Kitobni o'qish: «Вяземская Голгофа»
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
Арсений Тарковский
© Беспалова Т.О., 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2017
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017
Сайт издательства www.veche.ru
Пролог
Тимофей не спеша досчитал до пяти. Заложив плавно левый вираж, оглядел результаты трудов «девятки». Изумрудный, испещренный белыми пятнами заснеженных полян массив острова украсился шапками серых грибов.
– Один, два, три, четыре, пять… – внятно произнес Генка. Он тявкал, как собачонка, стараясь голосом превозмочь слитный гул двигателей.
– Грузди, – проговорил Тимофей. – Все мимо цели.
Тимофей глянул на Генку. Тот вертел ушастой кожаной головой. В летных очках и застегнутой наглухо летной куртке он походил на китайского мишку из Московского зоопарка. Только морда у «мишки» бритая до синевы да рот не закрывается, бормочет без умолку. Тимофей умел угадывать по губам неглубокий смысл Генкиных бормотаний. Но сейчас не до того. Небесная черепаха – четырехмоторный ТБ-3 – кружил в небе над Ладогой. Внизу, избиваемые зимними штормами, пестрели бело-зеленым камуфляжем острова Валаамского архипелага. Высотомер показывал шестьсот метров. С такой высоты и сам Валаам, и ближайшие к нему островки были как на ладони. Над островом ползли густые дымы. Синие купола собора выныривали из них, подобно пловцам, силящимся побороть бурную воду. Волны дымов накрывали их, пытаясь лишить дыхания, но купола упрямо боролись, снова и снова вырываясь из небытия, чтобы глотнуть пропахший пожарищем воздух. Сейчас настанет их черед разгрузиться.
Но «семерка» их опередила. Лейтенант Ивашин заходил на бомбометание в своей, тщательно выверенной манере. Шел низко, чтобы ни один «подарок» не упал мимо цели. «Семерка» также несла пяток легких бомб. Ивашин всё ещё имел право промахнуться и это право использовал. Два дымных гриба взметнулись в овражке севернее синих куполов. Одна бомба угодила в воду, взъерошив взрывом и без того неспокойную поверхность залива. Четвертая упала где-то рядом с берегом, проткнув каменное брюхо острова. В воздухе завертелись, рассыпаясь, огромные куски серого гранита. На один лишь миг Тимофею показалось, что пятый «подарок» угодил в цель. Серая шапка разрыва накрыла купола. Тимофею почудилось: вот сейчас они, словно задыхающиеся в дыму великаны, зайдутся в кашле, согнутся в три погибели, рухнут на колени, рассыплются, погибнут. Ан, нет же! Дымы взрывов рассеялись, являя взорам экипажа «восьмерки» синие шапки Свято-Преображенского собора.
– Всё мимо! – услышал Тимофей голос Анатолия. – Вот дьявольщина!
Тимофей заложил левый вираж, опустил книзу руль высоты. Самолет пошел на снижение. Неспокойная, перепаханная бурунами поверхность Ладоги быстро приближалась. Тимофей выровнял самолет. Лесистые склоны Валаама оказались прямо перед ними, внизу. Высотомер показывал сто пятьдесят метров.
– Командир! Рискуем! – рявкнул Генка.
Тимофей огляделся. «Семерка» и «девятка» кружили возле линии горизонта, чуть выше их. Тимофей поднес к губам раструб переговорного устройства.
– Приготовиться!
– Готов, товарищ капитан! – отозвался Геннадий.
Тимофей повел самолет, в точности повторяя траекторию движения «семерки».
– Сильный порыв ветра с северо-запада, – голова Анатолия просунулась между створками двери. – Оттуда идет густая облачность. Сделай поправку на ветер, командир.
– Не советуй мне, – прошептал Тимофей. – Отправляйся на место. Нам пора опорожняться.
Когда Анатолий нажал на рычаг, бомбардировщик дрогнул, будто возжелал взмыть к небесам. Свободный от полуторатонного бремени смертоносных зарядов, он рванулся вперед и вверх. Тимофей слегка увеличил скорость, одновременно готовясь к повороту. Очень уж хотелось оценить результаты. Он помнил, как выглядел монастырь при первом, пробном, заходе. Тогда стрелки только сбрызнули свинцом тусклое золото храмовых крестов. Тимофей видел, как забегали по монастырскому двору перепуганные черноризцы, похожие на раскормленных домашних птиц. Потом «семерка» и «девятка» облегчились, а теперь пришел и их черед. Тимофей почувствовал странную дурноту, снова узрев лишь слегка посеревшие от копоти стены, купола и колокольню центральной усадьбы монастыря.
– Лед в заливе взломали, – проговорил Генка. – Посмотри, командир. Вода чистая, будто оттепель настала…
– Заткнись! – прошипел Тимофей.
– Наверное, вся рыба в округе всплыла, – не унимался Генка. – Как же так? Стоит мать его монашью. Стоит как ни в чем не бывало! Будто мы беспартейные! Будто не учила нас советская власть вражью силу бомбить.
Наградило же командование соратничками! Одни имена чего стоят! Анатолий Афиногенович и Геннадий Вениаминович! Характеры подобны именам, такие же заковыристые, сложные, неудобоваримые. Вон Афиногенович снова просунул личико в дверь, смотрит на товарищей, не налюбуется, шевелит усами, ехидничает.
Тимофей сбросил скорость, снизился до ста метров, ещё раз прошел над крестами, едва не задев стойками шасси золоченые маковки, с удовольствием представляя себе смятение и ужас чернецов. Наверное, валяются в пыли, уткнувшись сизыми носами в половые щели… Наверное, ползают в монастырских погребах, наливнись брагой, полируют рясами плесневелые половицы, наслаждаются ароматами мышиных отходов, уповают на любимого Боженьку. Тимофей кружил над островом, созерцая результаты тяжелых трудов: вывороченные стволы, дымящий, занявшийся еле живым огнем подлесок. При малой скорости на бреющем полете можно рассмотреть всё. Вот плети обнаженных корней торчат, будто простертые в мольбе руки окоченевших мертвецов. Вот наполовину ушедший под воду, развороченный прямым попаданием причал. Вот перевернутые вверх днищами лодки, похожие на трупы огромных рыбин. Вот изрытый воронками высокий берег. Вот дымящиеся руины деревянных домишек. Над вселенским разорением, высоко в сером небе вознеслись яркие, голубые цветки храмовых куполов, торжествуя победу над смертью.
– Не всё впустую… – прокричал Генка, но Тимофей не хотел слушать его.
* * *
Внизу, за голыми кронами яблонь, за высоким забором, там, где крутая тропка стекала по камням к воде залива, тихо тарахтел мотор ботика. Братия грузилась на судно в страшной спешке. Накануне, поздним вечером, на центральную усадьбу монастыря прибыли насельники дальних скитов.
– Не убоишься демонских прикосновений?
Фадей осторожно перемешивал толстой щепкой вар в чугунном котелке.
– Что молчишь? – настаивал отец Гордий.
– Видишь, отче, яблонька от бомбежки пострадала. Ветки обломаны, но то небольшая беда. А вот кора посечена осколками – это плохо. Буду её врачевать и надеяться, что по весне расцветет.
– Антихристы жизни могут лишить. Или хуже того – повелят от веры отречься. Слышал я, в России наших братьев лишают всех прав, если те от веры не отрекаются.
– Со смирением всё приму, брат. Если из сада прогонят, в лесу стану жить, подобно старцу Серафиму. Этого-то права, чай, не отнимут.
Фадей не стал смотреть вслед Гордию, не подошел к ограде сада. Не хотелось ему видеть, как братия бежит из монастырской бухты. Закончив работу в саду, он полез наверх, туда, где на фоне светлой голубизны ярко горели синие купола. Он пересек монастырский двор. Толстые подошвы сапог ступали по битому стеклу, и Фадею казалось, что земля стонет у него под ногами слишком шумно, слишком громко. У ворот храма его окликнула Сохви.
– Куда? – по своему обыкновению, коротко спросила она.
– Помолиться. Может быть, в последний раз. Говорят, будто большевики не разрешают молиться в Божьих храмах. Устраивают в них казенные учреждения, склады, ещё Бог знает что.
– Самолеты, – насупилась Сохви. – Там!
Она махнула рукой в сторону Скитского острова.
– Что же это? Опять налет?
К счастью, вероломную слабость в ногах удалось быстро преодолеть. Он поплелся обратно через Святые врата, в обход келейных корпусов на старое братское кладбище. Сохви неотлучно следовала за ним, шла след в след, прошла за кладбищенскую ограду и потом стояла рядом и смотрела.
Вдали, над верхушками леса, в том месте, где на Скитском острове располагался скит всех святых и часовня крестных страданий, медленно, на низкой высоте кружили три больших самолета. Вокруг них рвались зенитные снаряды, наполняя пустые небеса белыми округлыми облачками. Слышался отдаленный тихий стрекот. Финские зенитчики вели огонь из множества орудий, но всё безрезультатно. Самолеты кружили и кружили, будто заговоренные. Фадей успокоился, заметив на горизонте тёмно-серые высокие облака. Ладога нагоняла на Валаамский архипелаг непогоду, а это значит, что Спасо-Преображенский собор сегодня бомбить не будут. На Скитском же острове не осталось никого, кроме солдат зенитного дивизиона.
– Бог нас покинул? – спросила Сохви после долгого молчания.
Фадей обернулся. Эх, и надоела же ему эта баба! Как смертная тоска неотвязная, всюду следует за ним. Безмужняя, бездетная, плоская, похоже, она вообразила, что он, старец Фадей, её родной ребенок.
– Который тебе год, Сохви?
– Не помню. Но много больше, чем тебе, старик, – длинная фраза, состоящая аж из восьми слов, стоила Сохви немалых трудов. На лбу финки выступили крупные капли испарины.
– Ты останешься со мной, финка? – тихо спросил Фадей.
– Да, – был ответ.
Часть первая. Фокстрот у подножия Голгофы
– Тимофей, Анатолий и Геннадий – восьмой экипаж в эскадрилье. Если восьмерку положить на бок – получится знак бесконечности. Мы будем жить вечно! – смеялся Наметов. – Жми на газ, командир!
– Нет, наш «Ледокол» летает быстрее! – бурчал Анатолий на переднем пассажирском сиденье. – А это какая-то колымага. Трясет.
– Взлетаем! – завопил Тимофей, вдавливая в пол педаль газа.
Сзади верещала чернявая девчушка – младшая сестра Геннадия Вениаминовича. Анатолий Афиногенович как человек женатый и скромный, опасался прикоснуться к хохотушке даже взглядом.
– В экую дыру нас занесло! – бурчал штурман.
– Это не дыра! Это поселок Шелепиха.
Белый кабриолет ГАЗ-69 лавировал между кучами мусора. Автомобиль запросто преодолевал глубокие ямы и карабкался на кучи щебня, выбрасывая из-под задних колес фонтаны мелких камешков. Тимофей не ограничивал свой водительский темперамент ни границами проезжей части, ни рамками правил дорожного движения. Неистовые вопли клаксона разгоняли зазевавшихся пешеходов. По счастью, дождя давно не было. Ни единая крошка московской глины не попала в пахнущий кожей салон. Выбравшись из замусоренных переулков Шелепихи, они выехали на широкую улицу. Вдали виднелись желтые буркалы уличных фонарей и звездная россыпь освещенных окон в многоэтажных домах. Двигатель ГАЗа ревел, подобно авиационным турбинам.
Совершая головокружительный слалом по улицам, Тимофей вовсе не смотрел по сторонам. Несся, кое-как ориентируясь по фонарям. Сумрачные мостовые бросались под колеса ГАЗ-69, подобно самоубийцам. Небо над ночной Москвой было светлым и туманным, будто на улице ранний вечер, а не глубокая ночь. Генка глазел по сторонам. Огни витрин, звуки диксилендов, разноцветные платья девушек, благоухающий товар цветочниц, взгляды вслед несущемуся автомобилю только восхищенные или почтительные – таков был их первый после окончания финской кампании отпуск. Обрывки впечатлений, ароматы иной, столичной, жизни, праздничный подъем, бесконечное балансирование на грани полного восторга, обманчивое ощущение свободы в самом начале прыжка в бездну – Генка уже начал уставать от всего этого. Ночами ему всё чаще снился густой лес, сплошной стеной обступающий летное поле, гулкая тишина ангара, пение сверчков и полет. Настоящий полет, когда расчерченная на квадраты полей земля плывет под крыльями штурмовика, когда ленты рек обвивают кудрявые головы низких холмов, когда пахнет моторным выхлопом и пороховой гарью. Там, в другой жизни, ночь отличается ото дня так же, как недолговечное похмелье беспечности отличается от строгих установлений воинского братства.
Похоже, их командир имел определенную цель. Левый поворот, правый, визг тормозов, чья-то отчаянная брань. Белоснежный корпус авто бесплотным духом мечется по засыпающим улицам. Нет, с «Ледоколом» Тимофей обращается куда как аккуратней. ГАЗ-69 в его руках казался невесомой щепкой. Генке тоже приходилось водить этот автомобиль. Руль тяжелый, сцепление тугое. Пока приноровишься! Но капитан Ильин – есть капитан Ильин, справляется там, где пасуют силачи. А сам-то роста не богатырского, едва достает Генке до плеча. Вера Кириленко говорит, что сила духа в нем огромна. Дури тоже хватает. Генка залюбовался глянцем Москвы-реки, когда они пересекали мост и едва не вывалился наружу, когда лихой пилот вел газик по извилистым и узким дорожкам вдоль гранитного парапета. Кажется, они сшибли какие-то ограждения. Генка то и дело прикладывался к горлышку бутылки. Голову его кружили коньяк и скорость. Клавдия дремала. Впереди, между густыми кронами, светлячками порхали огоньки. Если это ЦПКиО, то справа, над рекой, нависает темная куща Нескучного сада.
Тимофей резко вывернул руль вправо, притормозил почти до полной остановки. Перегазовка, первая передача. Что ты творишь, командир? Прямо перед ними убегала вверх, пропадала в парковом сумраке бесконечная лестница. Генке стоило немалых трудов сосредоточиться. Надо же пересчитать марши. Один, два, три… А ГАЗ-69 тем временем начал преодолевать крутой подъем. Генке пришлось лечь на колени Клавдии, чтобы та не вывалилась назад. Девчонка крепко спала. Вот она, чудодейственная сила хорошего армянского коньяка! В ногах, между рядами сидений, ещё катается-болтается, ждет своего часа полупорожняя бутылка. Автомобиль, грозно рыча мотором, преодолел первый лестничный марш, затем второй. На третьей площадке Тимофею вздумалось остановиться. Он зачем-то даже выключил передачу. Собрался в кустики по малой нужде? Ещё полчаса такой гонки – и им всем потребуется нужник.
– Разобьемся, командир! – взмолился Анатолий Афиногенович.
– Продолжаем набор высоты! – взревел Тимофей.
Когда грозно рыкающий мотором ГАЗ-69 вылез на верхнюю площадку лестницы, Тимофей вдавил педаль газа в пол. Автомобиль, набирая скорость, помчался по аллеям Нескучного сада. Редкие фонари отбрасывали светлые круги на щербатый асфальт, орошали холодной позолотой юную зелень. Тимофей время от времени нажимал на клаксон. Гуляющие по парку парочки с воплями отскакивали из-под колес.
– Тормози!!! – завопил Анатолий.
Услышав его мольбу, из темных кустов наперерез газику метнулась тень. Тимофей ударил по тормозам. Кто-то отчаянно и протяжно свистнул.
Генка успел схватить Клавдию в охапку, прежде чем они оба ударились лбами о спинки переднего сиденья. Сестренка так и не проснулась, зато Генка сильно ударился лбом. ГАЗ-69 стоял неподвижно, подобно монументу. От покрышек поднимался вонючий дымок. Пахло горелой резиной. На заднем сиденье Генка ерзал, стараясь приподняться, чтобы увидеть своё лицо в зеркале заднего вида. Нет ли синяка? Разглядел – расстроился. Заметный кровоподтек багровел посредине лба.
– Прошу предъявить документы! – Генка обернулся на окрик.
Рядом с водительской дверью белело щуплое, вертухаистое подобие офицера. Нечто бесформенно-округлое с выправкой приказчика из зеленной лавки. Существо, кое-как перетянутое портупеей, носило лейтенантские лычки. Говорило оно вполне человеческим голосом и так гнусаво требовало внимания к себе, что Генка заскучал. Претензии, угрозы арестом и штрафом, всякая прочая дребедень. Какая досада! Разве ж этот человек не понимает – у них отпуск! Они живы. Живы! Тимофей борзо препирался с ним. Анатолий благоразумно молчал. Клавдия спала. Генка ещё раз, украдкой, приложился к коньяку. Освежившись, он в конце концов уразумел: у них хотят проверить документы. Генка стал прислушиваться к разговору.
– Как звать-то тебя, служака? – Тимофей счел возможным переменить тон.
– Викентий…
– Ах Викентий! – захохотал Тимофей. – А у нас есть свой лейтенант. Да-с, свой! Только он сейчас в штатском! Эх, Генка!
– Я, товарищ капитан!
– Спроси у постового: кто он такой?
– Послушай, Тимка. Лейтенант при исполнении. Не надо! – зашептал Анатолий Афиногенович.
– Лейтенант Викентий Стороженко! – рявкнул вертухай. – Предъявите документы.
Документы предъявили. Пока Викентий Стороженко светил фонариком в их удостоверения, Генка успел спрятать недопитый коньяк под сиденье.
– Откуда тут у вас девица? Почему она не подает голоса? – рявкнул Викентий.
– Это моя сестра, Клавдия Вениаминовна Наметова. – Генка приложил ладонь к шелку сорочки.
– Пройдемте в отделение! – лейтенант положил ладонь на кобуру.
– Экий ты серьезный, товарищ лейтенант!
– Да. Я – товарищ! А вы есть буржуйский элемент.
– Мы? – налитые нехорошей краснотой глаза капитана, казалось, сейчас выскочат из орбит. Хоть ладонь подставляй и лови.
Человек в штатском на переднем пассажирском сиденье, хоть и был навеселе, показался Викентию вполне безобидным. Одет без шика, в обычную бумажную толстовку и жеваные брюки, при знатных буденновских усах. На голове – кепчонка, обут в мягкие парусиновые штиблеты. Сразу видно – солидный человек, без лишних причуд. Другие же два – сущие модники. Вырядились! Один в шелка и дорогое сукно, другой – того хуже – в парадный китель и при орденах. Летчик-герой! Всех кошек в Нескучном саду передавил! Девица, что при них оказалась, ни жива ни мертва и слишком уж молода. Совсем девчонка. Надо летчику-капитану пролетарскую справедливость показать. Надо!
Проверив документы, Викентий веско произнес:
– Девушка и вы, Анатолий Афиногенович, можете быть свободны. Остальных задерживаем до выяснения. Включая автомобиль.
* * *
Пришлось вызвать усиленный наряд и кое на кого надеть наручники. Капитан рычал, буравил милиционеров глазами. Викентий ждал драки и не дождался. А жаль. Так хотелось насовать капитану! Но шелковый модник оказался чрезвычайно речист. Сумел уговорить всех. Мятый в кепке и пьяная девица убрались в темноту Нескучного сада. Шелкового и капитана погрузили в милицейский фургон и доставили в отделение. Всю дорогу задержанные вели себя смирно. В отделение вошли без скандала. Можно было бы всё равно насовать. Но как быть с орденами? «Боевое Красное Знамя», «За отвагу» – это вам не броши с жемчугами. Надо уважать. Мало ли что! Да и шелковый – тоже ведь летчик, хоть наградами и не хвастался, но по виду ясно – имеет их.
Летчиков оформили быстро. Они и не возражали. Викентий, во всех прочих смыслах звезд с неба не хватавший, по части шепотков и подпольных реплик был большим мастаком. Всё умел услышать, всё ухитрялся понять. Капитан тихим голосом грозился разметать отделение в щепы. Товарищ же его, напротив, невзирая на явное и сильное опъянение, оставался законопослушным. Если б драться надумали, тогда уж Викентий оказался бы в своем праве и насовал бы обоим. А так, молчком обоих определили в кутузку и оставили в покое до полного оформления. Перед этим с капитана сняли наручники, а зря. Уж и бился он о стены, и сотрясал ручонками решетку. Мелко изваянный, но злой человек и очень неспокойный. Дородство придает мужчине рассудительность и основательность в поступках. А когда мужик телесным размером не удался, то всегда вреден, кусач и неуемен, будто клоп. Это Викентий знал по себе. И сам ростом не удался, но следил за питанием для устранения щуплости. В кутузке шелковый модник снова принялся уговаривать своего командира и уговорил. Тот перестал буянить. Тогда шелковый попытался договориться с Викентием на предмет скорейшего и безпротокольного их освобождения, подмигивал бесстыжими глазами – то левым, то правым, двигал носом, сморкался, ерзал, выдыхал в лицо дорогим коньяком. Тем самым коньяком, остатки которого были обнаружены при досмотре автомобиля. Капитан тем временем лег на скамью, отворотил наглую рожу к стене и, казалось, уснул.
* * *
Генерал-баба явилась перед утром, когда морока с протоколом была уже почти завершена. Запах духов мгновенно заполонил дежурную часть. Вот и дождались!
– Верочка-Верочек! – капитан подскочил со скамейки – хорошая чуйка, не хуже, чем у Викентия. Вот шнырок!
– Вера Петровна Кириленко, – веско произнесла генерал-баба.
Потом последовало воинское звание, номер военной части и стук каблуков. Викентий проявил партийную выдержку и препятствовать свиданию влюбленных не стал. Да какое там свидание? Сошлись возле решетки, отделяющей помещение для задержанных от дежурки, за ручки взялись. Пионер и его пионерка – смотреть противно. Разве так за баб берутся? Но Викентий от советов воздержался, потому что при исполнении. Да к тому же генерал-баба почти сразу отстранилась, сморщила нос.
– Фу! Перегаром разит!
– Извини, но коньяк на Шелепихе весь выпили. Пришлось водкой…
– Зачем ты пил?
– Горевал.
– О чем тебе горевать?
– Ты решила снова стать верной женой. Досада! Ты решила, а Костьке твоему все равно, верна ты ему или нет!
Шнырок ерепенился, а генерал-баба всё по сторонам посматривала, остерегалась. А дружок её знай себе поносил всё и вся. Впрочем, в политическом смысле оставался чист. Власть языком не поганил. Поносил только её мужа и горько сетовал на собственную бессемейность. Бесенок! Крутился, скакал, колотился телом о решетку. Смотреть забавно, но слишком уж шумно.
– Ты считаешь мою любовь слабостью! – вопил шнырок, а сам ручонками решетку тискал, вселяя в сердце Викентия тревогу.
Ведь откроет, тварь пронырливая. Коль захочет, так непременно. Викентий привстал, прежде чем к женщине снова обратиться, прикрыл плешь милицейской фуражкой.
– Вы, товарищ парторг…
– Подполковник, – милостиво поправила она.
– Так точно! Не желаете ли пройти непосредственно в КПЗ? Там удобней будет разговаривать.
– Да, пожалуй, – мгновенно согласилась генерал-баба. – А вы, товарищ лейтенант, пока ищите основания для освобождения товарищей.
И для вящей убедительности ткнула пальчиком в грудь шнырка, в то место, где блистали воинские награды. И за решетку вошла важно, будто в президиум поднялась. Любо-дорого посмотреть! Бывают же на свете по-настоящему красивые женщины! Волосы – будто перья Жар-птицы. А глаза! Викентий побаивался пялиться на грудь летчицы в открытую, но, не в силах побороть соблазн, посматривал тайком. А летчик-лейтенант, тот, что речистый и в шелках, хоть и пьяный вдрабадан, не сводил с него глаз, лыбился, будто познал заветное. Чего смешного-то нашел? Сам – обломанная оглобля, недолговечный мотылек, а туда же: в открытую насмехается над блюстителем законности! А летчица мало того, что хороша, но и вообще умная баба. Понимала, куда идет. Знатное тело не шелками-бархатами прикрыла, а подполковничьей формой. Ордена и петлицы – всё напоказ. Да что и говорить, форма сидела на ней лучше, чем на иной кинодиве вечерний туалет. Но под полковничьей формой – просто баба. И этот неуемный шнырок – летчик-капитан, всей компании отважный командир – явно обладал ею, самым конкретным образом обладал. И телом владел и душой. Впрочем, он-то как раз считает, что души у человека нет. Есть что-то там в голове, как бишь его? Ум! Мозг! Да у шнырка и умишка-то не слишком многовато. Да и тот отчасти уж пропит. В такое-то трудное время, когда социалистическое отечество вооружается, готовится к сражениям и победам, он давит автомобилями котов и доводит до обморока юных девиц!
Наконец летчице удалось ухватить нарушителя порядка за запястье. Тот покочевряжился да и замер. Глазами вертит, отдувается. Что делать, если он прямо здесь, в комнате для задержанных, набросится на неё? Можно ли это допустить? Эх, она уж его обнимает! Нет, пожалуй и не набросится. Не сейчас. Обмяк, расслабился. О чем она ему толкует?
* * *
Когда Вера Кириленко возникла в дверях отделения милиции, вертухай подскочил, принялся шарить по столу руками, нашел фуражку, напялил на голову задом наперед. Потом долго стоял с отваленной до ременной звезды нижней челюстью, вытаращив глаза, моргнуть боялся. Наверное, такое же выражение лица было у Красной Шапочки, когда та встретила в лесу зубастого. А Вера знай себе перечисляла свои и Тимофеевы подвиги. Генку, разумеется, тоже не забыла. Всё упомянула: и Испанию, и бои на северных берегах Ладоги, и рейды над озером Хасан. Не забыла и о совместных стажировках с люфтваффе. А как же! Такие асы, как она и Тимофей, могут пилотировать любые машины.
– Любые! – ещё раз подчеркнула Вера. – От легких истребителей до новейшего штурмовика ТБ-6. А вы, товарищ лейтенант, наказываете героя войн за слишком быструю езду на каком-то там газике!
– Надо выяснить, – упирался вертухай, – чей газик. Документов на машину нет!
Вера достала из планшета нужную бумагу, подала вертухаю – так старорежимная барынька подала бы на чай половому. Вертухай сунул нос в бумагу, загудел, превозмогая боязливость:
– Тут написано…
– Там написано, что автомобиль ГАЗ-69 принадлежит полковнику Константину Всеволодовичу Кириленко. Автомобиль подарен полковнику Кириленко самим…
– Вижу! – вякнул вертухай.
– … Климентом Аркадьевичем Ворошиловым по результатам успешных испытаний нового штурмовика ТБ-6. Думаю, излишне пояснять, что Константин Всеволодович Кириленко – мой муж, – невозмутимо закончила Вера.
Вместо ответа вертухай отпер дверь, пропустил Веру в помещение для задержанных, а сам вернулся к столу и принялся что-то рьяно писать. Генка почел за благо вздремнуть, улегся на жесткую скамью, накрыл лицо шляпой, стараясь не прислушиваться к любовному бормотанию.
* * *
Генка посматривал на любовников, поначалу пряча взгляд, но скоро перестал стесняться. К чему церемонии? Вера третий год не живет с мужем, связи с Тимофеем не скрывает, но удерживает его на расстоянии. Что-то между ними произошло! Между Верой и Костей Кириленко, её мужем. Кто может понять женщину, да ещё такую красивую, как Вера? Полковник Константин Кириленко – мировой мужик, летчик-ас. Чего же этой бабе недостает? Да и сын у них. Правда, совсем большой уже, но всё-таки. Вера то ли мстит Косте за женскую обиду, то ли и вправду влюблена в Тимофея. А может, и то и другое разом. Кто поймет женское сердце?
А Веру можно, конечно, назвать и капризной, и взбалмошной, если бы не её геройство, не отчаянная, на грани безумия, отвага. Начальство на похождения летчиков-асов смотрит сквозь пальцы, а ему-то, Генке, что? Пусть любятся, пока живы. Да, они пока ещё живы!
Сейчас Вера позволяет Тимофею многое. Видимо, хочет успокоить, а у самой глаза шальные! Знакомое, хмельное выражение, как перед опасной штурмовкой. Азарт! Генка выдохнул, стал прислушиваться к шепотку влюбленных.
– Ты всё ещё хочешь меня, – смеялся Тимофей.
– Нет!
– Ты лукавишь! Бесовское лукавство! Я сделал это из-за тебя. Не могу видеть Константина. Просто не могу. Меня бесит!..
– Прекрати!
Вера вскочила. Лейтенантишко тоже поднялся с места. Схватил со стола фуражку.
– Товарищ Кириленко… – мямлил он. – Товарищ подполковник…
– Дайте мне ещё минутку, – взмолилась Вера. – Я его уговорю. Товарищ лейтенант!..
– У вас пять минут, товарищ подполковник. Я извиняюсь… Но тут, в дежурной части, я главный! – Вертухай елозил по груди Веры глазами, но долг соблюдал, скрывал отношение. – Надо подписать протокол и уплатить штраф.
Вертухая явно смущало количество правительственных наград на кителе Веры. Он наведался в соседний кабинет, позвонил кому-то по телефону, получил, видать, ценные указания и припрятал вертухайскую спесь в карман галифе.
– Побойся Бога! – Вера продолжала уговаривать Тимофея. – К чему все эти безумства? К чему твоя дьявольская ревность?
– Ты всё ещё любишь Костю?
– Он мой муж. И тебе надо жениться.
– Мне? На ком?
– Да хоть на той девчонке, подружке Клавдии. Как её зовут, Гена?
Вера лишь встретилась с Генкой глазами. Да, Тимофея можно понять. И Костю – тоже.
– Ксюша, – отозвался Наметов.
Тимофей вздохнул. Бедолага! Всё позабыл. Даже его, Генки, родную сестру, которую только что на газике катал. Где ж ему упомнить Клавкиных подружек? Москва битком набита девчонками, барышнями и дамами.
– Да, Ксения, – подтвердила Вера. – Она всё вертелась возле тебя. Помнишь?
– Нет…
– Как же так? И двух недель не прошло! Эх, загулялись вы, ребята! Пора и честь знать. Товарищ лейтенант!..
– Погоди!
Вот Вера уж и целует капитана! Да кто ж из них лукавит? Оба! А Тимка-то уставился на неё и напрочь позабыл и про летный праздник, и про влюбленную девчонку, что на шею ему венок надела. А ведь до знакомства с Верой знатнейшим из бабников был!
– Там было полно девчонок – платьица-косички, – растерянно бормотал Тимофей. – Разве всех упомнишь? Впрочем, была одна. Светло-русая, с лентами. В синем платье или в желтом.
– По песочному полю незабудки, – напомнила Вера. – Студентка Института философии, литературы и истории имени Чернышевского. Филолог. Она плела венки из первоцветов и дарила их всем. А тебе надела на голову. Потом целовала. Помнишь?
– Нет…
– Товарищ лейтенант! Товарищам летчикам пора отправляться в полк! Отпирайте ваши замки!
– Нехорошо лгать, Вера, – подал голос Наметов. – У нас ещё две недели. Целых две недели счастья!
* * *
Ксения вошла в подъезд. В нос ударил запах мышиного помета и мочи. Нет, если уж жить на Нагорном поселке, то лучше в частном доме с полисадником и огородом. Пусть отхожее место во дворе. Зато в ванной комнате есть дровяной бойлер и не надо греть воду для мытья в кастрюлях и баках. Не надо возиться с корытом. Дровяной бойлер намного удобней. А пилить и колоть дрова она привыкла. К тому же в частном доме соседи не так докучают своим любопытством. Совсем другое дело – в многоквартирном. Стоило только Ксении открыть дверь парадного, тут же Зухра Миниракиповна высунула нос в щель между дверью и косяком. Квартира Ризаевых никогда не запиралась, а косоглазая Зухра день и ночь дежурила возле двери, чтобы знать, кто заходит в их подъезд. Больной дочери старого дворника Миниракипа Резаева не повезло – все три окна их квартиры выходили на задворки дома. Ну что же, стой, любопытная «варвара», рассматривай в узкую щелку платье, туфли и сумочку Ксении.
С верхней лестничной площадки послышались голоса. Кто-то смеялся, кто-то ворчал. Скрип дверных петель, шелест шагов – и всё затихло. Значит, гости ещё не собрались и Ксения не шибко опоздала. Она заспешила вверх по лестнице. Дверь в отдельную трехкомнатную квартиру Наметовых была чуть прикрыта. Из прихожей слышались голоса и веселая возня. Ксения приостановилась. Неловко стала входить вместе со всеми, толкаться в прихожей, соприкасаясь телами с малознакомыми людьми, мешая хозяевам исполнять их обязанности. В неширокую щель из приоткрытой двери падал луч света, то и дело пересекаемый быстрыми тенями. Ксения ждала. Но вот всё затихло, свет погас. Ксения скользнула в сумрачную прихожую, плотно прикрыв за собой дверь. Снимать туфли или не снимать? В огромной квартире Наметовых всегда царил идеальный порядок. Мамаша Наметова всегда строго отчитывала Ксению, если та забывала снять в прихожей обувь и заходила на кухню в уличных туфлях. Но сейчас на полу под рогатой вешалкой было совсем пусто. Наверное, гости, проходя в столовую, не разувались. Но Ксения не нарушит заведенного в доме порядка. Она тут своя и потому…
