Kitobni o'qish: «Действительность. Том 2», sahifa 4

Дуализм сущего

Двойственность мира, его «полярность» – абсолютна во всём. «Полярность», как необходимый и вездесущий «динамический нонсенс», своего рода «коллапс противостояния». Вне этого «коллапса», нет ничего. «Сущее» не существует без внутренней войны, без внутреннего сопротивления, без внутреннего напряжения. Единство противоположностей, противоборство, как необходимый залог всякой действительности, и всякого существования вообще. Всякая вещь феноменального мира для нас, оказывается существующей, только если в ней существуют достойные противоборствующие силы. Где внутренняя война, не останавливается ни на секунду. Без равных соперников внутри, – не существует «Целого».

Условно говоря, наше тело разделено, как физически, так и метафизически, на два непримиримых лагеря. Наш мозг анатомически разделён на две половины. И потому наше мировоззрение, наша ментальность, наше грубое и тонкое разумение, вся наша психофизика, так же делится на два лагеря. И весь воспринимаемый нами мир в целом, и каждая его деталь, всегда имеет две равнозначные стороны.

«Два берега разных,

У всякой реки…»

Вы говорите, что война – не естественна? Что мир стремится к миру? Что война – это фатальное нарушение природы? Мир может, и должен существовать без войны? Как же силён в вас инстинкт самосохранения, что вы не хотите видеть очевидное. Если даже сущее, как таковое, не могло бы существовать в действительности, без внутреннего напряжения, без абсолютно необходимого креатива войны в себе. Наша психофизика, есть самое явное, а значит самое наглядное явление, подтверждающее выше изложенный тезис. Двойственность нашей натуры, – с одной стороны «животные инстинкты», – с другой «разум», с его «моральным апологетом естественности». Двойственность нашего разумения в целом, – с одной стороны «интуитивное», с другой «рациональное». Раздвоенность более мелких «ганглий» разумения и воззрения. Это можно продолжать бесконечно. И эта сущностная внутренняя раздвоенность нашего органоида, отражается на внешнем мире, налагая на всё и вся печать раздвоенности и непримиримости сторон. Всё наше мышление прорастает этими антиномиями. Эмпирические, созерцательные, императивные, и категорические конструкции нашего мышления, всегда содержат два противоположения в себе. Как я отмечал выше, как только мы что-то воспринимаем, в нём тут же появляется противоречие, вещь тут же начинает делиться. А главное всё, что попадает в наше поле зрения, все, на чём мы концентрируем своё внимание, всё, что мы можем идентифицировать как объект познания, как на пути прогрессивного исследования, так и на пути регрессивного, – делиться, – до бесконечности. Как делится в нашем разуме пространство, (сзади и спереди, слева и справа, сверху и снизу), как делится время, (прошлое и будущее), так и всякие субстанции, порождаемые синтезом пространственно-временного континуума, непременно делятся на две части, словно отражаясь в наших, поставленных под разными углами, зеркалах осознанности. А всякое «разделённое» тут же вступает в конфликт, – в противоречие, которого не было, пока мы не разорвали мир на две части. И по большому счёту, дело здесь не в самом мире, но в «системе зеркал» нашего сознания. Мир сам в себе – неделим. Ибо его самого в себе, как некой данности – не существует. Его суть – неопределённость и нейтральность. В нём, самом по себе, – нет никакой действительности, а значит, нет и никакой существенности. Мир таков, каким мы его представляем. И в своей самой сокровенной сути, где-то явно, где-то латентно или завуалировано, но он всегда воинственен именно потому, что воинственно наше существо, наш органоид, выстраивающий внешний мир в соответствии своим возможностям, адекватно своей сакральной природе. И фатальная и необходимая суть «сущего» – противостояние во всех, без исключения плоскостях, на всех без исключения уровнях, есть отражённая и воплощённая в реальную действительность парадигма нашей внутренней парадоксальной существенности.

И даже мораль как таковая, выступающая всегда против войны, возникла в результате раздвоения нашей внутренней сути на два достойных друг друга, противника. И у каждой из раздвоенных частей, мораль – своя. И эта неоднозначность морали, проецируется вовне, на всю внешнюю эмпирическую реальность. И так же как наша внутренняя мораль всегда на стороне одного из противников нашей раздвоенной души, так и своя мораль у каждой из противоборствующих армий, идущая, как правило, вразрез с моралью противника. При желании, оправдать можно почти любые действия, как и придать ореол благородности почти чему угодно.

Всякая «Сила» нашего мира, созревшая и набравшая в себя достаточный потенциал, неминуемо станет искать себе врага во вне, параллельно раздваиваясь внутри себя, создавая так же внутреннего врага. В противном случае у неё не будет мотивов и оснований, сохранятся как «Сила». «Сила», для того, чтобы ей существовать, и уж тем более расти, необходимо должна чем-то мотивироваться, – должна существовать необходимость, для её существования.

В нашем мире бесконечно много вещей перестаёт быть «сущностью», даже не начав свой путь. Мы не в состоянии их идентифицировать, и, конечно же, просто не замечаем. Мы можем их лишь подразумевать гипотетически. Мы не в состоянии их заметить, ибо мы воспринимаем только те вещи, которые достойны к существованию в нашей действительности. Те, в которых с самого их начала, присутствует борьба. Ведь наш разум, имея в себе аналогичный внутренний порядок, ту же генетику внутреннего противостояния, соответственно и замечать способен, только подобные ему вещи. «Форма», не содержащая в себе противостояния, не будет иметь силы для существования, вообще. Да она собственно, и формой то стать – не может. Представьте себе существование вещи без внутреннего противоборства. За счёт чего она могла бы существовать? Какова могла бы быть причина для существования такой вещи? В чём могла бы зиждется мотивация для её бытия? «Самодостаточность» подразумевает внутреннее сопротивление, – некое напряжение сил внутри субстанции. Не имеющий такового, исчезнет как «форма» из нашего поля зрения, из нашей действительности. Субстанция, не сформировавшая в себе внутренний паритет сил, растворяется в безвременье и превращается для нашего воззрения в пустоту.

Трансформации материального

Если попытаться сделать нечто абсурдное и невероятное, а именно абстрагироваться насколько это возможно от парадигмы иерархичности природы, и посмотреть на мир взглядом самого мира, то в нём останутся только «Грубое» и «Тонкое». Где «грубое» нисколько не важнее «тонкого», как и «тонкое» нисколько не главнее «грубого». И где у каждого своя независимая плоскость существования, со своими недостатками по отношению к противнику, и своими преимуществами по отношению к нему же, но всегда лишь с точки зрения оценивающего и заинтересованного в категориях, наблюдателя. Ведь всё, что мы наблюдаем во вне, в природе и мире, всё это состояние одной и той же материи, – энергии, сцепленной в различных формах пребывания. И «тонкость», (с соответствующей этой тонкости, агрессивности), и «грубость», (с соответствующей этой грубости, инертности), вопрос лишь формы сцепления, но никак не сущности, и всегда только лишь по отношению к нам, наблюдателям.

Для самой природы вещей, как известно, не существует ни «главного», ни «второстепенного», ни «низа», ни «верха». И все наши оценки, как феноменального, эстетического, так и морального характера, всё те же оценки объекта познания, – субъектом, и необходимо вбирают в себя принципы присущие форме пребывания оценивающего субъекта, трансцендентальной форме его ноумена. Мы, в силу собственного состояния, необходимо вынуждены смотреть на всё и вся, с точки зрения этого состояния. И та вездесущая и повсеместная иерархичность мира, вытекает как необходимая, для оценивающего разума, непреодолимая потребность.

Личность всегда жаждет двух вещей. – Возвыситься, и познать себя. Но как ей это сделать, как только не сравнивая себя со внешним? Как почувствовать себя, как только не на контрасте? Как возвыситься, не зная и не имея «низа»? Куда стремится, не видя, и не распознавая перспективы?

Каковы же преимущества и недостатки, (условно говоря), имеют по отношению друг к другу относительно «грубые», и относительно «тонкие» формы сцепления? Если посмотреть в мир феноменов исследовательским взором, и обозначить некие условные полюса «грубости» и «тонкости», и сравнить, взять к примеру, с одной стороны условного представителя «грубой формы материи» – камень, и «тонкой формы» – фотон, то их преимущества и недостатки будут совершенно относительны, и не в коей мере не будут нести в себе никакой абсолютной иерархической истинной абсолютности. Первая форма – инертна, жёстко сцеплена, медлительна в своём движении, и тем самым, долговечна в сохранении собственной формы. Вторая же, более мобильна, стремительна, агрессивна и гибка, и тем самым, менее долговечна. И вот что характерно. Существование этих противостоящих форм в пространственно-временном континууме, протекает в различных фатумах. Они существуют в разных мирах, и не встречаются никогда. И только наш ноумен, соединяет их в едином пространстве и времени. Наш разум втискивает в мир всё и вся, что только способен вообще, видеть, слышать, чувствовать и оценивать. Он объединяет и смешивает всё, что попадает в его поле зрения. Он разделяет и классифицирует, раскладывает по категориям все вещи, их принципы, которые сам же и создаёт, и которые не существуют в практике мира в себе. Ему необходима иерархия мира. Он не может существовать в ином контексте.

Для нашего впечатления и разумения «тонкая материя» впитывается «грубой». «Грубая» трансформируется в «тонкую». И по большому счёту, в природе всё течёт и меняется без всякого главенствования, без всякой иерархии. И как «тонкая материя» утончается до бесконечности, выходя за рамки нашего восприятия и даже осмысливания, так и «грубая» форма, «грубеет до бесконечности», превращаясь в нечто не доступное нам. Нам известна, (а по большому счёту неизвестна), лишь наиболее грубая форма для возможностей нашей осмысленности, в виде гипотетической «Чёрной дыры», как наиболее «грубой» формы существующей материальности, как некоего объекта за пределами наших чувств, как нечто существующего только в нашем разуме в виде трансцендентального опыта, и представляющегося нам, самой доступной (и в тоже время недоступной), некоей пограничной для нашего восприятия, формой.

Мы, люди, как некая определённая в себе «форма материи», с определённой тонкостью, и определённой грубостью, не являем собой вершину мироздания. Наше «царское повеление», в отношении более «грубых» форм, (впрочем, как и в отношении более «тонких» форм материи), лишь суть – «само-возвеличивание», не имеющее под собой, почти никаких оснований. Наше превосходство над ними, – суть наша иллюзия. Мы как тот майор, который чувствует себя верхушкой командования, находясь в своём подразделении, вершит свой произвол. Но стоит выйти из него, и обязательно найдётся тот, кто будет повелевать им. Мы разделяем и властвуем только в собственных критериях и оценках. Мы, в сути своей, лишь «форма материи определённой тонкости» и «определённой грубости». И вполне естественно, взирая в обе стороны от себя, видим, как более «грубую», так и более «тонкую» относительно себя, форму материи. И чем тоньше наша общая внутренняя структурность, тем больше для нас в мире будет «грубого», и инертного. Ведь всюду, во всех без исключения плоскостях, царствует – относительность.

Вся наша произвольность, (то, что мы называем свободой, в самом широком смысле слова), обеспечивается именно самой «тонкой составляющей» нашего субъекта, – «ноуменом». Ведь именно тонкость, а значит гибкость материи, является «эквивалентом свободы», как таковой. Ведь чем тоньше материя, тем она мобильнее. А мобильность, как в физическом, так и в трансцендентальном смысле, и есть воплощённый лейтмотив свободы. Наше преимущество перед более «грубыми» формами материи, именно в гибкости и мобильности, то есть, в наличии большей свободы. А недостаток, естественно, в скоротечности, и недолговечности нашей формы, в пространстве и времени. Но является ли первое преимуществом, а второе недостатком, с точки зрения метафизики? С точки зрения отсутствия «полной свободы», и отсутствия «общего для всех времени»?

Если бы в мире «самом в себе», было хоть какое-то становление, то у мира должен быть определённый «конец», как и необходимо должно быть «начало», как непременные условия всякого становления. Ведь без этих «полюсов», всякое становление теряет свой смысл.

Скажите на милость, как вообще, может быть становление там, где ничего не появляется, и ничего не исчезает? То, что мы оцениваем, как становление, на самом деле является простым изменением форм, трактующееся нашим спекулятивным по своей природе, разумом, как некое совершенствование. И становлением всё это, и совершенствованием, является лишь в нашем, ограниченном своим «пространственно-временным синтезом», разуме.

То, что в нашем разумении встаёт так ясно, почти неоспоримо, как становление, на самом деле является фикцией. «Прогресс», как и «регресс», правомерны только по отношению к ограниченному промежутку времени, который порождает действительная природа нашего разумения. Прогресс и регресс вообще, – так же абсурдны, как существование «низа и верха» вообще. И в этом смысле становление мира вообще, – абсолютная фикция. Но становление формы, в определённом нашим разумом промежутке времени, с последующим неминуемым распадом, – реальность. Только в рамках нашего пространственно–временного разума, только в рамках нашей действительности, возможно, какое-либо становление. Для природы совершенно всё равно, в какой стадии находится её объект, в стадии ли прогресса, или регресса. Для неё вообще не существует этих категорий, как не существует и иных других.

И вы поймёте всё это тогда, когда, проникнув в суть мироздания, осознаете по-настоящему, что такие критерии нашего осмысления как «высшее» и «низшее», «верх» и «низ», «прошлое» и «будущее», «живое» и неживое» наконец, отталкиваются друг от друга, и в тоже время стремятся друг к другу, подобно планетам космоса. Они, в нашем разуме, подобно сталагмитам и сталактитам в пещере, стремятся друг к другу, отсчитывая веками капли летящие сверху вниз, но им никогда не слиться в «сталагнаты», пока жив, пока существует разум, пока он функционирует. И обязательно сольются в нечто единое, когда ваш мозг, с его синтезированным коллапсирующим разумением, исчезнет. В мире не останется ничего противостоящего друг другу, ни «высшего» ни «низшего», ни «живого» ни «мёртвого», ни «прошлого» ни «будущего», – лишь незыблемость и полная фатальность пустоты.

Невинность мира и всего того, что в нём происходит, осознаётся только тогда, когда ты начинаешь понимать, что все твои поступки продиктованы, с одной стороны; необходимостью обстоятельств, с другой; твоей неизменной и в сакральном корне своём, не свободной сущностью. Что борьба в тебе, непримиримая борьба «грубого» (инертного) и «тонкого» (агрессивного), борьба мотивов «инстинкта» и «разума», определяет всё твоё воззрение и поведение, от самых незначительных поступков, до тех, что переворачивают подчас, мир социума вверх дном. И В этой борьбе, твоему гипотетическому «Я», по большому счёту, отведена роль «приказчика», или, по крайней мере «наблюдателя». – «Зрителя», сидящего даже не в первом ряду. И когда ты осмыслишь всю фатальность этого положения, тогда для тебя откроется, что все твои решения и поступки, это результат победы того или иного мотива, – победы сильнейшего, где роль твоего «Я», сводится лишь к фиксированию, почти к нолю, как бы это ни было неприятно констатировать. Ведь по большому счёту, никакой свободной воли – не существует. Свободы, в своей абсолютной категории, быть – не может. Есть лишь иллюзия свободы, дающая нам возможность самой жизни, нашего бытия в действительности, средь вещей полярного мира, между «инертных скал», и «сверх мобильных фотонов».

Подобен книге.

«Подобно книге сокровенный мир,

лежит на полке молча, тихо.

Он первым редко говорит,

И если говорит, то очень сухо.

Как глубочайший фолиант,

его обложка – неприметна,

его присутствие едва заметно,

ему не нужен украшенья бант.

Нарядом ярким привлекает пошлость.

Смотрите! – Книга разноцветная лежит!

Навязчивость в ней и угодность,

своей доступностью манит.

Как проститутка у дороги,

своим нарядом привлекает похоть,

кому трудиться головою лень,

кто смотрит в книгу – видит фигу.

Мир сокровенный говорит лишь с тем,

кто, невзирая на неброскую обложку,

на труд извилин уповает, и на сплин

открыть стремится новый мир

Кто в каждой вещи ценит глубину,

Назойливую пошлость отгоняет, как-нибудь.

Мир говорит с ним языком идей,

в них образы божественного откровения,

открылась истина! – Ты чувствуешь, что рядом с ней,

ступая в такт божественного провидения,

всегда идет какой-нибудь злодей,

Герольдом правды машет, – лживый чародей…

Подобно книге, сокровенный мир,

лежит на полке, молча, тихо.

Раскрой же книгу, и она заговорит,

но диалект её, звучать он всё же будет сухо.

И краска горькая великих истин,

окрасит с ног до головы,

плоды смоковниц с потолка повиснут,

увидишь ясно ты значение борьбы.

Своей невинностью война любая,

твоим глазам откроет новый путь,

жестокостью своею соблазняя,

Мир светлый – сокровенную рисует суть…»

Каннибализм разума

Ты непременно хочешь собрать побольше истин? Словно грибник, ты ходишь по лесу мироздания, и собираешь «Грибы – истины». Выискивая их под «листвой обыденности», под «корягами привычки». Чем скрытнее лежала истина, тем большее удовлетворение ты получаешь, – охотник за грибами. Ты даже не представляешь, как один «гриб», похож на другой. Тебе они кажутся, такими разными. Как всякие грибы леса, приобретая различную форму, в сути своей, имеют идентичную споровую основу, так и истины, имея различную форму в нашем представлении, в сути своей, – одно. И как всякие грибы, истины не так безобидны, как кажутся на первый взгляд, и даже совсем не безобидны. В одних больше яда, в других меньше, но совсем без яда, истин – не бывает.

Порой нам кажется, что мы нашли совершенно отличный от других «гриб», но надрезав ножку, понимаем, что всё одно. Мы находим, казалось бы, совершенно самостоятельную, объективную и отличную от других истину, но через некоторое время вдруг осознаём, что её генетика, её суть – та же, что и у предыдущей. И что она отличается лишь формой, но никак не содержанием. И вот это содержание определяет только наш «разум». И как всякий предмет мира есть его отражение, так и всякая истина есть его собственная дефиниция. Ведь как вся действительная феноменальная реальность, с её бесчисленными предметами, это результат некоей экспансии твоего ноумена во вне, в виде некоей «синтетической волны», волны «искривлённой» на определённый лад после столкновения с внешними объектами, волны отражённой этими объектами, и вернувшейся обратно в виде зашифрованного алгоритма определённой формативности, так и всякая трансцендентная истинность твоего осмысления, есть лишь впечатление твоего оценочного разумения, относительно экспансируемых и возвращающихся волн твоей осознанности, но лишь на полях сверх тонкого астрального мира той же действительности.

Наша реальная действительность, это некое «дитя», зачатое от «совокупления» твоей внутренней сути – с внешней, более фундаментальной сутью бытия. И не только истина, как нечто законченное в своей форме, но и всякая иная форма нашего сознания, есть суть формодинамика нашего разума, с его экспансией во вне собственной волны, оплодотворённой уже устоявшейся в нём же самом, и лишь накладываемой на вне, укоренившейся грубой действительностью, так называемой внешней феноменальной реальностью. Реальностью, которая по большому счёту, есть лишь «окаменелая форма нашего прошлого архаического представления». «Действительность», со всей своей реальностью, подобна вековому древу, выкладывающему свои кольца, и покрывающемуся фундаментальностью коры, предстаёт нашему взору, как непреложная истинность реальности внешней действительности. Сталкиваясь с которой, каждую следующую секунду, наше тонкое мышление, оплодотворяется, и вместе с тем прикрепляется очередным кольцом, к этой длинной цепочке представлений. Синтез «внутреннего» с «внешним», а по большому счёту, синтез «грубого» – укоренившегося, с тонким – мобильным, гибким и уязвимым – вот, что есть в сути своей, всякая реальная действительность. Зачатая в совокуплении, и взаимно оплодотворении, она развивается как всякое «дитя», самостоятельно, являя нам свою неоспоримую истинную реальность.

Наш разум, – разум абстрагированных идей, подобно кошке без конца рожает истины. Он рожает эти «формы своего разумения», чтобы кормить ими себя же. Эти «дети», как некий плод сношения нашего разума с «внешней действительной реальностью», а по сути, плод сношения разума с собственным искривлённым отражением, – кормят его. Он словно «каннибал», пожирает своих же «детей», получая истинное удовлетворение, лишь от этого процесса. Его «каннибальская сущность», это его естество. От других «блюд», необходимо выставляемых на общий стол его представления, восприятия и впечатления, он дряхлеет. Да! Ему иногда кажется, что он может питаться и чужими «истинами», что он только этим и занимается. Но на самом деле, его «желудок» способен по-настоящему усваивать только собственные истины. «Ферменты его желудка», способны к усвоению только близких форм сочетания. Всякого рода «суррогаты», это не то, что может сделать его по-настоящему сильным. Лишь собственное «мясо», делает его мощным, даёт ему рост и крепость. Такова природа нашего разума.

Мы, те, кто относительно отдалены от общей людской осмысленности, до поры до времени, пока наш разум не созрел, питаемся как все остальные чужими мыслями, суррогатами, словно «детским питанием». Но приходит время, и это «блюдо» становится для нас слишком пресным. Что ещё может удовлетворить наш «голодный разум», как ни «собственное мясо», «мясо собственных детей – мыслей»? Перейдя на эту пищу, мы всё меньше и меньше нуждаемся в суррогатных разносолах обыденности. И, в конце концов, мы уже не можем «есть» ничего кроме «собственных детей», «собственных мыслей», «собственных истин».

Но абсолютное большинство людей, так всю жизнь и питается чужими мыслями, и чужими идеями. Зациклившись на них, они останавливаются в своём развитии. Они не знают вкуса собственных мыслей, собственных идей. Я ни в коей мере не упрекаю их за это. Ведь это их природа, и с этим ничего нельзя поделать. Они даже гордятся этим, ведь, по крайней мере, как им кажется, то есть, они сохраняют в себе силу той иллюзии, что они не стали «каннибалами» в своей сути. Что их разум, питается чем-то посторонним. – Блаженные! Они думают, что, не питаясь «собственным мясом», но питаясь «мясом соплеменников», они не являются «каннибалами»?

Но дело в том, что и мы также живём в собственных недоразумениях. Ибо тот, кто считает, что питается только своими мыслями, так же культивирует в себе иллюзию. Иллюзию того, что это только его мысли, не спровоцированные и не навеянные никем и ничем из вне. Что он их рожает сам, даже не будучи оплодотворённым, без постороннего вмешательства. «Дети – истины» – сами из себя. – Эдакий «метафизический партеногенез».