Kitobni o'qish: «Зелёные яблочки»
Зеленые яблочки.
Моей бабушке, Пудовкиной Марии Николаевне, посвящается.
– 1 -
Волчица, выдерживая небольшое расстояние, трусцой бежала за маленькой девочкой, идущей по белой, укутанной снежным покрывалом степи. Она не приближалась близко, но и не отпускала далеко неожиданную и непонятную добычу. Нападать не решалась: слишком необычным было существо, словно шарик, катившееся по заснеженному полю. До нее доносился человеческий запах, но был он тонкий, едва уловимый, перебиваемый запахом парного молока. Словно по степи вышагивал только что народившийся теленок. Многолетний опыт подсказывал, что телята пахнут иначе, да и не бывают так закутаны. А этот шарик был завернут с головы до ног в большой серый платок поверх неприглядной шубейки. Маленькими валенками он отмерял расстояние от деревни, где за околицей его и приметила старая хищница. И хотя расстояние от деревни до хутора, куда держала путь добыча, было неблизким, так и не решилась напасть. Иногда девочка останавливалась и, обернувшись, тоненьким голоском произносила, – Собачка, иди домой, а то замерзнешь.
Утомленная неблизкой дорогой волчица приседала на едва заметной тропинке, прислушиваясь к человеческому голосу, но как только добыча трогалась с места, медленно вставала на подкашивающиеся ноги и бежала, боясь упустить ее из вида. Голод напоминал о себе урчанием и спазмами в пустом желудке. После пойманного позавчерашним утром зайца, не удалось добыть ничего. Была она старая, умудренная нелегким опытом выживания в степи, в прошлом – вожак стаи. Теперь же, сама покинув свою стаю, жила в полном одиночестве, добывая себе пропитание. Делать это становилось с каждым днем всё труднее. Крупная добыча теперь уже и не снилась в неспокойных звериных снах, мелкие же зайцы отнимали все оставшиеся еще силы, петляя по бесконечной степи, заваленной белыми сугробами. Теперешняя нерешительность обернулась неудачей. Легким дуновением ветерка до ее чутких ноздрей донесся едва уловимый запах дыма. Перейдя через замерзший ручеек, девчушка повернула на переметённую снегом дорогу у подножия высоченного холма. За тем холмом, волчица знала, есть человеческое жилье. Широкая, наезженная санями дорога, огибая гору, постепенно поднималась вверх, туда, где могли быть люди. Не смотря на это, она упрямо семенила за ребенком. Голод заглушал голос разума, но разум, еще не заглушенный голодом, запрещал нападать на пусть и маленького, но человека. Наверху, за вершиной, расстилалась необъятная плоская равнина. Показались соломенные и камышовые крыши небольшого хуторка, состоящего из нескольких аккуратных крестьянских хаток, сложенных из самана и беспорядочно разбросанных в степи. Каждый домик окружали занесенные теперь снегом, почти по самые макушки, плодовые деревья, да обнесенные плетнями огороды. Ограждения напоминали о себе лишь одиноко торчащими из сугробов кольями. В некотором удалении от домов стояли сараи, так же по самые крыши заваленные снегом. Подходы к ним были прокопаны в высоких сугробах.
– Вон и дом мой, – обрадовалась девчушка, – там тепло! А ты тоже беги к себе, – обернулась она к преследовательнице.
Но та, непонятно на что надеясь, назад не повернула. Присев на дороге, не мигая долгим желто-зеленым взглядом смотрела на девочку, словно сожалея о своей нерешительности. На тропе, ведущей к домам, показался высокий, худой мужчина, закутанный в овчинный тулуп, видимо ожидавший девочку. Едва увидев ее, мужик ускорил шаги.
– Папа! Папа, – закричала обрадованная дочь, – а меня собачка провожала.
Заметив зверя, мужчина беспомощно огляделся в поисках хоть какой-то палки. Но вокруг, сверкающе-слепящей синевой, поблескивал снег. Оставалось только сожалеть, что под рукой нет даже плетня, из которого можно было бы выдернуть кол. Волчица, чувствуя свое превосходство, медленно и даже нехотя, повернулась и не оглядываясь затрусила в обратную сторону.
– Совсем не боятся! – возмущенно пробурчал запыхавшийся мужчина, приблизившись к дочери. Он взял ее на руки и с сожалением смотрел вслед удаляющемуся зверю. Подошедший в это время от крайнего дома сосед тоже оказался с пустыми руками.
–Эх, берданку бы! – с сожалением воскликнул отец девочки
– От голода это они, – равнодушно махнул рукой сосед, – вон у свояка в деревне крышу раскопали на катухе, да овец порезали – мало в этом году зайцев, мор на них по осени был, вот и ищут добычу. А ты бы не отпускал Анютку одну-то к бабушке, – посочувствовал он. Старая зверюга, осторожная, вот и не напала. Не ровен час на стаю нарвется…
Они медленно подходили к жилью. На улице было холодно: пар клубами валил изо рта, намерзал на усах, инеем оседал на бровях. Отец чувствуя себя виноватым прижимал дочь к груди и на справедливое замечание соседа ничего не ответил.
– Ишь, морозяки какие! Давно таких не было – все так же спокойно продолжал рассуждать сосед.
Незаметно подошли к беленой хате, крытой камышом. Из под белого покрова едва виднелись окна, разрисованные узорчатым инеем. Из дверей высунулась непокрытая головка молодой девушки. Она увидела подходивших и позвала: «Отец, иди обедать, тебя только ждем».
Хозяин повернулся к соседу и его маленькой дочери:
– Пойдем с нами обедать, Харитон. Анютка тоже голодная, поди. Шутка ли: из деревни пешком! Мои бабы нынче вареники лепили.
Дочка украдкой бросила красноречивый взгляд на отца. Тот, заметив его, согласно кивнул головой.
– Можно, конечно, ежели вареники. У нас некому их лепить. Нюрка когда еще научится, – оправдывался он.
Окутанные морозным облаком ввалились в натопленную избу, внося за собой клубы холодного воздуха.
– Ну, мать, встречай гостей, – снимая с себя овчинный полушубок, приговаривал хозяин. В доме было тепло, чисто и уютно. Хозяйка дома, дородная немногословная женщина, стояла возле большой русской печи и не торопилась навстречу незваным гостям. К девочке бросилась их дочь, худенькая, опрятно одетая девушка. Она начала развязывать пуховый платок и поворачивать гостью во все стороны, освобождая её от бесчисленных одежек.
– Замерзла совсем, Анютка! – тормошила она девчушку, растирая ей щеки и озябшие ручонки. Та стояла спокойно, глядя на девушку и принимая ее заботы. Во взгляде ее читалось чувство обожания этой красивой тоненькой девушкой.
– Да вот, из деревни пришла, от бабки. Не сидится ей, – оправдывался за девочку отец. – Волчица за ней увязалась – развелось их в этом году…
– Разве можно одну отпускать? – строго перебила его хозяйка, повернувшись от печи, – не ровен час, наткнется на чужака или на тех же волков…
– Какие в нашей глуши чужаки? – усомнился ее муж. Скорее волки порвут, чем чужак у нас появится.
– Так вот – без матери, – с тихим сочувствием покачала головой женщина. Но ее слова были услышаны тем, кому они предназначались. Пришедший сосед нахмурился и, ссутулившись, присел на край лавки, стоящей у стола. Привлеченные разговором из горницы вышли пожилые родители хозяина дома.
– Об чем спор? – спросил дед Василий, старик c белой седой головой и такой же белой аккуратной бородкой.
– За стол пора, – не дала продолжить разговор суровая сноха. – Никого ждать не будем больше. Она имела ввиду не явившихся к обеду сыновей. Любила хозяйка в доме порядок и послушание. Все в деревне знали, что Катерина держит свою семью в «ежовых рукавицах», даже муж побаивался ее крутого нрава. Тем более, что по сравнению с супругой, он был щупловат, а ее руки, привычные к тяжелой крестьянской работе, могли залепить такую затрещину, что мало не покажется. Позволяла себе Катерина такие меры воспитания не только для детей, но и для подвыпившего муженька. Оправдывайся потом перед деревенскими, почему в доме баба верховодит! Деревенские вездесущие кумушки, обсуждая Катерину, говорили, что ухваты и чапельники сами по ранжиру выстраиваются, стоит только той к печке подойти, да бросить на них свой строгий взгляд. Даже своенравная свекровь – бабка Авдотья – опасалась лишний раз поперечить строгой снохе, хоть и было ее любимым занятием встревать в любой разговор.
Хозяйская дочь быстро раскладывала на столе деревянные ложки. Катерина сама поставила на стол три глиняные миски с густыми, исходящими паром, щами. Харитон жадно втянул ароматный запах. Уж что-что, а готовить Катерина умела лучше всех в хуторе, да что там в хуторе, и в деревне тоже. Одиноко жившему с детьми Харитону, готовила приходящая из деревни мать. Но пожилая женщина приходила редко. Кашеварить Харитон так и не научился за время своего вдовства. Варил только кашу, да и та вечно пригорала. Теперь, при виде наваристых щей, у него, что называется, «потекли слюнки». За столом рассаживались молча. В это время, видимо вспомнив об обеде, в дом ввалилась весёлая ватага, состоящая их трех молодых ребят. Двое были почти одинакового роста; третьему, видимо, последышу, было лет шесть-семь. Войдя, они сразу присмирели, увидев, что семья уже сидит за столом. Могло статься и так, что строгая мать не пригласит за стол нарушителей семейных устоев. А садится без ее приглашения никто не решился бы. Зыркнув на сыновей взглядом из под бровей, мать коротко бросила: садитесь. При посторонних она не хотела устраивать скандала. Одного ее слова было достаточно, чтобы пришедшие парни, толкая друг друга, мгновенно уселись за стол. Сестра подала им ложки. В деревне было принято, чтобы женщины полностью обслуживали мужчин. Когда хозяин садился за стол, женщина сама нарезала хлеб, подавала ложки, солонку, полные миски. Ставила на стол самовар. Мужчина же при этом не мог вмешиваться, как считалось, в бабские дела. Мужские дела были за порогом дома.
Все, сидящие за столом, молча перекрестились.
Дед Василий вполголоса прочитал молитву и первым опустил свою ложку в дымящуюся миску. Ели молча. Щи из одной миски хлебали сразу несколько человек. И лишь гостям поставили миску на двоих. Харитон ел жадно, набирая в ложку, что погуще. Анютка же выцеживала из миски забеленную сметаной водичку.
– Ты погуще бери, – наставлял ее отец, – таких щей когда еще похлебаешь?
Катерина искоса с жалостью поглядывала на гостей.
Лука и Иван, хлебавшие из одной миски, не поделив кусок баранины, завозились, исподтишка толкая друг друга локтями. Выражать свое неудовольствие вслух никто из них не решился.
Отец тут же строго глянул на них: – А ну тихо!, – приказал он.
Братья сразу присмирели, никому не хотелось вылезать из-за стола, если вдруг мать заметит их препирательства. Но Катерина нашла другой повод для недовольства. Она бросила суровый взгляд на дочь. Та моментально вскочила и стала убирать пустые миски. Вытерев со стола крошки, она поставила на дощечку огромную жаровню, наполненную зарумянившимися утопающими в желтой сметане варениками. Воодушевленные видом сковороды и исходящим из нее сладким запахом, сидящие дружно потянулись к жаровне. В деревне было принято есть много. Для жизни, наполненной каждодневным трудом, требовались немалые силы. Катерина покачала головой, осуждая дочь, не успевшую вовремя подать кружки. Поднявшись из-за стола она стала наливать в глиняные кружки крутой взвар, как называли в деревне сваренный из сушёных фруктов и ягод напиток. Девушка тут же подскочила с лавки и кинулась ей помогать. Сидящие за столом почувствовали себя свободнее. Теперь можно было перекинуться словечком.
– Снега вон сколь навалило, – начал разговор дед Василий, – весна, похоже, будет поздняя.
– До весны е-щ-ё-ё – зима только началась, – перебила его вечно перечившая супруга.
– И-и-х, Авдотья, – вздохнул дед, – вот ты так всегда, лишь бы поперек.
– Очень вкусно, тетя Катерина, – подала голос Анютка, – даже бабушка так не стряпает. Растроганная хозяйка погладила ее по голове:
– Пей, моя хорошая, да вареники ешь: они вон какие сладкие. Быстро опустевшая жаровня напомнила гостям, что пора бы и честь знать.
Харитон положил ложку на стол: – Спасибо за хлеб-соль! Лучше тебя, Катерина, никто не готовит! Однако пора нам. Засиделись!
Анютка понимавшая отца с полуслова, тут же вскочила с лавки и кинулась за своей шубенкой.
– Даша, – посмотрела она на хозяйскую дочь, ты моей Маньке юбочку сошьешь?
Та улыбнулась: – Конечно, приходи вечерком.
Проводив соседей, женщины убрали со стола, и Даша начала мыть посуду. Младший брат – Санька – крутился возле нее, в надежде узнать планы на ближайший вечер. Сестра и братья по вечерам уходили в деревню на посиделки. Словно для них пять верст не были расстоянием. Да еще и по такому морозу. Лучше бы сидели дома. С братьями в карты можно поиграть. Мать да бабушка каждый вечер ставят прялку около печи, да начинают прясть, носки вязать, или ткать холсты. Отец вечерами занят по хозяйству: валенки подшивает, сбрую чинит. У детей быстро дырки на подошвах появляются. Пока одному подошьешь, у другого уже прохудились. В большой семье всегда найдется неотложная работа. Дед, тот всё старые газеты читает. До хутора они доходят поздно. Пока местный лавочник, выписывающий их, прочитает, да потом, с оказией, передаст деду на хутор, все, что там написано, уже не интересно становится. Жалко, что дед в карты не играет, считал внук. А местные новости можно узнать и у колодца в деревне. Причем самые свежие.
– Ну что: пойдете сегодня на посиделки? – притворно-равнодушно вопрошал Санька, пытаясь по глазам сестры угадать ее настроение.
– Наверное, – неохотно ответила Даша, – если Лука с Иваном соберутся. В том, что старшие братья соберутся идти в деревню, Санька не сомневался. Они каждый вечер, как только стемнеет, начинали собираться. И главное: ни мать, ни отец не отговаривали их. Как будто не боялись волков степных или людей лихих. Глушь все таки кругом. С недавнего времени на посиделки зачастила и единственная сестра. Родители смотрели на это сквозь пальцы. Вся деревенская молодежь ходит на посиделки. Пусть люди посмотрят на их дочь, глядишь, и посватается кто путевый, а может и кто побогаче. Были в деревне и такие немногочисленные женихи. Дочь уж больно хороша. Одни косы чего стоят. Так и тянут голову назад. А длинные-то: ни у одной девки в деревне нет таких волос.
Отец с дочерью по протоптанной тропинке шагали домой.
Нерадостно было на душе у Харитона. Чему радоваться? Нетопленой печи или пустым кастрюлям? После женитьбы пришлось ему с молодой женой переехать на хутор. Не захотел он жить с родителями. Тем не особо пришлась по душе его Тонька. Хотели они совсем другую девку засватать сыну, но тот заупрямился. И пошли в семье нелады. Потерпев, молодые решили отделиться, обзаводиться своим хозяйством. Поначалу все складывалось, жили не тужили, добро наживали. Через год родила его Антонина дочь. Прошло еще два, и жена умерла при очередных родах, оставив ему сына. Мальца забрала к себе мать Харитона, жившая в деревне. Анютка полюбила младшего братишку и теперь ходила в деревню и зимой и летом.
Отец иногда брал мальчика к себе, но особой любви к нему не испытывал, в душе считая, что если бы не сын, жива была бы любимая жена, и все было бы хорошо. Не надо было бы стирать самому, стряпать невкусные щи или кашу. Антонина – баба работящая была – кругом успевала: и по дому, и со скотиной управлялась. Осталось теперь хозяйство на плечах Харитона. Приходилось держать даже корову. Доил ее сам, затемно пробираясь в сарай, чтобы не видели вездесущие соседи. Хотя те сочувствовали ему и снисходительно относились к тому, что мужик правит сам относящиеся к бабским дела, он всё же стеснялся, и считал зазорным для мужика напяливать платок на голову. Иначе не отдавала Майка молоко, хоть сколько дергай за вымя. Однако без коровы-кормилицы в деревне невозможно прожить. Последнее время мать сильно хворала: было ей тяжело углядеть за трехлетним ребенком. Вот и ходила Анютка в деревню нянчить брата, да помогать бабушке, хотя самой ей шел всего шестой год. Но детей в деревне рано приучали к работе. Огород прополоть, бросить корма цыплятам, нянчиться с младшими, полы подмести. Анютку жалели и на хуторе, и в деревне, сочувствовали и Харитону. Вдовствует мужик уже три года. Пора бы забыть свою Тоньку, да найти себе подходящую жену, а для детей заботливую, пусть хоть и мачеху. Зато присмотрены будут, накормлены. Присматривают, конечно, за детьми соседи. Дашка вон души не чает в Анютке, да и Ванятку, при случае, с рук не спускает. Но разве она заменит взрослую женщину? Да и невестится начала девка, на посиделки зачастила.
Мысли в голове Харитона роились, накладывались одна на другую.
Не нравились ему местные вдовы, не мог он еще забыть своей жены. Хоть и не красавица она была. Некоторые сплетницы даже утверждали, что у его Тоньки глаза вытаращенные. Но Харитон не замечал этого.
– Вон и у Дашки глаза как два блюдца, – подумал Харитон, – так все считают ее красивой. – Хрен поймешь сплетниц этих, – усмехнулся он. – Да и не всякая пойдет на двоих детей.
Харитон горестно вздыхал. Надо было подумать об ужине.
Зимой рано темнеет.
Жители деревни, повечеряв да посидев: кто около горевшей на столе свечи, а у кого достаток побольше те и возле керосиновой лампы, ложились спать. Ведь вставать приходилось рано. С рассветом бабы начинали стряпню, а мужики выходили на баз, управлять скотину. В каждом дворе были и овцы, и коровы, почти у всех были и лошади. Без лошади в деревне пропадешь. Поле засеять – надо кланяться соседу или идти на поклон к мельнику. У того и лошадей много и семенами одолжит. Только по осени половину урожая заберет.
На хуторе жили, в основном, обеспеченные крестьяне. Назвать богатыми их было нельзя, но и не бедствовал народ. Хлеба хватало до нового урожая, и по весне сеяли своим зерном. Семьи все были работящие, потому и жили с достатком. Даже налоги платили исправно.
Маленький этот хутор, основанный прадедом Даши, располагался на бескрайней равнине, защищенной огромным холмом.
Рассказывали жители, что прадед Федот, обидевшись на своего отца при дележке хозяйства между сыновьями, ушел из дома. При этом он ничего не принял от родственников, как ни уговаривали его впоследствии.
Вышел из избы, да и пошел, куда глаза глядят.
Завели его не то глаза, не то затаенная обида, далеко за околицу, потом за огороды, где картошка посажена. Миновав луг, он вышел к маленькой рощице, раскинувшейся в небольшой балочке у ручейка. Журчащий ручеек не остановил мужика, одолел его вброд, благо вода доходила чуть выше колена.
Обогнув высоченный холм и поднявшись наверх он ахнул.
Повсюду, насколько хватало взгляда, цвели полевые лазоревики. Были они бордового цвета и напоминали скорее пятна крови на зеленом бескрайнем поле. Небольшой ветерок шевелил цветы и, казалось, что наклоняясь друг к другу они перешептываются, увидев незнакомца.
У мужика, и без того мечтателя в душе, перехватило дыхание.
Федот сдернул шапку с головы и в сердцах бросил ее на землю: вот тут и буду строиться! Лучшее место для жилья трудно было себе представить.
Со стороны деревни, защищенная высоким холмом, расстилалась бескрайняя степь.
Можно было распахать огороды, посадить сад, да и сена было где накосить.
Здесь и решил он поставить свой дом.
Деревенский сход разрешил Федоту строиться.
Места много, кругом степь.
Вода, правда, в вырытом колодце была солоноватой, но со временем к ней привыкли.
Хутор тот назвали по имени основателя: Федотов.
Да только со временем прилипло к имени еще одно название: Лазоревый. Уж так буйно по весне цвели лазоревики вокруг.
Федот, как приезжал в деревню, так и превозносил до небес те цветы, рассказывая, как цветут они по бесконечному полю до самого горизонта. Вот и прозвали прадеда: Федот Лазоревый. Прилипнув однажды, название иногда живет в веках.
Так и тут: в хуторе давно новые хозяева, а называется он по‒прежнему: Федот Лазоревый. Строил свою хату прадед сам, да жена помогала месить глину с соломой. Из высохшего самана они складывали стены. Зиму провели в землянке. Братья приезжали, уговаривали да увещевали, обещали помощь, предлагали денег.
Гордый мужик был неумолим.
После этой стройки, надорвавшая здоровье жена его начала болеть. Так и не оправившись от своих болезней, она первой открыла хуторское кладбище.
К тому времени сыновья выросли и сами устраивали жизнь.
Через какое-то время прадед, отделив троих сыновей, построил им такие же саманные хаты на отдальках от своей. Хаты эти утопали по весне в цвету яблонь, вишен и слив.
Самый младший и любимый сын, так уж получилось, жил с отцом. Хутор разрастался медленно. Внуки не хотели жить в такой глуши, переезжали в деревню, поближе к людям. Желающих переселиться из деревни оказалось немного. Хотя и были таковые. Чаще всего те, кто не уживались с родней.
Каждое воскресенье хуторяне ходили в деревню в церковь, да изредка на неделе бабы собирались в лавку за продуктами, которые не могли произвести в своем хозяйстве. Соль, сахар, спички, селедку, городскую мануфактуру покупали бабы в лавке у местного лавочника.
Такие посещения деревни были редкими.
На хуторе сеяли лен, теребили его, да долгими зимними вечерами ткали на станках холсты, как для домашнего пользования, так и на продажу. Холсты охотно покупали на осенних и зимних ярмарках в уездном городке. Для домашнего пользования ткань красили, кто чем мог. Шили из них рубахи мужикам, да немудреные наряды бабам.
– 2 -
На посиделки в деревне собирались в хате вековухи Августины. Жила она со своим отцом. Замуж ее никто не взял – некрасивая была девка, лицо у нее оспой прихвачено. Да и приданого за ней мало давали. Вот и обходили ее дом женихи.
Августина на жизнь не обижалась. Была она приветливой женщиной, закутанной в белый, в мелкий цветочек батистовый платок, закрывавший лицо. Немного суетливой, но молодые девчата ее любили: умела она хранить их сердечные тайны. Не обижались на нее и парни. Она никогда не ругала их за горы оставленной шелухи от семечек. Лишь изредка ворчала. Вот и собиралась молодежь в ее доме. Передняя была большой, места хватало всем. Обстановка, как и во всех домах в деревне, была не затейливой. Вдоль стен тянулись широкие деревянные лавки. Около печки стояла большая деревянная кровать. Рядом находился длинный обеденный стол, окруженный с двух сторон некрашеными лавками. Обычно за столом парни играли в карты, а девчата, сидя на таких же лавках вдоль стены, вязали носки или серые пуховые платки. Посиделки были не просто местом, где можно скоротать вечер, но и местом, где парни и девчата друг к другу приглядывались. Где можно было перекинуться с понравившейся девушкой парой ничего не значащих слов, чтобы определить: нравишься ли ты. Потом уже ухаживать или быть отвергнутым.
В этот вечер девчата загадочно улыбались и перешептывались, ожидая прихода вернувшихся с «действительной» служивых. Парни же спокойно играли за столом в карты. Молодежь постепенно заполняла комнату.
Даша, румяная с мороза и возбужденная, резко дернула дверь за ручку и почти влетела в дом Августины.
Братья всю дорогу от хутора до деревни задирали ее снежками. Она же, увертываясь от их метких рук, бежала почти всю дорогу. И теперь, запыхавшаяся, переступила порог.
Хозяйка сразу кинулась помогать. Не успела Даша расстегнуть шубейку, как Августина уже стащила ее с плеч, развязала платок и аккуратно положила на другие шубы.
Улыбаясь, Даша пригладила волосы перед маленьким зеркальцем, висевшим над умывальником.
– Опять, ироды, загнали девку – незлобиво возмущалась Августина, – садись, лапушка, отдохни. У-у-у-у жеребцы! Силы вам девать некуда, – ворчала она, неодобрительно поглядывая на вошедших вслед за Дашей Луку и Ивана. Но те спокойно раздевались у сундука, не обращая внимания на ворчание хозяйки. Знамо дело, тетка Августина всегда Дашку защищает.
Августина любила Дашу и выделяла ее среди других девчат. Своих детей у нее не было, и ее трогательная забота о чужом ребенке удивляла деревенских кумушек.
Раздевшись и положив свои полушубки на стоящий у порога сундук, парни прошли к столу. Усевшись на свободные места, стали присматриваться к игре. Даша, согрела руки о бок горячей печки и села на лавку к подвинувшейся подруге Глашке. Та ревниво оглядела подругу. Даша всегда одевалась аккуратно. Все ее наряды были украшены затейливой вышивкой или отделаны рукодельным кружевом. Вот и сейчас на ней была цветная кофточка, застегнутая на маленькие ярко-красные пуговки. На вырезе кофточки были пришиты красивые кружева, похожие на весенние лазоревики. Подол серой юбки украшали голубые вышитые незабудки. Отец любил единственную дочь и, конечно, баловал ее, покупая готовые наряды, красивые бусы, серебряные сережки, несмотря на недовольство своей супруги.
Многие деревенские девчата завидовали Даше. Да и было чему. Она была самой красивой девушкой в селе: даже старики, встречая ее, в восхищении качали головами и причмокивали беззубыми ртами, стараясь выпрямиться и горделиво протрусить мимо.
Даша достала фартук и повязала его на талии. Только после этого стала вязать шерстяной носок. Глашка, наклонившись к ее уху, уже нашептывала последние деревенские новости. Набрав в легкие побольше воздуха, она собиралась поразить подружку последней вестью, о которой перешептывались местные девчата. Но не успела.
В открывшуюся дверь без стука ввалились двое замерзших парней. Лица их были красными от мороза. Неловко перетаптываясь у порога они озирались в поисках знакомых лиц. Было видно: давненько они здесь не бывали. Сидящие на лавках девчата прятали улыбки и разглядывали их исподтишка. Гостеприимная хозяйка пришла на помощь.
– Чего стали около порога, как будто забыли совсем мою хату? – громко упрекнула Августина пришедших.
Увлеченные картежники, наконец, оторвались от игры и тоже уставились на пришедших. Даже азартные игроки отложили карты и наблюдали за ними. Всем было интересно посмотреть на вернувшихся с «действительной» службы. Какими они стали после долгого отсутствия? Исправила ли армия непутевого балагура Никитку? А всегда серьезный Егор, может, научился улыбаться? Или опять слово из него не вытянешь? Девчата разглядывали новых парней исподтишка. Раздевшись и преодолев первое смущение, парни прошли на середину комнаты. К ним тут же подскочил один из картежников, еще несколько ребят вскочили с мест. Начались рукопожатия, похлопывания по спине.
Парней усадили на лавку около стола в ожидании рассказа о нелегкой службе.
Никита, польщенный вниманием молодежи, приосанился, огляделся вокруг: все ли внимательно слушают и начал рассказывать о муштре на плацу, об отцах-командирах, пекущихся о служивых, о житье-бытье вдали от родной деревни.
Деревенские парни слушали, не сводя любопытствующих взглядов с рассказчика: ведь многим предстояло пройти все это. Отслужившие, но еще не оженившиеся парни, молча усмехались в усы. Уж больно складно все получалось у Никиты.
Егор, в отличие от друга, сидел молча, изредка покачивая головой и усмехаясь, когда друг начинал плести небылицы. Истощившийся запас приготовленных заранее баек да молчаливый друг, сидящий рядом и не особо поддерживающий его, охладили пыл рассказчика. Никита заерзал на лавке, в поисках поддержки, может у кого вопрос назрел. Но публика постепенно теряла интерес. Парни потихоньку перекидывались картами, девчата сидели, уткнувшись в свои бесконечные вязания. Тут Никита вспомнил о непростительно забытом гостинце для девок, купленном в уездном городке. Любил Никита привлекать к себе внимание, да так, чтобы потом говорили о нем в деревне. Вот и теперь, рисуясь, он стукнул себя по лбу, как будто вспомнив о чем-то очень важном.
– Егор, ты чего же сидишь? – громко обратился он к другу. Тот вопросительно поднял глаза.
– Мы же девкам гостинцы принесли, нешто забыл? Посмотри, какие девки без нас выросли: прямо цветочки степные, не чета городским!
Егор, подошел к сундуку и достал, из под наваленных на него шуб, большой кулек, свернутый из коричневой магазинной бумаги. Кулек поменьше извлек оттуда же Никита. Развернув бумагу, они подошли к девчатам.
– Эх, красавицы, отложите свои бесконечные носки, да варежки, принимайте городские угощения, пряники сладкие, конфетки яркие! – Никита опять был в центре внимания.
Смущенные девчата переглядывались, подставляя ладошки. Не каждый день приходится принимать угощения.
Егор, черпая ладонью из кулька, сыпал конфеты в подолы притихших девчат. Никита оделял их пряниками. Девчата, жеманясь, принимали неожиданные подарки.
– Ты поменьше захватывай, медведь, – урезонил Никита друга, – так всем не хватит. – Погляди, сколько девок подросло, пока мы армейскую науку проходили.
Егор оделял девчат, сидящих на краю первой лавки.
Сдобная девка Парашка, жеманясь, отстранила его руку:
– Зачем так много? Мы тех конфет наелись уж, чай не бедные.
Егор поднял на нее глаза. Он вспомнил, что это дочка мельника.
– Надо же, как вымахала, – подумалось ему. Он помнил многих девчат и парней, здесь присутствующих, еще подростками.
– То ли время летит, то ли мы изменились – после отлучки всё другим кажется, – подумал Егор. По приезде ему показалась маленькой родная деревня, а уж родная изба, до горечи в горле, была мала и примитивна. После города, в котором они служили с Никитой, его широких улиц, огромных домов, порой даже в несколько этажей, соборов, златоглавых церквей, мощеных улиц, даже казарма казалась хоромами по сравнению с деревенскими домиками.
Мать обиделась на него, когда он поделился впечатлениями после приезда.
– Век так жили, сроду в городе не была и не поеду.
Но теперь, глядя на девчат, Егор немного расслабился. Местные девчата показались ему привлекательнее городских. По крайней мере, красивее. Он перешел на другую сторону горницы и начал раздавать гостинцы сидевшим на второй лавке девчатам, которых еще не успел рассмотреть. А посмотреть было на кого: все крепкие, розовощекие. «Правильно мать говорит: на такой женишься – горя знать не будешь, и детей здоровых нарожает и хозяйство обиходит. Чего еще мужику надо?» – Вот такие мысли витали в голове присматривающегося к девчатам Егора. Но случайный взгляд, брошенный на сидящую рядом с крепко сбитой подругой девчонку, напрочь выбил хозяйственные мысли из головы парня. Ноги вдруг не захотели слушаться хозяина и сделать шаг в ее сторону. Сердце екнуло и провалилось вниз. Непослушными пальцами он захватил пригоршню конфет и протянул девушке: угощайся. Голос изменил ему, прозвучав слишком хрипло. Дыхание перехватило. Раньше Егор не встречал таких девчат.
Две длинные косы, перекинутые со спины на грудь, были пушистыми, и цвет их был необычен. Темно-каштановые они, в свете стоящей на столе лампы, отливали золотистым блеском. Девушка подняла огромные зеленые глаза, обрамленные темными густыми и такими длинными ресницами, что они касались прямых темных бровей.
