Записки брошенного карандаша, дружившего с лампочкой

ощутив, что заноза примкнула к сердцу,

инкогнито слился с толпой у подъезда.

Душа нашла подходящее место…

Давнее

Стоит в толпе ничьей

человек двадцать людей,

а пожилой старик,

задумавшись в небо, притих.

Облокотившись локтями,

на скамье руки тянет

и вальяжно зевает,

но вдруг увидел в витрине,

изогнув изогнутую спину,

дешёвый товар:

весь без обёртки

кораблик из лодки,

покошена главная мачта.

В углу закрытый он плачет,

качается главная мачта,

скрипя и хлюпя неважно:

«Зачем за стекло бумажного

напоказ меня выставляют?

Ведь вовсе не привлекаю,

а только смешу!»

Старик, пригнувшись, внимает,

как будто бы он уважает

рыдания маленькой лодки,

не стоящей денежек горстки.

И маленькая слеза

покинула вдруг глаза

и упала с лица.

Забрал пожилой старик

из стеклянных витрин

корабль бумажный.

А разве бумага могла

вызвать такие дела,

что старый старик,

как только пред ней возник,

заплакал, не пожалев?

Видно вспомнил давний свой грех,

унёс за дальний свет

маленькую мечту и надежду,

захотел жить как прежде

и просто,

вернувшись обратно в детство,

верить…

На часах уже поздно, смирившись с собою

Звезда на пути у распахнутых окон,

зов ветра и штор колыханье в тиши.

На подоконнике белая роза

проникнута лёгким дыханьем ночным.

С луны пожелтевшей упала слезинка

на землю, где памятник вечному рос,

и каждая тонкая, мелкая жилка

нутром ощущала минутный мороз.

А точка далёкая мир озаряла,

сверкая, мигая, мозоля глаза,

но тут же иллюзией быстро пропала,

упала стрелой насовсем в никуда.

И тень, ожидавшая смутно покоя,

вся в пламени жёлтом свечи на столе

скользнула стремительно вслед за мечтою,

наткнувшись на иглы в растаявшей мгле.

И вот уж проснулась заря на востоке,

а жар иссушил пот и воду с лица,

осталась лишь соль на морщинах глубоких.

Воспрянула тень от мёртвого сна.

На часах уже поздно, смирившись с собою,

потянула на голову гладь одеял,

и солнца костёр в ясном восходе

белый цветок нитью красной связал.