Kitobni o'qish: «Медальон»
Колдовству, как известно, стоит только начаться,
а там уже его ничем не остановишь.
М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита»
Глава 1
Исток
01.07.2019
Гостей было много: бабушки и дедушки с каждой стороны, крестные родители со своими семьями, сестра отца – тетя Оля, старая дева, что каждый год угрюмо наблюдала за происходящим празднеством, сидя в кресле в дальнем углу, несколько человек из класса, приглашенных больше по привычке, чем из-за большой дружбы, девчонки, с которыми вместе ходили на плавание и ребята, что жили по соседству. Но той радостной, по-детски праздничной атмосферы, несмотря на все мамины старания, уже не было: не так просто организовать веселье в честь пятнадцатилетия.
Аня знала, что мероприятие, происходящее у них дома – скорее дань родственникам, чем развлечение для нее. Она уже планировала, как вечером снимет платье, наденет майку и джинсы и отправится с друзьями в кафе и в кино. Мама боялась, что дочка в этот день потратит большую часть подаренных ей бабушками и дедушками денег, но свои переживания по настоянию мужа держала при себе. Пора давать дочери больше свободы.
Родители Натальи, Аниной мамы, любовались красавицей-внучкой, пускай та и нисколько не была похожа на их дочь. Длинные темные локоны, подобранные у лба едва заметным ободком, спадали на плечи, облегающее нежно-розовое платье идеально сидело на стройной фигурке Ани, обрамляя талию тоненьким сиреневым пояском, большие карие глаза смотрели из-под густых длинных ресниц, пухлые губы, налитые юным соком, растянулись в еще детской улыбке к румяным щекам: их внучка превратилась в молодую, красивую девушку.
Бабушка, мама Николая, Аниного отца, также шепотом нахваливала мужу внучку, не забыв (конечно же, не впервые) упомянуть о том, что Аня ну ни капли не похожа на их обожаемого сына, как, кстати, и на невестку, куда менее обожаемую: отец у Ани был высоким мужчиной с русыми волосами, а у Наташи были рыжие волосы, хотя она и перекрашивала их в последнее время в каштановый цвет. Естественно, все сводилось к подозрениям о неверности невестки, о которых Николай никогда и слышать не хотел.
– Позволь напомнить тебе, мама, – подойдя тихо сзади, язвительно сказала Ольга, Анина тетка, – не твоя ли прабабка, пусть земля ей будет пухом, в свое время согрешила с цыганом, отчего на свет Божий появился твой уж больно чернявый дед?
Ольга ехидно улыбнулась, а ее мать плотно сжала губы и не сказала больше ни слова. Обойдя родителей, она подошла к племяннице и крепко обняла ее, в очередной раз поздравляя с днем рождения. Несмотря на всю свою угрюмую наружность, женщина была очень доброй и любила Аню. Она работала директором торговой сети, потому имела возможность баловать девочку. На пятнадцатилетие Ольга подарила ей новый компьютер, мощностям которого, пожалуй, позавидовал бы рядовой программист.
Лысая кошка Трикси, которая никогда не была особо ласковой, а своих хозяев она, пожалуй, почитала за прислугу, недовольно пробиралась между чужими ногами, заполонившими ее владения. Откуда-то сверху шел неприятный запах, можно даже сказать, вонь. Кошка на мгновение приподняла голову и увидела на волосатых руках не менее волосатое чудовище: трясущееся недоразумение с выпученными перепуганными глазами, которое весило, казалось, меньше самой Трикси. Кошка брезгливо чихнула и растворилась в поддиванной темноте, чтобы пересидеть там столь отвратное ей мероприятие.
На самом же диване двое мальчишек, сыновья крестных, сидели, уткнувшись в телефоны. Хоть между собой они и не были родственниками, но очень походили друг на друга: обоим было немного за десять лет, и обоих не интересовало ничего, кроме войны на невидимом виртуальном фронте. Лучшее времяпровождение в ожидании торта, по их мнению, хотя, наверное, они играли бы в стрелялки всегда и везде, будь на то их воля.
Что в двадцать первом веке подарить девушке на пятнадцатилетие? Цветы, гаджеты, деньги, украшения…
Родители позвали Аню в свою комнату и закрыли за ней дверь. Отец достал длинный бархатный футляр темного фиолетового цвета, из которого аккуратно извлек достаточно толстую золотую цепочку.
– Ого, – сказала Аня, – но у меня уже есть одна…
Она осторожно коснулась тоненькой короткой цепочки, на которой висела золотая «капелька» точно в ямочке под шеей.
– Ну, я думаю, эта будет немного больше, – улыбнулся папа.
– Это еще не все, – сказала мама и протянула дочери маленькую коробочку, обшитую той же тканью, что и футляр из-под цепочки. Аня осторожно открыла коробочку и увидела на белом атласе подвеску неоднозначной круглой формы со стертым на ней рисунком.
– Это…
– Медальон, – договорила за девочку мама. – Знаешь, он пролежал в шкафу пятнадцать лет, но совсем недавно я вдруг вспомнила о нем и решила подарить тебе. Незадолго до твоего рождения мы с отцом купили его, будучи уверенными, что это не более, чем дешевая подделка антиквариата. Но месяц назад я отнесла его реставратору, который буквально умолял меня продать медальон ему. Оказалось, он подлинный, и ему несколько сотен лет! Представляешь? Конечно, рисунок стерся, на нем был большой слой вековой грязи и какой-то ржавчины. Скорее всего от других предметов, рядом с которыми он долгое время хранился, потому что сам медальон выполнен из серебра. Если всмотреться, можно разобрать, что орнамент на нем принадлежит к старославянской языческой культуре. Но ценность медальона еще и в том, что он когда-то открывался. Сейчас, правда, это невозможно. Реставратор не рискнул его открыть, опасаясь сломать.
– Но даже тот факт, что он не открывается, – добавил улыбающийся отец, – не делает медальон дешевле этой цепочки.
– У меня нет слов, – произнесла Аня, не отрывая взгляда от подарка. Она взяла украшение в руки и, как ей показалось, по рукам до самых ног вдруг прошло тепло. «От волнения», – подумала она.
Отец помог дочери надеть цепочку с подвеской. «Тяжелая!» – вновь про себя подумала Аня, поблагодарила и поцеловала родителей и вместе с ними вернулась к гостям.
Огромный двухъярусный розовый торт, усыпанный съедобными золотыми и серебряными бусинами, тут же приковал к себе взгляды мальчишек, сидевших на диване, заставив забыть их о виртуальном поле боя. Шторы были задернуты, свет выключен. Все были в ожидании торжественного момента задувания пятнадцати свечей. Именинница под восторженные возгласы задула свечи, взяла большой кухонный нож и принялась разрезать торт, а отец снимал этот процесс на камеру своего телефона. Золотая цепочка, подаренная родителями, как-то слишком сильно тянула вниз. Казалось, она весит намного больше, чем думается на первый взгляд. Когда шторы были вновь отдернуты, а Аня села за стол, тяжесть на шее не прошла. Интуитивно девушка прикоснулась к медальону, что висел на ее шее, после чего вес цепочки тут же стал казаться ей обычным. Не было времени придавать этому особое значение, потому что приходилось унимать своих шушукающихся подружек.
Рядом с именинницей сидели девушки, с которыми она с шести лет ходила на плавание. Дальше – трое одноклассников (еще пять лет назад Аня думала, что ей не повезло родиться летом, так как многие школьные друзья на лето уезжали из города к своим бабушкам и дедушкам, теперь же девушка решила, что ей наоборот очень повезло родиться в июле – круг вынужденных друзей в летнее время стремительно сужался), а также Игорь – сосед Ани, переехавший со своей семьей в квартиру этажом ниже год назад. Он был несказанно рад, что девушка пригласила его, так как вот уже полгода пытался ухлестывать за ней. Но, к слову, у Ани не было выбора, ведь Игорь предусмотрительно пару месяцев назад приглашал ее на свое шестнадцатилетие.
Напротив Ани на другом конце стола сидел муж ее крестной, держа в руках дрожащее существо, что своими огромными глазами продолжало недовольно и испуганно таращиться вокруг. Мужчина пытался донести до рта кусок торта, но вибрация, исходящая от миниатюрной собачки, не давала ему этого сделать. Наконец, решившись, он пустил псину в свободное путешествие на пол, отчего та испуганно затрусила по комнате, вывалив из-под левой щеки бесконтрольно болтавшийся обмякший язык. Мужчина принялся довольно уплетать торт, когда далекий (очень далекий) потомок волка, никак ведомый невидимой, враждебной ему силой, подбежал к дивану. Из темных глубин раздалось грозное рычание лысой кошки, испугавшись которого, пес тут же оставил под собой лужицу.
– Рекс! – закричала крестная Ани. Все внимание гостей сразу же было направлено на килограммового пса. – Сережа! – крикнула на мужа крестная.
– Света, это твоя собака, вот ты и держи ее, а я ем, – ответил Сережа и принялся дальше с удовольствием поедать свой кусок торта. Их сын, один из диванных/телефонных воителей, тут же снова уткнулся носом в свой телефон, параллельно набивая рот тортом, догадываясь и боясь, что сейчас мать заставит его нянчиться с Рексом. Не найдя, кого наградить ответственностью за собаку, женщине пришлось самой убирать лужу.
Трикси тошнило от вони, которая теперь навсегда пропитала ее дом, она уже обдумывала план мести (дайте только пережить эту химическую атаку), а Наталья с улыбкой и облегчением вспомнила день, когда настояла на том, чтобы на пол в зале был постелен линолеум, а не уложен ламинат. Конфуз с трясущейся собачонкой повеселил всех присутствующих.
***
Глубинка Русского царства (Россия), XV век
– Скотина издохла вся сызнова … – причитал Всемил, зайдя на рассвете в хлев. – Еще со вчера зачахла, а уж теперя и издохла… Ой, лихо… лихо… Ведьма проклятущая!
Он сплюнул под ноги, погладил уже окоченевшую корову, копыта которой смотрели вверх, и пошел к свиньям. Свиньи были все живы, но Всемил знал, что долго так не продлится – нашел на его деревню мор.
Деревня была небольшой, а потому все между собой давно породычались: кто дочку свою за соседского детину выдал, кто в кумовья соседей избрал, а кто и без того жил большой семьей вместе с многочисленными братьями и сестрами. И всех кормить надобно, хозяйство держать немалое. А хозяйства уж передохла половина…
Всемил (хотя не так уж и мил был мужик: морда злая, руки грубые, судьба тяжкая) зашел в избу и стукнул кулаком по столу. Кто спал, тут же проснулся, а кто не спал, тот подпрыгнул на месте от испуга.
– Надобно ведьму проклятую в пекло к самому черту отправить! – крикнул он.
Женушка его тут же принялась вокруг мужа порхать, дабы успокоить мужика. Но не было ему успокоения: шестерых детей малых кормить следовало, а скотина дохнет.
На улице у детей раздолье: то в соломе поваляться, то из цветов веночек сплести, а там, говорят, собака кутят рождает. Надобно глянуть. Побежала детвора в сарай соседский, чтобы собачонку, серенькую четырехглазку, найти. Авось, уже ощенилась? Всем хотелось поразглядывать кутяток, а кто-то и вовсе хотел втихую от мамки одного домой притащить.
Попискивала собака жалобно, на крик ее дети и пошли – сразу стало понятно, где она прячется. Девочка лет десяти от испугу закричала и тут же выбежала во двор, детвора помладше и вовсе не сразу поняла, что не так, а мальчишки есть мальчишки – принялись цуциков руками шевелить. Было тех шестеро, двое уже сдохли, а на их беззащитные маленькие тельца уж набросились кровожадные муравьи. Собака-мать пыталась их вылизывать, но жизни им это не придало.
Один кутенок пищал, мальчик, обрадовавшись, схватил его и тут же бросил на землю – у щенка не было ни единой лапки, он напоминал дохлую мокрую крысу с длинным хвостом. Стукнувшись от падения о землю, кутенок перестал пищать, что для него было только во благо. У двоих щенков была волчья пасть. Ребята не знали такого недуга, поэтому брезгливо отодвигали палочкой захлебывающиеся комочки от сосков собаки. Один цуцик выглядел здоровым и даже активно сосал молоко у мамки, вот только захлебывался, ибо дыра была у него меж носом и ртом.
– И чего тут у нас такого? – раздался громкий, немного веселый голос хозяина сарая.
– Тятя, вы только не ругайтесь, ага? – сказала девочка лет пяти, поглаживая здорового, на первый взгляд, кутенка. – Мы не знали, что они такие… а они… вона какие-гадкие-то… Захворали? – наивно спросил ребенок.
– Захворали… – печально ответил мужик и присел рядом с собакой. Та посмотрела на него взглядом, полным мольбы о помощи и снова жалобно заскулила. – А-ну, брысь отседова! – сказал немного погодя мужик детворе. – Нет тут, на что глядеть. Ну, хворала, поди, псина-то… Вот и приплод кволый. Брысь, кому сказал!
Когда дети ушли, взял мужик мешок, побросал туда пятерых кутят, двое из которых еще были живы, прихватил лопату и вышел вон. Собака противиться не стала, понимала, что выводок ее почти весь сгинул.
– Куда идешь, Иван? – окликнул мужика Всемил.
– Выйду за деревню, закопаю там кутят. Псина приплод принесла, да почитай весь хворый. Передохли, как есть, не отползая от мамки.
– Я вот что тебе скажу, – тихо сказал Всемил, подходя к соседу, – ведьма то все. Она, гадина, она, кикимора болотная. То она нашу скотину сгубила, а теперя аж и до мелкой животины добралась. Негоже, Ваня, нам такую бабу Ягу у самого своего дома держать. Негоже… Надобно каргу ту изжить вперед того, как она и до нас доберется.
– Чего ты удумал? – подозрительно спросил Иван, из мешка которого раздался короткий жалобный писк. В последний раз.
– Сходку надо собирать, вот что, – ответил Всемил, – да на ведьму с вилами идти. У Петра с Марфой две коровы скопытились, у бабы Таси все куры передохли, у меня вон корова… у тебя ишь – кутята, и те повыздохли!
– Ты про ту бабу, что в лесу с дочкой живет?
– А про кого ж еще! Говорю тебе – она это! Ну кто ж, как не ведьма, могет мор такой наслать, а?
– А может то мы Бога чем прогневили? – спросил с опаской мужик с мешком в руках.
– Типун тебе на язык, Ваня! Соберемся все, порешаем, как с ведьмой быть.
– Поди не твоя ли Хавронья к ней бегала, помнится мне, когда все никак понести не могла, а? Всемил?
– А ты-то, Иван, – злобно сказал ему Всемил, – пасть-то свою прикрой. Разок бегала, а значится, почитай, что и не было ничего. И то не твоего ума дело, когда и опосля чего баба моя детей моих нарожала. Бог дал, да и я к тому приложился. А ты нос свой не суй. Иди, вон, выродков закапывай, а я народ честной собирать буду.
– А ежели то не ведьмы вина-то? – спросил Иван.
– А ты чего это каргу защищаешь? Никак под чары ведьминские попал? Ты гляди, Ваня, я, ежели понадобится, и запамятовать могу, что у нас с тобою бабка общая была, упокой Господь ее душу.
И Всемил, и Иван перекрестились. В мешке уж давно никто не шевелился.
– Типун тебе на язык да чирий во весь бок! – сплюнул Иван. – Ты, Всемил, добротою моею шибко не пользуйся. Чай, на пол-аршина выше тебя буду, и в обиду себя не дам. Ежели твоя правда, и баба та, что в лесу сидит, мор скотине устроила, пойдем с вилами. А коли хворь та иная какая будет, негоже грех на душу брать. Разобраться надобно.
– Вот как выродков схоронишь, так и разбирайся, – ответил Всемил, – я давеча коровку свою закапывал… Насилу с Филиппом моим яму выкопали. Хавронья плакала, причитала, но на мясо резать скотину я не дал. Одному Богу да той ведьме ведомо, что за хворь нашу Машку сгубила. И кутят твоих…
Копал Ваня да думу гадал: неужто и впрямь ведьма хворь напустила на скотину? Да в толк он никак взять не мог, какой с того ведьме прок?
– Из вредности, на зло людям честным, православным крестьянам! Чертовка! – выкрикнула одна бабка на вопрос Ивана, который теперь он озвучил на сходе.
– Она дияволу душу продала, вот и не может видеть, как под Богом живем, – кто-то добавил.
– А как же девка? У ведьмы же дочка имеется? – продолжал спорить люд.
Иван больше в разговор не встревал, лишь спокойно держал на могучей руке зареванную дочурку, которая нашла шестого кутенка мертвым, да женушку свою молодую другой рукою обнимал, а у той сынишка мелкий на руках сладко посапывал.
– Свинья козу не родит! – сказал Всемил. – Ежели мамка – ведьма, то неужто отродье у нее иным будет? Скажи мне, люд православный? Никак от беса девка та!
Хавронья молчала. Что думала, сказать боялась, а не прийти – значит не поддержать мужика своего. Негоже жене в стороне стоять. Да только помнила она, как со Всемилом своим три года прожила, а родить все не могла. И смешки ходили, и подозрения всякие. А потом она все-таки решилась в лес к ведьме отправиться. Да только ведьма та на ведьму и не походила вовсе: была то такая же молодая баба, как и сама Хавронья, не старше годов двадцати пяти, к тому же у самой чародейки дочка имелась – было девочке тогда всего один годок от роду. Маленькая, чернявая, веселая такая. С ходу к Хавронье на руки пошла. И собачонка тогда жила у ведуньи, и козочки с курочками имелись, и не хворал никто. А как воротилась Хавронья, так аккурат через девять месяцев Филиппа своего первенца и родила. И после за тринадцать лет еще пятерых. Оттого Хавронья и молчала на вече.
Много народ чего говорил, многие поддержали Всемила.
– Иван! Иван! – кричал мужик, что бежал к толпе.
– Чего тебе? – ответил Ваня.
– Кобыла твоя, Ваня… кобыла твоя упала и ржет, копытами бьет. А у самой аж пена из ноздрей!
– Ведьма, – довольно ухмыльнулся Всемил двоюродному брату.
Сперва шли они полем, затем вошли в густой лес, куда почти не доходили лучи солнца. Впереди всех с вилами, как и грозился, шел Всемил. За ним еще пятеро мужиков и три бабы. По дороге попался им дохлый заяц, тельце которого плотно облепили мухи, немного погодя – мертвая сорока.
Пройдя какое-то время, Всемил наткнулся на топь. Болото было неглубоким, но вот обходить его пришлось бы долго.
– Чего вам? – раздался громкий женский голос.
Всемил и другие, кто с ним был, всмотрелись в чащу леса за болотом. Оттуда вышла к ним та самая, кого они почитали ведьмой. То была женщина лет сорока, стройная и высокая, с плеч которой ниспадали длинные черные косы, достающие до ее колен, а в косы те были вплетены красные ленты. Хороша была собой чертовка.
– Чего вам? – повторила женщина, вплотную подойдя к противоположной стороне болота.
– Ты – ведьма? – немного растерявшись, не ожидая ее так скоро увидеть, крикнул ей в ответ Всемил, грозно держа вилы в правой руке.
– Отчего же сразу ведьма? – рассмеялась женщина. – Не видишь – болото в моих владениях, так, почитай, что кикимора я. Аль не похожа?
– Не язви, баба! – пытаясь скрыть вдруг охвативший его страх, вновь выкрикнул Всемил.
– Поглядите-ка! Уже баба! – ухмыльнулась женщина. – Уже не ведьма! – Тут она переменилась в лице и повторила свой вопрос суровым, строгим голосом: – Чего вам?
– Это ты хворь на скотину напустила? – осмелилась спросить одна из баб, что стояла за Всемилом. – Это из-за тебя, гадины, наши коровы издыхают?
– Оттого и живу тут, без вас, что вы такие злые, люди… некогда стало мне домом болото это… – сказала женщина с черными косами. – Чего ж вы, как беда у вас, ко мне за подмогой-то бежите? А как случилось чего злого, так меня обвиняете? Знаю я про хворь, знаю. У меня козочка померла три дня тому назад, куры дохнут, да в лесу живность, куда не плюнь, чахнет. Отчего ж вы порешали, что я тому виной? Али в деревне закончились козлы отпущения?
– А кто, окромя ведьмы, хворь напустить может? – спросила баба.
– Когда хворь или мор, то лекарство искать надобно, а не виноватых, – ответила чернявая.
– Ты нам зубы не заговаривай, – снова посмелел Всемил, – все знают, что ты – ведьма.
– И что с того? – невозмутимо спросила женщина на другом берегу болота.
– А то, – сказал Всемил, – что, окромя тебя, некому хворь навести на скотину…
– Как и снять, – буркнула себе под нос та. – Мил человек, – сказала она громко, – вот мое тебе слово. Мне нет никакой надобности мор на живность наводить. Зверушек я люблю поболе, чем человеков. И мне нет дела до ваших слов. Молвите, что вашей душе угодно, на что разума у вас хватит. Мне все одно. Бывайте здоровы…
Женщина развернулась и ушла в чащу леса. Всемил и бывшие с ним люди остались несолоно хлебавши. Кто-то выругался, плюнул под ноги, развернулся и пошел прочь из леса.
– Чертовка, – буркнула баба, что говорила с ведуньей.
– Надо сжечь ведьму, – пробормотал Всемил.
– Чего? – спросила его баба.
– Ничего, – ответил он, – говорю, идем в деревню.
– Чего выходили? – спросила Хавронья.
– Испужались ведьмы, – недовольно буркнул Всемил. – Вышла эта… косы длиннючие, что две змеюки, морда наглая, голос злющий. Вот они и испужались.
– Они? Аль то тебя баба с косами вспугнула? – ухмыльнулась жена.
– Ты чего мелешь, дуреха? – закричал на нее Всемил.
– Я, когда мне надобно было, не испугалась, а пошла на болото. Вона – ребятишек сколько у тебя теперь. А все благодаря…
– Молчать! – ударил кулаком по столу мужик. – Молчать, баба! Ни слова о ведьме. А Филиппка Бог нам послал, ибо долго вымаливали мы его.
Хавронья вздохнула тяжко и вышла из дома, пошла кур кормить, пока те не повыздохли, оставив мужа своего наедине с его мыслями и размышлениями по поводу ведьмы.
– Тятя, – протянул ручки малыш двух годков.
Хоть и глуповат Всемил был, хоть и суровый и строгий мужик он, но дитяток своих все ж любил, хоть и по-своему любил. Взял он Кирюшку мелкого на руки, усадил его на колени, а тот принялся рубахой отцовой играться да дырочки на ней выискивать.
– Мои вы, Кирилл, – сказал Всемил, – и ничьи больше. Из моих чресл Бог вас на свет явил, и никакая ведьма к тому руку не прикладывала.
Ночь уж глубокая была. Спали все, кроме Всемила и еще двоих мужиков в деревне, у которых скотины больше всего передохло. Бабы их от устали уж сны глядели, не ведая, что мужья их удумали.
Сложнее всего было вынести ночью из деревни огонь. Но, что задумано, то сделано.
Запах от дохлого зайца в лесу далеко доносился и, к нему, видать, добавился запах зверя покрупнее, что тоже издох от мора.
– Все губит, ведьма. Чертовка… – сказал Всемил и сплюнул себе под ноги.
Мужики шагали за ним, каждый нес горящую палку, обмотанную тряпкой и в смоле смоченную, подобно факелу. Шли ведьму жечь.
А она, ведьма-то, Баженой звалась, знала, что идут к ней. Знала она и то, что бежать ей некуда, что деревня, рядом с которой живет, против нее настроена, что тем, кто ей смерти желает, сама зла нанести не может, иначе накличет беду не только на себя, но и на дочку свою. Знала также Бажена, что она к хвори животинской отношения никакого не имеет, напротив – пытается разгадать, в чем дело, чтобы уберечь еще живую скотину. Знала она и истинную природу силушки своей, знала и пользовалась умениями, природой да матерью ей данными. Она их не просила, она с ними родилась, оттого и не думала, что от лукавого они, ибо пользовалась зачастую ими она во благо.
Дочка у нее была такая же способная, такая же ведунья, как и мать ее. Потому и боялась Бажена за девочку свою, потому и хотела ее уберечь любыми возможными способами. Девушка, такая же чернявая, как сама Бажена, видела, что мать ее к чему-то готовится, к чему-то неладному, но не вмешивалась.
– Зачем те люди приходили? – спросила она матушку.
– Ищут виновного в том, что скотина дохнет, – ответила Бажена.
– А разве вы знаете, кто виновный, мама?
– Я – нет, а вот они помыслили, что знают… Они, дочка, мнят виновной меня, а, раз меня, то и тебя заодно.
– Так ведь то не мы, мама, – удивилась девица.
– А им одно дело, – сказала мать, – коли ты ведьма – почитай враг всему живому. Я тебе так скажу, Нюся, как крестьяне из деревни пожалуют к нам, так слушайся меня беспрекословно и не думая делай то, что буду велеть. Добро?
– Добро, матушка…
Не привыкла дочка спорить с мамой, всегда слушала ее. Батька не было у нее, Бажена никогда о нем не говорила, да и не зачем было – им вполне хватало друг друга. Плакала только тихонько, когда дочка по малолетнему любопытству спрашивала про тятю.
За всю неделю ни капли с неба не упало, жара и засуха губили урожай. Бабы не успевали воду из колодцев в огороды таскать.
Оттого одинокая изба в лесу и занялась так быстро.
Огонь подступал сразу с трех сторон, а четвертая сторона, где стояла дверь, была загорожена тремя мужиками с вилами.
Но Бажена и без того уже знала, что не выбраться ей оттуда.
– Дочка, – шепнула она рыдающей девушке, обливаясь потом от жара и от страха, – я не дам тебе сгинуть. Али я не ведьма? – она на силу сквозь слезы улыбнулась и натянула на шею дочери кожаный шнурок с подвеской. – Это – ладанка, которую мне некогда подарила моя матушка, а ей она досталась от ее отца. Он был знатным и богатым человеком. Нюся, в ней – твое спасение, в ней – вся твоя жизнь, которую у тебя отнять сейчас хотят. Надевай ее немедля, и вот тебе мое слово, что, когда придет час…
В дверь яростно застучали чем-то тяжелым.
– Ведьма! – кричал Всемил. – Выходи! Мы тебя не страшимся!
– И напрасно, – пробормотала Бажена и подняла руки над сидящей на полу и рыдающей дочерью.
Несколько мгновений она, закрыв глаза, бормотала что-то неразборчивое, после чего глянула на дочку и шепнула ей:
– Открой его.
Девушка лишь успела коснуться серебряной ладанки, как уже горящую дверь ударом ноги выбил разъяренный Всемил.
– Бесовка! – крикнул он Бажене, стоявшей посреди маленькой избы, охваченной огнем.
– Твоя жена молила о детях, и я помогла вам. А ты отнял у меня мое дитя, – сказала она и соединила ладони над своей головой, после чего чердак с крышей обрушились, накрыв горящими балками Бажену и всю хату ее, а с ними вместе и Всемила.
Когда пожар стух, люди всей деревней принялись разбирать сгоревшую избу ведьмы. Были и те, кто пришел помогать, дабы чем поживиться. Да только поживиться было нечем: все подчистую выгорело.
Обуглившееся тело Всемила, над которым рыдали Хавронья и их старший сын Филипп, мужики замотали в одеяло и понесли в деревню, дабы приготовить его к погребению. Найдя тело Бажены, решено было предать его земле там же, в лесу, недалече от ее избы. Кто-то жалел ее, не считая виновной в том, что происходило в деревне, кто-то плевал под ноги, глядя на ее обгоревшее тело, но все сошлись в одном мнении: ведьму на православном кладбище хоронить не можно. Хавронья просила о том люд, дабы хоть так грех мужа ее отмолить перед Богом и перед этой женщиной, ибо не верила она, что Бажена зло против деревни чинила, но к ней никто не прислушался.
Когда извлекали из-под бревен и балок погибших, один мужик заметил что-то блестящее. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он быстро ухватил округлый предмет, протер его от сажи и, обрадовавшись, сунул за пазуху толстую серебряную ладанку. Видать, от огня замок на ней закоптился, а потому у мужика никак не вышло открыть ее, но он знал, что эта вещица сможет решить многие его проблемы: он продаст ее и купит себе новых коров, новых коз и курей, а возможно и новую жену. Так, спустя пару лет, он и поступил.
К слову, хворь среди деревенской животины после смерти Бажены не прошла, а только усилилась, губя скотину еще не один месяц. Из лесу волки и лисы приходили, чтобы рядом с деревней помереть да заразу разнести, птица в округе повыздохла вся. Многие из-за того были вынуждены уехать из деревни.
А Хавронья все у Бога прощения вымаливала за мужа своего, который на семью их страшный грех наложил. И у души Бажены прощения просила, веря, что душа у ведуньи была, и душа добрая.
А когда пожарище разбирали, то никого и ничего более не сыскали, окромя черепков от многочисленных горшков для травок и снадобий, оттого и решили, что дочка ведьмина померла еще до того, как дом их сожжен был. Участок же тот было решено сравнять с землей, чтобы ничего от жилища нечистого не осталось. На месте же, где Бажена похоронена была, даже креста никто не поставил, да только вместо креста выросла на той земле ива плакучая, и простояло там дерево то, что косы свои длинные к траве болотной от печали склонило, долго очень, необычайно много лет, как для ив. Никак зачарованное.
***
Одинокий хирург Петр Михайлович Попов, про которого говорили, что у него «руки от Бога», вел долгую и весьма успешную практику. Никогда он не был женат ни на ком, кроме своей работы. Жил он один в двухкомнатной квартире в центре Москвы. Помимо того, что ежедневно он резал людей вдоль и поперек ради их же блага, была у Петра Михайловича и другая страсть: любил он антиквариат русский. Путешествуя по всему Союзу, тут и там скупал он на блошиных рынках горшки старинные, посуду, портсигары, броши и другие украшения, случалось даже, что попадались и монеты времен царских. Берег Попов свою коллекцию, в порядке ее содержал. Да только завещать после себя некому было. Потому в 1985 году после смерти Петра Михайловича, унаследовал все его богатство племянник его, непутевый сын уже покойной младшей сестры.
Распад Советского Союза многих вывел из строя. Свободу осилил не каждый, испытание независимостью от труда и обязанностей прошли не все. Так и племянник Попова Петра Михайловича, Сашка Кузьмин, уже в 91-м принялся распродавать все дядькино добро. Серебро столовое ушло первым, затем пошли в ход украшения старинные и монеты. Несколько раз он к скупщикам ходил с медальоном грязным, да брать его никто не стал, пока пьяный дружок у Кузьмина медальон тот прямо из-под носа и не увел.
Увести-то увел, да как-то не запомнил этого, именно поэтому, когда его очередная любовь всей жизни в его комнатушке на четвертом этаже в коммуналке на Динамо нашла потертую ладанку, дружок Сашки Кузьмина изобразил на своей помятой физиономии искреннее удивление данной находке. Дама сердца его не растерялась, медальон в карман затолкала, обещала отмыть его и на шее носить, а сама уже на следующий день понесла в ломбард.
Да только в ломбарде сказали, что в железке этой ценности нет никакой. Если ее от грязи очистить, то, может, какую копейку и заплатят. Надо сказать, что поиски покупателя на железную, потертую подвеску продлились намного дольше, чем отношения между дружком Сашки Кузьмина, племянника замечательного хирурга Петра Михайловича Попова, и его дамы сердца. Очередной.
Мужичок в круглых очках и в берете, из-под которого торчали седые волосы, на застеленный синим покрывалом раскладной столик выложил наручные часы, несколько серебряных ложек, именную посуду, датируемую 20-ми годами, несколько монет и деревянную доску с нардами – его самый дорогостоящий товар.
– Уважаемый, – обратилась к мужчине женщина, совсем не привлекательного внешнего вида. Запах от нее исходил соответствующий. – Вы только продаете или покупаете тоже? – спросила она.
– Я только продаю, – ответил мужчина в очках.
– А может купишь, а? – не отставала от него барышня в грязной куртке.
– Я не скупаю краденое, – тихо сказал ей мужчина.
