Kitobni o'qish: «Мамина сирень»

Shrift:

©«Пробел-2000»,2024

Чувство родства

С Татьяной Кравченко и её поэзией я знаком много лет. Сразу скажу: считаю Татьяну поэтом подлинным, давно состоявшимся. Её стихотворения просты и доходчивы, и можно подумать, что им не достаёт глубины, но это впечатление обманчиво. Стоит пристальней вчитаться, и понимаешь, насколько тонки, пластичны и естественны душевные переживания автора, выраженные в слове. Ярким красивостям автор предпочитает сдержанную красоту и искренность самовыражения.

Книгу «Мамина сирень» Татьяна Кравченко собрала для своей мамы, своих близких и родных. Но это не делает её узкой. Благодаря таланту автора она, думаю, важна и интересна не только для «своих», но и для вдумчивого любителя поэзии. Темы книги разные, но объединяет их любовь и чувство родства к душевно близким людям и к родной природе. Тайну своего рождения, например, автор образно раскрывает уже в первом стихотворении «Сосна», а пушкинскую тайную свободу и бесстрашие к жизни провозглашает в «Новогоднем». Своё глубинное родство с предками своеобразно передаёт в стихотворении «Кравчий».

Объём книги небольшой, прочесть её можно на одном дыхании. И, честно говоря, она не требует каких-то особенных вступительных слов. Надо просто взять её в руки, раскрыть и с доверием погрузиться в художественный мир Татьяны Кравченко. Надеюсь, соприкоснувшись с ним, вы изменитесь, станете лучше и добрее. И, не сомневаюсь, прочтя «Мамину сирень», многим захочется глубже познакомиться с поэзией Татьяны.

Александр Сорокин

Сосна

Меня обронила сосновая шишка,
И долго в ладонях качал ветерок.
Сама и не помню я, как это вышло,
Упала на землю – пророс стебелёк.

Над озером синим, у кромки обрыва
Стою, и душа моя силой полна.
В бездонное небо смотрю безотрывно,
А кто я – не знаю – назвали сосна.

Дерево

Разглядывать извилины коры —
Все трещины, хребты, нагроможденья,
До чёртиков, до умопомраченья,
Какие там увидятся миры!

Как детство, что пригрезилось во сне,
Младенческая кожица на дне
Расщелины, разлома векового,
И наросты – надбровья чьих-то лиц,
И чей-то взгляд мерцает из глазниц
Дупла пустого.

Как осязаем этот тёмный взгляд!
О чем они, немые, говорят,
Древесные морщинистые лица.
Змеится тень улыбки на губах,
И каменеет первобытный страх,
И молоко земли из ран сочится.

Или бичом иссечена спина
Проступит сквозь былые времена
И вдруг застонет не угасшей болью,
И дерево откроет письмена —
Забытые людские имена
Вдруг оживут под дрогнувшей ладонью.

«Из полночного сада взбегаю босой…»

Из полночного сада взбегаю босой
На ступени крыльца отворенной веранды,
Где прохладно синеют сквозные квадраты,
И шершаво вздыхает доска под ногой.

Этот звук в темноте так любим и знаком!
И глядит из угла отрешённо и томно
Позабытый кувшин потускневшим зрачком,
Словно старый хранитель уснувшего дома.

И душой навсегда отрекаюсь от зла,
Оттого ли, что синь сквозняком, оттого ли,
Что поделен сей мир на квадраты стекла,
Что поделена полночь на равные доли.

«И так переливчаты, так многоцветны…»

И так переливчаты, так многоцветны
Осыпаны влагой кусты!
Мерцают в листве золотые планеты —
Вселенная капель росы.

Как жаль, это чудо не долго продлится,
И нам не успеть, не понять,
Как смог в каждой капле весь мир уместиться
И только мгновенье сиять!

«Лепет травинки смущает…»

Лепет травинки смущает
Неким подобием слов.
Огненный рот иван-чая
Выкрикнуть что-то готов.
В листьях желтеющих плачет
Давняя память костров.
Господи, что же он значит —
Крик безголосых миров?

Девочка-память

Струна оборвётся, а звук ещё долго блуждает,
Забыв своё имя, звучит сиротливое «до».
О чем эта песня? – да кто же теперь разгадает,
Кому эта песня? – теперь не узнает никто.

Мы вырвать готовы из сердца щемящие струны,
Отчаянно, с корнем, как стебель полынной тоски.
Но девочка-память летящей походкою юной
Приходит под утро, и скрипка поёт у щеки.

Олеся

Там вековые сосны из тумана
И родничок бегущий средь корней,
Там у меня намолена поляна,
И зреют маки небывалые на ней.

Я там купаюсь в дымке предрассветной,
В густой траве, промокшей от росы.
Ты не найдёшь поляны той заветной,
Не покажу, и даже не проси.

Там угли потаённого кострища
Хранят до срока колдовской огонь,
Туда никто дороги не отыщет,
Тропа заклята… башмаком её не тронь.

Я буду там, ведь нынче полнолунье,
Плясать босая в сполохах огня…
О не гляди с тревогой на меня,
Я из другого мира, я – колдунья.

Очнись, опомнись, не ходи за мной —
Ты там чужой.

«Я в этой картине жила…»

Я в этой картине жила…
Стояла у кромки обрыва.
По соснам стекала смола
И бликами солнце дробила.

Я в этой картине жила,
Не мучаясь праздным вопросом —
Зачем это воет пила,
И стук раздаётся над плёсом.

Поодаль смолили челны,
И день приближался к закату.
И берег святой белизны
Был чёрной смолою запятнан.

Вода сквозь песок утекла,
Века пронеслись торопливо.
Я в этой картине жила
Сосною у кромки обрыва.

Яблоко

«С годами школьные друзья…»

С годами школьные друзья
Нам вспоминаются всё реже.
Возьму и грустную себя
От снимка старого отрежу.

Все веселы, лишь я стою
В тисках давно забытой муки.
Стою у детства на краю
С неотвратимостью разлуки.

Отрежу, кто из них теперь
Заметит это, всполошится…
Но страшно пальцам – чья-то тень
На белый фартук мой ложится.

«Хочешь, подарю тебе копеечку…»

Хочешь, подарю тебе копеечку,
Или две, чтоб в юность позвонить,
Чтоб поверить в то, во что не верится,
Чтоб связать оборванную нить.

Улыбнулся, взял мою копеечку,
Начал было номер набирать,
Хоть давно не верил, что осмелится
Так сыграть.

То ли в автомате не сработало,
То ли так безжалостно оборваны —
Не вернули юность провода.
И сказал, смущаясь от провинности:
«Знаешь, в нашей маленькой провинции
Телефонов не было тогда».