Kitobni o'qish: «Золотая рыба»
© Т. Чекасина, 2023
© «Издание книг. ком», о-макет, 2023
Об авторе
Татьяна Чекасина – автор многих художественных произведений и нескольких книг. Так как это писатель-реалист, то всё написанное, созданное этим писателем имеет полностью реальную основу. События, описанные в книгах, – это правда жизни, правда обстоятельств и характеров персонажей. В каждой новелле, в каждой повести или романе – кусок самой жизни, прожитый автором, иногда трудно прожитый, даже трагично. Но, если говорить о том, в каком направлении написаны эти произведения, то самое близкое писателю Чекасиной – трагикомедия. Все её создания, все действия героев – это смех сквозь слёзы, чаще – смех. Именно так написана и эта новая книга под названием «Золотая рыба». Роман-дилогия «Золотая рыба» состоит из двух повестей, имеющих связь друг с другом, но по-своему – самостоятельных. Первая книга называется «Остров Шикотан», вторая – «Нижняя палуба».
Книги писателя Татьяны Чекасиной: «Похождения светлой блудницы», книга о любви, «Канатоходцы», роман в двух томах. Книги, изданные недавно в электронном виде: «Чистый бор», повесть. «Предшественник», роман, «Пружина», повесть о поздней любви. «25 рассказов» (сборник новелл). «Пять историй» (история – это небольшая повесть). Все эти книги изданы за последние два года.
Книга первая
Остров Шикотан
И стояли они над бездной,
хохоча и смеясь…
Рыба к нам приходит, рыба в сети хочет
и плывёт за нами попятам.
Нас качает днём, нас качает ночью.
А, давай взорвём Шикотан!
(Студенческая песня)
Часть 1
«Вояж, макияж, пассаж…»
1
Как она угодила в эту женскую баню? Она никогда не моется в общей бане! Стыдно, будто одна голая. Хочет выйти, убежать. Выхода нет.
Сандра очнулась.
В окошках летнего домика (такие в спортивном лагере) – южное солнце.
– Позагораем? – предлагает Настя. – Я этим летом не загорала.
– Неплохо, но нет купальника…
– Да тут никого.
– Ну, да, женская баня…
Сандра стесняется родного тела. Но и Настя робеет. Из-за белья? Дешёвое, неприглядное. У Сандры – ярко-белое, импортное.
И другие – на полянку: Маргарита Трофимовна в немодном купальнике, тела Вали и Гали в уродливых платьях.
– Этот вояж мне напоминает древний, когда везли рабов на Крит. – Сандра говорит с Настей: кроме неё, никому не понять.
– Они работать ехали? – она оценивает эрудицию Сандры, но немного шутит.
– Нет, – на растерзание Минотавру, огромному быку. Их кинут в колодец, на дне которого этот бык. Знатные люди Крита будут наблюдать, как они крутятся, уворачиваясь, но бык убьёт одного, другого… Тому, который не погибнет, кинут канат и поднимут наверх. Если он привлекателен, то самая богатая дама сделает его любовником. Но и он умрёт от ран.
– Ну, Саша! И в дороге, и тут – байки! – У Риты (Маргариты Трофимовны) их паспорта.
– Это не байки. Это история мира. Я не вам…
– А кому? Ей? Эх, Саша, какая ты юная…
– Давай вверх, – Настя тайно кивает в направлении горы (они у подножья).
Одеваются, идут. В тени прохладно. Солнце лишь с одного бока горы. С другого, наверняка, тень.
Подъезжая сюда, в конце пути они видели в окна вагона много пологих гор, точнее сопок, охровых, фиолетовых… Будто на картинах. Вблизи – тёмный лес. Эта крутая. Они входят в лес. Они входят в гору. Тропинка, но второй шаг выше первого и так далее. Ого: домик внизу и эти… тела. Загорающие. Рита глядит в небо.
Выше, выше! Деревянный домик, как игрушечный! «Тела»: где кто?
– И эти – на гору? – хихикает Настя.
– Ну, уродки!
Они глядят с высоты, хохоча и смеясь.
Деревьев нет. И тропинки нет, неровные ступени, будто камень напилен неопытной рукой. Из трещин – ветки, маленькие деревца…
– Давай, пойду первой? – Сандра обходит Настю.
У той на распаренном лице – извинение, мол, подбила и выдохлась. Одной рукой придерживает не модную тёмную юбку, другой ищет, за что бы ухватиться. Сандра – ловкая, в классных джинсах, даёт руку, и вот ими преодолена круча.
Перед «скалолазками» площадка, на ней ветерок. Как хорошо! Забывается трудное карабканье. Сверху виден этот непонятный населённый пункт: столовая, контора, баня…
С другой стороны необыкновенный ландшафт: зелёная долина, голубая река и… город, о котором не догадывались. Дома, улицы…
– Гляди: тропинка. К реке!
– Давай – к реке, – тут же велит Настя.
Вот и берег. Вода кристальная. На тёплых камнях разувают горячие ноги, окунают в воду.
Сандра плещет и на лицо. У неё никакого макияжа. У Насти плотный, но на губах нет помады.
Настя болтает ногами в воде:
– Рита, наверное, подымет базлан1…
– Да, Рита любит поднять базлан, – для Сандры слово новое, явно – не литературное.
– А пошла она…, – намекает Настя на ещё более не литературное. – Давай в город махнём. Вон дорога…
В городе они гуляют курортными улицами. Горожан нет, как вымерло. Банальный день на юге. Настя в ларьке набирает открыток с видами, ей всё-всё нравится.
– На дерьмовый дармовой обед мы не попадём.
– Завтрак на грани выживания, – напоминает Сандра.
Они опять хохочут: каков завтрак, таков будет и обед!
– А мы отобедаем, – предлагает Сандра. – Будьте добры, где тут кафе?
– Блинная! – машет рукой какой-то дядька: – Туристки?
– Да-да, мы – туристки! – выкрикивает Настя, не давая ответить.
Они входят в блинную. Внутри деревянная отделка, лавки… По две порции. С маслом. Со сметаной. На улицах горячо. Тут прохладно. Блины отличные. Народа нет.
– Как хорошо!
– Как хорошо! – вторит Настя.
Они бредут улицей, которая уходит вверх.
Океан. Вернее, бухта, но огромная. И корабли, корабли… Под разными флагами. Да-да-да! Океан! И – порт.
– Импрессионизм, – бормочет Сандра.
– Одесса, – вздыхает Настя.
Пора обратно. Как приятно путешествовать!
У дверей – Рита, глядя вдаль. Увидев их, – в домик.
На кроватях дремлют Валя и Галя. Рита шипит недовольно, но и она – на кровать.
…Нереальная река в нереальной долине, курортный белый город поднимается террасами вверх. И главное: морской порт. Вода океана мерцает. Вода – много мелких зеркал, от каждого – луч. Сталкиваясь, они делают зыбкими и воду, и корабли.
– «Летучие голландцы», – улыбка Сандры ещё одной легенде.
2
Вечер в этом краю долго не наступает, а, придя, переходит в ночь, до того тёмный. Звёзды на бархатном богатом небе, как блёстки на платьицах кукол в театре кукол (Москва, Садовое Кольцо). Тут их много: отдаёт безвкусицей.
– Вы куда? – налетает Рита.
Отужинав, идут из «тошниловки»2(опять выдала Настя). Грубоватый юмор – определяет Сандра, но ругает Риту, Маргариту Трофимовну:
– Надоели её откровения: «Бац – по морде, – фингал; бац – по морде, – отёк».
– Рита давно мужем не бита!
– А Галя: «Господи, спаси!»
– Валя – чёртова краля.
И они хохочут! Они идут в темноте, хохоча и смеясь. Они не верят в бога, у них нет мужей. И не надо! Детей нет, и, наверняка, не будет никогда! И это так хорошо!
Кое-как удирают. Туда, где гремит музыка.
– Давай – на пригорок, оттуда видно, – предлагает Настя.
Не на танцплощадку?
Динамики гремят знакомым итальянским мотивом. Италия, будто рядом: там и тут – океан.
Сандра ликует: у неё доброе, открытое общение! Она дружит по одной схеме: лучше тебя нет никого, и другие люди – против нас двоих. И я буду охранять тебя, беречь, дорогая моя Настя! Но знает об этой девушке немного. Телефонистка, родилась в городе Клин. У неё маленький братик и маленькая сестрёнка. Ей целых двадцать два года! Что ещё узнала в долгой дороге? Больше никакой информации? Но она такая добрая, а, главное, внимательна к словам эрудированной визави.
А Рита в дороге, когда Настя вышла из купе: «Вы давно такие дружные?» «Нет, мы в этой конторе…» «А-а», – тянет Рита, Маргарита Трофимовна, которой они по велению начальницы конторы отдают временно в обмен на проездные билеты свои паспорта. Но это – не одно удивление удивительного вояжа.
Настя отказалась выйти в танцевальный круг. Они, будто две девочки, глядят с галёрки на балет.
– Уродки!
У Сандры пара книг. Учебник и стихи (Апухтин, Соловьёв, брат теософа)… В памяти и другие авторы, не только поэты. Прочла немало за долгие и трудные, – думает она, – восемнадцать лет.
Комментарий:
– Это не люди! Ишь, топают! Пыль клубится. Дарвинизм…
Они, молодые и здоровые, глядят на этих уродов в пыли, хохоча и смеясь. Они-то – не уродки. Настя, правда, считает себя неуклюжей. Она не любит своё имя (не Алла!), но от этой неправильной оценки её избавит новая подруга.
Итальянская музыка гремит курортным вечером:
«Мам-ма-ма, мам-ма Мария!»
– Воздух, – роняет Настя. – Ну, как в Одессе…
– Да это же юг! – кивает Сандра.
Она любит Крым, Евпаторию. Она и её родня летом отдыхают в Крыму. В Одессе не была.
– А ты отдыхаешь там? – и будто натыкается на преграду.
– Я жила там. Рядом с портом. Моя мать проститутка.
– Твоя мама?!
Вот это кошмар! Сильнее того, что у Риты (муж алкоголик, её бьёт). А в дороге Настя этого не говорила. Да и вообще не говорила ничего.
– А теперь мы на сто первом километре, и она в прачечной работает. Нас выселили из Одессы.
– И давно?
– Этой зимой. Вернулись в Клин. Клин клином… Но и оттуда… В деревню.
– И брата и сестру – в деревню?
– Да.
Надо же, на сто первый километр! Туда из Москвы выселяют не нормальных людей…
«Её надо выселить на сто первый километр! Она нигде не работает, торчит у “Метрополя“. Проститутка она. Со мной не здоровается! Это для милиции. Распишитесь». Консьержка Антонина Егоровна говорит громко, а дверь из комнаты в прихожую открыта. Мама с бабушкой дуэтом: «Дома дети!» Уходит, а голоса кипят, бурлят, как вода, под которой выключили конфорку: «Её хоть не пускай…»
Кто – «дети»? Верунька, да, вундеркинд этот. Читает «Алису в стране чудес», как и полагается умной малышке в интеллигентном доме. Папа – доктор наук. Но Сандра – не какая-то малявка! Она знает такие слова! И это, ею не употребляемое, – «проститутка». Она не ребёнок! «Какой ты ребёнок, Саша» – глупый вывод Риты, Маргариты Трофимовны.
Настя не может быть порочной! Хотя её мама… «Мать», – говорит она.
Они глядят на танцплощадку (решение Насти). Она не умеет танцевать?
Парней полно. Откуда они в этой женской бане? Из города? Видимо, да. Некоторые на мотоциклах, вон – у забора. А велики – внутри ограды.
Да, этот «детский спортлагерь» для активного пола – заведение. Шагнёшь с гор, с террас белого города в яму, как у Куприна (тайная литература для мамы с бабушкой). Тут на всех дам клиентов не хватает. И вон они, тихие на лавках под фонарём (не красного цвета).
«Опять повернулась». Некие «повороты» – один за другим с начала этого вояжа. Как мало времени минуло, немного более недели, а повороты… Первый: отбирают паспорт в обмен на проездной билет. Второй: удивительные тётеньки-попутчицы. Риту муж бьёт, а у Вали ребёнок умер. Галя – и вообще фантастика, – верит в бога! Они из каких-то отдалённых деревень! Настя казалась вполне нормальной… И – поворот. Её мама – ночная бабочка! Удивительно: у этих мадам бывают семьи?!
– Надо вымыться до пояса, мы тут одни (женская баня).
– Ну, да, – у Насти на лице килограмм туши, румян…
Рита глядит в направлении танцев. Увидев их, – в дверь.
Сандра берёт варежку, губку, мыльницу, зубную пасту, щётку… А Настя, кое-как оттерев макияж, кроме полотенца (у Сандры два, не считая салфеток) обмылок. В дороге не видела этой странности, в вагоне каждый индивидуально моется в туалете.
Тут умывальник общий, на улице. Длинная труба с воткнутыми в неё металлическими гвоздями; поднимешь – струйка холодной воды. Такой в спортлагере. Правда, там ещё отдельные кабинки. Её, только принятую в спортивную школу (идея папы), не отпускали мама и бабушка! Не ехать – отчислят. В итоге вернулась победительницей в соревнованиях. А вот из этого вояжа вернётся ли победительницей?
На шее у неё цепочка с талисманом, «куриный бог», найденный на пляже в Евпатории, где так чудно летом. Когда плохо, – тронет пальцами: и опять нормально! Мама не одобряет: «на раковине забываешь…»
Они плещутся в полутьме, полусвете. Они не дамы полусвета. Рядом такие же «дамы» гремят гвоздями.
Настя что-то говорит, но не до неё: радует изобретение, выдумка кого-то доброго. Плохие люди не изобретают. Природа творчества в тандеме с этикой, с великими ценностями. Мытьё ниже пояса – в деревянном туалете, для этой процедуры у неё лёгкий пластмассовый кувшин; у домика целый бак тёплой воды, нагретой солнцем.
Они на кроватях: ни стульев, ни, тем более, кресел. Рита с Валей тихо разговаривают, Галя – сама с собой.
– Ой! – Сандра – к умывальнику!
Ищет – нет! Под трубой жёлоб, вроде корыта, куда стекает грязная вода. Не мог уплыть? Вроде, не мог. На металлической мыльнице нет.
– Не надо было снимать, – и Настя ищет.
– Напишу объявление: кто нашёл, будьте добры, верните!
– Кто нашёл, тот не вернёт.
Они – на лавке у домика.
Кому нужен её талисман? Утерян не только «куриный бог», – фрагмент её детства, которое с ней. Начал работу механизм ликвидации детства. Будто из дыры в мешке Деда Мороза падает первая игрушка. И посыплется…
3
Хохот, визг. С танцев идут. Знакомая тётенька! Она такая молодец! Напоминает беднягу Кабирию. Сандра не только читала «Яму» Куприна, тайно видела фильмы Федерико Феллини. Правда, для мамы с бабушкой она и теперь, как Верунька, но наконец-то они поймут! Месть свершена!
Тётка, напоминающая итальянскую героиню фильма, – героиня этого утра, когда Рита, Галя, Валя и они с Настей выходят на платформу какого-то дачного полустанка из вагона, в котором тряслись целых восемь суток. В станционном домике никто о них не знает.
Лицо Риты, Маргариты Трофимовны (и паспорта у неё) – пятнами:
– Обещан автобус!
На перроне эта «Кабирия». У неё жёлтые волосы, будто цветочки, которыми украшена гора у железной дороги. На «их» горе цветов нет. Кг косметики, как у Насти, у которой гладкое лицо, а у этой полно морщин. Такого увядания нет ни у бабушки, ни, тем более, у мамы.
– Мы тут целое утро. Приедут, – хрипит, курит.
Вот и машина, не автобус.
– И как туда? – Рита опять в пятнах. – Хоть кто-то поможет? – заглядывает в кабину. Вроде, ей в ответ, мол, давайте сами. – Никакой подмоги!
– Какая дорога, такая и подмога, – рифмует Валя.
– Господи, спаси! – Галя, будто бабка, в платочке. Всю дорогу в платочке! И всю дорогу: «Господи, спаси!» – рефрен их вояжа.
Сандра упёрлась ногой о колесо: р-раз, – и там! Спортсменка!
– Ну, молодец! – реагирует публика.
Из той группы, где «Кабирия», смогла так молодая девица в белых брюках. Вот ур-родка! Кто так одевается в дорогу? Вдвоём втягивают в кузов вещи, потом владелиц вещей. Ну, вот и – на лавках, над ними брезентовая крыша.
Автомобиль рванул. Едут… Второй рывок, и падают с лавок друг на друга, отдавливая друг другу ноги, ушибая колени и головы… Крик, визг, ругань…
Сандра с краю, не падает, крепко вцепившись в лавку, но, выглянув, видит, как пригорок готов опрокинуть эту коробку с людьми! Миг-другой – и грузовик на двух колёсах! Но, не упав набок, – плюх на четыре колеса!
Бьют кулаками в кабину.
Рита и «Кабирия» слезают. Какие-то дебаты, и Рита одна, крикнув водителю:
– Можно ехать!
Галя молится громко, обнаглев. Едут минут пять, и, кроме её молитв, ничего. Ну, вот и «спортлагерь»! Какие ещё ямы готовы принять их на дно? Прошли по краю бездны, проехали.
Окружают спасительницу.
– А шофёр? – Сандра злая: она прямо, как Верунька против Риты, не говоря о геройской тётеньке с жёлтыми лохмами.
– Ладно, мы оба худые. Он – набок через коробку передач, ну, и дрыхнет, – кивок в направлении кабины.
Днём на сопке, в южном городе с видом на порт, на «летучих голландцев», вечером – над дискотекой, а в голове мелькает утро, немного – и авария грузовика с людьми, да эта хрипатая спасительница…
И вот она, умеющая водить автомобиль, говорит с ними, стоя у лавки:
– Дочки! Люблю танцы! Но больше танцев люблю петь!
Она уходит в темноту. И, не молоденькая (дочками назвала), громко поёт голосом прокуренным, да и пропитым:
«Эх, ты, камбала-камбала, одноглазая б…!
Без тебя, моя камбала, морячка не видать».
Хохочут под умывальником, хохочут в домиках, хохочут во тьме этого удивительного населённого пункта…
Какой пассаж… Мама, бабушка, Верунька… А папа? О, папа… Трогает на груди: нет талисмана! У неё нет оберега! Ей не уйти от беды! Она готова рыдать.
– Ну и ну, – хохот Насти. – Я люблю камбалу в томате. А тут: плохая женщина… в томате…
Улыбка дёргает губы Сандры, вновь отломлен маленький фрагмент её детства…
…Она не любит эту книгу с кривой эстетикой. Но реалии, как по нотам, по этой книге. Она вытолкнула себя в зеркало, она с той стороны, где всё наоборот. Хотела быть ещё дальше от мамы и бабушки, ближе к папе, но во время этого длинного пути, не открывая книг, отдаляется от него, тупея, а вот мама с бабушкой рядом. И, видимо, надо обратно к ним, чтоб они опять были далеки…
Непередаваемо! Она рядом с непонятной Настей. Поют про камбалу не с томатом, а с матом. «Я – ненормальная?» – её любимый вопрос маме и бабушке. Фраза для них: «Да, оттого, что ты тут».
Бывает, индивид уходит из мира людей в какую-то полу-жизнь. Ради определённой цели. В логике той сказки она это делает для того, чтоб пройти в королевы, дамы-дамки, страна которой – шахматная доска, но для игры в шашки. Пара клеток позади. До финала далеко. И нет рядом того, кто бы мог её отправить обратно в багажном вагоне…
– Саша, я могу тебе о морячке, – нервно предлагает Настя.
Дуновение. Ветерок от города, с воды, с океана. Океан в ночи несёт ей ветер надежды. Она выйдет из путаной выдумки на эту сторону зеркала, и более никогда в него не войдёт. А пока она тут, рядом – убогие зверушки. И рядом… Настя. Её смущённое лицо. Сандра не прочь говорить, но дело подруги новоявленной – не говорить, а слушать. Как в дороге.
…Там Сандра глядит в окно вагона на поля, луга Родины, и – удивлённо: «Сюрреализм… Некоторые философы трактуют жизнь как сон». И Настя уже не глядит в окно, она, будто у кафедры любимого профессора. Но вряд ли она видела преподавателей такого уровня. И Сандра для неё, да, – профессор. Сюжеты мировой литературы (Хемингуэй, Ремарк, Ясунари Кавабата), трактовки философских концепций, упрощённых до уровня «публики».
Сандра любит историю философии. От наивных космогоний древних – в гору современности, будто на площадку, откуда вид новых горизонтов. Внимает ученица, хоть и далека от наук, которые штудируют в государственном уважаемом университете. И вдруг о маме, о «матери»… И готова… о морячке.
– Идите в избу, – выглядывает из дверей Рита. – Слыхали, как тут поют?
Маргарита Трофимовна под впечатлением народного творчества. Паспорта обменены ею на матрасы, притащенные ими со склада. Две другие не комментируют. Их объём информации давно озвучен ими. Валя: «Болел, судороги, умер» (о ребёнке). Галя: навес, баня, шифер, сарай, господи, прости!
В конце другого ряда коек спят эти трое, утомлённые дорогой. Впервые не толкает поезд, не мигают в окнах фонари станций. Сандра днём рухнула на свежую кровать, увидев и во сне женскую баню. Бабушка Надя говорит: «Баню видеть к трудностям, которых не планировал».
Настя на кровати рядом. Она тяжело дышит, …плачет? Ну, да. Дотрагивается до руки, как с Верунькой.
Настя утирает лицо, и – тихо:
– …я про «морячка»…
– В Одессе?
– Да. Его зовут Славко. Загорелый брюнет, весь волосатый.
– На пляже?
– Он не любит пляж.
– Но ты говоришь: «весь волосатый», – и – догадка!
Сандра рыжая и лицо алое в этот миг.
– Я хотела в Одессу, а не… сюда. Но там… СлавкО…
– Он там живёт? Или бывает на отдыхе?
– Что он забыл в Одессе, чтоб жить, отдыхать… – с обидой. – Он приходит в Одессу на «Христо Ботеве». Он механик на этом судне…
Молчание. Наверное, спит.
«Весь волосатый», загорелый (тоже весь) болгарин. Одесса… Н-да, такое откровение про «морячка»… «Ещё один поворот!» Будто с горки на бортовой машине: резко набок.
Да, натворила дел ты, стесняющаяся родного розового тела… Тот, кто едет от себя, никуда не едет, а уходит в зеркало, и… кульбиты… Мозги набекрень.
4
«Александрина…», – кто-то поёт в вышине.
Завтрак. Еда – никуда! Дома вкуснее, да и в вагонном ресторане. Объявляют: время покинуть этот курорт. Матрасы – в обмен на главные документы – прямо в руки Рите (Маргарите Трофимовне). Зажав истерику, она идёт в контору. Обратно такая же: и в руках не только паспорта, но и… билеты. Ничего никому не отдаёт. Руководящая роль её утомляет. Документы – в пакетик, который где-то прячет. Где – никто не видит. Успокоить бы её, но она противная в недоверии… На голых кроватях – до её команды.
– …пройти этап превращения, некую страшную сказку. Или Клондайк… У Джека Лондона на Аляске добывают золото, золотая лихорадка…
Настя кивает: или читала, или хотела бы лекцию…
– …так вот, у Джека Лондона главное: найдут золото или не найдут. Это испытание, но объективное, внешнее… А я говорю о внутренних переменах…
– Ох, Саша! Ох, Александра, драть тебя некому! Я на месте твоих папки и мамки запретила бы тебе это путешествие! – обрывает Рита, не дав развить идею, а Настя так внимательна! О, если бы так внимали мама и бабушка!
– Маргарита Трофимовна, мой документ у вас?
– У меня, а что такое?
Сандра – вплотную к этой мелковатой против неё тётеньке, видимо, никогда не игравшей в регби, футбол и баскетбол (в эти игры неплохо играет Сандра), разряды по волейболу и теннису.
– Откройте мой паспорт, там моё имя. Меня зовут Алек-сан-дрина.
Чем чревато имя Александрина? Могут называть Сашей. Но этим людям она представилась именно так. Она недавно Саша. Дома она Сандра, в интерпретации папы – Сандрина.
– Да, я вам назвала имя Саша (так понятней, демократичней), но я не Александра! Я Александрина Георгиевна Семибратова! Ай ченч май нейм, ай ченч май фейс». С английского: «Я меняю своё имя, я меняю своё лицо…» Понятно? И не перебивайте. Когда вы говорите, я не перебиваю, хотя вас иногда стыдно слушать.
– … стыдно? – не ожидала Рита.
– … о том, как бьют «по морде». Вы так называете своё лицо, свой фейс…
Настя хихикает.
– Простите меня, девочки! Так трудно с мужем, который пьёт…
– Ты не виновата, Рита, – Валя глухо, будто в банку.
– Господи, спаси! – молитва Гали.
Но Рита добавляет:
– Дома ей, в Москве плохо, в МГУ! В культурном богатом доме! Но на востоке обломают тебе рога!
– Выйдем, – кивает на дверь Настя.
У домика на лавке никого.
– …И как это мне «обломают рога»?
Не уйти ли ей от демократки Саши, не вернуться ли к аристократке Сандре (это имя, как отринутое счастье). Её окатывает счастьем, как душем. В будущем – счастье! Возникнет, будто порт под солнцем! Он – счастье. Порт, корабли-миражи. Её счастье – один из миражей?
– У Риты ни рогов, ни копыт.
– Нет рогов, говоришь, у этой тётки?
– У козы. Рога ей обломал козёл. Пьяный…
Они хохочут. Нет, Настя – не какая-то тупица!
И вновь интеллектуальная тема, прерванная грубой Ритой:
– …пройдя адовы круги, я, наконец, воскрешу папу…
– Разве он умер?..
Да, это не понять, необходимы детали. Папа. Бедный папа. Она и в этот миг ощущает унылый запах папиной квартиры, берлоги курильщика, который дышит через сигарету. От нормального воздуха кашель, нервы. А табак умиротворяет. Дым даёт ровное дыхание и ровное течение мыслей. Папа говорит, и Сандра живёт во вселенной. Ей плевать на «морячка»… У неё никогда не будет никаких морячков! И камбалу она не намерена видеть!
Она тут для выполнения субъективной программы, для процесса превращения! Она пока в яйце, но птица из неё выйдет шикарная. Ахнут недруги, увидев такую жар-птицу.
…В группе пара уродов, странные глаза которых не видно во тьме их очков: «У нас одни парни и одна волейболистка». «На тебе, Семибратова, природа отдыхает. Гениальность через генряд». Им не быть таким, как папа. Доктор наук Семибратов в тридцать пять лет создал гениальную концепцию истории философии. По этому учебнику они учатся! И она к тридцати годам такое создаст! В этом академ-отпуске ей надо решить: будет ли она не только учиться, но и жить!
А папа… Да, он этот учебник… Он работает, но из университета его выперли. Он и его друзья пытались остановить внедрение капиталистической антисоциальной формации. Они предложили такую формацию, которая бы могла синтезировать лучшее в обеих системах, но их идеи отвергнуты. С тех пор папы, будто нет. Он, будто в другом мире. Уход не полный. Но вот откуда он ушёл, так это из дома. Он огромный, рыхлый. Мама говорит: «тюлень». У него нет «целеполагания». У него один друг Андрей Поднебесный, которого он именует Первозванным. Они с Андреем Васильевичем играют в шахматы. «Он спасается у меня от семьи», – говорит папа. Но кто, кто, кроме его дочери, спасёт его самого?
– Не бери в голову. Как-нибудь потом…
А Настя вдруг:
– У меня никогда не было отца.
– Как… не было?
Настя глядит куда-то вдаль. В даль далёкую глядит Настя…
– Мне так хорошо в эти дни, – косится на Сандру.
Ей хорошо оттого, что они познакомились полторы недели назад?
…Знакомая Москва и знакомый дождь. Но незнакомый микрорайон. От метро – на автобусе до конторы, до «пункта приёма…» на впервые увиденную улицу. И там, в темноватом холле девушка в этой же коричневой юбке, в куртке из кожзаменителя. Тонкие прядки – вдоль щёк. Напоминает Алёнку на обёртке шоколада. Улыбка, но в глазах – двойственное: юная весёлость и немолодая печаль. «Как тебя зовут?» «Александриной. Сашей…»
Вот так студентка МГУ Семибратова и переименовалась для этих никогда ранее не виденных тёток… Кто они такие? Рита и Валя замужние. Галя, хоть и немолодая, ей около сорока, с виду монашка. Ну, а Настя молодая, мужа нет…
– …в Ильичёвском порту в радиорубке я в наушниках. Оттуда видны причалы… «Христо Ботев»… Сколько был под разгрузкой и погрузкой, столько мы и… Ох, нет, не могу говорить о нём…
5
До автобуса медленно идут тёплым вечером. Но с океана – вольный ветерок. В нём – радость.
Находкинский вокзал. Именно такое имя у этого милого города, где порт, над которым парят «летучие голландцы» с цветными флагами. Находка. Кто-то когда-то нашёл этот берег. Это, явно, счастливая случайность. Это, явно, открытый кем-то Клондайк!
Им опять на поезд. Они едут во Владивосток!
Рита шипит:
– Никуда не убегайте!
– Господи, спаси! – аккомпанирует Галя.
Валя молчит. Но вид у Вали… Вообще-то, у всех (и у Насти) вид бедняцкий, не модный. Эта хоть из Клина, а те обитают в каких-то далёких деревнях. Но главная в группе не Саша-Сандра, а Рита.
На пункте приёма в этот вояж работает тётенька, вроде неё. «А мама с папой тебя отпустили?» «Я совершеннолетняя, внимательно проглядите документ…» «У меня дочка таких лет, но я бы её никогда…» «Мне бы поговорить с вашим руководством» «?» «…о вреде нотаций». Тётка выдаёт договор.
Из тьмы, – целая толпа… Морячки! Видят их вперёд одноглазой падшей рыбы камбалы.
– Девушки, вы тоже во Владик?
– Нет, мы с вами, – в ответ на реплику Сандры смех этих парней. Она остроумная.
А Настя, одёрнув длинноватую юбку, – к Рите и к их чемоданам, которые у ног Риты.
Сандра и на ходу болтает с ними, с морячками. Одеты в матроски, какие-то детские. Бескозырки, ленточки трепещут от тёплого ветра в открытых дверях тамбура. Утомившись от своего остроумия и от их туповатых ответов, – наверх, на боковую полку…
В этом мире, где она, некий сдвиг во времени. Будто, не дожит временной отрезок, а часы переведены.
Утром при ярком солнце они у железнодорожного вокзала города Владивостока.
Вдвоём с Настей обходят этот зелёный в белой лепнине архитектурный памятник под крики Риты, недовольной «туристками».
Им на другой вокзал, морской. «Морвокзал рядом» – говорит кто-то в толпе. Неподалёку, но не имеет вида памятника архитектуры. У Насти нетерпение: увидеть бы ещё какой-нибудь объект.
Злят Рита, Валя, Галя. Солнце палит, морячки легко уходят. Бег туда, где огромный белый корабль, – Сандра впереди их компании. Во-первых, от злости, во-вторых, от физической подготовки, которой нет у этих клуш (и у Насти). Ждёт. Наконец, Рита: именно на этот удивительный корабль у них билеты!
Причал полон тех, кто никуда не отчаливает. Наверху головы отъезжающих. И те, и другие весело выкрикивают. На корабле – дети, внизу – родители. Ребятам, одетым в бледно-голубую форму с логотипом на рубашках, лет по восемнадцать – двадцать. Студенты!
– Вы из какого института? – обратилась к очкастой девице.
– Из рыбного, – надменно, мельком оглядев Сандру, её нелепый чемодан…
Ни у студентов, ни у моряков чемоданов нет. И таковой говорит о владельце, путь которого не как у студентов, моряков или командированных. Это некое бегство.
Те, у кого такие неподъёмные чемоданы с подозрительным наполнением, горемыки, у них нет места, где бы приткнуть добро, вот и тащат, как мудрец, «всё своё с собой», в пути ненужное. Лёгкие рюкзаки говорят о наличии дома.
А те, с кем она в одной компании, волокут «ценное». Настя – зимний гардероб: «Оставлю, – продаст». Рита (она на полке вагона открывала чемодан) – официальные костюмы, немодные туфли, огромные нитки каменных колье. Наверное, надеясь на капитальную встречу с тем, у кого нет практики битья «морды». Валя – бедные тряпки, но при этом утюг. Галя – одеяло, кастрюльку, эмалированную кружку, тарелку, ложку…
У Сандры необходимый минимум: куртка, три свитера, три пары джинсов (одни на ней), по четыре футболки и майки, две пижамы, восемь пар нижнего белья. Несколько пар носков. Дорогие кроссовки; кеды – на ней. Две книги. Косметичка, нет косметики, но хорошее мыло и зубная паста. Кроме этого: шампунь, дезодорант, французские духи (детские). Щётки для зубов, ногтей и волос. Эти предметы туалета компактно – в упомянутом кувшине. Гель для стирки вталкивает мама. Она же навязывает клеёнчатую «аптечку». Это добро вошло бы в рюкзак или в сумку, которую берёт на спортивные соревнования.
Но она демонстративно откопала на антресолях древний чемодан, ибо он – один из атрибутов её жуткой мести. Мама, бабушка и даже Верунька напуганы этим древним вместилищем, ибо это – укор им за их недопонимание неординарной личности Сандры Семибратовой. Вот вам, видите, она не на соревнования по волейболу, не на тренировку… Она едет в кошмарный вояж с кошмарным чемоданом!
Главный укор – отказ от денег. От денег мамы (немаленьких). От денег бабушки – половины её немаленькой пенсии. От комичных денег Веруньки, добытых ребёнком в торопливо разбитой кошке-копилке. Этот акт их общего милосердия проигнорирован Сандрой!
Папа – не объект укора. Он понимает, кто объект. И когда она пытается не брать щедрую часть его профессорской зарплаты, на его лице такой мрак! Эти деньги не в модном неудобном кошельке, а в папиной книге «История философии».
Чемодан её будто выдал. Книги, это тебе не кастрюли, и не зимние сапоги на каблуках или утюг. А эта уродка надменно: «…в рыбном…» Ах, так!
