Kitobni o'qish: «Кали-юга. Книга для чтения в метро»

Воинам, храбро сражавшимся и павшим на диванах, посвящается.

© Тарас Журба, 2021

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2021

Благодарности

Автор выражает свои искренние благодарности: Дарье Журбе, Рябовой Ульяне, Дворецкой Оксане, Бархатовой Ольге, Боченковой Ольге, Голубеву Денису, Грачёвой Ольге, Дубровской Валентине, Елистратову Дмитрию, Жулеву Дмитрию, Кононовой Елене, Крижановской Марии, Куприяновой Наталии, Маус Наталии, Нефёдову Евгению, Нефёдовой Людмиле, Облакову Александру, Поливановой Ольге, Рясовой Виктории, Сапаровой Ассель, Семёновой Елене, Тасалову Артёму, Филиппову Сергею, Цаплиной Елене, Чернышевскому Дмитрию, Яцковой Виктории, а также всем донаторам и организаторам ресурса «Планета.ру» – за материальную поддержку издания книги.

Часть первая. Пафос

1. Гимн Шиве-Махадеву¹

 
Танец Бога, танец гнева,
Закружи меня могутно.
Я не знаю всех секретов,
На тебя молюсь покуда.
Вечный в Вечности Великий
Тысячеимённый Шива,
Среди всех апеллятивов
Самый скромный для поэта.
Вот сигнальная ракета.
Вот пристрелочный, картечью.
Вот фугасом, бронебойным.
Танец Бога – это больно.
Танец Бога разрушений,
Испытания терпенья.
Разрушая наши члены,
О Великий Милосердный,
В приближении победы
Подношений ты отведай!
Первым блюдом – покаянье,
На второе – суп амриты,
Изготовлен из страданий,
Прокалённых светом битвы.
На десерт прими проклятья.
Ты влюблён в несправедливость,
Как в игру своих запястий,
Мудр столь красноречивых.
И в соитии прекрасных
Форм видений абсолюта
С тем, как тратили напрасно
Время, согрешая люто,
Мы в своих сомненьях жалких,
В битвах в Харькове, на Калке,
В типографской перепалке
В век суровый и конкретный.
Так прими ещё и это.
Это – то, что видит сердце так,
Как есть, без лишних сдвигов,
Принимая всё, что вижу,
Разрушая всё, что тленно,
Что не единомгновенно,
Факт парения и взрыва,
Созерцания, разрыва,
Пункт сведения в едино,
Что уже и что на взводе,
Что по самой по природе
Описать не хватит слова.
Это – то, что без усилий,
Даже без команд «расслабься»,
Порт приписки, адрес почты,
Цель, достигнутая в точке,
Суть и метод в одном взгляде,
Жизнь и смерть при всём параде,
Камертонов разных мера —
Человеческая вера.
 
 
Выпей это, Светлый Вечный,
Не отдельно бесконечный.
Пей на брудершафт с супругой,
С танцовщицею упругой,
Мудрой, нежной, грозной Кали².
Долго же мы вас искали!
Пейте это подношенье за всех нас,
За ваших деток,
Мириады сонмов клеток
Организма всей Вселенной.
Вытрите уста до суха.
 
 
Базар вани хум пад суха.
 
 
Насладитесь же в экстазе
И сотрите все границы.
Всеединство не стремится
Жить прискорбно, одиноко.
Зри само себя же, око!
Радуйтесь своим твореньям,
Небо и земля родная.
Ниспошлите людям радость
И умножьте благодетель,
Дайте силы и оружья
Отодвинуть, что не нужно,
И добиться, что свершиться
Быть должно по вашей воле.
Вот вам также хлеба с солью!
 

2. Пролог

 
Веропутанный столп, умирающая нога.
Труба – сыплется нафталин.
Это не декаданс. Это – козни.
Грех и гроза. Язык и язычество.
Тамбурин, играй громче.
Пусть цветёт, пусть его.
В покрывале – покойник, чистые руки.
Над ведром – рукомойник. Лихолетье?
Четыре доски – четыре палки.
Четыре коня. Четыре копыта. Четыре эпохи.
Четыре четверти.
Кали-юга.
Ветер.
Вьюга.
Зима.
А уже потом – весна.
 
 
Фиолетовый, с просветами ярко-оранжевого.
Нежность, прозрачность.
Далёкий плавающий остров.
Гора убийц, гора трупов. Горе и гора.
Горний волк – сын судьбы, царь над катаклизмами,
Брат метаморфозам, дядя арабескам,
Отец дельтаплана, дизельного двигателя.
Нырять в ворох перьев, нырять под мышку к судьбе!
Сжимать в руках плотность эфира!
Осязать, обонять, созерцать плотность полноты!
Трубы и вены. Канатики и краны.
Клистиры и корветы.
Море выросло до высоты моих плеч.
Земля зазеленела плесенью.
Я не люблю себя.
Я не люблю себя убивать.
Я. Не-а! Не я.
Ты – дождевая сеялка.
От тебя веет вечностью.
Гуттаперчевый фаллос.
Гуталиновый негр.
Истина дороже сущности.
 
 
Равняйсь! Смирно!
Руки в брюки!
Руки в боки!
Ноги в руки!
Прыжком марш!
Ныряй, взлетай! Вспарывай!
Лопайся. Делись! Расслаивайся!
Напрягайся! Наряжайся!
 

 
Треухи – для Трёхглазого.
Треножник – для чернокнижника.
Хороша ль ушица?
Липкая кашица – пустомолвие.
Звяк-звяк. У меня нет денег.
У меня нет тени.
У меня есть ты,
Пигалица-извращенка,
Лакомка на блюдце,
Горлица сгорбленная,
Весталка почтовая,
Вешалка зашейная,
Околица, околесица.
Опять тараканы – шмыг-шмыг.
Примус закоптился.
Пальцы заиндевели.
Палатка – в голове.
Твои морщины – мои извилины.
Твои леса – мои тропы.
Твои пустыни – мои трупы.
Твои горны – мои награды.
Моя плесень.
Моя Вечность.
 
 
Распадение рассудка.
Мышление – каверзный процесс.
Стекай глазами вниз и внутрь,
Потом чуть влево – стоп.
Стоп – кадр. Хвост мыслимый.
Хвост мысленный. Хвостатое мышление.
В затылок отражение.
Понял? Понял!
Обнял. Обулся. Одурел.
В атаку! На бруствер!
Гурии и апсары, мысли и валькирии.
Валькирии – мысленные апсары,
Соблазняющие гурий.
Грудь болит раком. Нога умирает.
Рождается посвист.
Женщина, изыди!
Обними безмолвно и податливо.
Читай чётче. Верь в секунду. Не верь в век!
Кто ты, человек?
Человече,
Не стреляй в веко.
Стреляй крепко в миганье ока.
Переживание мгновения глубоко?
 
 
Люблю ноги-столпы.
Гудроном слиплись ноги.
Осанна. Аллилуйя.
Чёрные дороги. Белые собаки.
Лес. Огнедышащий мозг вулкана.
Бессеребренники.
Госпожа стужа,
Хочешь, я тебя куплю?
Я тебя утоплю
В луже
Весенней крови.
Разодрали потроха.
Знамёна. Бунчуки. Перелески.
Опять уже поздно слышать нервные всплески?
Небо здесь не при чём —
Оно между ног не пролезет.
Лестница между двумя автокарами. Колесо катится.
Зелень ластится.
Ноги слиплись.
Да здравствует моральный кодекс!
Тот, что бритвен,
Тот, что точен.
Города. Крипты.
Днём и ночью.
Леса. Башни. Норы.
Крикнем хором.
Не страшно с эхом
В рукопашной?
Отраженье мозг не жмёт?
Венец как обруч на Венере.
Солнце мутится пятнами.
Скрежещет трактор.
Копай чужбины.
Не верь горбатому и злому.
Сеяли, сеяли и, наконец, пожали.
Не взошло, не выросло.
Коромысло и пустые вёдра – доказательство тени.
Формула отдачи:
Суд без права переписки.
Подушная подать с посконного рыла.
Ветер в голове, в карманах.
В тени баобаба я слушал деда.
Он вёл беседу.
Мы пели гимны.
Речь струится.
Я принял схиму —
В глазах двоится.
Рога и крылья остались где-то.
Ноги слиплись. Корни зашуршали.
Где б найти такую деву, чтоб всегда давала —
На пряники за картошку —
Ведро вареников и ещё немножко.
Ну-ка, парни, ну-ка, пилите ноги!
Лук розовеет. Стрела зеленеет.
Зреет, наливается.
Земляной хозяин зверья.
Слепец. Обыватель. Потеха.
Безудержность раскаянная.
Пояс девственности даже не надеть!
Откуда здесь у тебя мёд?
Дура – твоя совесть!
Пусть атом – это мир,
Но где же правда в нём?
Я не хочу купаться в свете отражения теории.
 
 
Корова звёздная – одна моя отрада.
Мы – пастыри, лунялые охотники,
Ковбои Млечного Пути?
Отряд за отрядом. За ратью – ограда.
Твоё междометье – моя аватара.
Твоё куролесье – моя зыбкость кайфа.
 
 
Четыре четверти – и слиплись ноги.
И спелись птицы.
И нет больше нравов —
Ни левых, ни правых.
Мумифицирую твою зловредность.
Как мёртвое от живого,
Отрежь от чрева глупость.
 
 
Вбери в себя торговлю
Фальшивыми отверстиями.
Не верьте смерти, смерду, Спарте.
Афины – многолики, союзны и беззлобны.
В персидских землях – праздник:
Там меньше, чем в Европе,
Язычества и кайфа.
Пороть, как море, ерунду.
Платить за воду лабуду.
Ботва вместо волос и корень —
Ядрёный, непокорный.
Я не люблю его. Хотя, однако…
Но, может быть, он табурет тебе?
Продай мою рубаху,
Продай скелет.
Измерь и выпей.
Протуберанцы спермы
Заполнили каверны.
А у меня нет денег.
Что ж, я нищий?
 
 
Но ты не сыщешь
Богаче, здоровее.
 
 
Пресс, покер.
Чёт и нечет, выход – вход.
А где лица? А где птицы?
Чёрная икра, видно, не дозрела.
Справа – Паллада, Артемида – слева.
Эвоэ!³
Я вою.
Эвоэ!
Мимезис топоногий.
Пeaн – братоубийца.
Не взлететь, не скрыться
Под подвалом, в сугробе.
Слишком инвалидно слиплись ноги.
 
 
Вечереет – давно сидим.
Воспоминание – колючий отклик из прошлых дуршлагов.
Кому-то ты отмычка, кому-то – нереальность.
Скопидомы и толстопяты,
Убирайтесь и тратьте Бога!
Нале-… на-право!
И скатертью дорога!
И мёдом вам отрава!
Вагины глас дотошный глазеет гипнотизмом.
Ты слышишь ли призывы?
Нет – совесть на горбе,
А под ногой – расплата.
Втекает электричество.
Холодильная камера.
Впрысни изящность бегемоту под кожу,
А лучше её содрать.
Кому стало легче?
Легче, а не слепее.
Весело —
Ретроспекция связей.
Месиво дионисийского теста.
Ком под горлом. Ушат в желудке.
Тучнеет жуткость.
Кости обгорелые – кредо титанизма,
Ноготь и топтание.
Поплюй на ладони. Легчает?
А как же!
Это нечестно – компенсаторность.
Звенящие травы задорны.
Коварные мысли проворны.
А солнце – паук.
 
 
Это верно.
И нити твои драгоценны.
И струны твои легковерны.
Четыре эпохи – нет больше нравов
Ни левых, ни правых.
Зато есть песнь
О лотосе, о семенах, о Кроносе.
Это – не моё имя, это – прошлое,
Которое я преодолел.
Потеть рассудком.
Истекать в желудке
Кровью.
Увольте.
Лучше – на биржу,
Лучше – в бродяги.
Откройте банку консервированной снеди каннибала.
Побалуемся?
Иди, иди, Изида,
Иди скорей сюда.
Кормить Египет мужем можешь?
Я сыт уже по горло печенью жизни,
Костным мозгом смерти.
Противно жрать себя.
Кто это: утром – на четырёх, в обед – на трёх,
Вечером – на двух,
А ночью ноги слиплись?
Убейте Cфинкс.
В клозетах – ваша нежность.
В розетках – наша правда.
Замерший Стикс.
Бесплатно на коньках
Гоняет детвора.
 
 
Опять о цвете, о цветах?
Безбрежность, голубой остывший моря отблеск
Не жжёт – зовёт.
Иль уже поздно?
Остров.
Двое. Мы.
И книга, великая, как пирамида.
На шее – ствол, в руке – мачете.
Перечитай и дай другому.
И подошьют тебя, подклеют,
И вспомнят, заново сжигая,
И вздрогнут:
«Ом намах Шивая».
Чтоб стал тузом валет, кастрируй короля.
Укор – награда. Жизнь – бадейка.
И квас чесночный – дом забвенья.
На печь пусть мысль моя спешит,
Стремится, треплет чьи-то нервы.
Уже ли я не первый?
Иль не последний,
Где нет здесь больше никого?
А, ты!
Прости, милашка.
Ты сморщилась, под стол забилась.
Ты отбираешь силу,
Спускаешься с луны и душишь,
Вся белая.
Арджуна – недоносок.
Куда тягаться с Ним, однако?..
Для выскочек у нас есть тоже ниши.
Подай и нищим,
И богатым,
Брахманам,
Вайшьям
И солдатам.
Ангажемент твой всем подходит.
Смелее шефствуй над дитятей.
И гордо шествует Антихрист.
Он долгожданен, он накликан.
Не видно лица. Грустно.
Капель забытая, прогладил утюгом тебя
Всевластный принц шутов и лесбиянок.
Матриархат купает тело.
Патрон клиента заклеймил.
Лишился ветер перемены.
Огонь и похоть.
Сад желаний однопол.
Сад мук – с маркизом во главе и во череслах.
 

 
Дьявол – престидижитатор, тихоня,
Мальчик – педераст.
Он плачет на песке и смотрит:
Как капли, слёзы исчезают, сохнут,
Не проникая вглубь песка,
Как волны.
Как прилив.
Как сон, гонимый жизнью.
Он снял цилиндр и плачет.
И зубы его режут тугую полость бриза счастья.
Колдун, пройдоха, отценасильник,
Владыка жрёт своё зерцало.
Жрёт свой голод, жрёт таблетки семени,
Прессованного ветром.
Таблетка в небе – пряник.
Сохнет. Гаснет.
Отдаёт не то, что нужно.
 
 
Партитура, пюпитр. Муза.
И шашки наголо.
Рубите провода, рубите злобу.
Рубите мощь
Эрекции чужой.
Как мало здесь тебя!
Всё больше там,
Где нет того,
Что здесь присутствует в явлениях.
Кирпич – феномен. Корь и гарь.
И гать – могила для мышления.
Геометрическая плоскость болота
Ярого сознанья.
Шибче, шибче пузыри!
Два принципа:
Кусай за локоть,
Зри затылок.
Бицепс —
Он толще, он прочнее счастия любимой.
Ещё вернее счёты —
И пальцы ловкие при них.
 
 
Топтать, топтать!
Месить, мешать, взбивать.
Готовить мессу чёрную,
Вынашивать, внимать.
Престол под куполом пустыни.
И дух единственный там – саксаул.
Где призрак Агасфера?
Где три небесных сферы?
 
 
Смерть дороже, чем прощенье.
Однако сломаны весы.
Клеймо на шее. Отмщенье
Сочтёт минуты и часы.
И «когито»,
И «эст фемина» —
преграда бытию ничто.
Опять тот ангел будет честен.
Шесть крыльев, шесть венцов полёта,
Залог удачной повитухиной работы.
Оправа – золото.
Потрава всполота.
Злак. Злачные места.
Плевелы?
Нет. Саранча?
Нет. Валовый урожай —
Руки подставляй.
Отношение частей сознания
К частям создания.
 
 
Я весь здесь.
Я весь взвесь.
Я друг врагу, я враг для друга,
Отец для сына, дед для внука.
Я вертикаль и параллель в зеркальных комнатах.
Я отражаю «я убиваю».
Я убиваю «я отражаю».
 
 
Слышишь трель кукушки? Мачеха моя.
Она дороже мне, чем вера.
Считай, коли ты слаб,
И верь, коль ты бессилен,
Но символ женщины не трожь,
И только молви, повторяя: «Ку-ку, ку-ку, ку-кук-ку…»
Куда ушла раздвоенность?
И ног – ни слипшихся, никаких.
Присутствие покойников
Самих
На собственных на похоронах —
Кредо кучи бытия.
И всё здесь есть. И правит телом Логос,
Продажный сын кровавого отца.
Я всё создал —
Ты все запомни,
Когда разрушишь молодца.
Отдельно руки, ноги, рот и бёдра.
Не в том порядке их скрепила.
Вот расставанье с силой.
Рожденье – боль.
И смерть – в страданье.
Когда воскресну, вновь разрезан,
Я обрету надежду на вящие на упованья,
На то, что буду склеен целиком.
Я ненавижу жертв себе —
Противно жрать себя.
Тебя боюсь, хоть созидаю,
Хоть прячусь у тебя под мышкой,
Как Аполлон и мыши.
И лук натянут тетивою.
«Эвоэ» вою.
Присмертный хрип моей осанны
Понятен волку и луне.
Воздастся только непорочным —
Не вовремя и не нарочно.
Приклей-ка лейбл на зад знаменью:
«Проверено, мин нет».
И проза пусть
Стихотворенью
Подарит сладостный
Каприз.
Минёт година, век и кальпа,
И мясо сварится в котле.
Я начерчу тебе на кальке
Теней забытых силуэт.
Кукушка – мудрая и злая.
Кукушка – гордая.
Кукушка – честная.
Не слушай её
Ни здесь, как и не там.
Пусть бьют тамтамы,
Вертятся барабаны,
И деграданты хлюпают в вине.
Кто в очередь на суд встаёт по доброй воле?
По перилам балконов небоскрёбов кто ходил?
Юдоли удаль. Гнев Сатурна.
За пазухой – слезливый крокодил.
Ты – за спиной, ты догоняешь,
Готовя встречу впереди.
А я иду к тебе, хромая,
Твою забытость ворошить.
На поезде, на поезде,
По разным по вагонам рассевшись,
Едут черти, едут мысли, едут чувства —
Грустно, радостно, безмолвно —
Во фраке хоровой зимы.
На поезде ещё не поздно
Добраться до Луны.
Лангусты, крабы, крысы,
Компьютеры, трамваи,
Диваны, переплёты,
Антенны, самолёты,
Фригольдеры, вальтеры, мясорубки,
Законы, лагеря, лагуны,
Провалы, тучи, сёдла, дудки,
Наручники, кондомы, гранаты,
Принципы, наркомы,
Люстры,
Пилястры,
Пилюли —
Ой, люли, люли, —
Рулетки, барабаны, чеки,
Не люди и не человеки.
 
 
Корни сидят в часах,
Часы сидят во фрикциях,
Соломы подстелили в гроб.
И гроб навалили на горб.
И браги залили в рог.
Нагрели пахучий грог,
Плеснули его в камин.
Сати давно ушла.
Аминь.
Читай, и помни остров,
И грезь, пока не поздно.
А у меня нет денег:
Корпускулы разбрызганы
По кочкам, строчкам,
Буйным ночкам.
Иссяк мой липовый кошель.
Остался кашель
Переливчатый кукушки.
Кому здесь скучно?
Мне очень неприятно взирать на то,
Как час дробится,
Минуты скачут и меняют портреты на парсеки.
Закон открыт инфляцией порядочной и честной —
До точки доводить журчащее, как веер,
Близкое стремление волны.
Кто может откупиться от косы
Фискально-призрачной
Основы мирозданья,
Молекулярно-волновой природы?
Налог платить за пользу от дробленья!
Ты был здоров, теперь ты беден,
Ведь у тебя нет денег:
Секунда утекла, и всё за ней спешит.
Окаменелые остатки этих бредней
По ангельскому лезвию серпа
Стихают тихо и покорно.
В кустах бормочет Норна.
И молот карлика стучит,
Зубопротез готовя ядовитый
Для вечной трапезы твоей,
Змея моя родная.
 
 
В тюрьме, однако, ни души —
Завод иссяк пружины,
Которая часы толкала
Вращать вокруг Земли солярный блин.
Инерция, негация, негоциация,
Сперматорея и фрустрация —
Диагноз ставит врач, подобный вору или богу.
Определить немыслимо крамолу
Как нечто, не похожее на тремоло
Небесного оброка.
Мы повстречались у обрыва,
И ты дала мне шанс успеть понять всё то,
Что лютой чередою бежит из глаз далече,
Неотвратимостью калеча,
Вгоняя в прелесть светлого ничто.
 
 
Опущены веки, и храм молчалив.
Пусть Будда заменит нам тётку.
За двадцать шкур капустного кота,
Звенящего в сердечке механизмом,
Мы получили много денег,
Соткав тенета в портмоне.
Где око-призма,
Там тридцать тетрадрахм капризно,
Неизбежно всегда войдут в немилость.
Скопилось на душе обилие одежды.
А хорошо б, как прежде, —
Только чешуя.
Шелом, корыто – меры для вина, прокисшего в постели.
Бабы словно черти.
Женщины словно чертовки.
Любимые бабы нескромны, нетленны, нейтронны,
По шесть-шесть-шесть за тонну.
Нам, демонам, опять не хватит ритма.
В бутылке снова джин, и фальшь в свинье-копилке.
В бутылке снова ром, и бабки снова в Роме,
Подбитые под церкви.
В бутылке снова змей.
И змеевик-затейник снимает
Пробу первого цилиндра
И пляшет на ветру.
 
 
Утро пришествия инопланетян считать вечером
Дня гнева,
И отменить, найдя ему замену в дне рожденья.
Отпразднуем?
Ложись, скрести и руки.
Лиха беда начало тринадцатой страницы.
Да в пятницу её —
Туда, где каждый день
Тринадцать.
Верста к версте,
Покой к огню.
Я на коне в опор гоню —
Во весь, в аппорт, в арнит,
В трансферт —
На костылях воскресных верб.
Верхом на демоне,
На грозном скакуне,
Скачу я под откос.
Ну, кто у вас не молчалив?
 
 
Печаль.
Мне хочется сказать о том, что незачем
Кручиниться.
Разочарован мозг тогда,
Когда высокое, спускаясь с беспределья,
Ложится в дрейф позорных повторений.
Как можно так мечтать? О чём? О ком?
О, Ом!
О сын стремящихся к распаду основ нетленной полноты!
 
 
Червячки ползучие, мышки летучие, нервные жучки,
Стервозные каблучки.
Моторные реакции.
Ангедония к сатисфакции.
На кульмане приколот лист кленовый,
Он обведён зачем-то синим
Чужим тупым карандашом:
В квадрат вписали круг,
Треугольник;
Звезда исчезла пентаграммой.
Не дилижанс, но телеграмма,
Не навершие Грама,
 

 
Но отпечаток девяти граммов.
Не голубь, но кукушка.
Кандалы под подушкой.
И кровь на простыне.
И здесь да не простыть!
Он машет всё руками,
Голый человек.
Он лезет между глаз в поток рентгеновских проекций,
Он заполняет секции, на век оставленных
Построек.
Он одинок, он боек,
Человек.
Бритву он берёт и бреет
Ею дряхлую браду —
Ту, что кустится между ними.
Поднатужась, он рвёт цепями антикорни.
Он антипод для непокорных
Судьбе, принятой наизнанку.
Эй, друг, держи свою баранку
Крепче, покрепче привяжи ремни!
Луна в руках. В дали огни.
А человек руками машет, мошной, трясясь
В своей мошонке,
В душе, разбитой, склеенной,
Стерпевшей, снедаемой терпеньем
Рассудочных отходов от дерзких результатов
Своих несбыточных удач.
Угар в печи – там плесень.
И песнь слышна лишь грустная.
Ведь здесь восторг не слышен, когда он не для всех.
На двор из-под тёплой крыши?
И больше не переживать чужой тоски, которой поделились?
И что ж, идти в атаку
Своей раздачей
Собственной, родной удачи?
Но радость вряд ли сотворить на зимней коммуналке.
Враги врагам – а ну друг другу сдачи!
Погибнем в перепалке,
В уютной тихой балке
Похоронят нас живьём.
Воскреснем, как природы плод,
Который, в чреве находясь её,
Беременен своим началом и концом —
И близостью своей к её стремленью удалиться.
Довольно, впрочем, впрок молиться.
Нетрудно удавиться.
Труднее – удивляться.
Приятнее – трудиться,
Как трутень,
Божий отголосок,
Его, всевышнего начала, конечный коррелят.
Великий мастер этот трутень.
Потом обливается,
Мёдом захлёбываясь, забавляется,
На потом оставляя смерть.
С искрой божьею в простате – и столько чистоты!
И толстым, и смешным, великим и шалавам
Он даст единое.
Святая простота,
Простата,
Милое сердечко,
Машинка переносная!
Ох, труден путь твой, труден!
Живи, Великий Трутень,
Пою я гимн тебе за то, что ты
Не знаешь праздников и будней,
Червей и бубен.
 
 
Чистая работа. Механика – любимое чисто.
 
 
Соляра след мигает на воде.
Отдайте наш приказ растениям:
«Выжить!»
Отдайте наш приказ вулканам:
«Выжечь!»
Отдайте наше гордое «ура!»
Урле простейшей, одноклеточной.
Прощайте!
Только бескозырки тихо уплывают
Да по волнам предвечного бульона.
 
 
Но кто здесь виноват?
Я мстить хочу.
Да некому.
Верзила в маске чешет брюхо.
Холодно слишком и жарко чересчур.
И чересчур уныло, средне и сродни
Всему тому, что грянет, как рефрен,
Испитым мытарствам,
Оставшимся в угоду нашей страсти
Где-то вдалеке.
Слишком всё уж, слишком,
Худо бы не вышло.
Чего-то не хватает,
Чего-то неймётся.
Чего-то не куражится
По кругу за доской своей, за мраморной,
За точкой.
Нет теней на влажной штукатурке.
Они все уходят и уходят.
Тени – тенёта.
Тенидазолово вымечко,
Тянитолкаево племечко.
Нет теней на влажной
Штукатурке.
Они все уходят.
Уходят, все прощённые.
На стенах нет уж больше остаточных сгустков
Моего бытия.
Но влага хороша,
И тонкий запах смерти – штукатурка отсырела —
Отсылает тени в поры сердца
Своего до нужной им поры.
 
 
Клепсидра-говорунья —
Наш памятник Кукушке.
Всё невпопад звенит дождю,
Росе, лишь сердцу одному.
Будильник – под подушкой.
 
 
Язык длинен у демона.
Он хочет им пощекотать под мышкой,
Под юбкой, под прилавком, под пятой;
А ангел – тот, наоборот,
Под ложечкой гнездится.
Они прорыли норы в пустоте:
Язык – удобное орудье
На всебабейшее безлюдье.
Лингам для лингвы – друг и брат.
Мерещится туннель.
Считается капель.
Слова уносятся потоками слюны.
Свисают с неба сталактиты.
Гуляют шкурки по траве,
И продаются за гипсовые маски.
Краны ступают крабами.
Крабы ползут тараканами.
Краны опускают, краны поднимают,
Краны достают.
И крановщицы
 
 
Достаются, как жертвы,
Веским заблужденьям:
Как будто здесь, в высотных кущах,
Во век хмельной гилозоизма
Пространство вертикальное является приметой
Патрицианской гордости, высокого мышленья.
Спустись-ка к нам, дивчина, пока не пострадала.
Романтика ушла навеки, и пропала
Вера в облака.
Однако это нереально,
Пустые тени лишь уходят.
Не хочешь – не живи:
Обязан быть счастливым,
Коль женщиной тебя на свет родили.
Родовые травмы, смертельные драмы.
Исходы летальные, песни привокзальные.
Летательные аппараты.
Пусты казармы, и солдаты,
Надев цилиндры и треухи,
В земле сырой – привычно и стесняясь – моют руки.
Солнце стало вежливее.
Часы в обратную стучат.
 
 
Карабкайтесь, кричите!
Гораздо проще истину сжимать.
Кружочек света,
И смысла тёмное пятно
На нём виднеется.
Жизнь – это ложь,
И смерть не правда.
А вместе их соединить бы!
Нет таинства достойнее, чем дырки
От ружейных пуль на чистой простыне.
Простынем, заболеем и познаем
Отрывочность.
Жизнь менее самой себя,
Жизнь более самой себя.
Она не мука, нет, она не боль
И не болото.
Булавка колет в кулаке,
А фига сохнет в пятаке.
 
 
Пустые тени или блики.
Отрезок счастья. Многолики
Медсёстры;
Меджены многоразовы;
А братья по оружию заразны
Волею к победе
И разделены и без того
Достаточно резиновым потоком.
Стократ готов я боль терпеть.
Я вспомнил правду тяги к лжи.
Я ожил.
Я вдыхаю, я выдыхаю.
Я выдохнусь когда-нибудь.
Я одолжил себе в запас
Немного передышки,
И я разрушу всё почти,
Что создал тот мой прежний идеал,
Что Богом долго у меня являлся.
Как я, однако, обознался!
Вселенная ничтожна.
Пространства нет почти.
Сжимаю осторожно
Великое абсурдное разнообразье.
Лишь маленький кружок.
Лишь грыжа у окна.
Написано на тонком истины окна стекле:
«Не обращать вниманья!»
 
 
Но кто же написал
И кровь свою не пожалел?
Кто пишет смелые прискорбно шутки?
Кто, издеваясь над собой,
К сомнению приводит мироздание
В самом своём существовании?
Но нет. Не чую мудрый запах,
Удел нетленной тошноты.
Тонуть, вздымая в сгущенье боли свой порок.
Пикировать отважно к наслажденью.
 
 
Зачем нужны итоги? Но разве без подмоги
Не легче подвести черту
Под чёртову, проклятую секунду?
Сократ посеял зёрна сатанизма
В углах улыбок женских юбок.
Людовик был гораздо глупее Эхнатона,
Но в зеркало одно гляделись.
А мы друг другу надоели,
Когда познали всю любви весомость.
Я умер бы спросонок,
А ныне – поросёнок,
Дратва, шило,
Сарай бы надо подпереть,
Всполоть репей,
А уж потом реветь.
Но я кому-то докажу
Недоказуемость чего-то,
Того, наверное, что зря
Доказывают что-либо вообще,
И напишу сквозь скучную зевоту
На том же самом
Истины окна стекле:
«Это не я».
 
 
Вот дьявол меня кружит,
Вернее, то, что здесь осталось.
Пятна, пятна, пятна
Перед глазами.
Счастья слишком много в чужедальних странах.
Лишний свет клубится в чьих-то светлых звёздах.
Женские духи важнее женских слов,
А женской талии едва ль найдётся мера:
«О миракль,
О мумбо-юмбо,
Кабздец, прикол», – хотел сказать.
Вот-вот, и лопнет мозг.
А год-то високосный.
В исок-то безответный.
А глас-то неприметный.
И пот течёт с конца страницы.
Ламца-дрица, крабле-бумс.
А сперма смерти уж давно внедрилась
Струйкой в тело жизни.
Неужто в этот час капризный
Я доберусь до точки —
До яйца?
Я чувствую:
Здесь всё едино.
А я жив.
В единстве с ликами природы, духов жив.
Здесь живо всё – и все, и вся.
И нет здесь тварей,
Кроме тех, что просто позабыты.
 
 
Долой высокопарность!
Да здравствует низкожидкостность,
Дезагрегация, девальвация, деструкция,
Дегенерация,
Де… Как бы, мол, того сказать
И смертью смерть попрать!
 
 
Сто очков на бирже,
Два корпуса вперёд.
Хлебал лаптями жижу,
И выплыл через год.
Багор в ребро,
Как бес в корыто.
Все наши сказки далеки,
Но ведь они не позабыты.
Огонь под кожей лучше секса.
 
 
Клубками надо жить
И извиваться всем на зависть!
И не скрываться, не лукавить,
А заражать восторгом,
Как семиструнным аккордом.
 
 
Кусай меня, терзай —
Хана твоим надеждам.
Я холоднее, чем и прежде.
И я тебя объемлю —
Не меньше чем.
 
 
Молись на мой конец,
Он ближе трёх секунд!
Да, я могу тебя убить,
И, видимо, убью.
Но убивай не убивай —
А жизни воли не давай.
Готическая себорея,
Рококовская гонорея,
И аспидом придёт нам избавленье.
Панацея – смерть
Для тех, кто время за систему посчитает.
Но, пращур, щур,
Храни меня,
Храни Великий Ленин,
Ведь «время вне вещей есть Бог» —
Вот мудрое заклятье.
 
 
Кому-то – Риголетто бубенцы,
Как символ принадлежности к тупицам-вишнуитам.
Кому-то – бубен Дон Хуана
И Пойгина.
Мы все здесь обезьяны.
Мы все антифашисты.
 
 
Мы с радостью смеёмся над собой и
Убиваем сами за себя.
Течёт поток,
Железный провод,
Текут ручьи железными ногами.
Ступня тверда, не слышен ропот.
 
 
К нам входит наш – нет —
Мой сынок.
Твой мозг,
Мой сын,
Мой брат,
Моё убийство,
Моё внезапное рожденье,
Твой мозг, «искусственный»,
Глаголят, «интеллект»
Куда прочнее нынешнего.
 
 
Бежим, бежим брататься!
Нас примут в бурлаки, в хирурги.
Нас примут в лона Кали, Дурги.
Нас будут почитать нейтрино-психопомпы.
И без излишней скучной помпы
Нас отлучат от их церквей.
 
 
Эразм Роттердамский, экце хомо!
Ты в прошлом,
То есть экце гумус.
И из гуммоза
Нос и подбородок у шута,
Что на подмостках не спеша
Пытается доигрывать сюжет мистерии давно не актуальной.
Но тайна тайной есть!
И есть тому названье.
Под кожей нашей – шерсть,
Под веком – воск и тленье.
 
 
Расстоянье
Нарастает между мною и тобой.
Ты волною рассекаешь
Моё тело, локус мой.
Тебе и жить, «сверхчеловек»,
И править, и любить, и рушить.
 
 
Маргинальный снова я.
Мне стыдно лишь одно:
Что ты стыдишься за меня.
О, как мне стыдно,
Что ты стыдишься лишь меня,
Передо мной, из-за меня!
Какой я маниак, однако…
Я не могу понять одно лишь:
Ну как мы можем знать
Всё друг о друге, о себе
И снова вроде удивляться,
И делать вид, что забываем?
Ты и Я.
Ты. Ты. Ты.
Опять двадцать пять.
И ещё раз Ты.
 
 
Ночь под одеялом.
Под потолком светло,
А ночь – под одеялом.
Нас много было,
Будет больше там,
Где нет нас…
Лучше – в гробы…
Лучше вкладывайте деньги в гробы.
И в наших лишь гробах храните деньги.
Сначала долго тренируйтесь,
А потом вкладывайте деньги в гробы.
Жизнь – это череда.
Я стал календарём.
Ура, я стал календарём!
Кто будет открывать?
Кто будет отрывать?
Кто будет откровенничать?
 
 
Курва, сука, лапушка моя.
Мой магнум разозлён —
Уйди с моей дороги.
Очищу только ржавчину с мечты.
Количество, однако, хорошо.
И качество, однако, хорошо.
Геометрия – хорошая штука.
Здесь всё давно на весах
Отсутствующих истин.
Они вечно, неизменно отсутствуют.
 
 
Подумаешь мне тоже – семафор, воображенье!
Отраженье?
Вот где заковыка,
Вот где заморочка рефлексивная.
 
 
Бабу нужно вовремя,
Чтобы позабыть про время.
А если вдруг не помогло?
А если вдруг не помогло?!
То после смерти тоже будет баба.
Баба она и есть.
Бабой она и будет,
Лишь бы была вовремя.
Я знал закон этических резекций.
Когда не вовремя,
То лучше не пенять.
А лучше просто руки мыть почаще.
Почаще руки мыть,
Пусть мутно, сыро на душе.
А я живу, как дырки в сыре:
Я доверяю анаше,
И ненавижу гимны лире.
 
 
Тампоном рану затыкая,
Внимая звукам падающих капель,
Я ухожу из этого пространства.
Однажды сказав «да»,
Направленное к смерти,
Я заподозрил —
Верьте иль не верьте —
Счастливый отклик чуждого глагола.
Ведь на минус минус не пойдёт.
Ведь, отринув крылья, не поёт
Кукушкин сын, иль пасынок, иль дядя.
А может, дятел,
А может, дебит.
Дебют дошёл до точки до своей.
А здесь – стояк.
Сгустилось небо пониманием того,
Что нет его нигде,
А этой чистой серой пустоте
Не нужно доверять свободу.
Уроду – крылья, а не зеркало!
 
 
Предутренний бассейн исполнен хлорки,
Исполнен тяги к совершенству,
В себя вбирает токи сердца,
И говорит, что скоро рассветёт
И власть воды пройдёт;
Пройдёт и этот мокрый танец тел.
Однако здесь, недалеко
От вечных чувств,
Всё время тела не хватает.
А так как я его хочу,
Душа мне тело заменяет.