Kitobni o'qish: «На тревожных перекрестках. Записки чекиста»

Shrift:

Тайный фронт

Человек удивительной судьбы

Автора этой книги Станислава Алексеевича Ваупшасова – человека удивительной судьбы – я знал более 30 лет.

Сын литовского крестьянина, он с детства узнал тяжелую долю батрака, в юности – арматурщика на строительных работах. Труд и рабочая среда формировали его классовое сознание. Этот процесс завершился в огне Великой Октябрьской революции вступлением молодого человека в ряды Коммунистической партии.

Всю гражданскую войну он проводит на фронтах, активно участвует в партийном подполье и партизанской борьбе в Западной Белоруссии, а в 30‑е годы уходит добровольцем на защиту Испанской республики. Во время военного конфликта с белофиннами С.А. Ваупшасов командует батальоном пограничников, а в годы Великой Отечественной войны – партизанским спецотрядом. После разгрома фашистской Германии он выполняет особые задания, в том числе в Северо-Восточном Китае, в момент ликвидации остатков Квантунской армии Японии, а также в Прибалтике, искореняя националистическое подполье.

Из 40 лет, отданных службе в Красной Армии и в органах государственной безопасности, автор 22 года провел в окопах, в подполье, в партизанских лесах, в походах и сражениях.

Он принадлежит к славной когорте бесстрашных коммунистов-чекистов, которые в годы Великой Отечественной войны по призыву партии направились на оккупированную врагом территорию для выполнения специальных заданий и организации там всенародной партизанской борьбы с гитлеровскими захватчиками. В эту когорту входили: Л.А. Агабеков, Н.В. Волков, С.М. Волокитин, И.Ф. Золотарь, В.А. Карасев, В.З. Корж, Н.И. Кузнецов, П.Г. Лопатин, В.А. Лягин, Д.Н. Медведев, И.Е. Мирковский, Н.А. Михайлашев, В.А. Молодцов, К.П. Орловский, Н.А. Прокопюк, М.С. Прудников, А.М. Рабцевич, Д.П. Распопов, П.Г. Шемякин, Н.А. Шихов и другие.

Ушедшие в тыл врага во главе небольших спецгрупп, они в своей организаторской и боевой деятельности проявили себя как выдающиеся вожаки массовой партизанской, подпольной и диверсионной борьбы с гитлеровскими захватчиками.

5 марта 1942 года во главе спецгруппы из 32 человек отправился из Москвы в тыл врага и С.А. Ваупшасов. Там он быстро завязал тесные связи с действующими партизанскими отрядами и подпольными партийными органами. Это помогло чекистам блестяще выполнить поставленные задачи и результативно участвовать в общей партизанской борьбе. В ходе ее спецгруппа превратилась в крупный партизанский отряд, насчитывавший 700 бойцов, в составе которого действовали 42 подпольные и диверсионные группы общей численностью свыше 400 человек.

За период боевой деятельности спецотрядом Ваупшасова подорвано 187 эшелонов врага с живой силой, техникой и боеприпасами, а в тяжелых боях уничтожено значительное количество солдат и офицеров противника. И это не считая того урона, который нанесли врагу связанные с отрядом и работавшие по заданиям его командования подпольные и диверсионные группы.

Из 52 крупнейших диверсий, организованных спецотрядом, более 40 были осуществлены подпольщиками в Минске, в том числе такая крупная диверсия, как взрыв в столовой СД.

С.А. Ваупшасов имел с оккупированным гитлеровцами Минском настолько широкие и устойчивые связи, что после крупных провалов минского подполья и ввиду ожесточенного террористического режима в городе ЦК КП(б) Б предложил базировать третий состав Минского подпольного горкома партии в его отряде, введя его самого в состав подпольного горкома.

Много раз приходилось С.А. Ваупшасову глядеть в лицо смерти. Но, разгадывая хитрость врага, он миновал расставленные сети, совершал побеги из казематов, а участвуя в жесточайших боях с врагом, сохранял хладнокровие и проявлял беспредельную храбрость. Исключительно бережно относясь к людям, он добивался максимального сокращения возможных потерь, заранее предусматривая пути выхода из боя и операции.

В наиболее безопасном месте при отряде Ваупшасова располагался охраняемый партизанами так называемый «семейный лагерь» из женщин, стариков и детей – членов семей партизан и подпольщиков. Все они были выведены из Минска и других населенных пунктов в то время, когда перед партизанами и подпольщиками возникала угроза провала и репрессий против членов их семей.

С.А. Ваупшасов – носитель огромного опыта партизанской борьбы и нелегальной деятельности. Драгоценные крупицы этого опыта рассеяны по всей его книге. Обладая завидной памятью, разборчиво перебрав архивные материалы, он создал мемуары, насыщенные значительными событиями, интересными фактами и вдумчивыми наблюдениями. Конкретность и убедительность изложения материала создают впечатление, будто входишь в соприкосновение с реальной действительностью ушедших лет, что имеет не только историческое, но и революционное значение, так как живой, практический опыт невозможно заменить никакими теориями и он должен стать достоянием молодого поколения всех народов, борющихся за свое национальное и социальное освобождение.

Думается, читателям запомнятся страницы этой книги, героизм советских людей, беспредельно преданных своей Родине, их незабываемые подвиги, сами герои, показанные иногда бегло и скупо, но в свете волнующих событий, когда они неизменно проявляли бесстрашие и величие духа.

П.К. Пономаренко,

бывший первый секретарь ЦК КПБ, генерал-лейтенант,

начальник Центрального штаба партизанского движения

при Ставке Верховного Главнокомандования

в годы Великой Отечественной войны

Часть первая
Годы молодости и подполья

Не приемлю!

Омраченное детство – Ветер странствий – Вольные арматурщики – Моя революция

Конфликтовать с жизнью я начал рано. Особых поводов для моего неосознанного протеста не было, внешне все обстояло благополучно, я не могу пожаловаться на безрадостное или нищенское детство. Тем не менее что-то не устраивало меня в сложившихся порядках, а что именно, сразу было трудно понять.

Родился я и провел детские годы в местечке Грузджяй Шяуляйского уезда Ковенской губернии. Наша семья батрачила у крупного помещика Нарышкина. Он владел в Прибалтике многими имениями, а сам, женатый на англичанке, жил в Лондоне и раз в три года приезжал вместе со своей семьей на шикарных автомобилях ревизовать деятельность своих управляющих.

В Польше и Литве таких богатейших земельных собственников называли со времен феодализма магнатами. Однако Нарышкин менее всего походил на средневекового землевладельца, по всем приметам у него были замашки настоящего капиталистического предпринимателя. Он вел свое хозяйство с применением современной агротехники и механизации, культивировал племенное животноводство, сортовое семеноводство, использовал всевозможные способы интенсификации наемного труда.

Литва издавна славится высокопродуктивным сельским хозяйством. Нарышкин получал со своих имений высокую прибыль и, стремясь к еще большему увеличению доходов, поощрял старательных работников. Отец мой был кучером, потом конюхом у пана Опацкого, управляющего имением. Наша семья жила в доме, принадлежавшем помещику, имела корову, огород и мелкую живность. Мы не испытывали материальной нужды, хорошо питались, радушно принимали гостей и щедро их потчевали.

За несколько лет работы отец скопил 400 рублей и мечтал открыть небольшой трактир. Сам он был непьющий и надеялся разбогатеть на этом деле. Однако семья не пошла ему навстречу. Моя старшая сестра решительно отказалась прислуживать в кабаке пьяным. Я и вовсе не подходил для такой работы как по молодости лет, так и по строптивости характера.

Мать встала на нашу сторону.

– Оставь ты свои думы, Алексей, – сказала она. – Какие из нас торгаши. Прокормимся как-нибудь крестьянским трудом.

Пришлось отцу отказаться от своих меркантильных планов. Хотя кто знает, чего в них было больше – чисто экономических соображений или надежд на иную социальную долю.

Наша семья находилась в самом низу общественной иерархии: безземельные крестьяне, да еще нерусские, инородцы, как именовались национальные меньшинства в царской России. И если наше материальное существование было сносным, то во всех остальных сферах жизни мы не могли чувствовать себя свободными и полноправными гражданами.

В нашем местечке, как почти всюду в Литве, дети коренного населения не имели возможности учиться на родном языке. Царское правительство русифицировало все национальные окраины империи. В Прибалтике оно делало это с особым рвением, так как сталкивалось здесь с конкуренцией немецких баронов, стремившихся германизировать прибалтийские народы.

В Грузджяе открылось начальное народное училище с преподаванием на русском языке. Объем знаний, который оно давало, не отличался широтой, зато имел ясно выраженный великодержавный характер. Однако при всей узости, тенденциозности и ограниченности курса наук, преподаваемых в училище, у него было одно несомненно положительное качество – оно приобщало юных литовцев к основам великой русской культуры.

Неполноправие наше напоминало о себе на каждом шагу. Оно тяжело отозвалось на семье в житейском плане. Управляющий пан Опацкий стал преследовать своими ухаживаниями мою сестру Людмилу. Отставной царский офицер, был он в годах и отличался громоздкостью: тучный, жирный, огромный, с красной шеей и сизым носом. А сестра была тоненькой, изящной, голубоглазой, нежной девушкой. Хороший вкус и здоровое воспитание не позволяли ей принять расположение потасканного господина. Пан Опацкий недоумевал и злился:

– Как так? Я, дворянин, офицер, беру на содержание батрацкую дочь, а она посылает меня ко всем чертям?! Кто я и кто она!

Он решил воздействовать на строптивую через отца. Отец ведь его работник, подчиненный, подневольный человек. Но и здесь нашла коса на камень. Алексей Ваупшас был работником пана Опацкого, подчиненным и подневольным, однако не бессловесной скотиной, а человеком, сохранившим и в своем зависимом положении человеческое достоинство.

– Я сводником никогда не был и не буду, – ответил он управляющему. – Тем более по отношению к своей дочери. Не по сердцу вы ей, а насильно мил не будешь. Лучше отвяжитесь от нее, не позорьтесь перед народом.

После такого ответа Опацкий разжаловал отца из кучеров в конюхи, но совсем прогнать не посмел, очевидно боясь огласки. Чтобы избавить дочь от приставаний старого распутника, родители отправили ее в Ригу, где она устроилась на работу. Управляющий и там не оставлял ее в покое, часто уезжал в город как бы по делам, однако все его попытки совратить мою сестру кончились неудачей.

История ухаживаний Опацкого за Людмилой длилась несколько лет, и все эти годы семья жила в нервной, напряженной обстановке, испытывая ненависть хозяйского холуя и постоянную угрозу остаться без работы и без квартиры.

В такой атмосфере проходило мое детство. Поначалу взрослым удавалось скрывать от меня свои тревоги и неприятности, связанные с наглыми притязаниями пана Опацкого. Но детское сердце трудно обмануть. Я многого не понимал в истинном положении семьи, однако инстинктивно чувствовал неблагополучие в доме.

Стараясь втереться в доверие нашей семьи, управляющий часто заигрывал даже со мною. Хвалил меня беспричинно, брал с собою на охоту и пытался внушить неприязнь к отцу. Как бы невзначай, он то и дело ронял такую фразу:

– Умный ты парень, хоть и сын дурака.

Но игра его была грубой, я не поддавался на лесть, не хотел верить, что отец мой плохой человек, и все старания пана Опацкого найти во мне союзника ни к чему не привели. Более того, чем дальше, тем сильнее ненавидел и презирал я этого хитрого, неумного и развязного господина, а после одного случая и вовсе перестал с ним общаться.

Алексей Ваупшас слыл добрым семьянином, справедливым и трезвым человеком. Но однажды он появился дома пьяным и донельзя раздраженным. Я помог ему разуться, а он в гневе запустил в меня сапогом, разбил в щепки дубовый стул.

– Убью! – кричал отец. – Убью этого мерзавца Опацкого! Проклятый пан, нет больше моей мочи, убью!

Вот до чего довел отца подлый управляющий. Лишь мысль о том, что этой местью он пустит по миру свою семью, удерживала Алексея Ваупшаса от крайнего шага.

Драматизм нашего положения еще в детские годы привел меня к выводу, что окружающий мир недобр к нам, что в жизни наряду с хорошим существует темное, необъяснимое зло. Отсюда у меня возникла ранняя обостренная чувствительность к любому проявлению несправедливости.

Иногда я реагировал на нее очень резко. В последнем классе начального училища произошел такой инцидент с учителем Вольским. Мой приятель подсказывал на уроке двум русским девушкам. У меня с ними были хорошие отношения. Вольский это знал и подумал, что подсказываю я. Подскочил, разъяренный, ко мне и дал пощечину. Недолго думая, я так ударил его в лицо, что он упал. Класс захохотал от неожиданности. Поднявшийся на ноги Вольский запустил в меня грифельной доской. Я выскочил за дверь.

Случай произошел накануне выпускных экзаменов. За каждого выпускника учитель получал премию 25 рублей. Это обстоятельство помогло отцу и мне добиться у Вольского прощения, я был допущен к экзаменам и получил свидетельство об окончании училища.

Исподволь созревавший во мне протест привел к тому, что я не захотел остаться на родине и заниматься крестьянской работой. В годы учения нам, детям батраков, много пришлось потрудиться на помещичьих землях. Ведь учились мы только зимой, а летом выходили в поле и гнули спину почти наравне со взрослыми. Платили подросткам неплохо, да много ли радости в деньгах, когда безрадостной и унизительной была вся судьба батрака! Этот вывод я сделал, основываясь на всем своем жизненном опыте. Меня соблазнял пример сестры, удачно устроившейся в городе и ежемесячно присылавшей домой 10 рублей. По тому времени сумма была немалая.

Первый мой выезд был в Ригу. Остановился у сестры и стал искать работу. Но кому нужен мальчишка, не владеющий никакой городской профессией! Послонявшись безрезультатно по разным предпринимателям, я возвратился в Грузджяй ни с чем. Однако ветер странствий в моей душе не угомонился, и отец чувствовал мое состояние. Не раз он увещевал меня:

– Выкинь из головы большие города. Нет в них счастья человеку. Я вот и в Америке побывал, да что толку с той Америки! И Людмила в Ригу подалась не по своей воле, жизнь заставила. Сиди, сынок, дома да займись родительским ремеслом, добра тебе желаю.

Не послушал я отца и в 1914 году пятнадцатилетним пареньком уехал в Москву. Сестра к тому времени вышла замуж и стала жить в Москве. Вновь на первое время я остановился у нее и начал подыскивать работу. И опять ничего приличного мне предложить не могли. Устроился землекопом. Работа изнурительная, хорошо еще, что у меня имелась привычка к физическому труду.

Началась империалистическая война, пошли разные административные строгости, а я был беспаспортным, и меня могли в любой день выслать из города по этапу. Посоветовался с товарищами по работе: что делать? Они сказали, что надо дать взятку полицейскому чиновнику, и он оформит паспорт. Порекомендовали сходить в Лефортовскую часть к приставу, наверняка получится, не впервой. Я так и поступил: дал приставу 25 рублей и попросил выписать документ. Мне назначили день; пришел за паспортом, глянул в него и говорю:

– Ваше благородие, а я не Ваупшасов. Моя фамилия Ваупшас. Переделайте, пожалуйста.

– А в солдаты не хочешь? – спросил пристав. – Подумаешь, велика разница! Что Ваупшас, что Ваупшасов – один черт. Давай кати отсюда, не то мигом лоб забрею!

– Да у меня возраст не вышел, дяденька!

– А мне один черт. Будешь глаза мозолить – забрею в солдаты! Вот и все.

Выкатился я от него слегка перекрещенным на русский лад и с тех пор так и ношу эту фамилию.

К тому времени я уже работал в артели арматурщиков. Железобетон в России появился совсем недавно, в 1912 году, и профессия арматурщика считалась привилегированной, зарабатывали они иногда по 30 рублей в неделю. Платили с пуда установленной арматуры, чем прутья были толще, тем работа была выгоднее. Артель нанималась на разные предприятия в Москве и в отъезд. Пришлось мне потрудиться с нею на заводе «Проводник» (ныне Электрозавод имени В.В. Куйбышева), на крупных стройках в Нижегородской губернии и в Малороссии. Мы всегда находились в больших пролетарских коллективах, и это сыграло роль в формировании моих взглядов.

Поначалу я не был полноправным членом артели. Моего друга белоруса Максима Борташука и меня арматурщики взяли подсобными рабочими, и по ходу дела мы присматривались к их ремеслу. Миновало несколько недель – Максим и я уже выполняли все основные операции наравне с опытными товарищами, а платили нам значительно меньше. Как же сравняться с ними? Спрашиваю старичков, а те отвечают: надо вступить в члены артели. А как это сделать? Ставь угощение, говорят, на всех. Поставил я всем угощение, оно было принято благосклонно, потому что работой я уже доказал свое право быть членом артели, и тут мою кандидатуру утвердили всем обществом. Немного погодя таким же образом перевели в действительные арматурщики и Максима.

Рабочая наша артель ценила свое мастерство, добиваясь от нанимателей соблюдения поставленных нами условий, держалась сплоченно, никому не давала себя в обиду. Все мы отличались большой физической силой, поскольку механизации никакой не имелось, и мы управлялись с железными прутьями только вручную – обрубали их, гнули, придавали любую потребную конфигурацию. В разнообразных стычках и потасовках арматурщики всегда брали верх благодаря крепким мышцам и спайке. Политические проблемы нас тогда еще мало волновали, мы вели жизнь хотя и трудную, но вольную и беззаботную. Сама действительность подвела нас вплотную к вопросам классовой борьбы, однако это случилось позже.

В начале империалистической войны я, несмотря на подспудно зреющий во мне протест, оставался довольно наивным парнем. Официальная великодержавная демагогия в какой-то момент оказала свое действие на меня, и мне вздумалось пойти добровольцем на фронт, сражаться «за веру, царя и отечество». Я поделился этими ура-патриотическими планами в доме у сестры. Ее муж был часовой мастер, передовых взглядов человек. Выслушав мой юношеский бред, он быстро охладил меня. Развенчал все шовинистические лозунги, а особенно досталось от него царю. На примерах из моей собственной жизни зять объяснил, что царская власть есть анахронизм, от которого народу один вред, что царизм угнетает, нещадно эксплуатирует трудящихся, узаконивает произвол, неравенство, бесправие.

– И за этого царя тебе захотелось воевать?

– Да нет, что-то не очень уже…

Он подробно растолковал мне и про веру и про отечество. Убедить меня в несостоятельности великодержавной пропаганды было нетрудно, ибо, несмотря на зеленый возраст, я успел хлебнуть и батрацкой, и рабочей доли, видел и знал, как живет простой народ России, сколько зла и несправедливости существует в окружающей нас действительности.

К политическим урокам зятя присовокупились разговоры и настроения рабочих на предприятиях и стройках, где выполняла заказы наша артель, и я стал убежденным противником царизма.

Я давно уже не жил у сестры, а снимал комнату на Преображенке, в доме мелкого торговца скотом, барышника Романа Петровича Романова. Рядом со мною ютились сезонники с ткацкой фабрики Балакирева, люди большей частью малограмотные и монархически настроенные. В беседах с ними я все чаще стал ругать царя, между нами вспыхивали яростные, чуть не до драки споры. Я и к забастовке однажды их призывал, на что они мне отвечали, мол, хорошо одиночке бунтовать против хозяев да властей, а ежели у кого семья, дети? Когда произошла Февральская революция, я во всеуслышание заявил:

– Это пока цветочки, а ягодки впереди. Хозяин дома, однофамилец императора, относился к моим речам сочувственно и часто советовал мне быть сдержанней, говорил, что ткачи могут выдать. Однако никто меня не выдал; время было бурное, приближалась пролетарская революция.

Политические страсти кипели и в Москве, и в провинции, куда мы поехали на строительство литейного и котельного заводов. Рабочая масса волновалась, не дремали и хозяева. Ни одного митинга не пропускали главные инженеры, они же пайщики государственного подряда, иностранцы Герман и Перле. Брали слово и поливали грязью русскую революцию, называли ее бунтом темных мужиков, провозглашали незыблемость частной собственности, призывали к покорности начальству.

Их демагогия вызывала раздражение у рабочих. Однажды из толпы им бросили реплику:

– Мало вам нашей крови? Еще захотели!

Герман и Перле пришли в бешенство и обрушились на «бунтовщиков», которым не избежать волчьего билета, кутузки и каторги. Тут уж лопнуло и мое терпение, я подговорил Максима Борташука, мы взобрались на второй этаж лесов, откуда выступали ораторы. Силы нам было не занимать, схватили обоих инженеров, усадили в тачку и под одобрительные крики митинга скатили по сходням вниз. Но этого нам показалось мало. Надо указать господам на истинное место. Мы подвезли Германа и Перле к яме со строительным мусором, опрокинули тачку и вывалили их.

– Кровопийцы! Сатрапы! – кричали им рабочие.

Еле живые от страха, инженеры выбрались из ямы и молчком убрались восвояси.

Утром в барак арматурщиков пришел рабочий в кожаной фуражке, вызвал меня и Максима. Он похвалил нас за смелый поступок, но посоветовал поскорее уехать со стройки.

– Власть пока в их руках. По законам военного времени вам могут крепко припаять. Так что сматывайтесь, товарищи, пока не поздно.

Мы послушались умного и, видать, бывалого человека, уехали в Москву. Город по-прежнему бурлил митингами, но теперь я уже разбирался, что к чему. Мои симпатии стали определенней, я стал отдавать предпочтение тем ораторам, которые говорили о власти рабочих и крестьян, о диктатуре пролетариата. От них я впервые узнал о Ленине и его революционной программе, запомнилось название «Апрельские тезисы».

В Петрограде и Москве совершилась Октябрьская революция. Мне не пришлось принять участие в боях на московских улицах, однако я уже совершенно отчетливо представлял, где мое место в развернувшихся событиях, и вместе с Максимом вступил в рабочую красногвардейскую дружину Лефортовского района.

Дружинники несли патрульную службу, делали облавы на контрреволюционеров, бандитов, спекулянтов. Побывал я впервые в вооруженных стычках, сделал первые выстрелы по классовому врагу. Старый мир на моих глазах деформировался и распадался. Моя ненависть к нему окончательно созрела, я стал сознательным бойцом революции и был готов бороться под ее знаменами до последнего дыхания.

Справедливость происшедшего переворота была полной и безусловной. Революция воздала должное всем нашим угнетателям, даже презренному пану Опацкому. По слухам, которые до меня дошли, он был расстрелян восставшими матросами в Петрограде.