Посланник из Райского сада

Глава 1

Марина сладко потянулась и перевернулась на другой бок. Ее красавец пес – ирландский

Сеттер, тут же подбежал к хозяйке, лизнул в щеку и принялся жалобно поскуливать.

– Да, что же это такое! – заворчала Марина. – Я так и знала! Иди к папе, раз его угораздило

вчера сунуть тебе, ненасытному, эту вонючую рыбу!

Пес, скроив виноватую морду, робко положил ее на край постели и тяжело вздохнул.

– Хитрец! Как ты меня достал, Клаус! Что, папу слабо разбудить? Ну, тогда маму попробуй!

Иди, иди, хотя бы попробуй!

Однако пес, уловивший в голосе хозяйки выгодную для себя интонацию, требовательно заскулил.

– Дотерпелся, глупый!

Марина, позевывая, обречено поднялась с постели.

Клаус, тем временем, побежал в прихожую, взял в зубы свой поводок и вернулся с ним в комнату.

– Да иду я, иду!

Сонная девушка поплелась в прихожую, накинула шубу, надела сапоги на босу ногу, надела Клаусу ошейник и вышла из квартиры. Лифт прибыл тотчас же. Выйдя наружу, Марина отстегнула карабин. Клаус, почуяв дарованную свободу, ринулся вперед во всю прыть к выходу, но через мгновение до Марины долетели звуки его истошного лая.

Увиденное повергло Марину в шок. На площадке первого этажа в луже растекшейся крови, вполне различимой даже в сумраке подъездного помещения, лежали два человека. Первый – молодой с запрокинутой головой и посиневшим лицом, лежал на спине, а второй, в котором Марина узнала своего соседа Кропотенко Дмитрия Игнатовича, на боку. Застывшая на месте Марина, через мгновение опомнилась и с криками ринулась назад. Лифт, стоящий наготове в том положении, в котором она его и покинула, мгновенно распахнулся, впустив совершенно забывшую про пса Марину внутрь.

Родителей Марины разбудила нескончаемая трель звонка, и они выскочили из спальни

в прихожую.

– Кто? – услышала Марина из-за двери испуганный голос мамы.

– Мамочка, открой скорей, скорей! – закричала она, и принялась стучать в дверь.

– Господи, Маринка! Откуда? – ничего не понимая, воскликнула Ольга Игоревна, растерянно взглянув на мужа.

– Андрюша, она же дома была, я…

– Открывай, потом разберемся! – скомандовал ей супруг.

Марина влетела в прихожую. Ее лицо было бледным и испуганным, губы тряслись.

– Там, там! – закричала она, указывая рукой в сумрачную пустоту подъезда – там Дмитрий Игнатович и кто-то еще…они на полу и…

Андрей Анатольевич Соболенко, догадавшийся, что с их престарелым соседом произошла беда, тотчас же скрылся за дверью, оставив женщин.

Через несколько минут он вернулся вместе с собакой, вызвал полицию и скорую, после чего сообщил своим испуганным дамам, что второго человека, лежащего на полу рядом с их соседом он раньше никогда не видел.

Скорая и полиция прибыли на место преступления почти одновременно. Первая, зафиксировав смерть обоих мужчин, оперативно отбыла восвояси, оставив вторую под руководством подполковника МУРа, Верескова Андрея Олеговича, работать над трупами.

Личность одного из убитых стала известна оперативникам от его соседей Соболенко, и в первую очередь они принялись выяснять, кем являлся второй потерпевший. После того, как медэксперт выполнил свою часть работы, второго убитого обыскали, обнаружив в кармане его черного кашемирового пальто водительское удостоверение на имя Георгиева Егора Сергеевича. А на стоянке, находящейся за домом, обнаружили принадлежащую ему машину марки «Ауди». Прописан Георгиев был в Москве, но совершенно по другому адресу, из чего предположительно следовало, что он либо шел к кому-то в гости, либо возвращался оттуда. Выяснить это оказалось несложно. Утро было ранее, и многие жильцы еще находились дома. Опросив жителей первых семи квартир, младший лейтенант Валерий Захарченко, направился в восьмую, и вскоре оттуда выбежала рыдающая Светлана Сбруева. Девушка, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице с четвертого этажа.

Убитым оказался ее жених, с которым они простились накануне ночью, в половине первого, и он отправился к себе домой на Таганку.

– Все три окна нашей квартиры расположены слева – сообщила рыдающая Светлана – стоянка же находится с правой стороны, и потому я не могла проследить, уехал он или нет! Господи! И я улеглась спать со спокойной душой, а он! А он!!! А все этот чертов ремонт!

– Какой ремонт? – спросил у нее лейтенант.

– Который Егор затеял неделю назад! Понимаете, у него есть квартира, которую совсем недавно отписала ему бабушка, а сама уехала жить к его родителям в подмосковное Орехово-Зуево. Мы встречались в основном у него. Месяц назад Егор сделал мне предложение, а потом затеял в квартире ремонт, чтобы сразу после свадьбы перебраться туда. А вчера он гостил у меня впервые, и я долго уговаривала его остаться, но Егорка стеснялся моих родителей. Понимаете, мы встречаемся с ним всего полгода, а с родителями он виделся лишь один раз.

– Я понимаю, понимаю! – кивал лейтенант Захарченко, протягивая девушке стакан воды, который вынесла какая-то сердобольная женщина с первого этажа.

– Ах, почему я не вышла проводить его до стоянки! Почему-у!!! – сокрушалась Светлана.

– Не надо себя казнить, – попытался успокоить ее лейтенант. – Как знать, что здесь произошло. Пойди и Вы с ним, тоже могли бы попасть под горячую руку.

– Ну и пусть! Ну и пусть! – отчаянно закричала Светлана, и, зарыдав, беспомощно уткнулась в плечо стоящей рядом с ней мамы.

После тщательного обследования оперативникам удалось выяснить, что Кропотенко Дмитрий Игнатович умер всего лишь час – полтора назад от обширного инфаркта, случившегося, по всей видимости, в тот момент, когда он вошел в подъезд и наткнулся на труп. Старик работал сторожем в частной фирме предпринимателя Валерия Семенихина, специализирующейся на оптовых продажах компьютерной техники, и возвращался с ночного дежурства. Вообще-то его смена заканчивалась в шесть утра, но у Дмитрия Игнатовича прихватило сердце, и он отпросился домой пораньше у своего молодого напарника Владимира Крымского, которого оперативникам удалось застать на рабочем месте в то же утро и обо всем расспросить.

Убийство же Георгиева Егора Сергеевича – заместителя Генерального директора частной коммерческой фирмы «Химпласт», под началом предпринимателя Голубева Алексея Витальевича, произошло гораздо раньше, а именно в районе часа ночи. Единственный профессионально произведенный выстрел в сердце убил его наповал. Егор упал на спину в тот момент, когда спускался с лестницы, ведущей от лифта к выходу на улицу.

Таким образом, два трупа, обнаруженные Мариной Соболенко в подъезде своего дома в пять часов утра, не имели никакого отношения друг к другу. В связи с этим дело Кропотенко, умершего на месте преступления, закрыли, и группа оперативников, под руководством подполковника Верескова, вплотную занялась расследованием убийства

Георгиева Егора Сергеевича. В этой связи было проработано немало различных версий, как с профессионального ракурса, касающегося работы убитого в фирме «Химпласт», так и со стороны его личных контактов. Однако причины, хоть косвенно натолкнувшей оперативников на след преступления, обнаружить не удалось. Генеральный директор фирмы «Химпласт», Алексей Витальевич Голубев, потрясенный случившимся, сразу же подключил к расследованию свою собственную службу безопасности. Он отзывался о своем бывшем заместителе, как об очень перспективном, подающем надежды молодом человеке, способном не только заменить любого из двух других его заместителей, но и его самого. Он также уверял следствие в том, что у служащих фирмы мотивов к совершению этого преступления быть не могло. Конкуренции за более теплое место ни у кого из трех его замов не возникало, по причине того, что каждый занимался своим конкретным делом, и дел этих хватало всем по самое некуда! Денежные компенсации, получаемые ими, были одинаковы, и вообще, Голубев никого прилюдно не выделял.

Личных врагов, имеющих мотивы к убийству Георгиева, также не было. Светлана Сбруева, – его невеста, перебирала всех друзей своего жениха, можно сказать, по косточкам, однако предположить, что хоть у кого-то из них мог быть мотив к преступлению, не могла.

Параллельно с этим были опрошены немногочисленные родственники убитого, подняты его старые связи с женщинами, а также выужены на поверхность самые близкие друзья детства, но все это не дало никаких результатов.

И вдруг спустя две недели после начала следствия, в отдел Верескова явился некий предприниматель Шепотько Владимир Степанович и заявил, что убийца, посягнувший на незнакомого ему Георгиева, просто напросто мог ошибиться и убить его вместо самого Шепотько. А дело заключалось в том, что Шепотько жил в том же самом подъезде, где было совершено преступление, только не на четвертом, а на девятом этаже, и ему уже давно угрожали вымогатели. И как раз за четыре дня до этого преступления, они предупредили его, что в случае невыплаты означенной суммы, просто убьют, и дело с концом! Однако предприниматель не воспринял всерьез их угрозы. Но узнав об убийстве молодого человека в своем подъезде, Шепотько серьезно испугался, и после двухнедельного раздумья все же решился пойти в полицию и обо всем рассказать.

В реультате дело об убийстве Георгиева, расцененное как заказное, ибо выстрел был произведен профессионально, с четко определенного для смертельного эффекта расстояния, из-за недостатка доказательств было отложено в сторону!

Вскоре вымогатели Шепотько были взяты с поличным при получении взятки в особо крупных размерах, но доказать их причастность к убийству Егора Георгиева так и не удалось. У всех троих на это время имелось надежное алиби. Они находились в клубе «Пламя века», что на Тверской, с десяти вечера до четырех утра, ни на минуту оттуда не отлучаясь.

Глава 2

Казалось, что небесный свод вот, вот разверзнется от боли, заполнившей огромное пространство Райского сада и исходящей из самого сокровенного и любимого Птолетитом уголка его – небольшой лиановой рощицы, вольготно расположившейся подле маленького серебристо-голубого озерца. Казалось, что боль эта, терзающая душу красивого златокудрого Серафима, беспрестанно копившаяся в его сердце и созревшая до нестерпимых размеров, вырвется наружу и вознесется ввысь, образовав такую черную силу, которая не пощадит ни голубого небесного купола, вдохновенно покрывающего райский сад, ни золотого горячего солнца, благодатно проникающего в каждый уголок эдемского святилища.

Шершавое мшистое ложе, пологое, с выемкой, похожей на колыбель, в котором когда-то, будучи еще ангельским младенцем, предоставленный ласковым, убаюкивающим ветрам,

Птолетит, нежно укутанный в шелковое покрывало, мирно и беззаботно посапывал во сне, касаясь щеками зеленых густых кудряшек мягкой, ласковой растительности, по-прежнему пыталось усмирить его взбунтовавшийся дух. Однако ни любимое ложе, казавшейся ему

теперь неуютным, ни легкий, едва касающийся его длинных ресниц, райский ветерок, не могли помочь ему обрести покой. Прикрыв утомленные бессонницей веки и запрокинув голову, Птолетит прислонился щекой к влажному, одиноко свисающему стеблю лианы, в надежде, что прохладная длань растения, прикоснувшись к разгоряченному лику одарит его хоть временным облегчением. И в такой вот позе его обнаружила Элионте, только что вернувшейся с Земли.

Она увидела его случайно накануне перед отлетом, одиноко сидящим у врат СвященногоХрама. И стоило ей мимолетно взглянуть на него в тот миг, как в ее сердце закралась тревога. Они тогда не сказали ни слова друг другу, попросту не успев. Элионте, ввиду срочного неотлагательного отлета, сдерживали на небесах всего лишь несколько мгновений, и потому там, на Земле она беспрестанно думала о Птолетите.

Его глаза! Ах, как они поразили ее в тот момент! Элионте то и дело созерцая их в своей памяти, не покидало беспокойство, причем вполне обоснованное, ибо раньше ей никогда не приходилось видеть подобного взгляда у своего душевного друга! На этот раз в них была не обычная грусть, которая на протяжении нескольких последних лет не покидала Птолетита, и которая не смогла бы так встревожить Элионте в силу того, что она к ней привыкла. Теперь в них было нечто такое… Ах, как бы это истолковать? – мучилась Элионте, пытаясь найти объяснение.

Хотя, что-то в этом взгляде, так несвойственном ее другу, было ей уже знакомо. Она видела нечто подобное, но не в глазах Птолетита, нет! И, спустя мгновение, страшная догадка поразила ее в самое сердце. – Ну, конечно же! Она видела такой взгляд! – вопрошающий, пытливый, и в то же время надломленный, тоскливый и обреченный, приносящий одну только боль и бесконечное страдание.

О! Какая страшная догадка! Прекрасные голубые глаза Элионте расширились от ужаса. Совсем недавно она видела такой взгляд у Моремика – исчезнувшего ангела, изгнанного в небытие!

– Нет! – воскликнула Элионте – я не позволю Птолетиту дойти до такого состояния! Я просто не могу ему этого позволить! Элионте судорожно сглотнула, усмиряя волнение, вызванное страшной догадкой, которая открыла ей глаза, заставив ощутить в каком состоянии находится сейчас Птолетит! И с той самой минуты она принялась отсчитывать мгновения своего пребывания на Земле, всем сердцем желая ускорить их течение.

Увидев Птолетита, Элионте улыбнулась, обрадовавшись тому, что ей не пришлось его долго разыскивать. Она хоть и знала, что этот уголок Райского сада был особенно любим ее другом, но как знать, куда бы ему вздумалось уйти в таком состоянии.

Если он здесь, значит не все так безнадежно! – подумала Элионте. И как знать, может ее беспокойство и вовсе было напрасным!

Она тихо приблизилась к Птолетиту, едва касаясь босыми ступнями кудрявого, мшистого природного покрывала, и опустилась перед ним на колени.

Он же, ощутив ее присутствие, приоткрыл веки.

– Элионте! Ты уже вернулась?

Она пытливо заглянула ему в глаза, от всего сердца желая вновь не увидеть в них то, что ее так встревожило. И тут же невольно отпрянула, испугавшись. Его взгляд ничуть не изменился, и ко всему прочему в нем появилась непреодолимая усталость.

– Да – ответила она, усмотрев удивление в его взгляде, понимая, что выдала свой испуг.

Птолетит удивленно продолжал на нее смотреть, и Элионте ничего не оставалось, как приветливой улыбкой отогнать прочь его немой вопрос.

– Я уже вернулась и сразу же поспешила найти тебя!

Птолетит приподнялся и оперся на локоть.

– Так ты, что же, прямо с Земли?

– Да!

– И даже не побывала у себя?

– Нет!

– Но к чему такая спешка? Разве тебе не потребовался отдых после возвращения?

Элионте растерянно пожала плечами.

– Работа была не сложной на этот раз, да к тому же принесла мне удовлетворение, так что

я вовсе не устала.

Взгляд Птолетита помрачнел после этих слов.

– Удовлетворение! Как любишь ты пользоваться этим безликим определением! И из твоих уст я уже давно перестал слышать такие слова как радость, блаженство, счастье!

Элионте наклонилась к нему и нежно положила свою прохладную ладонь на его чело.

– Ну вот, ты снова об этом!

Птолетит устало прикрыл глаза, ничего не ответив ей.

Элионте тоже молчала, не зная, что сказать, чтобы обойти неприятную, запретную, по ее мнению, тему разговора. Однако ее друг, напротив, имел желание поговорить и именно о том, что и являлось причиной нынешнего его состояния.

– Скажи, а тебе давно ли доводилось видеть здесь хоть одно счастливое ангельское лицо?

Она молчала, опустив глаза.

– Вот видишь! – многозначительно сказал Птолетит и тяжело вздохнул.

И ты всякий раз пытаешься увести меня от этой темы, так, словно суждение об этом тебя совсем не касается! Так, словно тебе это все безразлично!

– Вовсе нет, Птолетит, вовсе нет! – горячо воскликнула Элионте.

– Это не может быть безразличным ни для кого!

– Так почему же ты всегда стараешься от этого укрыться?

Элионте испуганно на него взглянула. Птолетит никогда не бывал с ней так резок, и это не

столько обидело ее, сколько насторожило, воочию подтвердив догадку о том, в каком предельном состоянии он находится.

Он же резко поднялся, и потом также резко опустился перед ней на корточки, одарив колючим, враждебным взглядом.

– Ну, так что ты ответишь на это?

Элионте молчала, испуганно глядя на него во все глаза.

– Я знаю, каков будет твой ответ! – усмехнувшись, сказал Птолетит.

– Ты начнешь рассказывать мне о том, что низший Мир находится под контролем великих духовных существ, коими мы и являемся, кои и творят этот Мир, согласно воле Вечного Отца. Так?

– Та…ак! – растерянно произнесла Элионте.

Птолетит удовлетворенно кивнул, подтверждая тем самым, что другого ответа он и не ожидал. – И ты ответишь также, что главное в этом нашем творении старание и своевременное выполнение «Его» воли?

Элионте от страха, который породили эти кощунственные слова, непроизвольно прикрыла рот рукой, однако согласно кивнула в ответ на его пытливый вопрос.

– И ты скажешь, что всякий раз после очередного исполнения этой воли, которая и является нашим долгом, результат содеянного, каков бы он ни был, имеет право на то, чтобы оправдать нашу деятельность? Ведь главное, это старание, скажешь ты!

– Да, именно так я и думаю! – ответила Элионте.

– А тебе никогда не приходило в голову, что, так творя, мы уже давно не являемся творцами? Что творение, которое всякий раз оценивается либо плохо, либо удовлетворительно не может и не должно иметь права на существование! И ты никогда не задумывалась, почему у нас зачастую получаются именно такие результаты, а не другие?

– Нет! Я не пыталась найти ответа на этот вопрос, я просто с каждым разом, приобретая опыт, старалась выполнять задания все лучше и лучше!

– Приобретая опыт, говоришь? Старалась? – Птолетит тяжело вздохнул.

– Секрет наших неудач вовсе не в отсутствии старания, Элионте, и сколь бы преданно мы его не прикладывали, хороший результат от него не зависит!

– А в чем же он, этот секрет?

Он горестно усмехнулся и участливо положил руку ей на плечо.

– Вот этого я и не знаю!

– И это не дает тебе покоя?

– Не дает покоя! Если б дело было только в отсутствии покоя, то и беда была бы не бедой! Это разрывает мне сердце от жгучей, нестерпимой боли! Люди выходят из – под нашего контроля, Элионте, и мы, как ни стараемся, ничего не можем с этим поделать! Мы бессильны перед восприятием ими нашего влияния и не в состоянии ничего изменить так, словно всякий раз пытаемся повернуть реку вспять, а не повлиять на человеческий разум, и у нас при этом ничего не получается!

– Но почему это происходит с тобой сейчас?

– Почему сейчас? – Птолетит горестно усмехнулся.

– Да потому, наверное, что настало время.

Элионте с глубоким сочувствием взглянула на своего друга.

– Настало время?

– Да! Настало время прорваться нарыву, саднящему душу столько лет, взорваться гневу и отчаянию, лопнуть сердцу! Охарактеризуй это как хочешь!

После этих слов в глазах Элионте вновь появился страх.

– Ну что ты молчишь и смотришь на меня так испуганно? Разве ты не догадывалась, что это должно было когда-нибудь со мной произойти?!

Элионте опустила голову, больше не в силах выносить его гнев, так незаслуженно обрушившийся на нее, и по щекам ее покатились слезы.

Птолетит, опомнившись, приблизился к ней и взял за руку.

– Прости, Элионте! Прости! Мне не стоило так говорить с тобой! Не стоило, я знаю! Садись. – Он, нежно взяв ее за плечи, опустил на траву, а потом присел радом и умолк.

Элионте, немного успокоившись, и мгновенно простив любимого друга, вновь обратилась

к нему, думая о том, что он непременно должен перед кем-то выговориться, чтобы облегчить душу.

– Я знаю, что это случилось после того, как ты вернулся с Земли, Птолетит. Я поняла это там, возле Храма, когда увидела тебя.

– Разве это важно? Какая разница, после чего этому суждено было случиться?

– Как знать, может и важно!

– Для кого?

– Для меня, Птолетит.

– В чем ты пытаешься разобраться, Элионте? Неизбежное дало о себе знать, и свершилось это как неоспоримый факт! Так стоит ли копаться в причинах?

– Стоит! – на удивление твердо сказала Элионте. А потом склонила голову, прильнув к его плечу. – Что случилось там, на Земле? Расскажи мне. Я должна узнать об этом, я чувствую это сердцем.

– Хорошо! – ответил Птолетит. И его прекрасный лик в то же мгновение превратился в маску отчаяния.

– Это был ребенок, восьмилетний мальчик – человеческое существо, состоящее уже во вполне осознанном возрасте, чтобы суметь понять, что с ним происходит. Это был ребенок приветливый, добрый, беспредельно любимый своими родителями. Его разум был светлым, ибо растущий в любви и ласке, он в душе своей ни на кого не копил зла. Он был общительным и доверчивым, и потому этому маньяку удалось без труда заманить его. -

Птолетит вдруг резко умолк и, скрывая страдание, закрыл лицо ладонями.

– Это было убийство, насилие? – спросила Элионте.

– Это было убийство. Он убивал его хладнокровно и жестоко, продляя себе удовольствие, а ребенку страдания, и я ничего не мог с этим поделать! Сначала, когда он вел мальчика, пытаясь отыскать удобное для расправы место, я посылал ему всяческие воспоминания, начиная с умерших родителей, затем пытался напомнить ему о нем самом, находящемся в восьмилетнем возрасте. Он же, словно насмехаясь надо мной, жестокосердно отмахивался от этих воспоминаний. И тогда я понял, что его закоренелого звериного рассудка ими не пробить. Оставив это, я попытался завладеть ходом его мыслей и отвлечь от задуманного, но он, словно предчувствуя это, не выпускал из поля зрения свою жертву, которая, невзирая ни на какие отвлечения, маячила у него перед глазами, в каждый момент времени, напоминая о том, что он хочет совершить. Я не смог даже помешать ему, инсценируя воспринимаемые помехи в виде раздающихся вблизи шагов и тревожного рева полицейских сирен. В такие минуты он, затаившись, зажимал ребенку рот и удивленно оглядывался по сторонам, однако мальчика не отпускал и не убегал сам.

Элионте, я использовал все возможно-допустимые методы! И при этом я так старался, что тебе и не снилось!

– Я сожалею, что не в твоей власти было помочь этому мальчику, Птолетит, но в чем ты можешь себя упрекнуть, чтобы так терзаться?

Он резко вскочил со своего места и принялся нервно расхаживать взад и вперед.

– О чем ты говоришь, Элионте?! Ведь ты же прекрасно знаешь, что я смог бы помочь этому ребенку!

Элионте побледнела после этих слов.

– Птолетит! Но…

– Да! Я смог бы ему помочь! И когда случается нечто подобное я только и думаю об «Этом». – Последнее слово он произнес тихо, но многозначительно, заставив взволнованную Элионте побледнеть еще больше.

– Но «Это» запрещено «Его» властью строго настрого! И ты прекрасно знаешь о последствиях, которые могут тебя ожидать за ослушание! – воскликнула Элионте.

– Вспомни Моремика!

Птолетит остановился и мечтательно на нее взглянул. И в этот миг взгляд его сделался таким лучезарным, что Элионте силой своего восприятия ощутила мерцающий серебристый свет, исходящий из его глаз, медленно рассеивающийся, обволакивающий его лик и развевающиеся от легкого дуновения ветерка золотистые, пшеничного оттенка кудри. – Как знать, а вдруг одна невинная спасенная человеческая жизнь сможет сделать нас такими счастливыми, что мы пожелаем принять и свой уход в небытие не как наказание, а как должное желанное умиротворение?! Ты никогда не задумывалась над этим, Элионте?

Она молчала и с восхищением на него смотрела, не зная, что ответить. Одухотворенный и восторженный, окутанный чистейшим сиянием духа своего, он был прекрасен в этот миг, и Элионте любовалась им, забывшись и непроизвольно при этом потеряв нить разговора.

Не дождавшись ответа на вопрос, и продолжая блуждать в лабиринте мыслей своих, Птолетит, не обративший внимания на восхищенный взгляд подруги, обращенный к нему, вновь заговорил.

– Да, «Это» запрещено «Его» властью, и имеет высокую цену, но зачем-то же мы наделены такой способностью? Ведь «Это» наверняка было задумано «Им» ради чего-то? Неужели только для того, чтобы таким способом изгонять нас в небытие?

– Это могло быть дано нам как запретное искушение – сказала Элионте.

– Как запретное искушение? Думаю, нет! Думаю, в этом таится что-то более значительное. И, как знать, может, испытав это, мы смогли бы отыскать ответы на многие вопросы.

Он умолк и снова о чем-то мечтательно задумался.

– Я так не думаю – ворвавшись в его неведомые мечтания, трезво сказала Элионте.

– Не думаешь? – удивился он.

– Нет! Вспомни хотя бы Моремика. Разве счастливым он отправлялся в небытие? Разве сиял его взор лучезарным светом, таящим в себе какое-то особое открытие, с которым ему, уходя туда, вовсе не жаль было расставаться с нашей ангельской жизнью?

– Моремик? – Птолетит задумался, вспоминая друга в его последние минуты пребывания на небесах. – Как знать, какую тайну унес он с собой?! Ведь мне даже не удалось поговорить с ним после того, что случилось. С ним никому не удалось тогда поговорить.

– С ним и не нужно было говорить, чтобы понять, что он раскаивается и сожалеет о случившемся. – Сказала Элионте. – По – моему, достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы это увидеть.

Птолетит умолк, ничего ей на это не ответив. Элионте взяла его за руку.

– Ведь ты же помнишь его взгляд, помнишь?

– Помню.

– И что, ты не согласен со мной?

– Как знать, какие чувства владели им тогда, может это было вовсе не раскаяние и не сожаление, может… может он думал о том, что ему не до конца удалось познать то, к чему он так стремился, и именно по этой причине ему пока не время уходить в небытие?

Элионте улыбнулась и покачала головой. – Какой же ты упрямый!

– Упрямый? Да нет, я просто рассуждаю, Элионте, выдвигая свои доводы. Но ведь и ты не можешь точно утверждать, о чем тогда думал Моремик! Ведь то, о чем ты сказала, может вовсе и не имело места! Это только твои предположения! И ты говоришь мне сейчас об этом так, словно заклинаешь поверить в то, о чем говоришь! – он улыбнулся и нежно на нее взглянул. – И я догадываюсь, почему ты так страстно желаешь, чтобы я поверил в это, Элионте.

Она смутилась и легкий румянец, тут же образовавшийся на ее щеках выдал правоту только что высказанного им предположения. Однако Элионте, на какое-то мгновение застигнутая врасплох, попыталась взять себя в руки, и, подавив смущение, смело подняла на него глаза.

Птолетит продолжал улыбаться, и улыбка его не была ни насмешливой, ни ироничной, она была доброй и немного грустной. Он смотрел на нее так, как любящий родитель смотрит на любимого несмышленого дитя. Однако уже спустя мгновение он отвел глаза и тяжело вздохнул.

Элионте же, глядя на его вновь помрачневшее лицо, опять ощутила тревогу, которая не давала ей покоя все это время, и взволнованно захлопала ресницами.

– Да, я хочу, чтобы ты поверил в мои предположения, если ты считаешь их только предположениями! Отчаянно воскликнула она.

– Я страстно этого желаю! Птолетит, я… я боюсь!

Он усмехнулся. – Боюсь? Что за слово? Разве может Великий ангел Величайшей иерархии чего-то бояться?

– Твои шутки сейчас неуместны! – ответила она, ничуть не усмирив своей тревоги.

– И я… очень за тебя боюсь!

– Боишься? – тихо переспросил он и снова умолк.

– Птолетит – она дернула его за руку. – Ты… О чем ты думаешь?

– Что, собственно, тебя так пугает, Элионте? – неохотно сбросив задумчивость со своего лика, спросил он.

– Меня пугает твое настроение, твои мысли, твои терзания, наконец! И я…я не хочу, чтобы ты когда-нибудь оказался на месте Моремика! Я… не хочу тебя потерять, Птолетит!

Он грустно улыбнулся и покачал головой.

– Но мое состояние совсем не зависит от твоих желаний, Элионте! Это факт, и каким бы страшным он тебе не казался, ты не можешь не признать его!

Она вздрогнула от этих слов как от неожиданного удара.

– Птолетит, неужели… Неужели все так далеко зашло?

– Да, к сожалению, а может и к счастью, как знать, об этом пока я судить не могу.

Она закрыла лицо ладонями и тихо заплакала. Ее слезы просачивались сквозь судорожно

стиснутые пальцы и текли по рукам, медленно утопая в широких складках рукавов небесно – голубого одеяния.

Увидев верную подругу в таком состоянии, Птолетит растерялся. Он подошел к ней и нежно коснулся рукой ее чела.

– Ты не должна так страдать, Элионте. Я… просто не могу смотреть на твои страдания! Я слишком много вижу их на Земле, и они разрывают мне сердце! Я никогда не окажусь на месте Моремика, слышишь?

Она открыла лицо и в глазах ее, тотчас же устремленных на него, вспыхнула надежда.

– Ты не окажешься на его месте? Правда?

– Нет! Я навсегда останусь рядом с тобой!

– И ты… никогда не откажешься от своих слов?

– Нет! Я не откажусь от них ради того, чтобы ты никогда не страдала так, как сейчас.

Она улыбнулась! И солнце засияло в ее голубых наполненных соленой влагой глазах, и алые губы ее зашептали слова благодарности, адресованные не то Птолетиту, не то всемогущему Творцу небесному, вразумившему ее сердечного друга.

А потом они, как и прежде, взялись за руки и медленно спустились с небольшого пологого овражка к озеру, присев на мягкую, кудрявую траву, опустили ноги в прохладную бодрящую воду его.

Элионте положила голову на плечо Птолетита, ожидая прежних, блаженных, умиротворяющих ее в такие минуты ощущений, и… не испытала ничего подобного на сей раз. – Почему? – искрометной стрелой пронесся тревожный вопрос в ее разуме. – Почему?

Ответ нашелся сам собой, лишь только она повернула голову и взглянула на Птолетита. Глаза ее друга были точьо такими же, какими она увидела их тогда у Священного храма.

Она медленно отвела взгляд, больше не в силах что-либо сказать ему, понимая всю пустоту своих старательно приводимых доводов, и принялась утешать себя, думая, как ей казалось, о самом главном – о его обещании. Однако в голове ее теперь уже вертелся еще один вопрос, который Элионте не могла не задать, и она спросила.

– Но ты ведь не пойдешь к «Нему», также как Моремик?

– Пойду!

– Ее глаза снова наполнились слезами.

– Я пойду к нему, Элионте, я должен спросить у него кое-что важное и получить ответ!

– Но ты же знаешь, что это огромная дерзость и такой поступок навредит тебе! Ты не можешь так поступить! Обещай мне…

Он резко к ней повернулся, не дав договорить.

– Все, что смог, я тебе пообещал, Элионте и больше ты не должна злоупотреблять моим к тебе отношением!

…Послеполуденное солнце щедро одаривало своим ясным светом обширную равнину и возвышающиеся на ней невысокие пологие зеленеющие холмы. Едва угадывающаяся извилистая тропинка, по которой шагал Птолетит, направляла его стопы к подножью высокой горы, венчавшей собою всю зримую часть этого равнинного пространства, на которой, среди благоухающей цветущей растительности располагалось недоступная ангельскому глазу божья обитель. Златокудрый ангел решительно шагал вперед, и мысленно готовился к встрече со Всемогущим.