Kitobni o'qish: «Управляемый хаос, или Проект закрытия России»

Часть 1
Считать Родину хорошей дано не каждому

России хуже нет? Считать Родину хорошей не каждому дано

Ругать свою страну – о, тут мы преуспели, как мало кто. И даже не то что ругать, – оплёвывать, порочить, напрочь отрицать. Плохо всё – от истории до климата, от народа до географического положения. Высшая власть – само собой: хуже не бывает. На этом зачастую сходятся и либералы, и патриоты при полной поддержке неопределившихся.

Тех, кто на дух не переносит свою страну, принято звать русофобами – неудачный термин: фобия – это страх, соответственно, и русофобы – те, кто боится России. Современный русский интеллигент – он не боится, он презирает свою страну с позиции известной ему высшей правды и полагает, что только ниспровержение господствующих порядков способно поправить дело.

Я не о пресловутой пятой колонне, получающей гранты, – тут никакой особой загадки нет. Я о бескорыстных ненавистниках, которые ничего за это не получают. А таких – немало. Особенно среди интеллигенции. Завелась эта умственная привычка не сегодня и не вчера: и сто, и больше лет назад так было. В чём же дело? Мне кажется, в дряблости характера и трусоватости. Вообще, политические пристрастия коренятся не столько в умственной сфере, а более всего – в характере. Так, между прочим, думали Л. Толстой и Ф. Достоевский. Считать свою страну прекрасной, а жизнь полной возможностей – трудно и ответственно. Не всякому по плечу.

Это что ж получается: ты можешь всего достичь?

А если не достигнешь – сам виноват?

Думать так – значит поместить себя на холод и ветер жизни, приняв на себя всю ответственность за то, что с тобой происходит в каждый момент, а также за жизненные результаты в целом.

Не-е-е-т, такого не надо!

Мы (в массе) любим жить по возможности, жить в душевном тепле и уюте и за свою жизнь не отвечать. И вообще, пока не будет свергнута гэбистская хунта (господство партократов, тоталитарный строй, самодержавная монархия, монголо-татарское иго – нужное подчеркнуть), о каких достижениях можно говорить?

Если приводишь примеры успеха обычных людей, начинают спорить: это-де не в счёт, это исключения.

Считать свою страну хорошей – так же ответственно, как считать себя здоровым. Здоровый – значит, и спрос с тебя по полной. А больной, слабый – ну что с такого взять! Многие уходят в болезнь, ища в ней убежища от холода и ветра жизни. Это своего рода внутренняя льгота, которую ты сам себе выдал – то, что психологи называют «вторичной выгодой». Многие, кстати, наживают подлинные болезни, чтобы в них нырнуть. Такой же внутренней льготой для многих является проживание в «ужасной» стране, где порядочному человеку нет ходу.

Где-то здесь пролегает радикальное различие между нашим сознанием и американским. Те массово верят, что живут в стране, где энергичный парень может достичь всего. При этом известно: девять из десяти новых бизнесов в США загибается в течение первого года жизни. Я не про прибыль – просто загибаются. Но тамошним стартаперам не приходит в голову приписывать неудачу начальству или стране. Что-то начинают заново, только и всего. А наши обычно с тайным облегчением начинают ругать страну; в этом, кстати, одна из причин «почему Россия не Америка»…

Мне кажется, нам – каждому из нас – надо больше верить в себя и больше полагаться на собственную активность. Наш человек любит возлагаться на внешние обстоятельства, а хорошо бы научиться создавать эти обстоятельства. Для начала – в своей маленькой жизни. Тогда, глядишь, и страна покажется – и окажется – гораздо лучше, чем представляется теперь.

Три слоя предательства элит

В газете «Завтра» опубликована обстоятельная статья Михаила Делягина «Глобализация и предательство элит». Всё то, что пишет автор – абсолютно верно. Но он затрагивает лишь верхний слой этого явления – глобального предательства «отечества отцов» – экономический. Спору нет: перерождение элит произошло «в силу торжества рыночных отношений и, соответственно, рыночных идеалов», как справедливо пишет автор.

Но у явления несколько слоёв: экономический на поверхности, а глубже лежат другие слои – культурный, и ещё глубже лежит дух и характер народа.

Нельзя не обратить внимания на то, что пресловутое «предательство элит» произошло на фоне глубоко укоренённого западнизма российского образованного слоя, так называемой интеллигенции. Не будь этого фона, даже не фона, а всей прозападной духовной атмосферы общества, которую неосознанно впитывали все воспитанники советской интеллигенции – вполне возможно, переход на сторону врага нашей элиты не прошёл бы так легко и естественно. Может, его бы и вовсе не было. А оно было и не встретило никакого сопротивления, словно возвращение на духовную и культурную родину – в «отечество сердца и воображения», как сказал какой-то автор XVIII века о Франции.

У предательства элит – толстый, унавоженный, любовно ухоженный, нанесённый за многие десятилетия культурный субстрат. Остановимся на нём.

Культурный субстрат предательства элит

В сознании нашего народа (или в коллективном бессознательном – если кто любит наукообразную терминологию) с незапамятных времён живёт бацилла. Своего рода ментальная зараза. Зараза низкопоклонства перед Западом. Иногда болезнь принимает острую форму, доходя до горячки с бредом, как это было в эпоху перестройки и того, что за ней воспоследовало. В то время, помнится, мой сын (тогда ему было лет десять) меня удивил. «Хочу, – говорит, – быть иностранцем». Не пожарным, не космонавтом, не героем – иностранцем. Ребёнок впитал общую атмосферу: лучшее – это иностранное, значит лучшие люди – иностранцы. Я хочу быть лучшим, значит, хочешь – не хочешь, становись иностранцем. Вполне логично. Бывают периоды, когда очаг западнизма воспаляется, бывает – болезнь носит малозаметную, хроническую форму, но полностью никогда не исчезает.

Общепринятый взгляд: это началось это с эпохи Петра I, с его насильственной модернизации и европеизации дворянства. Именно Пётр привёз множество «немцев», у которых велел учиться. В результате у русских людей сложился взгляд на европейца снизу вверх – как на учителя. Отсюда – принято считать – и наши давние традиции низкопоклонства. Классик русской литературы полунемец Герцен писал: «Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде, как европейцы смотрят на столичных жителей, – с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая. Дело в том, что мы были застращены и не оправились от насмешек Петра I, от оскорблений Бирона, от высокомерия служебных немцев и воспитателей-французов» (Былое и думы. М. Правда, 1983, с.138).

Это, безусловно, верно. Но это скорее констатация факта, чем его объяснение. Почему за многие десятилетия и даже века мы так и не смогли «переварить» и преодолеть своего ученического положения? В конце концов, все народы мира, как и люди, учатся друг у друга, но потом – как-то выруливают на собственную дорогу и нередко превосходят своих учителей. В незапамятные времена итальянцы заимствовали свой национальный символ – макароны – в Китае, а англичане научились обрабатывать свою знаменитую шерсть во Франции, в Бургундии. Ну, научился – и иди дальше, развивайся. А мы свою второсортность мы своеобразно оберегаем, лелеем, словно боимся потерять. Не вполне понятно: почему мы-то так зациклились. Но об этом поговорим чуть дальше.

Сознание своей второсортности доходит у нас до мазохистского восторга.

Интеллигенты любят такую мысль: у нас же нет ничего своего! Моя приятельница-интеллигентка любит восклицать: «Нас нигде нет!». Посмотрите любую энциклопедию: там все имена западные, все открытия сделали они, всё изобрели немцы-англичане. Можно добавить, что и все наши руководящие учения – заимствованные: что марксизм, что либерализм. Меж тем у нас были и есть идеи и люди, способные их производить. Но мы как-то их не ценим, сами себе не верим. Не верим, что способны придумать что-то ценное. Одновременно верим, что всё уже придумано «немцами».

Сейчас В. Ю. Катасонов с сотрудниками по Русскому экономическому обществу им. Шарапова делает большое дело: собирает и публикует произведения наших отечественных экономистов, которых было много, и которые забыты вместе с их ценными идеями. Причём идеями самобытными, учитывающими наши жизненные обстоятельства. Но нет же, мы готовы преклоняться пред Адамом Смитом, боготворить беглого португальского еврея, биржевого игрока Давида Рикардо, но не принимать в расчёт своей собственной оригинальной мысли.

Помню, в начале 90-х годов в Институте экономики РАН была одна женщина – научная сотрудница, изучавшая наследие нашего национального хозяйственного мыслителя – Посошкова и вообще русские мысли о богатстве народов. Её считали какой-то странновато-глуповатой и всерьёз не принимали. Она любила заходить к нам (мы тогда арендовали в институте помещение под офис), т. к. учёные коллеги относились к ней жалостливо-юмористически, как к городской сумасшедшей. Это очень обычно для сознания типичных научных работников и вообще советско-российских интеллигентов: своим собственным, родным, способны интересоваться только чудаки. Собственная, отечественная мысль кажется чем-то вроде художественной самодеятельности, а случись потребность в чём-то подлинно важном – надо обратиться к мысли западной.

Отсюда – жажда признания на Западе. Быть принятым на Западе, быть оценённым на Западе, бывать на Западе – это было неоспоримым и непререкаемым благом в сознании русского и советского образованного класса. А сознание советской элиты, которая и совершила акт выдающегося, исторического предательства своего народа и государства, о чём пишет Михаил Делягин, – это неотъемлемая часть сознания советского образованного класса. Собственно, их, мегапредателей, сознание – это и есть типичное сознание советского образованного класса; просто они оказались поэнергичнее обычного интеллигента: интеллигент лишь разговоры разговаривал, а они – действовали.

И Горбачёв, и Чубайс, и Гайдар, и все прочие учились в советских институтах, слушали те же лекции, думали все те же мысли, вели все те же разговоры, что и нормальный советский интеллигент. Гайдар – так и вовсе трудился в том самом Институте экономики; там даже у лифта висело объявление, призывающее его сдать книги в библиотеку.

Между прочим, я вполне даже готова допустить, что Горбачёв в своём предательстве действовал изначально бескорыстно. Исключительно из нашей традиционной восторженности и радостной готовности распластаться перед Западом. Чтоб взрослые (Запад) похвалили маленького мальчика, признали своим. Чтоб экзальтированные западные обыватели махали флажками и орали: «Горби! Горби!» – вот радость-то, светлый праздничек, именины сердца. Да за это полстраны не жалко! Забирайте!

С Ельциным такая же история: ведь это ж надо, простой уральский парень – и вдруг принимают его на самом Западе, по плечу хлопают, за своего держат.

В этом желании нравиться есть что-то ли детское, то ли женское, но никак не мужское, не мужественное – хлипкое.

Тургенев в мало читаемой (и очень напрасно!) повести «Дым» рассказывает: степной помещик, богатый, с трепетным пиететом входит в «позорную гостиную» какой-то дамы полусвета, шлюхи, по существу дела. «Где же это я? – думает он с восторгом. – У самой Адель!» В общем, повезло парню, жизнь удалась: признали на Западе. Таким вот степным помещиком (и правда ведь – из степи!) был Горбачёв.

Михаил Делягин в силу возраста не помнит 70-е годы – эпоху зрелого застоя и тогдашнюю духовную атмосферу, поэтому, возможно, у него и сложилось впечатление, что предательство советско-российской элиты – это явление последнего времени. К сожалению, уже в 70-е годы верхняя прослойка общества была – готова. Культ Запада достиг такого накала, что самый акт предательства прошёл мирно и без напряжения. «Рашку» слили.

Говорят, в ту пору общество, в частности, молодежь, утратило идеалы. Ничего подобного! Идеал был ясен и крепок: Запад. Тогда редкие люди ездили за границу, но почему-то верили: ТАМ гораздо лучше, там всё сделано правильно, всё по уму. Такая была, выражаясь языком той эпохи, «чёткая идейная позиция». В житейски-практическом преломлении она выглядела как мечта как можно меньше присутствовать «в этой стране». Разумеется, всё это было максимально присуще столичной интеллигенции, провинция была более натуральной, почвенной и, следовательно, патриотичной. Я в 70-х годах училась в московском инязе: там я наблюдала недуг западнобесия в самых цветущих формах, не только инязовцы, но и вся московская молодёжная тусовка была ему подвержена.

У меня есть приятельница, с которой я познакомилась в инязе в те давние времена. Она – учительница иностранного языка на дому. Если находятся переводы – переводит. Никакого навара она со своего бескомпромиссного западнизма сроду не имела, но страстно предана всему тому, что происходит оттуда. Учительница-надомница так пылко отстаивает всё, что делает США и вообще Запад, будто состоит у Госдепа на окладе. При этом – совершенно бескорыстна, в этом бескорыстии-то и состоит нерв проблемы. Продаться за тридцать серебряников – это понятно: человек слаб, дьявол силён. Но она-то даром, по любви! В ней живёт даже какой-то подспудный страх узнать что-нибудь плохое о Западе, даже не плохое – просто не феерически прекрасное, что может нарушить её идейный гомеостаз. Иногда она присылает мне ссылки на сайт Белого Дома, как подтверждение дивной чистоты и миролюбия Града-на-Холме.

Вот этот с виду малозначительный факт на самом деле – очень многозначительный! Эта симпатичная, очень культурная женщина абсолютно ничего не приобрела от Запада и вряд ли уж теперь приобретёт, но – любит, почитает, преклоняется перед ним. Как-то раз она рассказала мне свой сон: Россию оккупировало НАТО. И немудрено, что ей снятся такие сны: её сознание давно и прочно оккупировано Западом. Таков вот культурный облик самой рядовой московской интеллигентки.

Помнится, в начале 80-х годов мне довелось недолго потрудиться в Минвнешторге. Там я обогатилась таким речевым оборотом: «Х. уехал в длительную командировку в Италию». – «А сколько он ЖДАЛ?». Находясь в «этой стране», можно было только ЖДАТЬ, ждать истинной жизни, которая начинается только ТАМ.

В те годы похвалой удачливому карьеристу, произносимой со смесью зависти и восхищения, было: «Из заграниц не вылазит».

Реального, так сказать, эмпирического Запада никто в то время толком не знал, за микроскопическим исключением, но тем беззаветнее была всенародная любовь. Это и понятно: обожать сподручнее далёкое и неведомое – вроде как рыцарь прекрасную даму. Кстати, в той давней распре славянофилов и западников знатоками Запада были скорее славянофилы, чем западники.

Интеллигенция обожала западные книги, фильмы, журналы – всем этим полагалось восхищаться. Это была своеобразная интеллигентская корпоративная норма – восторг перед Западом. И не моги усомниться: заклюют. Свои же и заклюют. Всё, что можно было прочесть плохого или просто не феерически прекрасного о Западе, – всё это решительно отвергалось как мерзкая в своём убожестве совковая агитка, придуманная большевиками, чтобы спрятать от народа земной рай – Запад.

Помню, как-то в 70-х годах подруга раздобыла журнал «Elle», мы его жадно прочли. Мне он показался дурковатым. «Ну, тогда тебе надо читать «Работницу»», – осадила меня подруга. Я, конечно, постеснялась признаться, что «Работница» кажется мне куда как умнее. Я даже сама, помнится, внутри себя устыдилась своей отсталости и провинциальности.

А уж на выставках вроде «Быт и моды Италии» стоял форменный лом, не протолкнёшься.

Я вспоминаю эту чепуху, чтобы воссоздать атмосферу. Мы все этим дышали. И покойный Гайдар, мой сверстник, дышал. И старшие товарищи Горбачёв с Ельциным…

Сегодня мы квохчем: ах, зачем мы стали насаждать западные модели, либерализм, то, сё…

А как могло быть по-другому? Что любили, то и насаждали. Ах, зачем, зачем мы подарили Западу Восточную Германию? Полноте, да разве жалко чего-то для любимого существа? «Коль любить – так без рассудка» – это ведь про нас сказано.

На рубеже 80-90-х годов ВСЁ, приходящее с Запада, автоматически объявлялось феерически прекрасным и подлежащим немедленному «претворению в жизнь», как чуть раньше исторические решения очередного съезда КПСС. При этом обнаруженное в какой-нибудь одной стране немедленно объявлялось общечеловеческой ценностью и неопровержимым признаком цивилизованности. Суды присяжных или двухступенчатая система высшего образования – всё это объявлялось общечеловеческой ценностью. И плевать, что на самом Западе это скорее исключение, нам не до этих нудных подробностей, нам надо поскорее свалить ненавистный совок и заменить сияющим Западом. «Во всех цивилизованных странах…» – дальше можно было невозбранно нести любую бурду: возразить никто не смел.

Нельзя сказать, чтобы западнизму интеллигенции не пытались противостоять. Ещё при жизни Сталина была запущена кампания борьбы с так называемым космополитизмом и низкопоклонством. Началось с письма академика Петра Капицы Сталину о том, что у нас недооцениваются собственные достижения в области науки и техники. Собственно, Капица-то поначалу просто предложил издать книгу о наших технических изобретениях, сделанных раньше, чем на Западе. Посылая ему рукопись книги сложившегося еще до революции писателя и историка науки и техники Л. И. Гумилевского (1890–1976) «Русские инженеры», П. Л. Капица сообщал, что эта книга была создана по его предложению: «…я ему сказал, что надо бы писать… о наших талантах в технике, которых немало, но мы их мало знаем. Он это сделал, и получилась… картина развития нашей передовой техники за многие столетия. Мы, по-видимому, мало представляем себе, какой большой кладезь творческого таланта всегда был в нашей инженерной мысли… обычно мы недооценивали свое и переоценивали иностранное».

И «один из главных отечественных недостатков», согласно мысли Капицы, – «недооценка своих и переоценка заграничных сил. Ведь излишняя скромность – это еще больший недостаток, чем излишняя самоуверенность. Для того, чтобы закрепить победу и поднять наше культурное влияние за рубежом, необходимо осознать наши творческие силы и возможности. Ясно чувствуется, что сейчас нам надо усиленным образом подымать нашу собственную оригинальную технику… Успешно мы можем это делать только когда будем верить в талант нашего инженера и ученого… когда мы, наконец, поймем, что творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других… Что это так, по-видимому, доказывается и тем, что за все эти столетия нас никто не сумел проглотить», – пояснял Капица.

Сталин увидел в этом более обширную проблему, беседуя с писателями, сказал: «А вот есть такая тема, которая очень важна, которой нужно, чтобы заинтересовались писатели… Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров… у них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников… Почему мы хуже? В чем дело? Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает… Надо бороться с духом самоуничижения…» (пересказано К. Симоновым в книге «Глазами человека моего поколения»).

Но дальше советский агитпроп повёл дело с изяществом слона в посудной лавке. Эта кампания осталась в памяти интеллигенции как вакханалия идиотизма. От неё сохранился анекдот о «России – родине слонов» и послевкусие гигантской нелепицы, да ещё и с антисемитским уклоном. В некоторых произведениях И. Грековой, преподавательницы высшей школы, а следовательно, типичной интеллигентки, показана эта кампания как нечто зловеще-нелепое: так она виделась тогдашней интеллигенции. О чём это свидетельствует? Лишь о том, что дурным исполнением можно испортить самые правильные вещи. А что борьба с самоуничижением была нужным делом – нет сомнения. И нужна не кампания, а повседневная, никогда не прекращающаяся работа. И не борьба с низкопоклонством, а утверждение национального достоинства и воспитание интереса к собственному народу и его достижениям. Потому что бороться надо не против, а за: это гораздо результативнее. Цели следует формулировать положительно.

Да, предательство элит произошло на фоне западнобесия советско-российского образованного класса. И не просто на фоне – это почва, на которой и выросло предательство. Ну а привязанность к Западу – из чего выросла?

Тут есть ещё более глубокий слой – характер нашего народа.