвался смехом. Ах, как Уильям улыбнулся мисс Фэйр! Ах, как она зарделась! Теперь Альва представила за столом из красного дерева мисс Фэйр – та восседала на ее месте, пила ее вино, ела ее голубей и слизывала со своих тоненьких, украшенных серебряными кольцами пальчиков крем ее пирожных. Мисс Фэйр сидела напротив мужа, который предназначался ей, Альва же, по локти в кипятке и щелоке, отстирывала чужие простыни – возможно даже, и самих Вандербильтов.

Консуэло взяла подругу за руку и заявила:

– Ты наденешь мое новое платье из розового муслина.

– Как будто это решит все проблемы. Нет, – отказалась Альва. – Спасибо, но в розовом я выгляжу ужасно.

Сидевшие за столиком мисс Фэйр встали и направились к французским дверям. Уильям вел мисс Фэйр под руку. Они покинули зал.

– Вот и конец, – проговорила Альва.

Что бы там ни думала Консуэло, у мистера Вандербильта явно другие планы.

– Не смей так легко сдаваться! Куда делась моя неугомонная подруга, которая бегала быстрее любого мальчишки, не боялась пробраться за кулисы в опере, и вообще…

– Эта подруга не всемогуща, – ответила Альва, поднимаясь из-за стола. – Не стану я бегать за мужчиной, который по плану должен был бегать за мной. Оставляю его мисс Фэйр. Или, может быть, тебе? Если ты о нем такого высокого мнения.

Консуэло не ответила, и поступила правильно, ибо Альва не очень бы обрадовалась, услышав, что сама Консуэло планирует сделать более выгодную партию, чем Вандербильт, – ей нужен кто-то повнушительней. И что Альва бросает слова на ветер. И что Консуэло делает для Альвы все, что может, и Альва должна быть ей за это благодарна.