Она спасла его. Ральф это понимал. Не будь Верены, он кончил бы в тюрьме, или еще хуже. Но ни любовь, ни нежность, ни то слепое, ревностное желание обладать ею, как трофеем, не помогали: Ральф искренне, хоть и с грустью, считал свою любимку тупой. Ее оценки лишали всяких надежд, что она поумнеет с возрастом.

Верена не разбиралась в точных науках, Верена ленилась в гуманитарных, Верена яростно восставала против участия в социальной жизни, за исключением той, которую могла постить в Инстаграм… Если не считать той истории, когда три дурочки сняли на видео веганский фильм «Глубокая глотка», ничем особым в школе, Верена не отличилась.

Стеллу же Ральф считал очень умной.

Когда она стояла на кафедре, легко и уверенно читая им лекцию, он не видел ни ее веса, ни ее тяжелого, хотя и живого лица. Он видел Ум, сверкающий и искрящий. Он считал ее гениальной и лишь потому был с ней.

Спустя две недели после суда он все еще не мог смириться с произошедшим.

Его сверкающая Умница превратилась в визжащую на надрыве, безумную бабу. И никаких доказательств того, что он видел в ней, у Ральфа не оказалось. В отличие от Верены. Та предъявила целый набор улик, кучу записей, с датами и обрывками их бесед. Даже фотографии следов на газоне сделала.

Себастьян следил за нею, не отрывая глаз и чуть ли не аплодировал. Ну, что за умница? «Моя девочка! Настоящая Штрассенберг!» А Ральф все смотрел и смотрел на Стеллу. Никак не мог совладать с собой, все думал: что если его отец спросит, спал ли он с этой женщиной?

Стыд и отвращение подступали к горлу. Теперь, когда опасность заключения в тюрьме миновала, Ральфа так и корежило по поводу объяснений. Что о нем теперь станет думать его отец? Что о нем подумают новообретенные родственники-адвокаты. Что о нем теперь думает сама Ви?

И его мать… Он был в ярости, выяснив, что та притворялась тетей. И то, что собиралась дальше это скрывать. Он был восхищен приездом отца и словами Себастьяна:

– Твоя мать всегда стыдилась того, что родила от женатого. Я из другой породы: я был влюблен в нее, и я ее не стыжусь…

Сам он стыдился.

Ральф не любил Стеллу, но объяснить, почему он был с ней, не мог. Ни на суде, ни в комиссии, ни даже графу фон Штрассенбергу Зови-Меня-Папа.

– Ты, правда?.. – деликатно и явно опасаясь его этим оскорбить, спросил Себастьян, когда они вчетвером уселись в машину.

Ральф чуть не поседел.

– Ну, с этой женщиной? – фальцетом закончил граф.

– Побойся бога! – вмешалась Ви. – Она бы, понятно, душу продала, чтоб он ее изнасиловал. Но он не мог. Для такого поступка требуется твердость!..

Мартин расхохотался.

– Люблю эту крошку, вся в Лиззи, – заметил он и ласково ущипнул Верену за щечку. – Ну, а ты-то хоть укрепила его, а, Виви?

– Узнаешь на исповеди! – подмигнула та. – Я целый год копила грехи, чтоб не стыдно было рассказать кардиналу. Задом вверх, как сказал епископ монашкам.

Мартин хлопнул себя по коленям.

– Ты знаешь этот анекдот, Ральф? Нет? Слушай!.. Однажды епископ…

Ральф с чистой совестью отвернулся от Себастьяна. Пожалуй, он был несправедлив. Верена – умничка…

– Отец Дитрих? – в приемную вышел секретарь дяди Мартина. – Войдите. Они готовы огласить свой вердикт.

И Ральф вошел, заранее зная, что они скажут. Дядя Мартин улыбался ему со своего места. Когда их взгляды встретились, дядя подмигнул.

Его собственный, родной дядя кардинал. Точней, двоюродный дед. Брат его деда-графа. Злость на мать улетучилась. Бедняжка, как же она, наверное, стыдилась себя, раз пошла на такое. И как она, наверное, любила Себастьяна, раз так любила его ребенка. И Ральф поклялся себе, что он все сделает, чтобы тетя… мама гордилась им.

И сохранит ее тайну, как сотни тысяч чужих.

II Верена.

Если ты увидишь мою Общину

– Простите меня, отец, ибо я грешила…

Голос звучал так хрипло и незнакомо, словно я, впрямь раскаивалась. Наверное, от волнения. Оно было настоящее. Как и профиль священника, едва различимый сквозь густую решетку исповедальни.

Узнав, что Ральфа сослали в глухую деревню, я просто села на поезд. И вот, я здесь. Сижу в исповедальной вместо того, чтобы постучать в дверь.

Резко повернув голову, Ральф вгляделся в решетку со своей стороны и я стащила с головы капюшон. Тусклая лампочка едва освещала кабину, но моим волосам и этой крупицы света было достаточно.

– Верена! – воскликнул Ральф и расхохотался. – Боже! Я был уверен, ты исповедалась кардиналу!

Выскочив из кабины, мы бросились в объятья друг другу.

– Что ты здесь делаешь?! Тетя… Агата… моя… она хоть знает, где ты?

– Конечно знает. Она хотела приехать вместе со мной, но не осмелилась. Решила, что ты на нее злишься… Ты злишься? Мне ты можешь сказать. Как один обманутый ребенок – другому.

– Нет, – сказал Ральф. – Я злился, но больше не злюсь…

– Хорошо. Погоди, я напишу ей. Она, наверное, с ума сходит.

– Это хобби. Она не хочет переезжать.

– Она стесняется. Представь себе, каково ей будет встретиться с Маритой…

– Ты тоже стеснялась встретиться с Джесс?

– В гробу я ее видала, – буркнула я. – Не собираюсь я с ней встречаться. Когда ее выпустят, мне исполнится восемнадцать!.. Жаль, я не могу переспать со своим отцом! Я бы сделала это у нее перед носом. И не стыдилась бы!

Ральф улыбнулся, выпуская меня из объятий и удержал за руки.

– Я думал, мне показалось, что я видел тебя на службе, – сказал он, меняя тему.

– М-да, так и думала, что спалюсь.

Ральф рассмеялся.

Хрипло, как кашлянул. Служба напоминала похоронную мессу. Людей было мало. Четверо, помимо меня, а церковь была рассчитала на добрую сотню. Его горечь разливалась меж нами, как густая чернильная пустота. У меня создалось впечатление, что прихожане не расходятся только потому, что боятся добить его окончательно.

Нас было слишком мало, чтоб уйти незамеченными, но за прекрасную службу никто не благодарил. Ральф бы этого не выдержал…

…После суда и короткого разбирательства в Риме, его сослали в самый отдаленный приход, пока не утихнут отголоски скандала. Стелла лечила нервы в ожидании собственного суда. За приставания к пациенту и ложные обвинения. Тетушка распушала перья, не зная, как правильно ей себя вести в ее разграбленном царстве. Вместо Ральфа службы служил диакон. И пусть назад ему был заказан. Как Ральф однажды сказал учительнице: достаточно создать прецендент.

И прецендент был создан. Хоть Ральфа оправдали, его репутации был конец. Как и приходу, в который его сослали. Деревня-призрак, состоящая по большей части из заколоченных однажды домов, чьи ставни успели покрыться мхом и потрескаться, скорежившись от непогоды.

Церковный дом был пустым и гулким. Казалось, насквозь пропал одиночеством, гулкой пугающей меня пустотой. Ральф, поставивший на стол поднос с кофе, выглядел постаревшим на сотни лет. Он похудел и осунулся, но самыми жуткими были его глаза.

Он двигался медленно, как дряхлый старик и не выдержав, я спросила:

– Ральф, ты в порядке?

– Нет, не в порядке. Я понимаю, что очень легко отделался, но это место убивает меня… Ты задержишься?

– Нет… Неважно. Нас с тобой пригласили на Рождество.

– Я не могу самовольно оставить приход.

– Можешь! – не в силах и дальше сдерживаться, я достала из сумки конверт и вручила Ральфу. – Отец фон Штрассенберг, вас ждет Гамбург.

Негромко звякнули чашки, радостно вскрикнув, Ральф бросил поднос, подхватил меня и трижды крутанулся на месте. Я напряглась: от него даже пахло этим проклятым домом. Пытаясь сквозь толщу чужих неприятных запахов, отыскать знакомый – его, я сама едва не расплакалась. Ральф всегда был такой ухоженный, такой холеный.

Теперь это был не Ральф.

– Ох, Цуки! – он прильнул ко мне и как в детстве зарылся лицом мне в волосы. – Всякий раз, когда я стою на краю, появляешься ты и вытаскиваешь меня из дерьма.

Я отодвинулась; не в силах обнимать его… такого чужого. Достала из кармана салфетку и молча промокнула глаза.

Его лицо скривилось. Ральф резко вскинул руку и ткнулся носом в рукав.

– Господи, – сказал он, смутившись. – Как от меня воняет… как домом престарелых.

Какое-то время он колебался, потом сказал:

– Я только душ приму, хорошо?

…Мы молча лежали, разглядывая плохо выбеленную спальню. Такую унылую, что хотелось плакать, неизвестно из-за чего.

Пока Ральф был в душе, я сменила посеревшие простыни и пододеяльник. Я как раз поправляла наволочки, когда он налетел сзади, даже толком не вытершись после душа и сразу же завалил меня на матрас.

И вот мы лежали на истерзанных простынях и рассматривали спальню.

– Спорим, ты никогда еще не жила в таком вот убожестве? – брякнул Ральф.

– Спорим, ты тоже? – спросила я, вспомнив их маленький уютный домишко. – Нас не застукает твоя экономка?

– Здесь никого кроме нас… и призраков.

В комнате что-то треснуло; испугавшись, я резко прижалась к Ральфу. Он рассмеялся, но я почувствовала, что и сам он вздрогнул от неожиданности. Дом не просто вызывал страх, он высасывал мою жизнь. Холодный и гулкий, он ждал добычу, как пустой гроб.

– Прежний священник умер в этой кровати… – шепнул Ральф.

– Ты врешь!

– Нет, не вру.

Я охнула, оттолкнувшись спиной, как змея, но Ральф только рассмеялся и крепко-крепко прижал к себе.

– Я не вру, я шучу… Но если честно, в этом доме чертовски не по себе. Дел тут у священника никаких. По большей части я сижу здесь и гадаю, что делать дальше. Клининг вызвать, к примеру, или сразу же экзорциста.

– Разве община не выделила тебе экономку?

– Ты видела мою общину? Если увидишь вдруг, дай мне знать… Тут так пусто и так уныло, что по ночам мне сложно заснуть. Все кажется, будто кто-то бродит по коридорам.

– Может… может, тебе правда стоит вызвать священника? Чтобы освятить дом?

Ральф оскорбленно посмотрел на меня и мрачно напомнил:

– Я сам священник!

Если он захочет Крольчиху

Я собиралась остановиться в отеле, но выяснив, что экономки у него нет, решила остаться в церковном доме, у Ральфа.

Пока он сам работал в маленьком кабинетике на втором этаже, я немного отмыла кухню и кое-как приготовила нам обед на допотопной газовой плите. Дом был неуютным и свечи, которыми я суеверно решила его обжечь, чадили, а Ральф и слышать не хотел о нормальном священнике.

Хотя, кто из них нормальный. Хади, как я поняла, психиатр и имеет право то ли присутствовать при экзорцизме, то ли самостоятельно проводить. А еще Хади «практикует» в частном порядке. Изгоняет бесов из прихожанок, которые орут и стонут громче, чем одержимые. Так, по крайней мере, Джессика говорила.

Она всегда была в курсе половой жизни друзей Филиппа.

Я очень любила Ральфа, но не осталось ни одного обета, какой бы он ни нарушил. И я не верила, что привидения обратят внимание на его слова. Поэтому я решила, что все сделаю сама. Отыскала на кухне старый пульверизатор и пошла в церковь; набрать немного святой воды из стоящих у входа каменных чаш, чтобы опрыскать дом, пока Ральф не видит.

Так мы и встретились. Фил и я. Когда я поварешкой, через воронку, набирала в пульверизатор святую воду.

– Какое-то новое извращение?

Громко взвизгнув, я уронила поварешку на пол. Филипп и перекрестился, макнув кончики пальцев в чашу. Мгновенно выскочив на мой крик, Ральф пересек городскую площадь, ворвался в церковь и замер. При виде Филиппа его лицо вытянулось и застыло.

– Тут в самом деле призраки, – сообщила я.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Ральф сухо, но вежливо.

Филипп тряхнул головой.

– Заехал посмотреть, как вы тут устроились. Найдете мне дополнительную кровать, или слегка подвинетесь в вашей?..

Ральф бросил подозрительный взгляд на утварь, которую я все еще прижимала к груди.

– Иди назад в дом, – сказал он мне. – Филипп, а ты… иди на хер.

Тот рассмеялся:

– Я лучше в дом.

Ральф не ответил. Он взбежал по лестнице вслед за мной, но Филипп не отставал ни на шаг. Войдя в гостиную, которая походила на декорации к «Проклятью», Фил огляделся по сторонам и сразу прошел к дивану. Ральф обреченно захлопнул входную дверь.

– Как ты нас нашел?

– Довольно просто: я спросил у отца.

– Зачем?

– Хотел спросить кое-что у вас. Застав вас обоих сразу, – и Филипп широко улыбнулся, уже заранее зная ответ. – Ты спишь с ним, Вив? Хоть сейчас, скажи честно?

Ральф вздохнул; едва заметно сузив глаза, он вскинул подбородок, глядя на него сверху вниз, хотя они оба были одного роста. Я поправила кофту и скрестила руки на животе. Забылись духи и призраки.

Филипп.

Вот кого я хотела изгнать отсюда. Но я сомневалась, что он уйдет, если брызнуть святой водой из пульверизатора.

– Знаешь, – сказал Филипп, – когда я брал в жены Джессику, она любила меня, как попугай-неразлучник. Может быть даже два или три часа… после того, как нас обвенчали. Быть может, я невесть какой бизнесмен, но я любил ее. Всем сердцем, по-настоящему. Тебе это было бы до колик смешно, но мне почему-то разбило сердце… Она выбрала его. Потому что он спокойно делал с ней все, что она хотела. А я не мог.

Ральф молча смотрел на него; не моргая, не шевелясь. И я тоже промолчала. Я знала, что он с ней делал. И знала, что если бы Филипп не любил ее, как безумный… возможно, они могли бы быть счастливы.

– Ты помнишь свадьбу нашей Камиллы с принцем, Верена? Помнишь? Когда я пришел домой пьяным, спустя много месяцев, когда я совсем не пил? Ты даже не спросила, что приключилось. Только шептала мне: «Тише-тише!» Ты, помнишь?! – Филипп словно Халк ударил кулаком по бедру. – Ты помнишь, как я спросил тебя: «Ты виделась с Ральфом?» а ты сказала… я даже помню, как ты спокойно и легко соврала мне: «Ральф – прошлое!» Представляю, как вы смеялись надо мной после твоего отъезда.

Я не ответила.

Что я могла сказать? Если он притащился следом за мной только для того, чтобы повторить свой бред еще раз, он никогда меня не любил. Он здесь только из-за Ральфа. И из-за бизнеса. Ральф тоже лишь об этом и думает, раз он его не прогнал.

Видимо, это было написано у меня на лбу. Филипп устыдился, шмыгнул носом и сел. Провел украдкой под носом указательным пальцем и коротко скосил на него глаза. Мерзкая привычка кокаинщика, смотреть – не пошла ли кровь.

– Нанюхался? – спросил Ральф спокойно и почти ласково.

– Я много лет, как не нюхаю! – гордо отсек Филипп. – Ты слишком щепетилен для бывшего дилера.

– Зачем ты здесь, Фил.

– Тебе, правда, интересно?!

– У нас тут нет телевизора и барахлит Интернет.

– Что ж, – сказал Филипп. – Слушай! Одна маленькая девочка очень любила любить парней. Причем не одного, а по двое сразу. Привычка. Детская. Бабушка позволяла ей…

Я стояла, все еще держа в руке поварешку и напряженно восстанавливала в уме события той памятной ночи. Филипп приехал пьяным. Долго мигал мне дальним светом в окно вместо того, чтобы тихо войти и залезть в мою кровать, как обычно.

– …она спала с одним из них, и он считал, будто он единственный. Никогда и никому он не верил, как ей. Но девочка его не любила. Девочка мечтала о другом парне. И первый обо всем этом прочитал… В ее дневнике.

Я охнула и тихо осела.

Вдруг вспомнила, Фил показался мне каким-то взъерошенным, но он ответил, что повздорил с отцом. Я вспомнила последние дни, когда Филипп так и этак расспрашивал меня о Ральфе. А я решила, он подготавливает почву, чтоб расстаться со мной. И я вела дневник… Дурацкий, детский и примитивный блеф. Надеялась, что когда Филипп соберется с силами, я швырну ему этот дневник в лицо.

– Ты спятил? – уточнил Ральф. – Я слышал про дневник, но думал, ты обкурился.

Филипп на миг смешался, но тут же оба переглянулись и уставились на меня.

– Что за дневник, Верена?

– Просто дурость, – сказала я. – На случай, если нас с ним застукают, я покажу полиции свой дневник и расскажу, что я еще невинная маленькая девочка.

– В каком месте? – буркнул Филипп.

– Ты сам прекрасно знаешь, все сразу мои места! И это меня, заметь, выгнали из города. Но я не позволила полицейской взять пробы! – взвизгнула я, но тут же заткнулась, вспомнив о Ральфе.

– Как ты нашел дневник?

– Джессика! – подсказала я вслух. – Она в то утро скандалила, требуя, чтобы ты с ней лег, поскольку у нее овуляция… Я слышала, когда уходила в школу. Это же она же тебе принесла дневник. Так все было?

Филипп обозлился, но усидел на месте.

– А если и так, что это меняет?!

– Все! – ответила я. – Все! Ты сам же, наверное, и спалился! Сам ей сказал про нас. И она бросила дневник на стол. Она уже была беременна и прекрасно об этом знала. Она хотела быть уверенной, что ты не уйдешь. Ты сам это знаешь! Ты просто боишься остаться совсем без денег! Вот почему ты здесь!

– Ха! – сказал Филипп, словно чахоточный герой, который собирается застрелиться. – Просто хотел посмотреть на твою бесстыжую рожу.

– Как ты над ним ржешь, – вставил Ральф.

– Если бы я хотела обманывать тебя с кем-то, то начала бы с Цезаря… Пусть бы ржал!

Филипп моргнул.

Он выглядел так по-детски обиженно, что Ральф, не выдержав, рассмеялся.

– Не верь ей Фил, – сказал он, как-то вмиг оттаяв. – Цезарь – очень ценный производитель. Твой папа не позволил бы ему ржать над тобой с такой неопытной молодой кобылкой.

– Заткнись! – прошипел Филипп и поднялся. – Мой папа еще и твой папа. Хватит уже считать меня дураком! И я приехал говорить не об этом. Хотел увидеться с вами обоими до Штрассенберга и посмотреть в глаза. Представляю себе, как ты будешь ржать, когда я уеду.

– Мне делать больше нечего, кроме как зловеще ржать над всем, что ты делаешь! – буркнул Ральф.

Он сел на журнальный столик и прижав колено к груди, обнял себя за ногу.

– Придурок!..

Филипп показал ему палец и гордо прошел к двери и вышел на улицу.

Мы с Ральфом с интересом пронаблюдали, как он упорно мечется по заднему двору, пытаясь отыскать выход.

– Как думаешь, показать ему калитку, или пусть живет на заднем дворе, как кролик?

– А если он захочет крольчиху?

– Ну, вызовем кого-нибудь.

Я криво улыбнулась. Спросила, нервно заправив волосы за уши:

– Мне это кажется, или вы оба пытаетесь помириться друг с другом за счет меня?!

У Ральфа вытянулось лицо. Я вскинула руки.

– Да ради бога! В таком случае, он весь – твой! Пойду, вызову такси до вокзала.

– Ви!

– Этот ублюдок сломал мне жизнь. Опозорил, рассорил со всей семьей. А ты сидишь и думаешь, как с ним помириться. Ты никогда меня не любил. Ни как девушку, ни как ребенка. Я просто повод, Ральф. Просто повод.

– Прекрати это! – сухо оборвал он. – Ты звучишь не осмысленнее, чем он, – Ральф не договорил: Филипп вошел в гостиную и гордо, как Дон Кихот вышел в нужную, на это раз, дверь.

ЧАСТЬ 3.

I Верена.

Три главных правила

– Не волнуйся, – сказала я Ральфу, который явно нуждался в этих словах. – Запомни главные правила. Их три. Штрассенберг всегда примет Штрассенберга, вне зависимости от дальности родства. Штрассенберг встает за Штрассенберга везде и всегда. Фамильный графский замок – место, где все мы равны и… единственное место, где мы можем расслабиться и искренне ненавидеть друг друга, так что не принимай все на свой счет.

Ральф усмехнулся, но больше из вежливости.

– Надеюсь, графиня в достаточной степени Штрассенберг, чтобы принять меня.

– Марита тебя примет, – сказала я. – Иначе, ей придется отменить гала-ужин для не-членов семьи. На это она никогда в жизни не пойдет. Так что не беспокойся.

– Ты говоришь не смолкая, – оборвал он. – Волнуешься?

– С чего вдруг?

– Из-за встречи с отцом…

– С которым из них? – огрызнулась я. – Вас уже четверо и как знать: Джесс может замутить с санитаром.

Ральф не ответил: наша машина тронулась, проехала еще пару метров и снова встала примерно в ста метрах от парадного входа. Лужайка перед домом была круглая и я увидела номера одного из отъезжающих лимузинов. Михаэль! Водитель Лизель Маркуса.

Сердце забилось где-то у щитовидки, руки вспотели и напряглись. Лизель не было в городе, но мой отец… мой настоящий отец, приехал.

– Не волнуйся, – предложил Ральф. С улыбкой, но без издевки. – Главное, не забудь принять его, как принято среди Штрассенбергов.

Я посмотрела на его профиль.

– Ты издеваешься?

– Нет, – сказал он устало. – И я не ржу.

Когда мы, наконец, смогли выйти из машины, отдав верхнюю одежду кому-то горничных, Ральф был куда взволнован ее меня. Марита и Себастьян, как всегда лично, приветствовали гостей и все то время, пока мы стояли в очереди, глаза Ральфа не отрывались от хрупкой фигурки жены отца.

– Не волнуйся, – снова сказала я. – Она – никто. Женщины в нашей семье – расходник. Мы не имеем своего мнения, а если имеем, то храним его при себе.

Ральф не ответил.

Он выглядел ослепительно в своем черном смокинге и ярко-белой рубашке, но чувствовал себя совсем не так хорошо. Этикет, знакомый с детства всем остальным, произвел на него неизгладимое впечатление. Ральф всегда был честолюбив и сама мысль, что он отныне – один из Штрассенбергов, заставляла его подрагивать.

Он достиг зенита в своей же собственной голове. И тем не менее, он не был законнорожденным. Он сомневался.

Очередь возбужденно жужжала: всем хотелось как можно скорее представиться, засвидетельствовать свое уважение и сесть за стол. Этикет был давно изучен и надоел, но кормили у Мариты превосходно.

Я видела, как Ральф рассматривает гостей. Его тут, конечно, все уже знали, но он пока еще никого не знал. И когда люди, при виде единственного брюнета, запросто подходили представиться и напомнить о том, что виделись на свадьбе Филиппа и Джесс, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Ты сотни раз его видел у меня дома, – сказала я, очередному жополизу, – хватит уже притворяться! Ты в Штрассенберге. Расслабь батоны…

Жополиз покраснел.

– Отлично выглядишь, Ви! – сказал он вместо того, чтобы расслабиться. – Ты уже видела, кто приехал? Пьесвятой отец дядя Фьедди!

Туше!

Часть меня трепетала от мыслей о предстоящей встрече с ним, другая часть дрожала от ярости. После того, как мы с Ральфом вернулись в Гамбург, я жила с ним. И папочка ни разу, ни разу не попытался со мной связаться!.. Я сказала себе, что если нас с ним посадят за один стол, я может продекламирую что-нибудь подходящее, но если нет – нет. Если он не хочет со мной общаться, я тоже не захочу!

– Верена-солнышко, как ты выросла! – пропела Марита протягивая руки.

На мой взгляд, я не выросла – ни на сантиметр, ни на килограмм, но спорить не стала. Без Лизель я чувствовала себя неуютно. Особенно с Маритой, такой холощено-светской. Себастьян без церемоний обнял Ральфа за плечи и хлопнув по спине, сказал просто:

– Ты, верно, помнишь мать Фила.

– Графиня, – почтительно поклонился Ральф.

Марита подала ему руку для поцелуя, – как требовал этикет и он, как я его инструктировала, почтительно поцеловал воздух над ее кольцами.

– Добро пожаловать в семью! – сказала Марита.

Как мать и жена, она конечно же всеми фибрами восставала против его присутствия. Но, как женщина, она не могла не чувствовать его шарм. Ральф был красив и выглядел драматически, чего ей всегда недоставало в его отце. А Марита больше всего на свете любила драму. Не потому ли окружала себя дергаными людьми «искусства».

– Филипп уже приехал? – спросила я.

– И даже выжрал полбара, – ответил граф.

– Себастьян, прошу тебя!

– Ты уже просила, теперь заткнись…

Я прокашлялась.

– Я посадила вас за наш стол, – сказала графиня. – Надеюсь, что вы не против, – она чуть потупилась, метнув короткий взгляд на старшего сына.

Филипп уже, конечно, переругался со всеми. Судя по взглядам, которыми его провожали, – даже не один раз. Он ставил рекорды по разбиванию отношений. Похоже, Себастьян все знал. Я вздрогнула, когда Филипп элегантно развернулся на каблуках и направился нам навстречу.

Как это происходит, когда у людей окончательно пропадает страсть? Когда смотришь на человека, которого ты любила, с которым жила, спала, которому готовила пищу и… ничего не чувствуешь.

Мне бы очень хотелось узнать это и прямо сейчас.

Когда он развернулся и направился к нам, у меня заныло под ложечкой; я и забыла, какой он красивый в смокинге. Не обратив на меня внимания, Филипп приблизился, не сводя глаз с брата.

– Пресвятой отец! – он поклонился. Чуть ли не в пояс Ральфу; на старомодный, старосветский манер.

– Расстрига!.. – ответил тот.

Филипп чуть дернулся прежде, чем распрямился.

Ни у кого из них тут не было друзей и соратников, но у Ральфа не было пока и врагов. Филипп же заводил их на ровном месте. Даже отца умудрился настроить против себя.

– Хай, Филипп, – сказала я.

– Бриллиант Надежда, – сказал он, но кланяться в пояс уже не стал. – Я вижу, деревенский воздух пошел на пользу. Ты не такая бледная, как была.

– Влюбилась.

Я взяла Ральфа под руку и провела его в зал. Он был единственным брюнетом на все собрание и тут же зашелестело.

Сын графа, сын графа…

– Ферди! – окликнула я.

– Верена! – распахнул руки, к нам подлетел Фердинанд, мастерски оттеснив Филиппа, который шел следом, пытаясь начать скандал. – О, Ральф!.. Я – Ферди, помнишь меня?.. Мы часто виделись, когда я был младше.

– Конечно, помню!.. Ты – тот, что не был воспитан как дикий орангутан.

– Да, точно! Я пошел в маму.

Филипп набычился, схватил шампанское с подноса, идущего мимо официанта и отошел.

– Что с ним? – спросила я Фердинанда. – Кокс попался несвежий? Чего он бесится?

Тот лишь махнул рукой. Видимо, отношения у них были уже не те, что полгода назад, когда Филиппу требовалось прикрытие.

– Лизель разводится и твой деда-Джекки больше не хочет иметь с ним дел, – прошептал Фердинанд. – Еще и слухи ходят, что он переметнется к Ральфу.

Судя по яркому свету, сверкнувшему в чистых глазах Ральфа, Лизель все-таки сумела оставить деньги «деды» в семье.

– К тому же, ты сама знаешь: Филу повод не нужен… Особенно теперь, когда отец… А, неважно! Маркус тебя искал, – сказал Фердинанд, не имея в виду ничего плохого. – Твой дядя приехал.

– Он мне такой же дядя, как все остальные здесь, – ответила я, пригубив шампанского. – Вы все, практически, на одно лицо.

Фердинанд фыркнул мне в декольте.

– Вряд ли кто-нибудь из остальных, хоть раз твое лицо видел!

Чмокнув меня, Фердинанд убежал и скрылся в толпе из одинаковых мужчин в смокингах и женщин в вечерних платьях, которые не всегда сидели так ладно, как костюмы мужей. Красота у Штрассенбергов почти всегда доставалась мужчинам.